Вертеп

Глава 8

Жили Дергачевы в одном из тех домов «улучшенной планировки», что строились до последнего времени для начальства. Мазин подумал было, что квартиру выбила руководящая Марина, но потом выяснилось, что досталась она супругам по обмену. Кто-то из жильцов неожиданно превратился из влиятельного человека в осужденного, и родные предпочли жилье более скромное.

Выходя из лифта, Мазин нащупал в кармане янтарный кулон, но Игорь Николаевич еще не знал, покажет ли он его Дергачеву. Строго говоря, если тот даже был убийцей своей бывшей жены, цепочка с втоптанным в садовую землю украшением через двенадцать лет смотрелась отнюдь не железным доказательством. Да и свидетельница, так охотно апеллировавшая к воле Всевышнего, вряд ли будет выглядеть убедительно в глазах законников-атеистов. К тому же второе полученное от нее доказательство почти сводило на нет первое. Эрлена могла быть и жива. Но всего лишь могла…

Когда Мазин протянул Виктории Карловне текст телеграммы и предложил самой сравнить его с открытками, она взяла со стола сильную лупу, и вооружившись ею дополнительно к очкам, долго рассматривала бумаги. Потом сказала строго, но, как он и ожидал, справедливо:

— Похоже. Но почерк можно подделать. Не так ли?

— Я проведу экспертизу.

— Это надежно?

Оказалось, не очень. Эксперт, которого Игорь Николаевич знал много лет по работе и который, как надеялся Мазин, не затруднится в заключении, проявил колебание.

— Боюсь, Игорь, я разочарую вас. Я могу сказать только одно — почерки очень близки, почти совпадают. И все-таки… Примите во внимание, телеграмма лаконична, в тексте нет многих букв алфавита. Второе, и очень важное, — открытки написаны авторучкой с пером, а телеграмма шариковой ручкой, это смазывает естественный нажим. Черт их побери, этих почтовиков, как они умудряются использовать в своей системе всякую дрянь! Чего стоит эта серо-голубенькая бумага! Ее и в туалете-то не вывесишь, так она занозами заминирована. Прибавьте грязную ручку с полузасохшей пастой. Короче, свободно писать в таких условиях характерным индивидуальным почерком немыслимо. Каждое слово выглядит, как нарисованное малограмотным человеком. Да еще поправки, дополнительные штрихи по нацарапанному. Простите, милый, я люблю вас, как родного, но истина дороже. Полной гарантии дать не могу. Очень похоже, что писал один и тот же человек, но большего не скажу!..

Разумеется, это был худший вариант, он не только не отвечал на вопрос, жива ли Эрлена, но и ставил другие сложные вопросы — кому и зачем понадобилось подделывать ее почерк сегодня, а если писала все-таки она, предстояло искать и искать…

Поэтому, поднявшись на двенадцатый этаж высотного дома, в котором находилась квартира Дергачевых, Мазин очень неуверенно теребил цепочку кулона, лежавшего во внутреннем кармане пиджака, сомневаясь, что ошеломит подозреваемого художника неопровержимой уликой.

На короткий звонок Дергачев откликнулся без промедления и сразу распахнул тяжелую, укрепленную, как сегодня положено, дверь с блестящими сложными замками.

— Добро пожаловать, — пригласил он в меру любезно.

Мазин вошел в прихожую, где на стенах были густо навешаны картины разных художников разной величины, от воинствующего авангарда до патриархальных пейзажей с церковными луковками на синем небосклоне.

— Каюсь, — сказал Дергачев, заметив интерес, с которым Мазин окинул взглядом стены. — Моя слабость. Рафаэль из меня не вышел, но любовь к искусству где-то там тлеет. — И он прикоснулся пальцем к нагрудному карману куртки спортивного покроя. Куртка была дорогая, «не наша».

— Люблю все, что делает красивой эту некрасивую жизнь! Простите каламбур и проходите в мою башню, увы, не из слоновой кости. Обыкновенная квартирка на двух уровнях… Ха-ха! Между прочим, удобно. Ведь от близких хочется иногда отдохнуть. Еще Христос признавал, что никто нам столько хлопот не доставляет, сколько близкие. За точность цитаты не ручаюсь. В отличие от дочери, от религии далек. С детства усвоил, что опиум для народа.

Суетясь и болтая, хозяин увлек Мазина по внутренней лестнице наверх, где они оказались в угловой комнате с эркером, из которого открывался заманчивый вид на округу, отчего в самом деле казалось, что находятся они на вершине башни. Внутри башни господствовал художественный беспорядок, в котором чувствовалась, однако, и своеобразная система. Во всяком случае, Мазин заподозрил, что некоторый хаос хозяин поддерживает так же старательно, как другие заботятся о порядке.

— Смешение стихий! Я ведь иллюстрирую книги. Вот и сошлись две музы.

Комната действительно была наполнена и книгами, и листами с рисунками, и всеми сопутствующими атрибутами — кистями, красками, фломастерами, пачками бумаги, большими блокнотами.

Хозяин стряхнул прямо на пол сваленные на кресле детские книжки-картинки.

— Садитесь, располагайтесь поудобнее. Хотя кресло скрипучее, но выдержит, проверено. Знаете, трудно все обновить. Квартира столько денег всосала, как пылесос, особенно ремонт. Соцнакопления растаяли, как заячий жир. А на книжном оформлении сегодня не разбогатеешь. Почти символический заработок. К рынку пока не приспособился. Тем, кто гонит макулатуру, иллюстратор вообще ни к чему, достаточно голой бабы на обложке. Ну да Бог не выдаст, свинья не съест. Найдем пути и в рынок. Грудью проложим. Я вам откровенно скажу, хотя прежняя система меня кормила лучше, я все-таки за демократию. Воздух свободы уважаю. Вот комиксы пробую, — указал он на сброшенные книжки. — Изучаю конкурентов.

Мазин опустился в кресло, рассматривая словоохотливого хозяина скептически. Опыт подсказывал, что обильное словоотделение может подвести говорливого человека, но может в бурном потоке и утаить нечто важное, поэтому слушать нужно внимательно. Навязывать Дергачеву свою манеру беседы было бесполезно. И пока тот еще не решился на паузу, оживленно помогая себе жестом и мимикой, Мазин просто смотрел на него, воздерживаясь от собственных реакций.

Лицо художника было трудно зафиксировать, оно находилось в непрерывном движении, заметно было лишь то, что человек этот выглядел старше своих лет. И лысина, и морщины свидетельствовали, что лучшие годы Дергачева уже позади, но были ли это следы радостных излишеств жизнелюба или что-то совсем безрадостное деформировало внешность бывшего красавца, как определил его Алферов, это еще предстояло понять.

Художник между тем, будто не понимая внимательного взгляда Мазина, протянул руку к дверце домашнего бара.

— Вы, кажется, чувствуете себя скованно? А что, если смягчить напряжение? По пять граммов за чудесное спасение Артура, разве не предлог?

Мазин покачал головой.

— Спасибо! Как говорится, врачи запретили.

Дергачев засмеялся громко и продолжил известный анекдот с кавказским акцентом:

— Мне тоже запретили, а я дал врачу сто рублей, он и разрешил!

— Сейчас сотней не обойдешься. Не заработал я пока на ваше угощение, — в тон откликнулся Мазин.

Настаивать хозяин не стал. Прикрыл дверцу.

— Предпочитаете разговор сухой? Воля ваша. Понесу родительский крест в трезвом виде, — он сморщил лоб. — Как там у Грибоедова? Что за несчастье быть взрослой дочери отцом?

— Что за комиссия, создатель… — поправил Мазин.

— Верно! Комиссия. Ну что ж, приступайте, комиссар, согласно заявлению гражданочки.

— Вы недовольны дочкой?

— Лилькой-то? Как вам сказать… Ненужное дело затеяла. Но она не виновата, конечно. Слабенькой родилась, потом история с мамой травмировала. Отсюда и поведение соответствующее, мистика от моды и все прочее. Но Артуру я не доверяю ни на копейку.

— В чем именно?

— Да насчет ее психического состояния. Пусть лучше свою голову проверит. Сам с прибабахом. Психиатр-фальсификатор. Морочит бабам головы, доктор! Я бы ему палец перевязывать не доверил. А эти дуры прут стадами.

— Мне показалось, он ваш друг, — сказал Мазин, заметив возбуждение Дегтярева.

— Ха! Друг! Еще бы! Но не мой лично, а друг дома, а это две большие разницы.

Мазин взглянул вопросительно.

— Что, не в курсе? Это же последний кумир Марины. Не представляете, что супруга жить не может без очередного модного идола. Я уверен, что, будь она бюрократкой без воображения, неминуемо подалась бы в уфологи. Но положение обязывает, и она увлекается серьезной наукой, которая у нас, как и многое, была запущена. В данном случае психиатрией в лице этого кандидата дурмоведческих наук.

— Он называет себя целителем.

— Не смешите! Жеребец он со станичной конюшни, а она уговаривает Лильку показаться ему! И уже черт-те что наговорила, и он с заумным видом убеждает меня, что девочку нужно спасать.

— А где, кстати, Лиля?

— Спросите что-нибудь полегче. Укатила вместе с соратниками по вере распространять высшие истины. Вот это Марину и бесит.

— Лиля кришнаитка?

Дергачев развел руками, повторил:

— Спросите что-нибудь полегче. У нее на неделе семь пятниц. У нее, знаете, есть старуха родственница, то ли пятидесятница, или адвентистка седьмого дня, — меня лично это абсолютно не колышет! А Лильку втянула, вот та и выбирает богов, кто больше понравится. Но, в конце концов, пусть себе выбирает, если свобода религии. Даже в творческом доме какая-то церковь Христа Святых последних дней объявилась. Хотят помещение арендовать. Между прочим, американцы. Не вижу в этом ничего удивительного. Лишь бы платили вовремя. Если создали партию сексуальных меньшинств, почему бы не объединиться кришнаитам всех стран? Индия — прекрасная страна. Говорят, кришнаиты наши доморощенные имеют возможность там бывать. Страшно завидую, между нами, но принципом за чечевичную похлебку не поступлюсь, ха-ха! Кришна мне друг, но научное мировоззрение, что в школе выучил, дороже.

Мазин прервал торопливое словоистечение.

— Надеюсь, Лиля не в Индии?

— Ха! В бывшем СССР!

— Вы не обеспокоены ее отъездом?

— Как отец, понятно. Такая преступность, такой бардак во всем постпространстве. Опасно, я понимаю. Но нужно же человеку какое-то увлечение? Конечно, лучше всего замуж. Впрочем, сами видели, не красавица. Да и женщины сейчас прекрасно обходятся без семейной обузы. Но от этого не легче. Не представляете, как с ней сложно. Даже вас в свою нелепую возню впутала. Послушайте! — прервался он внезапно. — Вот идея! Согласны на полцены? Убедите ее!

— В чем?

— В том, что зря все это. Кто-то отмочил глупую шутку.

— Вы уверены, что телеграмма шутка? Такие шутки скверно пахнут.

— Ну, я бы и сам этого шутника… Но все-таки дичь, поверьте, дикая дичь. Зачем вам, серьезному человеку, бабьими фантазиями заниматься? Пусть бабка оплатит вам предварительные итоги и закроем дело, а?

Мазин покачал головой.

— Вы сказали «дичь»? Дичь или фантазия?

— Я уверен, что глупость или злая выдумка, а Марина настаивает на больной фантазии, даже психическом расстройстве. «Спасать девочку надо!» Но как спасать, если поощряем фантазию? Знаете, что Лилька еще выдумала? Придумала, что мать ей по телефону звонила!

— Когда? — удивился Мазин.

— Перед ее отъездом.

— В самом деле звонила?

— Марина считает, что это очередной закидон.

— Не понимаю. Почему же она мне…

— Ничего не сказала? Она ей якобы запретила.

— Кто?

— Кто же? Эрлена.

Мазин сдвинулся в кресле, и кресло беспощадным скрипом выдало его волнение.

— Не понимаю, Владимир Степанович.

— Вот я и говорю вам — плюньте! Кто здесь разберется? Вбегает Лилька. Рев слышен еще с лестницы. «Мама звонила!» — «Это что, очередной сдвиг по фазе?» — «Папа, не смей! Не смей! Она звонила!» — «Ладно, успокойся. Что она тебе сказала?» — «Она плакала, все время плакала!» — «Что значит, все время плакала? Сказала она тебе что-нибудь?» — «Она рыдала. Не могу без тебя, только не ищи меня, не ищи, умоляю. Я сама, сама…» И повесила трубку.

Мазин пытался осмыслить услышанное.

Художник махнул рукой, будто проник в его состояние.

— Не старайтесь. Думаете, это все? Она заявила, что это не первый звонок. Прошлый раз какая-то женщина только плакала и ничего не сказала. Но теперь Лилька не сомневается, что это была Эрлена.

— А что вы по этому поводу думаете?

Мазин должен был задать этот вопрос, но он уже не доверял мнению Дергачева. Уж очень легко тот соглашался с различными вариантами происходившего. И на этот раз тоже.

— Что я думаю? Тут мы с Мариной разошлись. Она убеждена, что у девочки навязчивые психозы, чуть ли не галлюцинации. Я сам не знаю, кому верить. А вдруг Эрлена? В самом деле!

— По-моему, вам не очень верится в такую возможность.

Дергачев собрал на лбу морщины.

— Не хотелось бы верить, ужасно не хотелось, что она появилась, если честно. Думаете, это было легко пережить? По судам таскали. Но, слава Богу, столько лет прошло. Подзабылось. И нате вам! Нет, нет, это не она. Ну посудите сами, в нашем-то то… та… Тьфу, черт! Никак не научусь выговаривать это слово. В нашем то-та-ли-тарном, — произнес он по слогам, — отечестве сбежать, не разведясь, не выписавшись… Куда? С кем? Нет, она сгинула безвозвратно.

— Куда? С кем? — переспросил Мазин.

— Ну, это уж вам виднее. Идешь мимо милиции, сколько висит листовок — «ушел и не вернулся!». И так месяц за месяцем, даже годами, а человека нет как нет. И Эрлены нет как нет.

— А в трубку кто рыдает?

— Ищите, найдите!

— Вы только что предлагали бросить эту дичь.

— Правильно, предлагал. Но и я запутался. Ищите, ищите! Я сам доплачу, если разберетесь. Ужасно, если этот тип Артур прав и девочка больна. Ужасно. Она ж моя дочка!

Он распустил складки на лбу и посмотрел на Мазина широко открытыми глазами.

— Помогите! У вас-то хоть предположения существуют?

Мазин решил ответить честно.

— Я думаю, вашей бывшей супруги нет в живых.

«Сейчас он спросит — почему?» И в самом деле.

— Почему вы так думаете?

Игорь Николаевич потрогал кулон в кармане, вспомнил спасительную железную формулу — «здесь вопросы задаю я» — и вздохнул, невольно пожалев о «старых добрых временах».

— Вы же сами сказали, трудно скрываться в нашем государстве.

— А-а… — протянул Дергачев, но, как показалось Мазину, не разочарованно, а с облегчением. — Представьте, меня подозревали, что я ее убил.

— Судили-то Алферова.

— Сережку? Правильно.

— Считаете, он убил?

— Что вы! Не дай Бог. Вы меня не так поняли. Кто его выручил-то? Я! Кто показал, что Эрлена руку порезала? Я! А ведь я рисковал, между прочим, я сам ходил под подозрением! Если не он убил, на меня тень падает. Зачем мне это? Тем более Сережка сволочь. Он же с моей женой жил, а не я с его. Конечно, по-мужски я его понимаю, он по ней еще в школе страдал. А у меня, когда он снова возник, скажу честно, юные страсти перегорели давно. Десять лет вернее холодного душа охлаждают. Ну скажите откровенно, разве мужика можно привязать на всю жизнь к одной женщине? Выдумки морального кодекса коммунизма, который потому и рухнул с треском. Разве я не прав?

— Жизнь разнообразна.

— Ха! Уклоняетесь. Но вы меня поняли. Я не горел, когда они с Сережкой снова встретились, хотя по-мужски и обидно. Я ему: «Нехорошо делаешь, с моей женой спишь». А он нагло: «Ты говоришь, нехорошо, а она — хорошо!..» Ничего себе ответик, а?

— Выходит, отношения у вас были накаленные?

— Ничего подобного! Я по натуре сексуал-демократ. Всегда готов и другую сторону выслушать. И понять. И женщин тоже. И у них проблемы. Мы утрачиваем пыл, а им что делать? Круг и замкнулся. Но это же не причина кровь проливать. Ни я ее не убивал, ни Сережка. Мне, однако, повезло, я везучий, полное алиби, а его выручать пришлось. Вот и наступил на горло собственной песне и повел себя благородно. Я-то сразу раскусил, куда она отправляется и зачем, все понял. Но что было делать? Спрашивать, молилась ли ты на ночь, Эрлена? Конечно же, она не молилась, потому что в то время не разрешали. Кроме того, я цивилизованный человек, а не мавр. Поэтому и поступал цивилизованно. «Едешь? Разреши, провожу на вокзал». У нее медовый месяц намечается, но ведь и я месяц свободы получил, правильно? А добро всегда вознаграждается. На вокзале меня запомнила проводница, и Эрлену запомнила. Я тогда был представительный, и на нее глаз положить еще можно было. Запали в память. Повезло. Так дурацкая версия вашего Пушкаря — сыщика и рассыпалась. Не смог он доказать ничего, хоть и мудрил, шерлокхолмсил. Дескать, может, Эрлена и не уезжала, а я ее тут, простите, пришил. Но вот проводницу допросили, и правда восторжествовала. Сыщик, однако, липучий оказался, не утихомирился, вообразил, что я жену по возвращении ухлопал. И снова пальцем в небо. Разве мог я потерять хоть один день свободы? Да у меня этот день еще с той минуты, как я о ее путевке узнал, был спланирован. Это же пятница была, когда она уехала! Пятница! Впереди уик-энд! Такое ценить нужно. Я с двумя друзьями заказал гостиницу в Сочи, и мы на машине тем же вечером туда. Прямо с вокзала. Отлично провели время. И опять повезло. Оказалось, и невинное дурачество хорошим людям на пользу. Нет, я везучий, определенно везучий.

— Еще одно алиби?

— Непробиваемое. Вот, смотрите! Я к нашей встрече разыскал. Я эту фотку как талисман храню. Вот, смотрите. Вот она.

Фотка оказалась под рукой. Мазин посмотрел и увидел на снимке троих крепко подвыпивших веселых мужичков с бутылкой и стаканами на сочинском пляже на фоне «Жемчужины». Поперек цветной фотографии фломастером было размашисто написано: «Всегда на троих!» И дата. И еще «Сочи» и три подписи — Миша, Володя, Толик.

— Видите! Сфотографировались на память и дату проставили, как знали, что понадобится. Так вы думаете, этот Пушкарь поверил? Он лично в Сочи летал, фотографа нашел. Вот чудак! Будто мы Эрлену втроем убивали. Сами видите, выпили, подурачились, и все дела! Так я и спасся из узилища. Ну, что скажете? Везучий?

— Несомненно.

Янтарек в кармане теперь казался Мазину меньше песчинки.

Дергачев говорил правду. Игорь Николаевич и сам уже знал, что оба дня и ночи, когда могла быть убита Эрлена, муж ее развлекался в Сочи, что подтверждалось и Мишей с Толиком, и записью в гостинице, и дурацкой фотографией трех пьяных оболтусов. Глядя на веселые рожи, трудно было предположить, что видишь убийцу. Просто козлы, вырвавшиеся на лужайку.

Кажется, у Виктории Карловны убежденности больше, чем доказательств.

— Куда, однако же, девалась ваша жена? — повторил Мазин задумчиво.

— Понятия не имею, — заверил Володя, — но мы с Сережкой тут ни при чем. И я ему помог…

— Не нужно про кофемолку, я уже знаю, — прервал Игорь Николаевич, — хотя, если уж вы решили быть справедливым и не мстить, вы могли бы и без вмешательства адвоката помочь Алферову. Ведь вы от Эрлены не только телеграмму получили.

— А что еще?

— Записку или письмо.

Художник передернул плечами.

— Это не по делу.

— Почему же? Не хотите говорить?

— Да о чем говорить! Не было там ничего. Пустые слова, упреки и сопли бабские. «Не думай, что ты незаменим в моей жизни. Есть человек, который ценит меня…» И все прочее в том же духе.

— Человек без имени?

— В том и дело! Чем бы я Сережке помог? Наоборот. Я-то подумал сначала, что она именно про него пишет, что это он ее ценит. А следователь как эту писулю расценить мог? Бабушка тут надвое сказала. Да и порвал я ее сразу, в мусоропровод выкинул. Зачем мне такие сувениры?

В этом был резон. Но и было противоречие. Телеграмма о благополучном прибытии и тут же записка о разрыве…

— А это как стыкуется? — спросил Мазин.

— Узнайте у нее сами, когда найдете. Женская логика.

Разумеется, женская логика была зоной необъятной и таинственной, в которой происходить могло все, что не укладывается в логику формальную. Пускаться в трудный путь по этой терра инкогнита было опасно, связано с риском обрушить на себя многословные взаимопротиворечащие гипотезы художника. Поэтому Мазин задал другой вопрос:

— Значит, вы уверены, что человек, который ценил Эрлену, не Алферов?

Дергачев зачем-то хлопнул ладонями.

— Если бы речь шла о Сергее, почему Эрлена не захотела с ним встретиться? — Тут он снова наморщил лоб. — А с другой стороны, это его версия. Это они со своей маленькой армянкой-защитницей разработали. Откуда можно точно знать, встретились или не встретились?

— Не любите вы, Владимир Степанович, определенных ответов, — вздохнул Мазин.

— Обижаете! Я сомнениями делюсь, а поступки мои известны. Если бы я Сережку подозревал, я бы себя иначе вел.

— Значит, не о нем писала ваша жена? А как вы вообще ее поведение объясняете?

— Черт ее знает? Может быть, и о нем. Может быть, она на Сергея слишком большие надежды возлагала. Она тоже была немного с фантазиями, да плюс бабская самоуверенность. Вот и накатала сгоряча. А тут холодный душ! Выяснилось, что она для него уже не вечная любовь до гроба, а приятное времяпрепровождение. Вполне она могла психануть, взвинтилась, раз-раз, и на самолет. Чао, коварный! И улетела.

— Куда? Домой?

— Не знаю. Дома, как известно, она не объявилась. Скорее всего с ней что-то в пути случилось. Какая-то беда. Могли убить элементарно, села в аэропорту в попутную машину, к частнику, а шоссе вдоль лесополосы. Прилетела ночью. Слышали про маньяка, что женщин в лесополосах убивал?

Мазин слышал, процесс прогремел, жертв было много, и в большинстве по собственной доверчивости, но события не стыковались во времени.

— В то время трупов не находили.

— Интересовались? Будто их каждый день с миноискателем ищут. Наткнется кто случайно, значит, повезло милиции, а не наткнется…

— Тогда что?

— Тогда повезло убийце.

И в самом деле, выходило, что убийце повезло, а вот ему, Мазину, пока что прояснить ничего не удалось.

— Будете продолжать?

— Как ваша дочка распорядится. Она мой работодатель.

— Шутите?

— Ничуть. Деньги приходится зарабатывать.

— А сколько она вам отвалила? Или это коммерческая тайна?

— Вы не знаете?

— Бабка ей говорить запретила. Между прочим, старуха нас с супругой очень не любит.

— Почему?

Дергачев сказал, стараясь не выдать обиды:

— Однолюбка. На всю жизнь Эрлену полюбила. Ну, и Лильку, понятно. Все хвастает, что на нее завещание написала. Хибару свою. Дура старая, как будто я собственного ребенка обижу, правильно? Да и зачем мне эта завалюха? Я не корыстный. Все-таки художник немножко. Мне на имущественные дела всегда было накакать. У нас этой мурой Марина занимается, мои серые клетки спиртом подмочены. Но и Марине бабка до фонаря. Интересы другие. Так что валюта ваша, сколько б она там ни положила.

— Я вашу дочь не обману. Оплата только в случае успеха. По результату.

— В самом деле? Благородно, ничего не скажешь.

Было заметно, что условия ему понравились.

— Послушайте, Игорь Николаевич, может быть, смягчитесь?

— О чем вы?

— Да о том, что врачи запретили. Давайте по маленькой, раз уж вы семейство мое зря разорять не собираетесь.

На этот раз Дергачев, не дожидаясь согласия, выскочил за стопками.

Напиток, как и многие в ярких этикетках, качеством не отличался, но градус держал.

Выпил художник торопливо и жадно. «Или алкоголик, или волнуется больше, чем следует в его положении», — отметил Мазин. Выпил и тут же еще налил. Заметил реакцию гостя и пояснил неожиданно:

— Удивлены? А я волнуюсь. Сейчас все нервничают, не знают, что день грядущий… И я нервный. Стараюсь держаться, вот шуточки шучу, болтаю, а на душе кошки скребут.

— Неужели я вас так взволновал?

— А как же? Мало мне сегодняшних хлопот, так старое ворошить затеяли. Лилька затеяла. Марина поощряет. Пусть, дескать, выяснит, снимет внутреннее напряжение, а то плохо у нее с нервами, а то и с психикой. А у меня, думаете, психика в норме? Нет напряжения? Хорошо, что вы разумный человек.

— Снял напряжение?

— Ну, хотя бы ослабил. И на том спасибо. Ваше здоровье!

Он проглотил вторую, не понуждая гостя присоединиться.

— Раньше Зяма Высоковский хохмил про сумасшедшее время, а теперь вот оно пришло, не дожидаясь зова. Впрочем, вру, накликали, позвали, все нам плохо было, вот и дождались. Что за бред? Неужели в Артура в самом деле стреляли?

— Вы же знаете.

— Ничего не знаю. Главное, зачем, за что? Если конкуренты или рэкет, то предупреждают обычно, запугивают, если из-за бабы, то всегда кошка чует, чье мясо съела. А он говорит, что понятия не имеет. Врет, думаю, что знает. Но не скажет.

— Зачем же ко мне обратился?

— Игра какая-то темная. И не по маленькой. Аферист высокого класса. Мог инсценировать.

— Зачем?

— Его проблема. А может, из пациентов кто…

— Лечением не удовлетворены?

— Пациенты-то психи. И он полупомешанный. Геростратов комплекс, а?

Мазин понял, что большего он тут пока не узнает, разговор снова уходил на широкую тематику.