Вертеп

Глава 15

Пожилая проводница в железнодорожной шинели с двумя набитыми сумками шла через вокзальный скверик. Встречный мужчина обратился к ней вежливо:

— Александра Гавриловна?

Женщина посмотрела подозрительно.

— Я. Что надо-то?

— Один вопрос. На память не жалуетесь?

— В каком смысле? Кто вы вообще-то?

Мазин показал удостоверение.

— Сумки, что ли, шмонать собрались?

— Ни в коем случае. На пару минут задержу, не больше. Вот и скамеечка. Прошу, присядем.

— Ну, так в чем дело? — спросила она, опуская на асфальт тяжелые сумки.

— Не помните, случайно, двенадцать лет назад вас опрашивали по делу пропавшей Дергачевой?

Железнодорожница подумала, потом кивнула.

— Ой, куда забрался. Было такое. Неужто нашлась?

— Так не скажу, — Мазин развернул три фото. — Взгляните, пожалуйста, на снимки. Какой вам ее больше напоминает?

Мысль эта пришла ему в голову, еще когда они с Пушкарем рассматривали листовки с изображением сестер.

— Ишь ты! Эти две похожие. Но моя вроде помоложе. Да, вот эта.

— Не сомневаетесь?

— Чего уж там! Она это, точно.

— Спасибо большое. Вот и все.

— И все?

— Все.

— Не думала, что через столько лет…

— И я не думал, — поднялся Мазин.

Старушки, как и впервые, внимательно рассмотрели Мазина сквозь щель, пересеченную цепочкой, узнали его, вспомнили доброжелательно.

— Зайди, мил человек, зайди. Вот только что с тобой делать, не знаем. Плох наш мастер.

Мазин обеспокоился.

— Что случилось?

— Да все то же… Хворает своим наваждением.

— Ну, я все-таки попробую.

— Попробуй, попробуй, ты ему по душе пришелся.

Ильич вытянулся на неприбранной кровати, воздух в комнате был насыщен спиртовым духом.

— Может, форточку откроем? — предложил Мазин.

Алферов с трудом приподнял веко левого глаза, посмотрел, однако, осмысленно.

— Ты скажи! — произнес он тихо, но ясно. — А я-то думаю, душновато. Открой, сам боюсь, упаду. Не люблю на полу валяться. Не престижно.

Мазин открыл форточку. Старый знакомый кот сидел, сочувствовал Алферову.

— На один вопрос ответишь, генерал? — спросил Мазин.

Ильич помолчал.

— Вообще-то я в отключке. Сны смотрю. Ну, если соберусь, если на один.

Веко медленно поползло вниз. Мазин понял, что нужно торопиться.

— Эрлена парик носила?

Лицо Алферова дрогнуло, вопроса такого он не ожидал, но ответил сразу:

— Повезло тебе. Помню эту гадость лиловую. Раздражала она меня, казалось, под ним всегда голова потная.

— И на вокзале она была в парике?

— Ну, привязался, как пьяный к электричеству… Отпусти душу на покаяние. Была, была. Иди с Богом. Больше здесь не подают.

— Мне больше не нужно. Выздоравливай.

Алферов, кажется, уже не слышал его.

Наталья Дмитриева, бывшая секретарша Марины, место свое сохранила, манеру держаться тоже, Мазина, естественно, узнала, но фамильярничать не собиралась.

— Кто вам нужен…

Слово «господин» ей давалось трудно.

— Можете называть меня — товарищ, — заполнил Мазин паузу.

Она признательно улыбнулась.

— Спасибо. Трудно ломать язык в моем возрасте.

На столе у нее появился бюстик Ленина, который Мазин не видел в прошлый раз, видно, новый шеф был единомышленником.

— Мне нужны вы. Помните, я приходил к Марине Михайловне?

— Конечно. К сожалению…

— Да, — сказал Мазин соответствующий тоном, — теперь уже к ней не придешь.

Секретарша откликнулась на тон с пониманием:

— Какое несчастье! Хорошим людям всегда не везет. Вы зрелый человек и, я думаю, не лицемер, не ханжа. Да, как женщина она проявила слабость, но вы бы посмотрели на ее мужа! Это опустившийся люмпен. Какая женщина могла безропотно терпеть, скажите, пожалуйста! Простите, может быть, я не права, но я слишком пережила. Чем могу быть вам полезной?

— О! Речь идет о мелочи. У Марины Михайловны был небольшой дефект руки?

— Дефект? Ябы не сказала так. Незначительный шрам на пальце.

Еще один ответ Мазин получил у женщины, которая жила некогда по соседству с Дергачевым.

Она долго рассматривала его в глазок, не открывая двери, но наконец решилась и предстала перед Игорем Николаевичем не в лучшем виде, в старом халате, из тех, что когда-то называли капотами, с засученными мокрыми рукавами, с седыми прядями прилипших ко лбу волос.

— Я стираю.

— Ничего, не смущайтесь. Я на секунду. Я и заходить не буду.

Она обрадовалась, ей заметно не хотелось демонстрировать свое жилье.

— Вы помните процесс по делу Дергачевой, вашей бывшей соседки? Она уехала и пропала.

— Помню, как же. Я женщина одинокая, событиями не избалованная. А такое в те времена было событием. Это сейчас людей, как мух, бьют, режут, душат, взрывают. А мы жили при порядке.

Косвенно она польстила Мазину, который лично участвовал в поддержании старого порядка, хотя предположение, что мух можно резать и взрывать, показалось ему слишком смелым.

— Согласен с вами.

— Так что вам от меня нужно?

— Кажется, вы оказали первую помощь Эрлене Михайловне?

— Ну, уж и помощь! Скажете!

Соседка оказалась скромной.

— Не помните, что с ней случилось?

— Муж говорил, что она сунула палец в кофемолку.

— Муж? А сама она разве не говорила?

— Да я ее и не видела. Я вообще крови боюсь.

— Но на следствии вы травму подтвердили?

— Конечно. Муж же йод просил.

Очередной вопрос возник почти случайно:

— Саша! Что-то мне не нравится ваш вид.

Выглядел Пашков и в самом деле незавидно.

— А мне больше не нравится содержание, а не вид.

— Совсем недавно вы были вполне довольны своим существованием.

— Да, был, точнее, убеждал себя в этом. Не тут-то было. Большое заблуждение, что самообман легчайший из обманов.

— При чем здесь самообман? Вы же вполне обеспечены по своим потребностям, не так уж обременены работой, свободны лично и общественно и даже, как многие сплетники замечают, пользуетесь вниманием самой заманчивой женщины этого Дома. Разве не так?

— Все так. С одной поправкой — дом-то сумасшедший, вертеп.

— Наверно, не больше, чем вся страна, а возможно, и шар земной.

— Не спорю, но мне это все больше действует на нервы. А что касается заманчивой женщины, то дорого яичко к христову дню. Надоело объясняться ей в своем импотентстве.

— Не верит? В общем-то женщинам почему-то трудно понять эту нашу проблему.

— Вот именно. Она считает, что мы с ней наделены кучей органов, которые могут заменить мой один бездействующий, а то и вдохновить его.

— Ну, попробуйте, черт побери! Чем вы рискуете? Самолюбие мешает?

— Однажды я был на фабрике шоколадных конфет. В цеху их разрешали лопать выше горла. Так вот, цементный пол был покрыт раздавленным шоколадом. Его никто не хотел есть.

— Так вы пресытились? Бедная Настя.

— Я не пресытился. Просто шоколада много не съешь. К тому же она безумно болтлива, и крыша у нее давно под острым утлом.

— Опять-таки думаю, что угол не острее, чем у других.

— Как сказать! Она, например, и сейчас убеждена, что Артур инсценировал первый выстрел.

— Да? Под этим углом вы ее крышу рассматриваете? А если сменить угол?

Но это уже был вопрос не к Пашкову.

— Вы, Настенька, все хорошеете! — сказал Мазин, дожидаясь заказа в кафе.

— Только вы и заметили.

— Неужели находятся такие, что не замечают?

— Ваш приятель Саша номер один.

— Да плюньте вы на него, глупого. Ну, на что вам эта старая калоша?

— Жалко мне его, — произнесла она с неожиданным чувством.

— Не жалейте. Он отшельник в этом мире, созерцает его с философским спокойствием.

— Нет. — Настя поставила перед Мазиным заказанный коньяк и, нарушая правила, присела к столику. — Он о самоубийстве думает.

Мазин вспомнил серое лицо Пашкова и почувствовал, что она близка к истине.

— И вы хотите его спасти?

— А что в этом плохого?

— Ничего. Напротив. Флаг вам в руки. А, кстати, почему вы решили, что Артур Измайлович устроил инсценировку с первым выстрелом? Ведь убили его в конце концов.

— Туда и дорога. Потому, что подлец, — ответила она сразу. — А покушение придумал с целью, с какой, не знаю, но мерзкой, это точно. Да не вышло. Переиграл.

— Его вам не жалко?

— Вот уж кого жалеть! Похабник. И Лильку ограбить хотел вместе со своей шлюхой из департамента. Слушайте! Не ищите вы, кто их убил! Ничего он плохого не сделал.

— Это все-таки убийство, Настя.

— А как же очищаться от дряни? Артур мне лично говорил. Попытается лапу запустить под кофту или под юбку и нашептывает: «Ты не ломайся, у нас большие баксы будут. Такую лечебницу на озере отгрохаем». — «Да не отдаст вам Лилька землю». — «А кто у нее спрашивать будет? Она же не правоспособная. Ей лечиться нужно». Вот сволочь!

— Кто же убил их, по-твоему?

— Если сами не знаете, я не скажу.

Руслан оказался горячим и многословным.

— Я какой был? Зеленый, глупый. Это она меня в дурдом заперла.

— Зачем?

— Из-за пистолета. Она хотела, чтобы я ювелирный брал. Жадная была. У отца парабеллум утащила, мне дала. Но я не мог так идти, уколоться нужно было. Я же не бандит. Я никогда не грабил. Я пошел за дозой. Для храбрости, понимаешь? Я никого не убил. Я стрелял, правда, но я не убивал, я убежал, я отдал ей пистолет. Говорю, возьми, я больше на такое дело не пойду. Она меня испугалась, и в дурдом.

— С вашего согласия? Врачу-то подыгрывать нужно было.

— Сказал уже, дурной был, в дурдом и попал. Мне говорят, что я мстить приехал! Кому мне мстить? Себе мстить нужно! Я ей в глаза посмотреть хотел. Спросить хотел, как живешь, как с такими глазами на людей смотришь? Но не посмотрел. Закрыли ей глаза. Но не я…

— Я должен с вами встретиться, — так он сказал Дергачеву.

На другом конце провода молчали. Мазин ожидал активного протеста, но Дергачев спросил только:

— Вы уверены, что это необходимо?

Спросил не зло, а как-то тоскливо.

— Да.

— Кому?

— Вашей дочери, если хотите.

Тут голос приобрел раздраженный оттенок.

— Когда же она успокоится в конце концов! Сама не ведает, что творит.

— Мне тоже хочется, чтобы она успокоилась скорее.

— И для этого вы снова меня пытать собираетесь?

— Да, придется поговорить откровенно. Если можете, не пейте, пожалуйста.

— Ого! Тогда поспешите. Я пока сухой.

— Значит, встретимся!

— Вижу, выбора вы мне не оставили. Валяйте!

— Спасибо. Подойду.

Мазин все еще думал, что художник не сдержится, бросит напоследок что-нибудь вроде — «зря время потеряете!» — но Дергачев ничего не сказал, и Мазин понял, что тот оценил серьезность предстоящего разговора.

И не ошибся. Художник его ждал, как говорится, собравшись. Даже в «башне» навел порядок и кресло освободил заранее, сам же расположился так, чтобы свет падал на Мазина, а собственное лицо оставалось в тени настольной лампы. Такой «профессионализм» невольно позабавил Игоря Николаевича. Позаботился Дергачев и о внешнем виде, побрился, примазал «непокорные кудри» и надел зачем-то жилет и галстук, хоть и был без пиджака. Все эти бросавшиеся в глаза усилия скорее выдавали волнение, чем демонстрировали уверенность и спокойствие.

— К очередному допросу готов, — «доложил» Дергачев мрачновато.

— Я пришел побеседовать, — поправил Мазин.

— Нет уж, болтать не стоит, давайте факты, а с пустыми руками не стоит…

— Кто же вам сказал, что с пустыми? Будем доказывать.

— Что?

— Убийство трех человек.

— Вот как? Вы это серьезно?

— К сожалению.

— По-вашему, я одну жену убил, потом другую? Больше мне делать нечего, как этих потаскух истреблять? И после смерти жить не дают… Сколько ж я из-за них натерпелся! Один раз чуть в тюрьму не упрятали, теперь снова? Нет уж! Вот вам… Не пойду я из-за них в отсидку. Суки! Всю жизнь мне отравили. Кто вам сказал, что я их убил?

— Факты говорят!

— Что? Факты на моей стороне.

— Вы их подтасовали.

— Каким образом? Доказывайте!

— Точнее, организовали. На чем основывалось ваше первое алиби? На том, что Эрлена уехала, и в момент ее исчезновения вы находились в разных городах. Верно?

— Конечно.

— И вы в самом деле находились в разных городах, только вы были живы, а она мертва.

— Это откуда? От старухи?

— Виктория Карловна, как и суд, исходила из предпосылки, что Эрлена уехала. Потом, по мнению суда, ее убил Алферов, а по мнению Виктории Карловны, она вернулась, чтобы вас разоблачить, и была убита вами в ее доме.

— Чушь!

— Не чушь, но не совсем верно.

— Имеете собственное мнение?

— Да, по моему мнению, Эрлена никуда не уезжала. Она была убита до отъезда.

Дергачев вздрогнул.

— С ума сошли? Ее видела проводница… Алферов не скрывает, что видел! А вы такую ахинею, прости Господи…

— Займемся и проводницей, и Алферовым. Все в свое время, — спокойно отреагировал Мазин.

— Ладно. Значит, я убил ее в бабкином доме?

Голос его приглох.

— Так думала Виктория Карловна.

— И вы ей поверили?

— Отчасти.

— Как вам такое могло в голову прийти! Старуха, по-вашему, ясновидящая?

— Нет, у нее нашлась вполне реальная улика.

— Предъявите! Карты на стол! Не запугивайте меня словами!

Игорь Николаевич опустил руку в карман.

— Машина колесом втоптала в клумбу кулон вашей жены.

— Что? Какой еще кулон?

— Вот этот. Помните?

Он положил кулон перед художником, но тот к нему не притронулся.

— Ничего я не помню. Зачем вы повторяете старческие маразматические выдумки? Старуха умерла. Не верю я. Кулон Эрлена взяла с собой, — произнес Дергачев растерянно. — Не знаю, где взяла его старуха.

— Виктория Карловна нашла украшение на клумбе, поврежденной колесом.

— И что из этого?

— Она сочла, что вы тащили труп, а кулон оборвался и упал на клумбу.

И тут он заорал:

— А какого же… она молчала до самой смерти? Берегла мне удавку! Кто теперь этот бред опровергнет?

— Если хотите, я выслушаю ваши аргументы с полным вниманием.

— Серьезно? Откуда вы таким сочувствием прониклись?

— Дочку вашу жалко. Страшно, как она правду переживет.

Художник исказился в лице и полез в бар за бутылкой.

— Обещал, но не могу. Вы, конечно, с преступником не будете?

— Преступником суд объявляет.

Дергачев криво усмехнулся.

— Спасибо. Это по-человечески. Да и не доказали вы пока ничего.

— Не обольщайтесь! Докажу. Но я сыщик частный и вам препятствовать не буду. Пейте, если не боитесь, что это вам не повредит.

— Мне уже ничего повредить не может. Но это не признание. Доказывайте.

— В Горный Ключ ездила не Эрлена, а Марина.

Мазину показалось, что зубы Дергачева стукнули о край стакана. Заикаясь, художник произнес:

— Это какая-то черная, ненаучная фантастика.

— Да, есть тут нечто от приключенческой литературы, довольно лихо придумано, и можно было бы даже посмеяться над вашей ловкостью, если бы кровью не пахло.

— Это слова. А факты?

— Да я только фактами и оперирую. Вы уже поняли, я думаю, что фактов у меня достаточно. Я могу подтвердить их свидетельствами. Вы ссылались на проводницу. Пожалуйста. Я предъявил ей фотографии обеих сестер, и она указала на Марину, как на свою пассажирку.

— Через столько-то лет?

— Да, пожалуй, нынешнюю Марину она бы не узнала. Всю оставшуюся жизнь она заботилась о том, чтобы изменить внешность и особенно комплекцию. Это никого не удивляло. Естественно, что молодая карьерная женщина стремится беречь фигуру, не выглядеть толстушкой-простушкой, какой ее помнила проводница. Все-таки в одном городе жили, могли и повстречаться ненароком.

— Это ваша гипотеза. Все женщины только и думают о своей внешности. Но я могу признать, что в то время, несмотря на разницу в возрасте, они были схожи фигурами.

— Да, комплекцией. Но проводница без колебаний выбрала ту, что помоложе. Вы, кажется, тоже юность предпочли?

— Она сама ко мне в постель влезла! — угрюмо ответил художник и тут же замолчал, видимо, сожалея о сорвавшихся словах.

— Не жалейте, — посоветовал Мазин. — Это секрет Полишинеля, а будете отрицать, еще больше запутаетесь.

— Значит, думаете, что я убил Эрлену, чтобы на Марине жениться? Шило на мыло сменять? Плохо вы таких людей, как я, понимаете.

Мазин возразил:

— Позвольте с вами не согласиться. Немало я женолюбцев повидал, которым все в женщинах нравится, кроме записи в паспорте. Согласен с вами, такие не убивают, чтобы в законный брак вступить.

Дергачев оживился.

— Вот видите! Вы суть усекли. Я вас уважаю.

Мазину стало почти смешно.

— Вы меня в трудное положение ставите. По правилам я должен откликнуться соответственно: «И я тебя уважаю».

Художник померк.

— Понял. Не уважаете. Крыть нечем. За что меня уважать? Но ведь человека и на дне бездны обнаружить можно. Душу нетленную.

— На дно углубляться не буду, но, если вас это может утешить, я всегда считал, что преступник тоже жертва и собственную жизнь губит.

— Жертва обстоятельств!

— Каких? Мимо пройти не смог? Пикантно? Две сестренки.

— Две шлюхи! Давайте уж называть вещи своими именами. Про Сережку забыли? Он вам что напел? Он же ее видел в Ключе на вокзале.

— Кого? Эрлену или Марину?

— Он же узнал!

— Парик, который принадлежал Эрлене и который ему, между прочим, очень не нравился. Но ни с той, ни с другой он в Ключе не разговаривал.

— Это по его словам. Он же был ее любовникам, лицо заинтересованное.

— Так вы жену из ревности убили? — усмехнулся Игорь Николаевич.

Дергачев приложил пальцы к вискам и застонал.

— Я не убивал Эрлену.

— Расскажите еще о телеграмме и о записке.

— Я не убивал, — снова простонал Дергачев, — а телеграмма была. И еще записка…

— Записку вы, положим, выдумали.

Он затряс головой.

— Нет, честное слово, нет. Я порвал ее, но записка была, была. Эрлена знала о Марине и писала…

— Откуда? Но, что бы она ни писала, вы ведь прекрасно знаете, что она не сбежала и не могла писать из Горного Ключа.

— Не я ее убил, не я, — продолжал повторять художник, хотя уже молча согласился с тем, что Эрлена убита, и не протестовал против предположения, что она погибла до отъезда, иными словами, не уезжала. Но это пассивное признание и смущало Мазина, потому что оно выглядело каким-то нелогичным полупризнанием с одновременным отрицанием собственной вины.

— Кто же вывез труп на машине?

— Старуха это придумала в маразме.

— Вы в ее маразм и сами не верите.

— Все равно вы теперь ничего не докажете.

— Я бы хотел вас послушать, вашу версию.

— Вот видите! Не уверены! На пушку берете!

— Хочу представить себе ясно все, что произошло.

— Да не поверите вы мне!

— А вы расскажите, попробуйте!

Он решился, как будто прыгнул в воду.

— Ладно. Черт с вами. Ее Марина убила.

И, как ни странно, оба замолчали, потом Мазин спросил:

— С вашим участием?

— Вы с ума сошли!

— С вашего согласия?

— Никогда в жизни! Она меня поставила перед фактом.

— Рассказывайте.

— Вы не знаете, что это был за человек. Она мою жизнь погубила. От нее отец отрекся. Она еще в техникуме с бандитом связалась. С Русланом этим, а у отца пистолет украла, но он все понял, сердце и лопнуло. Тут она, правда, испугалась, решила от бандита отмежеваться. Написала анонимку в милицию, что у Руслана пистолет, а сама спрятала его дома.

— И вы все это знали?

Дергачев махнул рукой.

— Я, как было, все откровенно говорю. О чем-то догадывался, что-то знал, что-то потом узнал. Но я ж говорил, она ко мне в постель залезла. Душу изливала, как ей на путь истинный податься. Я пустил слюни. Хотел ей помочь.

Он закашлялся.

— Да что теперь каяться! Повязала она меня, телом привязала. С виду простушка, как вы сказали, а такие штуки умела, которые трудящимся только сейчас доступны стали, а раньше стеснялись. В кино такого не показывали.

— Это любопытно, — прервал Мазин, — но, может быть, ближе не к телу, а к делу?

— Куда уж ближе! Тут я и с Сережкой все увидел. Эрлена путевку взяла и нагло с ним собиралась. Да хрен бы с ней, если б она на пистолет не наткнулась. Дальше, клянусь Богом, не знаю. Кто ее надоумил? Подозреваю, что эта стерва сама и навела, чтобы она нас застукала. Развести хотела. Но пистолет не учла. Короче, мы с ней у бабки были, — бабка как раз уехала, — когда ворвалась Эрлена, и пистолет в сумочке. Тут у меня провал в памяти. Не буду вам мозги засирать. Легко и самому представить этих волчиц. Помню, я никак шнурки на ботинках завязать не мог, сидел на кровати и шнурки завязывал. Наклонился, они визжат. И тут — бах! Марина потом уверяла, что она Эрлену только отталкивала, и как-то рука у той с пистолетом подвернулась. Не знаю, как, но прямо в сердце. Сейчас уже эту картину не восстановить. Думаю, никто никого убивать не собирался. Эрлена психовала просто. Но, как говорится, поэт роняет молча пистолет.

Мазин подумал, наверно, так и было. Уж слишком горячо говорил Дергачев, сопереживая ночь, которая сломала его жизнь…

— Не верите?

— Верю. Продолжайте.

— Ну вот. Сначала ошеломление, а потом, понятно, как шкуру спасти? Разбитый горшок не склеишь, а жить хочется.

— Круто у вас мозги завертелись.

— Это она. Верите или нет, она все придумала. А Эрлену действительно я вывез на машине. Только не спрашивайте, куда. Все равно не найдете. Потом с поездкой в Ключ придумала, а меня в Сочи направила. Я не сопротивлялся, я в апатии был.

Мазин вспомнил жизнерадостный сочинский снимок и в апатии усомнился, но что не изобразишь на физиономии, когда шкуру спасать приходится!

— Вот так она нас кровью и повязала. И стал я рабом. Подстилкой, чтобы ноги вытирать. Скажете, слизняк, дерьмо, ничтожество? А Лилька? Каково ей признаться?..

— Как же вы расквитаться решились?

— Не расквитаться. Взбунтоваться. Я же русский все-таки, с нашенским менталитетом. Терпим, терпим, а потом к топору. Вы еще в этой стране такое увидите, что этим новым русским и не снилось.

— Оставим политику, — попросил Мазин.

— А это не политика. Это кровное мое. Что они с Лилькой совершить задумали? Слабоумной объявить и ограбить до нитки! А потом и меня… Зачем Артур кино с покушением устроил? Он той пулей в меня целил. Уж они бы придумали, как меня замарать…

— Возможно.

Мазин вспомнил об анонимке, что получил Сосновский.

— Сами видите.

— Выходит, опять вам спасаться пришлось?

Дергачев задумался.

— Нет! На этот раз я сознательно шел, готовился. Только не спрашивайте о чепухе вроде ключа, где я его взял, как изготовил. Не мельчите. Я о главном. Я давно думал, я конченый человек. Чего мне лично в этой жизни жалеть? В рабах прожил. А решился почти случайно. Настя натолкнула. Сказала, что Артур сам на себя покушение подстроил. Тут меня и осенило. А потом пули признали идентичными. Значит, опять у меня алиби будет! Повезло, что меня у Сашки в «ковчеге» развезло. Ну, думаю, гады, за что боролись, на то и напоретесь. И так эта мысль по душе мне пришлась, что я и на Руслана внимания не обратил. Он-то на нее свой зуб имел. Тоже кое-что мог. Но я думаю, нет! За свои муки собственной рукой должен.

Водка в дрожащей руке плеснулась через край.

— У Руслана тоже алиби.

— А хрен с ним! Я ж говорю, приговор привести собственноручно. Вы только гляньте вокруг: убийство за убийством, и никого поймать не могут, арестовать не могут, судить не могут, шлепнуть не могут. Может, и мне посчастливится? На суде я, как с вами, откровенничать не буду. Буду стоять на самообороне. А разве не так? Я родную дочь спасал, себя спасал, от преступников оборонялся. Разве не так? А может, и алиби пригодится!

Мазин не улыбнулся.

— Ну что? Теперь все вам ясно? — спросил Дергачев.

— Да, кажется.

— Тогда помогите по-человечески. Объясните Лильке, что мать от несчастного случая погибла, ладно? Может, она в Боге утешение найдет. — И добавил после паузы: — Когда меня сдавать собираетесь?

— Я лицо не официальное. А сейчас не нанят никем. Сосновский-младший этим занимается. Он, между нами, алиби с пулями считает вполне серьезным. Везет вам с этим алиби!

— Мне, как вы убедились, всю жизнь везет.

И Мазин не смог понять, какова доля истины в этой горькой шутке.