Военные рассказы

Анка

Стояла ранняя весна. Снег с полей давно сошел, деревья ожили и шумели на ветру нежной молодой листвой, зеленили долину. Пахло зеленью и приторной испариной земли, жаждущей сева.

На опушке леса стояли трое: два юноши и девушка. Они долго всматривались в даль, где с небесной синью переливался полноводный Днепр. Он мерцал, словно марево в пустыне. Синими сделались и счастливо улыбавшиеся глаза Анки. Она, позабыв про усталость, несколько минут не отрываясь глядела на родную реку, которая билась в весеннем разливе о крутые голые берега, низинками подкрадываясь к самым селениям.

Не сговариваясь, партизаны присели на зеленой траве. Теперь можно было и отдохнуть. Хотелось растянуться, распластаться на земле, слушать жаворонка. И еще — если бы кто-нибудь отогнал эту надоедливую сороку!.. Встретилась в лесу и проводила их до самой опушки. Вот и сейчас никак успокоиться не может. Что за противная птица!.. Но вот все-таки, кажется, куда-то полетела. Сорока действительно перестала стрекотать, забравшись в глубь леса; позже оттуда время от времени доносилось ее татаканье, то тревожное, то игривое.

Партизаны чувствовали себя как дома. Двое суток тревог и опасностей остались позади. Дни и ночи без отдыха они шли, боясь опоздать или наткнуться на вражескую засаду. И вот наконец вышли к Днепру, можно считать — в партизанские владения.

Солнце катилось к западу. Деревья по соседству отбрасывали длинные тени. По небу плыли легкие облачка, кудрявились, клубились, обгоняли друг друга.

Партизаны спешили в штаб с важным донесением. Их боевая группа под командованием Черномора, молодого инженера, прозванного так потому, что он отпустил роскошную черную бороду, действовала на одной очень важной железнодорожной магистрали. У Черномора кончались мины, совсем мало оставалось взрывчатки, а тут, как назло, шли и шли эшелоны. От своих агентов-разведчиков Черномору стало известно, что через неделю немцы пустят по этой магистрали несколько эшелонов с танками, горючим, войсками. Уж лучше самому под ними взорваться, чем пропустить такую силищу. До штаба было далеко, дорога небезопасна, и Черномор с донесением отправил именно этих, наиболее опытных и выносливых бойцов. Он требовал боеприпасов и подкрепления людьми.

Связные были довольны: трудный и долгий путь остался теперь позади, прошли они его очень удачно: ни единой стычки.

Где-то высоко в небе пролетал незримый клин журавлей, из синего поднебесья доносилось только тоскливое «кру-кру…».

Лежа кверху лицом, Анка крепкими зубами покусывала прошлогоднюю травинку и, прищурив глаза, всматривалась в высоту. Ей хотелось увидеть журавлей. Долго провожала она их немигающими глазами и уже после, когда те растаяли в синеве, вздохнула, произнесла раздумчиво:

— Журавли в высоте, — значит, к теплой весне…

Услышав ее слова, Дмитро, который было уже задремал уткнувшись носом в землю, лениво перевернулся на спину и обвел взглядом небо. Он искал журавлей. А Борис — он, даже отдыхая, не мог сидеть без дела и сейчас дозаряжал диск автомата — размечтался вслух:

— Хотел бы я иметь крылья. Всю жизнь хотел летчиком стать, а вышел из меня учитель…

Глядя в небо и ища в нем журавлей, Дмитро заговорил о том же:

— Интересные они, журавли эти. Всю жизнь летают. Без карты, без компаса и не ошибутся — на зиму в Египет, летом домой…

Анка не прислушивалась к их разговору, она думала о своем. Такая уж у нее привычка — сядет отдохнуть и обязательно размечтается. Воспоминания одно за другим набегают, как днепровские волны на берег.

Вспомнилось, как впервые пришла к партизанам. Стояла поздняя осень. Сосновый лес умывался мелким дождем, иголки хвои вздрагивали и будто шептали под его каплями. В вершинах деревьев монотонно тянул свою песню холодный ветер. Было темно, хоть глаз коли, и она удивлялась, как это ее проводник знает, куда им идти. Казалось, не будет конца лесу, никогда не утихнет тягучая песня ветра, не смолкнет приглушенный шепот леса.

И вот вдруг костер. Он такой красный, словно луна встала посреди леса. Вокруг него партизаны сидят, подбрасывая в огонь насквозь промокший хворост, пожелтевшую хвою, из которой словно бусинки катятся на горячие угли золотые капли. Огонь мигает, из-под хвои вырываются красно-сизые языки, в лесу прыгают сполохи, будто молнии в грозовую ночь. Неожиданно вспыхивает высохшая хвоя — и тогда черные стены ночи раздвигаются и вырисовываются мокрые стволы сосен и берез, дрожат и серебрятся росой густые кустарники, а с неба свисают золотые нити дождя…

Все это так ярко предстало в воображении, что Анка словно бы почувствовала на спине холодок мокрой одежды, неприятный шум капель о твердый как дуб, намокший платок и увидела лица тех, что сидели тогда у костра.

Под острыми взглядами партизан она чувствовала себя неловко. О, она хорошо понимала, что думают о ней люди, овеянные всеми ветрами и вымытые всеми дождями леса. Пришла, мол, девчонка, неженка, слабое существо… Расплачется, раскиснет здесь, как эта осень, — не уймешь. И ей вдруг захотелось сказать им что-нибудь едкое, даже обидное.

— У вас хата, как у плохого хозяина, — дождем крыта, ветром подбита.

Никто не поднял глаза, только вот этот самый Борис Пильщик, остроглазый, с шапкой жестких мокрых волос на голове, пренебрежительно хихикнув, бросил:

— Что и говорить — не у маменьки под крылышком на печи.

…Анка улыбнулась, покосилась прищуренным глазом на Бориса. Он говорил Дмитру:

— Всю жизнь я мечтаю, Дима, поскитаться по свету. У нас в Советском Союзе столько интересного! Читаешь— сердце радуется, а разве мы все это видели?

— Ты еще мало скитаешься, Борис, — усмехнувшись, заметила Анка.

Он обратил к ней сияющие глаза:

— Ты знаешь, как интересно! Я бы всю землю пешком обошел. Без компаса и без карты, как птица. Да это…

Но Анка уже не слушала, что он говорил. Ей вспомнилось, как она постепенно, уверенно завоевывала уважение и доверие партизан. Боялись — отставать будет девчонка в походе, а она оказалась неутомимой, шагала рядом с самыми выносливыми ходоками.

Остановятся на привал — все, как вот и сейчас, ложатся усталые, а она, медсестра, натертые ноги бойцам перевяжет; пока отдыхают, у нее уже партизанский чай готов. Однажды, когда завязался бой с фашистами, засевшими в каменном здании, и командир отряда первым ворвался в тот дом, после чего начался такой огонь с обеих сторон, что больше никто не мог туда пробраться, она не задумываясь проскользнула в полуотворенную дверь командиру на помощь. Ею стали гордиться. Наша Анка!

Это Борис дал ей такое имя.

— Только у Чапаева такая же храбрая девчонка была. Анкой звалась. Вот и ты у нас будешь Анкой.

Так все и стали ее называть: Анка да Анка.

«А Борис — неплохой хлопец», — подумала Анка и снова прислушалась к их разговору.

— …Закончится война — обязательно стану путешествовать, — рассуждал Борис. — Мне, как учителю, полагается два месяца отпуска летом. Непременно поеду в Москву, на Урал, во Владивосток.

— Поедешь, — опять язвит Анка. — Ты бы лучше побеспокоился, чтобы оккупанты на нашей земле не ездили.

Борис повернул к ней усталое лицо, глаза у него сияли.

— Это понятно. Вот вернемся к Черномору…

В чаще встревоженно застрекотала сорока. Словно бы рассердилась на непоседливого Бориса. Ее поддержала другая, а через минуту их уже кружило над лесом полдюжины. Одна из них пролетела прямо над партизанами и, точно сказав что-то, снова исчезла в лесу.

«Чего это они? — подумала Анка. — Зверя, что ли, почуяли, а может?.. Только ведь уже вечереет, гарнизоны далеко, а впрочем…»

— Двигаем, хлопцы, — предложила она.

— Надо засветло переплыть Днепр. Пошли, товарищи, — согласился с ней и Дмитро, однако сам не спешил подыматься.

Став на колени, Борис затянул ремень, приготовляясь в дорогу. Анка загляделась на его широкие брови, по-девичьи нежное озабоченное лицо, усеянное, будто маковыми зернышками, мелкими точечками.

Поле пело. Соревновались между собой жаворонки, трепеща крылышками, будто запутавшись в солнечной паутине.

И вдруг — выстрел. Анка сперва не сообразила, что произошло. Она только увидела, как Борис неестественно расширенными глазами, открыв рот, посмотрел куда-то в пространство, словно ему не хватало воздуха, затем порывисто схватился за грудь, и его длинные пальцы сделались красными, а сам он, покачнувшись с боку на бок, обессиленный, повалился на землю…

Мгновенно, привычным движением схватив рукою оружие, Анка кинулась в сторону. Из лесу раздались беспорядочные выстрелы. Анка заметила глубокую ямку и тут же скатилась в нее. Видимо, от неловкого, слишком резкого движения в животе сделалось так больно, будто в него кто-то кольнул штыком. Приготовилась к бою. Руки крепко сжимали автомат, а вот живот… И как это она так неосторожно повернулась? А теперь колет, и нехорошо так, будто камень…

Анка вздрогнула — сбоку, где-то совсем рядом, ударили автоматные очереди. Ага, это Дмитро!.. Выглянула из своего укрытия. Над нею склонились густые кусты. Осторожно, раздвинув ветки, посмотрела в ту сторону, откуда стреляли. Она увидела немцев. Они пришли сюда, наверное, следом за ними, а сейчас, воспользовавшись численным превосходством и выгодностью позиции, напали на них.

«Откуда они взялись?» — подивилась Анка. Не торопясь, она прицелилась в фашиста, который высунулся из-за куста, нажала на спуск. В сторону отскочили порожние гильзы, задымились в траве. Враг неестественно вытянулся, повернувшись к небу лицом. А Анка чуть не вскрикнула от боли — толчки автомата в плечо так странно, резко отозвались в животе…

Рука непроизвольно потянулась к боку.

«Кровь! Ранена?!»

Сомненья не было. Она тут же почувствовала ноющую боль. Во рту пересохло, разгоряченное тело кинуло в дрожь.

Однако Анка не растерялась. Отложив автомат, она раскрыла сумку, отыскала бинт. Стиснув зубы от боли, перевязала себе рану.

Автомат Дмитра бьет по врагу четко, короткими очередями. Анка спокойна: пока есть патроны — не возьмут, даже если их там целая сотня. Но вот автомат как будто захлебнулся. Время тянулось, а Дмитро не стрелял. «Что случилось? Неужели отступили, гады? А может?..» — она не хотела додумывать.

Еще не закончив как следует перевязки, она снова взяла автомат. Осторожно выглянула из укрытия. Через полянку ползли немцы — один, другой, третий… Поняла: они подползают к Дмитру. Ее автомат залился гневным стрекотом. Двоих фашистов с полянки как ветром сдуло, третий навсегда остался лежать на ней.

Тут к ней подполз Дмитро.

— Анка! Беда, — тихо пожаловался он и, не договорив, виновато показал ей свой автомат.

Анка глянула: автомат был изуродован вражеской пулей.

— Да… Больше из него не стрелять, — покачала головой Анка. — Ну, а пистолет?

Дмитро промолчал. Он заметил, что девушка ранена.

— Ты что? — холодея, спросил он. — Больно?

— Ничего. Поцарапало малость… пустяки. Гранат у тебя сколько?

Но его, очевидно, не интересовали гранаты.

— Двигаться можешь?

— Говорю — пустяки! — насупилась девушка. Взять они нас — не возьмут…

— Не возьмут… но ты забыла…

Анка вопросительно глянула на товарища: что же такое она могла забыть?

— Ты забыла, куда и зачем мы идем?

Ах, да! И верно — совсем прочь из головы вылетело. Они должны доставить командованию ценные сведения и немедля возвратиться со всем, что необходимо для наступления.

— Иди, Анка. Я буду тебя прикрывать. Ты обязательно должна донести…

Теперь Анка не могла говорить неправду.

— Прости, Дима. Но я не дойду… не смогу…

Снова зачастили из лесу выстрелы. Пули свистели где-то сбоку. Фашисты теперь боялись приблизиться. Дмитро выглянул из укрытия: нигде никого. Анка сказала:

— Иди, Дима. Я… выдержу.

— Не могу же я тебя бросить… Неужто не понимаешь?..

— Иди!

— Я тебя вынесу, Анка.

Она взяла его за руку:

— Нет, Дима. Нас осталось двое… Погибнем — что пользы?.. А немцы только и ждут, чтобы мы вышли из лесу. Если бы я смогла, пошла бы… Я понимаю тебя… но пойдешь ты.

— Я не могу тебя бросить.

У нее на переносице сурово сдвинулись брови.

— Не дури, Дима! Донесение — важнее всего!

— Но ты же погибнешь! Понимаешь ты, Анка?

— На то и война. Ну, кончен разговор — валяй!

Дмитро застыл в нерешительности. Он понимал: спорить с ней бесполезно. Пойдут оба — погибнут. Пойти одному — а как же Анка?..

— Иди!..

Анка выглянула из укрытия. Прямо из-за куста осторожно высунулся немец. Короткая очередь пришила его к земле.

— А может, ты как-нибудь… — начал было, замешкавшись, Дмитро, но Анка сердито оборвала его:

— Вот ведь дурак-то! Слюнтяй! Ты умышленно хочешь операцию провалить?

В глазах у нее блеснули слезы.

Тогда он поспешно положил перед ней две гранаты.

— Держись, Анка!..

Не глядя в глаза, протянул ей руку. Она на некоторое время задержала его дрожащую ладонь в своей.

— Будь осторожней… прости…

Он порывисто поцеловал девушку в горячий лоб и полез из укрытия.

— Держись… Мы придем!.. — шепнул ей.

Анка вздохнула свободнее. Она была уверена: Дмитро дойдет, она прикроет его огнем своего автомата. Враги молчали. Возможно, они готовились к новому натиску.

Убрав зелеными ветками, словно венком, голову, Анка притаилась в кусте и начала пристально наблюдать за лесом.

Время шло, а кругом все было спокойно, только стрекотали сороки, носясь над деревьями. Анка знала: враг здесь, совсем рядом.

Вскоре она и в самом деле заметила в лесу какое-то движение.

Спустившись в яму и приладив автомат, Анка осторожно выглянула из нее в поле. Дмитра уже не было видно. «Значит, его не заметили», — успокоенно подумала девушка.

Где-то рядом хрустнул сучок. Анка вздрогнула, потихоньку раздвинула ветки. Метрах в двадцати от нее гадюками ползли к ней трое немцев. Стрелять по ним — нужно высунуться из ямы. В лесу в это время загремели выстрелы, затявкали пули. Анка зарылась в землю, поняла — ее обнаружили. Те стреляют, чтобы отвлечь внимание, а эти ползут к ней…

Она не торопясь взяла в руку гранату.

— Сдавайся! — донеслось вдруг сбоку, шагах в пятнадцати. — Сдавайся, все равно вижу!

Враг выругался.

Опустившись на дно ямы, Анка поспешно вырвала кольцо у гранаты и, пересиливая боль, напрягшись, швырнула ее туда, откуда долетал голос.

Взрыв гранаты гулко отозвался в лесу. Затем нечеловеческим голосом завопил фашист. Анка увидела, как шарахнулись в лес нападавшие, послала им вслед несколько коротких очередей.

Потом все стихло. Только раненый звал на помощь. Вскоре его крики перешли в тяжелый стон, потом стали слышны редкие всхрапыванья, но в конце концов и они стихли.

У Анки перед глазами пошли круги: красные, синие, розовые…

Во рту пересохло, губы потрескались, на них запеклась черным струпом кровь. В висках стучали молоточки, где-то ближе к затылку ударяет тяжкий молот. Тело казалось таким тяжелым, будто в него насыпали целую груду камней.

— Воды… воды… — шепчут иссохшие губы.

До слуха доносится тихий плеск волн, а в темноте синью переливается река. Или опять марево? Хоть бы река…

Анка ползет. Каждое движение болью отдается во всем теле, она не может передвигать ногами, ползет только на руках. Кажется, невыносимо тяжкому пути не будет ни конца ни краю. Всю ночь ползет и никак не может достигнуть цели. А вдруг она заблудилась? Да нет, совсем близко впереди плещут волны, и так терпко, приятно пахнет водой…

Над головой мерцают-переливаются звезды, а восток окрашивается в багрянец. Анка на минуту подымает отяжелевшую голову, долго смотрит перед собой вперед и замечает: звезды лежат перед нею прямо на земле. Они подвижны, тягучи, словно привязаны к колышкам, — поплыли бы, но не могут никак оторваться. И снова — плеск волн…

— Неужели Днепр! Хоть бы он… воды бы… воды!..

Перед нею в самом деле Днепр. Пересохшими губами девушка долго, жадно пьет воду, отрываясь лишь для того, чтобы перевести дыхание. Не ощущает никакого вкуса, ее только освежает приятный холодок. Она чувствует, что может пить без конца и все-таки никогда не утолит жажды. Отрывается от воды. Осторожно вытягивается на песке и смежает веки. Всего лишь на одну минутку, казалось, закрыла их, а когда открыла — вокруг уже наступило седое утро. Перед нею катил свои воды Днепр, широкий, неспокойный. Хотела подняться, но все тело, словно свинцом, было налито болью. Увидела, что посредине реки, проворно работая веслом, плывет в лодчонке старик рыбак. Точь-в-точь будто в сказке.

— Деду-у! Деду-у-у! — хриплым голосом позвала Анка.

Лодка чуть заметно повернула в ее сторону, но ей кажется: она уплывает прочь.

— Деду-у! — в отчаянии еще раз позвала Анка.

— Да сейчас, погоди! — послышался голос рыбака. — Давненько ищу.

Когда они со стариком подъехали к противоположному берегу, Анку радостно приветствовали партизаны:

— Анка! Анка! Жива, сестренка!

Они уже собирались садиться в лодки, но задержались— каждому хотелось сказать Анке, которую ведь в мыслях уже похоронили, словечко привета. Анка видела— боевая партизанская рота двигалась на подмогу Черномору.

— Анка! Жива, значит! — радостно приветствовал на берегу Дима.

— Дошел? — строго спросила она.

— Дошел, Анка. Видишь? — указал он в сторону партизан.

— Молодец…

— Я что, — покраснел парень. — Вот ты…

— Ну, хватит. Спешите!

Все, будто опомнившись, кинулись к лодкам. Анку осторожно вынесли на берег. Она смотрела, как партизаны усаживались в лодки, отчаливали от берега. Потом позвала:

— Дима!

— Что тебе? — спросил Дмитро, подбежав к ней.

— Бориса похороните… Я его… ветками прикрыла.

— Не беспокойся, Анка, — он понурился со скорбью в глазах.

— Ну, поезжай! Поспешите! Счастливого вам пути!

— Спасибо, Анка. Мы… Ты поправляйся скорее.

— Да я что… живуча я…

Она легонько пожала ему руку. Дмитра уже кликнули с лодки.

Анку положили на телегу, на мягкое душистое сено.

Ездовой хотел уже трогаться, но девушка, заметив его движение, попросила:

— Обожди минутку.

Она повернула голову набок и долго смотрела на партизанские лодки, мчавшиеся по полноводной весенней реке. У нее на губах застыла чуть заметная, розовая от солнечного луча улыбка. Солнце, выплывшее из-за горизонта, разлилось алыми красками по воде.

— Теперь едем, — сказала она.

Резвые лошади будто только и ждали ее приказа, фыркнули, тронули с места.

Лодки, обгоняя одна другую, приставали к противоположному берегу.

1944