Воевода

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ ПОИСК

Спустившись со стены, Степан ушёл к своим ратникам. Половина из его тысячи сейчас стояла у бойниц крепостной стены. Другая же, кому стоять в ночь, отдыхала. Воины любили своего тысяцкого. Слыл он у них за батюшку, потому как был старше всех, за брата, за друга закадычного. Каждому он умел сказать доброе слово и даже провинившихся в чём-то не бранил, а журил да посмеивался. Но сейчас ему было не до душевных бесед. Он увидел Кирьяна и сказал ему:

— Позови-ка ко мне, Кирюша, всех медвежатников борисоглебских. Помнишь?

Кирьян, сам на медведя смахивающий, улыбнулся простодушно.

— Их-то? Да все они у меня на кончике языка. — И отчитался: — Ипат, Фадей, Семён, Васюк, Митяй, Колюха.

— Славно. Вот и позови в мою камору. Да сам приходи.

Кирьян вразвалку убежал собирать «медвежатников», и совсем мало времени прошло, как семеро охотников, один другого крепче, ввалились в камору Степана, и в ней стало тесно.

— Ну, бородачи, хотите потешиться?

— Давно пора, не то от скуки да жары сомлеем, — ответил за всех Ипат, возрастом постарше сотоварищей.

— Тогда собирайтесь. В ночь и пойдём. Чтобы ножи у каждого были, трут, кресало возьмите. Ещё смолянок пару, луки, стрелы, сабли — чтобы всё при вас было.

— А где промышлять будем? — спросил Ипат.

— В стане у ногайцев. Должно нам знать, что замышляет волчья стая, почему второй день не нападает на нас. Кирюша, ты сходишь к воеводе Григорию, скажешь, чтобы харчей дал на восемь душ на два дня.

— Исполню, батюшка-воевода, — ответил Кирьян.

— Всем вам велю спать до сумерек. Как уходить, не забудьте мази от ран взять: всякое может быть. Вот и весь сказ.

Сумерки в этот день наступили рано. Пошёл мелкий дождь. Охотники порадовались: им это кстати. Даниил пришёл проводить лазутчиков, велел Степану:

— Уходи, Стёпа, через северные ворота, берегом Снежети.

— Вкупе с тобой мыслю, воевода. Там дорогу уже обжили.

— Ну, пошли с Богом, до ворот вас провожу.

Группа подошла к воротам. Их приоткрыли, и восемь воинов, словно тени, скрылись за ними, пропали за сеткой дождя.

Река Снежеть протекала близ Мценска с севера, изогнувшись дугой, она несла свои воды на запад. Берега её заросли густым ивняком, и лазутчики нырнули в него. Пробирались сажен двести, и всё вокруг было тихо, лишь дождь шуршал по листве да по кожушкам, в кои одеты были воины. Но вот на берегу реки показалась широкая прогалина, и на ней стояли кони ногаев, пришедшие на водопой. Степан задумался, как пройти через табун. Позвал Ипата и сказал:

— Идём со мной. Надо попробовать пройти у самой кромки воды.

Подошли к табуну. Кони прядают ушами, но не ржут. Кромка песка у воды свободна. Кони уже напились и отошли от неё. За рекой тоже виднеются кони, но ногайских воинов нигде не видно. Степан и Ипат идут след в след, кони чуть ли не касаются их мордами, но безразличны к ним. Степан подумал: «Хорошо, что собак нет». Но, миновав табун и подбираясь к крутому береговому откосу, он увидел ногаев. Укрывшись конскими попонами, они сидели, тесно прижавшись друг к другу. Сколько их было, оставалось лишь гадать. Степан и Ипат затаились. Подождали. Кругом царила тишина. По береговому откосу пробрались дальше и вновь окунулись в ивняк. Степан отправил Ипата за ждущими их лазутчиками. Ждать ему пришлось недолго. Вот уже все в сборе. Они пробирались ещё сажен двести в зарослях, наконец вышли на кромку поля. За ним начинался лес. Осмотрев поле, насколько позволяла темнота, Степан отметил, что ногаев на нём нет. Лазутчики были уже за спиной у них, и Степан тихо сказал:

— Теперь пробираемся к лесу, идём до восточных ворот. Надо найти шатры, где спит их князь. Все идём купно, не отставать.

В поле было много мелких кустарников. Прячась за ними, пригнувшись, лазутчики всё ближе подходили к стану ордынцев и вскоре заметили ногайские кибитки.

— Ипат, — позвал Степан, — сходи, посмотри, что там.

— Исполню, — ответил Ипат и скрылся среди кустов.

Ждали Ипата долго. Уже думали, не случилось ли что-нибудь. А он, подобравшись к кибиткам, увидел много жердей. Решил узнать, для чего они, пополз дальше и нашёл связанные ремнями лестницы. Пощупал древесину. Она была холодная, свежая. Пополз дальше и увидел ещё лестницы. Делали их ногаи просто: скручивали стойки и поперечины ремнями. Пора было возвращаться, но Ипат заметил под кибиткой двух спящих, укрывшихся попоной ногайцев, и не удержался: рука потянулась к голенищу сапога за ножом. Мгновенно откинув попону, Ипат дважды с силой ударил ногайцев в спины под левую лопатку, взял лежащие рядом сабли, укрыл тела попоной и ужом исчез в высокой траве. Вернувшись к товарищам, он рассказал, что видел. Лазутчики отправились дальше, в сторону восточных ворот крепости. Сажен через двести Степан вновь отправил воинов на поиск, но теперь двоих — Васюка и Фадея. Это были ровесники Кирьяна, молодые охотники. Степан хотел им наказать, чтобы они воздержались «охотиться» за добычей, но передумал. «Чем меньше станет врагов, тем в крепости будет легче», — решил он. Васюк и Фадей увидели в стане врага то же, что и Ипат: ногаи готовились к приступу и вязали лестницы. Русичи наткнулись и на сторожевых ногаев. Их было несколько человек, они ходили вдоль стана, и потому Васюк и Фадей не отважились напасть на них.

Снова Степан повёл ночных охотников по кругу. Теперь он был намерен посмотреть, чем живёт враг у восточных ворот, где уже получил хороший пушечный удар. На этот раз он решил идти сам, взяв с собой Кирьяна. Ипату на всякий случай наказал:

— Ежели нас долго не будет, зажигай две смоляницы. Но мы не задержимся.

Степан с Кирьяном ушли. Дорога, на которой пушкари расстреляли ногайцев, была пустынна. Слева от неё раскинулась берёзовая роща. В ней и скрылись Степан и Кирьян. Перебегая от дерева к дереву, они наконец увидели два шатра — большой и поменьше. Степан загорелся: метнуться бы туда со всеми и порезвиться в шатрах. Да подумал он, что близ князя не дураки стоят, а настоящие нукеры. Одно очевидно стало Степану: ногаи готовятся к приступу с восточной стороны. Всюду были лестницы, и даже приготовлены два тарана. «Давайте, ждём вас. Пустим и мы в оборот свои снасти», — решил Степан.

Близился рассвет короткой июньской ночи. Пора было уходить из стана врага. Но не пробежали они и ста шагов от дерева к дереву, как увидели, что прямо на них идут трое ордынцев. Затаившись за толстой берёзой, Степан шепнул Кирьяну:

— Бей правого, а я левого. Среднего — живым.

Это были три молодых ногайца из свиты князя Губенчи. Для них это была не война, а прогулка, и они, о чём-то болтая, довольные тёплой ночью и ласковым дождём, возвращались к шатрам. Вот они рядом, вот прошли. Два прыжка, и под ножами Степана и Кирьяна упали двое. А третий и опомниться от страха не успел, как тяжёлый кулак Кирьяна ошеломил его, и он тоже упал близ убитых. Кирьян взвалил его на плечи и побежал. Степан полоснул дважды ножом, и разрезал пояса с саблями на убитых, сорвал их и побежал следом за Кирьяном. Они вернулись к своим, и Степан подумал, что сейчас где-то надо зажечь смолянки: ведь шатры кочевников поставлены для князя и его близких. Но что-то словно подтолкнуло его снять оружие с пленника. Он сделал это, не останавливая Кирьяна, несущего ордынца, и увидел, что держит в руках саблю, рукоять которой отделана драгоценными камнями. Степан понял, что в их руках не простой пленник, а некто из сыновей знатных ногайских вельмож. Степан сравнил эту саблю с теми, которые снял с убитых. Они были украшены скромно. Понял Степан и то, что сейчас нет нужды зажигать смолянки: нужно как можно дальше уйти от стана Ногайской орды. Как пить дать, ногайцы бросятся искать исчезнувшего.

Степан уводил своих воинов к югу — там был большой лесной массив. Но на пути у них вновь появилась река Снежеть, обогнувшая Мценск. За ней темнел спасительный лес. К нему и повёл своих воинов Степан. Им повезло. Речку не нужно было одолевать вплавь или искать брод. Они увидели плавни из жердей, по которым поочерёдно можно было переправиться на другой берег. Между тем пленник пришёл в себя, стал сопротивляться, пытаясь вырваться. Ему связали руки и ноги, положили Кирьяну на спину, и тот перенёс его на другой берег Снежети.

Когда взошло солнце, Степан и его воины были уже в глубине леса. Для них это была родная стихия. Пленнику освободили ноги, и Кирьян повёл его на поводу со связанными руками. Наконец-то Степан счёл, что они в полной безопасности: ногайцам их не достать. Он остановился на небольшой поляне.

— Здесь и будем отдыхать до ночи, — сказал Степан.

Охотники — народ бывалый. Кто-то нашёл родник, кто-то завалил сухую ольху, наломал дров. У Ипата в сумке нашёлся чугунок — один на всех, — пшено, сало. На бездымный костерок поставили варить кулеш. Пока готовилась трапеза, Степан завёл «разговор» с пленником, но понял, что тот ни слова не понимает по-русски, к тому же никак не может избавиться от охватившего его страха за свою жизнь. Степан добивался ответа на единственный свой вопрос.

— Я Степан, Степан, — говорил он и тыкал пальцем себе в грудь. — А ты? — И тыкал в грудь ногайца.

И только повторив десятки раз одно и то же, Степан услышал в ответ:

— Чаудал. — И пленник ткнул себя пальцем в грудь.

Однако вскоре всё пошло на лад. Степан вспомнил, что ещё в Васильсурске научился немного говорить по-татарски. Знал он, что татары и ногаи легко понимают друг друга, и стал задавать Чаудалу простые вопросы:

— Ты князь? Или сын князя?

— Сын, — отвечал Чаудал.

— А как имя отца?

— Мой отец — князь племени Губенчаудал. Зовут его Губенчи.

— И где он? Может, пасёт овец?

Чаудал изменился на глазах. Из поверженного в страх он преобразился в гордого и надменного княжеского отпрыска.

— Он здесь. И если вы, гяуры, не отпустите меня, то завтра он снесёт с лица земли ваше городище!

— Спасибо, князь Чаудал, за откровенность. Но тебе-то какая разница, снесёт или не снесёт твой отец наш городок. Ты этого не узнаешь. Мы продадим тебя в рабство, как это делал твой отец с русскими.

— Вы не посмеете.

— Посмеем. За тебя много заплатят.

— Мой отец больше заплатит. Большой выкуп даст.

— А вот это деловой разговор. Завтра и поговорим с твоим отцом.

— Завтра будет поздно. Вам не понадобится выкуп.

Степан смотрел на Чаудала с презрением и жалостью. Презирал он его за надменность, жалел, как мальчишку, не познавшего жизни. И думал Степан в этот миг о том, что, ежели повести с отцом Чаудала умный разговор, он уйдёт от Мценска, получив сына. И возражал себе: уйдёт ли? Он не хозяин себе на поле брани. Над ним, поди, стоит крымский хан. К тому же если переговоры с ханом Губенчи будет вести из леса он, Степан, а не Даниил из крепости, то из этого ничего путного не выйдет. И выходило, что надо как можно быстрее доставить княжича в крепость. Но как это сделать? До наступления ночи и думать об этом было нечего. Опять-таки Степан предполагал и другое. В стане врага сегодня же узнают об исчезновении сына князя, найдут трупы телохранителей, и всё будет ясно само собой.

Так всё и было в орде. Едва князь Губенчи проснулся в шатре, как ему доложили, что его сын вечером ушёл в рощу и не вернулся. Разгневанный князь выбежал из шатра и послал свою личную сотню нукеров на поиски сына. Прошло совсем немного времени, и к шатру князя принесли трупы молодых воинов, сыновей мурз и дружков княжича. Князь Губенчи был убит горем — он потерял единственного сына — и, в ярости схватив плеть, стал избивать своих телохранителей. Они не защищались от ударов. Излив свой гнев, князь крикнул:

— Собрать мудрых!

Вскоре перед ним предстали пять старейшин родов, уже почтенного возраста мужей. Он сказал им:

— Гяуры украли моего сына Чаудала, убили двух ваших сыновей. Кто мне ответит, что делать?

Самый почтенный, с седой бородой мурза ответил:

— Великий князь ногаев, поднимай орду, мы возьмём крепость и найдём твоего сына.

— Всё ли готово, чтобы идти на приступ? — спросил князь.

— Мы готовы, — ответили четверо мужей.

— А ты что молчишь, Могата?

— Я тоже готов вести воинов. Но мы можем потерять многих, а сына твоего не найдём.

— Почему?

— Потому что его нет в крепости. Он где-нибудь за её стенами.

— Ты самый мудрый, Могата. Говори, что делать?

— Надо идти к гяурам на переговоры и обещать им всё, что угодно, если отдадут тебе сына.

— Ты же говоришь, что его там нет.

— Но он будет там. Отдадут Чаудала — не губи крепость, нет — поднимаемся на приступ.

Князь Губенчи задумался. Он знал, что в любом случае он должен уничтожить крепость, сжечь город, побить защитников. Так было решено на большом совете Крымской орды и ногайцев. И это возложено на него, князя Губенчи, союзника хана Девлет-Гирея.

— Ты всё знаешь, Могата, знаешь и то, что я не могу уйти от крепости, не разрушив её. Зачем же даёшь пустые советы?

— Великий князь, ты мудрее меня, поступи так, как велит Аллах. А мы, твои рабы, поможем тебе.

Князь Губенчи ушёл в шатёр. Его долго не было. Когда он вышел, лицо его было багровым, глаза наполнились кровью. Все ждали грозы. Но он сказал:

— Мудрый Могата, тебе идти на переговоры с гяурами. Моё слово будет последним.

Умудрённый жизнью мурза Могата понял по виду Губенчи одно: получит он сына от русских или не получит, крепость всё равно обречена, ибо знал Губенчи, как об этом знал и Могата, Девлет-Гирей измены не простит, даже если она проявлена во имя жизни сына.

Жизнь в это утро текла в крепости, как было принято: был молебен в храме, утренняя трапеза. Даниил и Иван обошли крепость сперва внизу, потом поднялись на стены, всматриваясь в округу, занятую ордынцами. Оба были немногословны и переживали за Степана и его охотников. Пока от них даже сорока на хвосте не принесла весточки. Но, дойдя до восточных ворот по настилу, глядя на дорогу, на которой два дня назад били ордынцев, они заметили трёх всадников с белым полотном на древке.

— Смотри-ка, воевода, гости жалуют, — сказал Пономарь.

— Так незваный гость хуже татарина, а ведь эти одно и то же. Что им надо? Неспроста появились, — рассудил Адашев.

— А вот сейчас и узнаем.

На дороге, заметив стоящих на стене, замахали полотном.

— Я зову их, — сказал Иван и ответно замахал рукой.

— Не стрелять, — приказал Даниил воинам, затаившимся рядом.

Всадники подскакали совсем близко. Воин средних лет с редкой бородкой, темноликий, снял шапку, поклонился и громко произнёс по-русски:

— Воеводы царя Ивана, отдайте князю Губенчи сына его Чаудала, и он не будет вас воевать.

— Плохо понял! Повтори, что сказал! — крикнул Даниил по-татарски.

Мурза Могата повторил по-татарски. Даниил глянул на Ивана.

— Вот это новость, Ванюша! Не иначе как Степанушка там хорошо погулял. Ай да молодец! И где он теперь, сердешный?

— Поди, в лесу затаился.

— Что же отвечать послам?

— Так ведомо нам, как с послами разговаривать. Проволочками надо время тянуть. Так нам нужно.

— Да-да, пока Степанушка не объявится! — зажёгся Даниил и крикнул послу: — Откуда вам ведомо, что он в крепости?

— Ведомо. В округе на сто вёрст нет других воинов, кроме ваших.

— Но мы не можем верить вам на слово. Отдадим княжича Чаудала, а вы полезете на стены.

— Слово князя Губенчи твёрже камня.

— Знаем мы ваше слово, — заметил Даниил и снова крикнул: — Стойте тут и не уходите! А мы посоветуемся.

— Мы будем ждать сколько нужно.

Даниил увлёк Ивана со стены вниз, зашёл в башню и сказал пушкарям:

— Следите за рощей. Ежели увидите там скопление воинов, стреляйте. — Сел на скамью у стены и позвал Ивана. — Находились уже, ноги гудят. Вот и опять спрашиваю тебя, Ванюша: что делать?

— Ты же знаешь, воевода, что Ногайская орда никогда не ходила в набеги на Русь одна, всё время то с казанцами, то с крымцами. И надо думать, что князёк Губенчи крепко зажат в кулаке Девлет-Гирея за какие-нибудь долги. Ежели Степан и впрямь добыл сына Губенчи и приведёт его благополучно в крепость, ещё можно будет подумать, как поторговаться с ордынцами. А пока…

— Что же пока?

— А ты скажи послам, что мы сегодня проведём большой совет с ратниками и завтра дадим ответ.

— Ты, Ванюша, голова. Это разумно. — Даниил похлопал Ивана по плечу, загорячился. — Ух, как мне охота узнать, что там у Степушки! Где он?

— Он бы сказал: ищи ветра в поле. Нам с тобой остаётся одно: ждать, надеяться и уповать на Бога.

— Будем уповать. А другого и не дано. — Даниил встал. — Идём, скажем посланцу Губенчи последнее слово.

Даниил и Иван посмотрели на пушкарей — у них всё было чинно — и покинули башню. Поднявшись на стену, Даниил окинул взглядом пространство за крепостью и заметил в роще скопление всадников. Подумал: «Отдадим или не отдадим княжича — мира не будет». Крикнул Могате:

— Посланец Губенчи, слушай!

Тот сидел на коне в прежней позе, застыв, словно каменный идол.

— Слушаю, — отозвался он.

— Возвращайся к своему князю и скажи, что завтра на закате солнца получит своего сына.

— Почему не сегодня? Покажите его мне.

Даниил рассердился, крикнул:

— Его кулаком ударили по голове, и он спит! Завтра вечером приходите. И везите выкуп: пять кибиток оружия.

— Ты жадный купец! — закричал Могата со злостью. Он знал, что Губенчи не выполнит эту просьбу.

— Товар слишком ценный, — ответил Даниил и добавил: — Конец переговорам! — Он ушёл со стены.

Иван остался на стене. Смотрел на посланца Губенчи, а тот продолжал стоять не шелохнувшись, словно ждал, когда откроются ворота и оттуда выйдет княжич.

Ногайский князь Губенчи был взбешён из-за того, что мурза Могата долго не возвращался.

— Чего хотят эти гяуры от меня? Я дам им столько золота, сколько весит мой сын! — кричал он, а потом грозился: — Но знайте, я вырву из вас это золото, даже если вы его проглотите!

Когда Могата вернулся, Губенчи налетел на него с кулаками.

— Ты продался гяурам! Почему так долго вёл переговоры?

Могата был гордый мурза, ответил спокойно:

— Великий князь, они не боятся нас. Они выдадут твоего сына только завтра вечером.

— А что они требуют?

— Мира и пять кибиток оружия.

— Они хотят оставить моих воинов с голыми руками! Проклятье!

Губенчи ходил по шатру и о чём-то думал. Мысли его были стремительны. Он перебрал всё из сказанного Могатой и предположил, что Чаудала нет в крепости, иначе зачем бы русским тянуть до завтрашнего вечера. Наконец он остановился перед Могатой и сказал:

— Возвращайся к гяурам и скажи: чтобы сегодня же выдали моего сына. И я исполню их волю: дам пять кибиток оружия и уйду от крепости.

— Я всё передам слово в слово, — ответил Могата.

— И добавь, что, если вечером не будет обмена, завтра утром я иду приступом. Я покажу им, как заниматься разбоем!

— Передам и эту твою волю.

— Иди же!

Могата с поклоном покинул шатёр. Проводив мурзу, Губенчи опустился на ковёр, скрестив калачом ноги, и вновь задумался. Он счёл, что его сын у русских, но в крепости ли он? Что если те, кто его похитил, не успели вернуться до рассвета в крепость и теперь отсиживаются где-нибудь? Может, спрятались в лесу. «Будь проклят этот русский лес», — выругался Губенчи. Для него, выросшего в степи, он всегда был страшен, губителен, в нём за каждым деревом обитают шайтаны. Однако князь преодолел страх перед лесом и позвал своих лучших нукеров. Когда два десятка их собрались близ шатра, Губенчи вышел к ним и сказал:

— Разделитесь пополам и идите в обе стороны вокруг становища. Ищите моего сына.

— Великий князь, — подал голос один из нукеров, — в степи мы осмотрели каждый куст до реки и Чаудала не нашли.

— В лес идите! В лес, к шайтанам! Там они спрятали моего сына! — закричал Губенчи.

— Мы покорны твоей воле, — ответил всё тот же высокий и крепкий нукер, похоже, старший из всех.

Нукеры осмотрели своё оружие, взяли два аркана и ушли: десять в одну сторону, десять — в другую.

Время перевалило за полдень. Лазутчики Степана уже обжили лесную полянку. Четверо спали, один охранял княжича, а двое сидели в дозоре на опушке леса близ плавней через речку. Всё было тихо и мирно в округе, лишь изредка в кустах посвистывали пичужки да где-то на высоких деревьях перекликались два ворона, может быть, собираясь на поиски добычи. Митяй, сидевший в дозоре с Колюхой, даже задремал, пока пялил глаза туда, где плавни. Если бы задремал ещё и Колюха, им было бы очень худо. Но нет, Колюха был настороже и увидел, как к плавням подошли десять ногайских воинов. Остановились, о чём-то поговорили, показывая на лес, и кучно пошли на переправу. Когда они оказались на середине реки, плавни, связанные берёзовыми вицами, не выдержали и стали оседать в воду. Воины побежали, но плавни оборвались, и ногайцы очутились в воде. Двое из воинов, упавшие в воду на середине реки, скрылись под водой, один раз показались и пропали. А восемь уже были на мелководье и выбрались на берег.

В это время Колюха ткнул Митяя под бок и, упав рядом, прошептал:

— Там ордынцы.

Митяй хотя и был сонный, но в панику не ударился, спросил:

— Сколько их?

— Было десять, двое утонули. Восемь на наш берег вышли.

— Гм… Много на двоих. Ты вот что: беги к воеводе, а я их тут за нос повожу.

Колюха убежал в чащу, а Митяй ужом пополз к тому месту, где сидел Колюха. Он увидел, что восемь ордынцев, сбившись в кучу, о чём-то лопочут, показывая на лес и под ноги. Вот они обнажили сабли, двинулись к чаще. Вдруг сбоку от них заревел «медведь» — это взялся пугать ногаев Митяй. Рёв был пронзительный, грозный, и ордынцы в страхе замерли. Митяй отбежал подальше и вновь заревел. На этот раз рычание было иным: дескать, я, медведь, тоже боюсь пришельцев. И ногайцы осмелели, всё так же плотной кучкой углубились в лес и шли на рёв «медведя», будто он заворожил их. Так оно и было. В рёве Митяя жило нечто завораживающее, какое-то обещание, и человек, даже самого робкого нрава, шёл на этот рёв, словно малый зверёк в пасть змеи. Митяй уже ревел успокаивающе: мол, не бойтесь, я ваш.

Кирьян услышал первым, как Митяй играет голосом, насторожился и, увидев бегущего Колюху, встретил его.

— Что там?

— Ногаи. Восемь их. В лес вошли, нас ищут.

— Вот дураки, — засмеялся Кирьян. — Ну, пошли к воеводе.

Степан, выслушав Колюху, сказал как-то отрешённо:

— Не нужны они нам. Уберём — и баста. Разве что одного прибережём. — И распорядился: — Семён, Фадей, спеленайте княжича и спрячьте в чапыжнике вон там. — Он показал на заросли малины. — Один останется при нём.

И вот уже охотники, ведомые Колюхой и Степаном, пошли на зов Митяя. Он был уже близко, и Степан сказал последнее:

— Бьём стрелами. Каждый своего. По зову «ку-ку». А теперь разбегайтесь по кругу, заходим «зверю» за спину.

Охотники рассеялись по лесу. Бежать им пришлось недолго. Замельтешил меж деревьев убегающий Митяй. Саженях в пятидесяти от него все заметили ногайцев. Митяй тоже увидел охотников и прекратил свой завораживающий зов. Упал на землю, чтобы не попасть под случайную стрелу. Тут же закуковала «кукушка»: «Ку-ку, ку-ку!» Ногайцы остановились. И в это время на них вышли шесть лучников со стрелами на тетивах и в мгновение сразили шестерых. Двое побежали, но одного достала стрела Степана. А последнего догнал Кирьян, который был к нему ближе всех. Он ткнул ногайца кулачищем в спину, и тот, врезавшись в дерево, упал.

Ногайцу связали руки, поставили на ноги. Кирьян поднял его саблю. Потом все подошли к убитым ногайцам, забрали у них сабли, сняли ножны. Степан просмотрел саблю за саблей. Все рукоятки у них были отделаны золотом, и на каждой рукоятке было по два рубина.

— Княжеские нукеры это, — определил Степан. — Вот уж придёт в ярость Губенчи, когда десятка не досчитается.

Когда вернулись на стоянку, Ипат сказал Степану:

— Старшой, нам надо уходить отсюда. Знают же в стане врага, куда ушли нукеры, и пошлют на поиски тьму. Губенчи это ничего не стоит.

— Ты верно говоришь, Ипат: нужно уходить. Будем пробираться к северным воротам. Мы своё дело сделали.

И вновь Степан отправил в дозор двух воинов. На этот раз с Митяем пошёл Ипат. Степан наказал ему:

— Подбирайтесь к ногаям поближе с западной стороны. Попытайтесь узнать, докатилась ли до них тревога с восточной стороны.

— Всё поняли. Постараемся, — ответил скупо Ипат.

Он был самый искусный охотник из семерых, и Степан ему во всём доверял.

— Помните, мы всё время будем рядом с вами по голосу кукушки. Колюха проводит вас до становища, а потом возвратится.

— Так вернее будет, — согласился Ипат.

В эти же предвечерние часы Даниил был вызван послом Могатой на переговоры в третий раз. Вторая их встреча ни к чему не привела. Даниил твердо стоял на своём: выдаст княжича Чаудала только к вечеру следующего дня при получении пяти кибиток с оружием. В третий раз, увидев Даниила на стене, Могата начал разговор с угрозы.

— Ты, русский воевода, крепко пожалеешь, если думаешь отсидеться за этими гнилыми стенами! — кричал он.

— Зачем ты пришёл? Угрожать? Ругаться? — отвечал Даниил посланцу Губенчи. — Побереги голос для своих воинов, когда они побегут от нас. Говори о деле, или я уйду.

— Покажи княжича Чаудала, и я пришлю тебе кибитку пшена.

— Не покажу. И ты сам знаешь, почему.

Мудрому Могате показалось: русский воевода даёт ему понять, что Чаудала нет в крепости. Но он может и в заблуждение ввести. У Могаты от противоречивых предположений кружилась голова. Теперь он, храбрый воин, боялся показаться на глаза великому князю.

— Тогда брось за стену сапог с левой ноги княжича, — добивался своего мурза, — и я останусь доволен.

Он был хитёр. Знал, что если княжич в крепости, то сапог можно вполне бросить как подтверждение, что Чаудал в ней. И Даниил оказался в затруднении, какой ответ дать посланцу. Однако он твердо знал другое: ногайцы уже упустили время идти сегодня на приступ. Не пойдут они на ночь глядя, не те воины, чтобы ночью биться. Конечно, разъярённый князь может послать свою орду на стены и в ночь, но если он обладает здравым смыслом хотя бы малую толику, то этого не сделает. Даниил повернулся к Ивану.

— А знаешь, Ванюша, я могу сказать посланцу правду: нет в крепости княжича. И ничего сейчас это не изменит. Мы же выиграли нонешний день. Нам только бы дождаться ночи да в оба смотреть, чтобы не прозевать, где Стёпа зажжёт смолянки. А он их зажжёт, я верю!

— Так и поступи. Пусть сей Могата убирается ни с чем.

Даниил показался на виду у Могаты, крикнул:

— Слушай, посол Могата! Иди к своему князю и скажи, что русские морочили тебе голову. Кони давно уже уносят Чаудала в Москву. Вот и весь сказ!

В ответ вместо слов, прилетела стрела. И пустил её стоящий рядом с Могатой воин на коне. Даниил словно ждал этой стрелы, укрылся за частоколом. Когда Могата и воины ускакали, он молвил:

— Всё как должно. — Помолчал и помолился: — Господи, укороти время, придвинь полночь.

Однако до полуночи было не так уж много времени, всего каких-то три часа, и за эти часы надо было приготовиться к вылазке. Даниил сказал об этом Ивану:

— Приготовь пять сотен воинов, тысяцкий. Три из них по первому сигналу Степана пойдут на вылазку, прорубят брешь в стане ногайцев. Две будут близ крепости, и им действовать по обстоятельствам, ежели возникнет нужда. И прихвати восемь осёдланных коней, для наших…

— Всё так и исполню, воевода.

Когда стемнело, у северных ворот выстроились три сотни конных воинов и две пешие сотни. От ворот отодвинули противотаранные устройства, откатили пушки. Всё было готово к вылазке. Осталось лишь дождаться клича, чтобы уйти во вражеский стан и прорубить в нём брешь. Сотни возглавлял сам Иван Пономарь. Он напутствовал сотских:

— Как откроются ворота, мы идеи тихо и молча. Только приблизившись к становищу, по моей команде идём рысью и тараним ордынцев.

В эти же часы по западной стороне в направлении к северным воротам в лесной чаще продвигалась отважная ватажка охотников Степана. На северо-западе в эти летние ночи ещё алела вечерняя заря, и казалось, что она не погаснет до появления утренней зари. В лесу же было темно, хоть глаз выколи. Но охотникам ночной лес не помеха. Они чутьём улавливали проходы между деревьями и шли довольно быстро, хотя пленники и сдерживали их ход. Пленников вели со связанными руками на поводу два медвежатника Семён и Васюк, приторочив верёвки к своим поясам. Пленники часто падали, их приходилось поднимать. Отшагав вёрст десять в лесной чаще и поглядывая на небо в поисках Полярной звезды, Степан скоро понял, что они уже близки к концу пути. Вскоре лазутчики выбрались к реке Снежеть. Тут она протекала по лесной чаще. Идущие впереди Степан и Ипат нашли упавшую поперёк реки могучую сосну, видимо, подмытую весенним паводком. Перебравшись на другой берег, воины следовали лесом ещё с версту и неожиданно вышли на чистое поле. Вдали в отсветах ещё не угасшей зари они увидели крепость. Степан спросил Ипата:

— Сколько до неё ещё шагать?

— Версты две будет. Да пока опасицы тут нет.

— Как знать, может, ищут нукеров по всей округе.

— Тоже верно. Давай к берегу поближе. Тростник бы под руками был, так и в воде бы спрятались.

Шли берегом, по откосу. Идти было трудно: кустарники, густые травы путались под ногами.

— Уже с версту осталось, — предупредил Ипат.

Остановились. Ипат выбрался на берег и через минуту вернулся.

— Чую становище, — сказал он, — конский дух идёт. А тут холм рядом. Можно витени[33] на него поставить, зажечь. Из крепости увидят.

— Считаешь, что пора? — спросил Степан.

— Пора, воевода, пора. Пошли со мной Фадея. Смолянки у него, и мы вмиг это спроворим. И помни: как зажжём смолянки, так бегом, бегом вперёд. Нас не ждите, мы догоним.

— Фадей, — позвал Степан, — иди с Ипатом. Витени у тебя?

— Все в руках. — Фадей скрылся следом за Ипатом.

Лазутчики продолжали движение. Вскоре смолянки заполыхали. Степан приказал:

— Бегом, браты, бегом!

В крепости на северной башне в тот же миг заметили, как загорелись смолянки. Ворота распахнулись. Три сотни всадников шагом покинули крепость и сажен двести ехали медленно. Но вот впереди показалось становище ногайцев, и Иван Пономарь подал команду:

— Браты, за мной!

Лавина покатилась. Какое-то время в становище было тихо, но, когда нахлынули конники, в нём начался переполох. Никто не знал, сколько напало русских, и ногайцы, забыв об оружии, бежали подальше от скачущих воинов.

Вот и конец становищу. Берег Снежети свободен. Иван первым увидел бегущих навстречу лазутчиков. Им уже подготовили коней. Все поднялись в сёдла. Васюк и Семён вскинули на крупы пленников, сами — в седло, и все поскакали к крепости. Иван Пономарь развернул свои сотни назад, и они помчались, вновь расчищая путь, теперь уже прорубая его среди опомнившихся ногайцев. Но сопротивление было слабым. Может быть, какая-то сотня ордынцев встала на пути русских, и они пробились сквозь неё, не потеряв ни одного своего воина. Вот и крепость. Распахнуты ворота, и конники вкатились в них. Следом зашли пешие воины, которые так и остались без дела. Всё завершилось благополучно.

О выступлении русских дошла весть и до князя Губенчи. Ему рассказали, что через северные ворота кто-то возвращался в крепость, на холме горели два факела, потом была вылазка русских. Понял Губенчи, с какой целью была она, зачем горели факелы. Гяуры вернулись в крепость с добычей, с его сыном. Потому-то они и не соглашались показать его в течение минувшего дня. Теперь сын в крепости. Но не только это удручало князя Губенчи. В его груди жил страх. Ещё не увидев в лицо ни одного русского воина, он потерял больше ста своих воинов. А что будет, когда он пойдёт на приступ? Отказаться бы от погибельной сечи: сына потерял и орду потеряет, — но над Губенчи тяготела клятва, данная крымскому хану Девлет-Гирею, биться вместе с Крымской ордой во всех сражениях против русских — и с рассветом он поведёт свои тысячи на приступ. Он сам поднимется на стену и найдёт дерзкого воеводу, укравшего у него сына.

Наступил ранний рассвет. В стане ногайцев всё пришло в движение. Воины подтаскивали к крепости штурмовые лестницы.

Готовились к отражению приступа и ратники Даниила Адашева. И вставал извечный вопрос: кто кого одолеет?