Воевода

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ СКЛОНИТЕ ГОЛОВЫ

В пути у Даниила было время подумать над теми переменами, которые наступили в державе после смерти царицы Анастасии. «Господи, словно страшная буря налетела невесть откуда и всё взметнула в душе государя. Как мог он своего любимца, самого честного и преданного служилого человека, стоящего при нём уже почти двадцать лет, засадить в тюрьму? — сетовал Даниил. — Кто перевернул его многомудрый ум в нрав свирепый? Кто сделал его палачом в своём государстве?» — ярился он.

И вставали перед его взором лица всё тех же ползучих гадов Афанасия Вяземского, Васюка Грязного, Фёдора Ловчикова, отравивших царя ядом подозрительности и ненависти. «Как он был добр, как доступен всем, пока стояла при нём Избранная рада. Нет, это не смерть царицы изменила нрав государя, это ядовитая паутина опутала его, и он готов бы из неё вырваться и быть прежним человеколюбивым царём, да не сможет. Не сможет, ежели не помочь ему».

И Даниил уже решил для себя, что, приехав в Москву, он не только будет просить государя о милости к брату, но и откроет ему лица тех, кто его ноне окружает. Он уже немало знал об их деяниях, гибельных для Русского государства, но пока был озабочен главным — спасением брата. Даниил перебрал всех именитых вельмож, которые хорошо знали Алексея, ценили его как государственного мужа. Он сразу же пойдёт на поклон к главе Разрядного приказа князю Михаилу Воротынскому. Тот всегда ставил светлую голову Алексея превыше других. Сожалел Даниил о том, что князь Андрей Курбский далеко от Москвы: у него с Алексеем была глубокая мужская дружба. Даниил не ошибался. Позже князь Андрей Курбский напишет об Алексее Адашеве самые тёплые и проникновенные слова.

Перебирая в памяти имена и фамилии знатных вельмож, стоявших близко к Ивану Грозному в пору Избранной рады, Даниил, однако, сомневался, что ему удастся со всеми встретиться, поговорить, убедить их принять участие в судьбе их единомышленника. Наверное, считал Даниил, и они виновны в кончине царицы Анастасии. В горести Иван Грозный кричал: «Зачем вы разлучили меня с моей женой? Ежели бы у меня не отняли юницы моей, боярских жертв не было бы!»

Иногда, уставший от душевной маеты, Даниил покидал возок и скакал рядом с Ипатом или с воинами, сопровождавшими его. И уходила из груди боль, дышалось легче. Октябрь в этом году выдался не дождливый, и потому скакать было приятно. Даниил забывал порой, по какой жестокой нужде он едет в Москву, и ему казалось, что он опять в военном походе и рядом с ним верный и отважный Ипат. Как-то, глянув на него, Даниил подумал, что придёт роковой час, когда царь занесёт и над ним, младшим Адашевым, свой топор. Может, он успеет отправить Ипата на Днепр, чтобы тот нашёл там своё место близ Олеси. Видел Даниил однажды, каким ласковым и влюблённым взглядом он смотрел на неё. Знать, запала ему в душу славная казачка. «Может, слюбятся, сынка моего вырастят», — лелеял мечту Даниил.

В конце октября Даниил прискакал в Москву. Появился вместе с ратниками на Сивцевом Вражке. Отдав воинов на попечение Ипата и Антона, Даниил тяжёлым шагом направился в палаты, неся на своих плечах непомерное горе, которое в какое-то мгновение ляжет на плечи всех домашних, а прежде всего на плечи матушки Ульяны, всю жизнь не чаявшей души в своём Алёше. Войдя в покои и представ перед всей семьёй, Даниил попытался сбросить с лица маску глубокой печали. Ему это не удалось, и мать первая спросила:

— Данилушка, с какой бедой ты примчал нежданно-негаданно? Уж не с Алёшей ли что случилось? Да говори же, родимый!

Даниил не нашёл в себе мужества играть в прятки. Он склонил голову и, чтобы не напугать смертельно кого-нибудь, тихо сказал:

— Алёша приболел, и у него по службе неприятности. — Даниил подошёл к матери, обнял её, поцеловал в щёку. Добавил: — А других новостей у меня и нету. — Он посмотрел на Анастасию, на Анну, подошёл к Тарху и Оле, обнял их, спросил: — Вы-то как тут?

Мать уже плакала и сквозь слёзы проговорила:

— Ох, Данилушка, горестной правды, ежели ведаешь её, ты нам не скажешь. Однако я скажу: царь-батюшка опалил Алёшу гневом и опалой, и ты сам знаешь, что за этим стоит. С амвона Успенского собора царь-батюшка сказал на всю державу, что его вьюница стала жертвой любви и печали, а кто тот прелюбодей, вам, дескать, всем ведомо.

Даниил опустился на скамью, обитую зелёным бархатом, покачал головой, признался:

— Думал я смягчить вашу боль, да где уж. Посадили Алёшу в Юрьеве под стражу, и меня к нему даже не пустили. Вот и примчал я в Москву искать правды: за что безвинного запрятали в каземат крепости? Как можно винить человека за то, что кто-то его любил! Настенушка, скажи матушке, что супруг свой всегда был верен тебе, любил лишь тебя.

Анастасия подошла к Ульяне, обняла её.

— Споткнулся он однажды, да ненадолго. Не виноват Алёша, что преставилась царица.

— Господи, да всему я верю, во что верите вы, но от этого ему-то не легче. Порадеть нам скопом нужно за него, вырвать из сидельницы. С его-то здоровьем да в каземат…

— Я завтра же утром поеду к царю, — вставая, сказал Даниил. — Добьюсь, чтобы принял меня, выслушал. Не зверь же он гноить в тюрьме безвинного.

— И я с тобой, Данилушка, пойду, — промолвила мать.

— Мне надо одной идти, — тихо проговорила Анастасия. — Царь-батюшка поверит сказанному мной: невиновен Алёша.

— Давайте утром и рассудим, кому идти, — попросил Даниил. — А мне бы в баню поскорее: вовсе залубенел от грязи.

На другой день утром Даниил всё-таки отправился в Кремль один. Он уговорил матушку не ходить с ним.

— Надо там всё проведать вначале. Князя Воротынского постараюсь увидеть, ему в ноги поклонюсь. Узнаю, в Кремле ли государь.

Едва Даниил уговорил Ульяну, как к нему подступил Тарх.

— Батюшка, не гневайся на меня. Ты всё в походах был, а я к дядюшке привязался. Дай мне за него порадеть. Я люблю его.

Даниила больно укололо признание сына. Но Тарх сказал правду, и с этим надо было смириться.

— Ладно, собирайся, Тархуша, да надень лучший кафтан.

Вскоре Даниил и Тарх верхами отправились в Кремль.

Въезжая в ворота, Даниил ещё питал надежду, что встретит тут радетелей за честь и совесть, за Алексея Адашева. Он первым делом отправился в Разрядный приказ, к князю Михаилу Воротынскому. Здесь его ожидал первый удар: князь Воротынский уже не служил в приказе. Неувядаемый дьяк Мефодий принял его одного в своём покое, усадил на стул и сказал:

— Князь-батюшка в вотчину уехал, отдыхать от мирских дел. А к этому, — Мефодий кивнул на дверь, за которой сидел новый глава приказа, — ты, батюшка-воевода, лучше и ноги не показывай: лют бесподобно, — прошептал он.

— Спасибо, любезный. А ты не видел ли отца Сильвестра? Где он?

— Ты его тоже не увидишь. Загнали сердешного на Белоозеро в обитель. Да ты меня больше ни о чём не расспрашивай: как бы не услышали нас. Ежели хочешь что-либо узнать, иди лучше всего в Разбойный приказ.

— Туда-то зачем?

— А там Григорий Лукьянович Бельский ноне как бы во главе стоит, и он всё знает. Любезен и всё поведает.

— Я ведь с ним незнаком.

— И слава богу. Он, однако, милый человек и примет тебя за отца родного.

Даниил внял совету доброго дьяка и отправился в Разбойный приказ, который находился рядом с Чудовым монастырём в низком каменном здании. Григорий Лукьянович, ещё не Мал юта Скуратов, был у себя в покое, когда расторопный дьяк доложил ему о воеводе Адашеве. Бельский вышел ему навстречу, распахнул двери и пригласил к себе.

— Героя Крыма всегда рад видеть.

Григорий Лукьянович со всеми умел быть ласковым, даже внешность его располагала к тому. Он постоянно улыбался, приятное и красивое лицо светилось добротой. Он и разговаривал всегда как-то ласково, мог утешить любого, приди к нему человек с горем. Григорий привёл Даниила и Тарха к себе в покой, совсем небольшой, скромно обставленный.

— Присаживайтесь и поведайте, что привело в эти мрачные палаты.

— Царя-батюшку мы хотим видеть, — ответил Даниил. — Ты вхож к нему, доложи о герое Крыма.

— С великой радостью о достославном герое Крыма проявил бы усердие, так ведь нет в Кремнике царя-батюшки.

— Где же он?

— И ведать не ведаю. Он после кончины незабвенной Анастасиюшки в молениях пребывает и куда-то на богомолье уехал. Может, в Воскресенский монастырь, а то и в Троице-Сергиеву лавру подался. Да и в боровский Пафнутьев монастырь к праведникам мог укатить.

— А где отец Сильвестр? Тот же Иван Выродков где?

— Смущаешь ты меня, Даниил Фёдорович, своими вопросами. Лучше поведай, что у тебя за нужда к царю-батюшке. Ежели примчат от царя да вызовут, так я с милой душой порадею.

— Порадеешь ли?

— Как перед Богом…

— Откроюсь тебе, Григорий Лукьяныч. Да ведь и ты должен ведать, почему я здесь.

Бельский голову склонил, потом поднял её. Глаза чистые, правдивые.

— Ведаю. Брату помощь думаешь добыть.

— За что его в каземат посадили? Мне правда нужна.

— Правда та проста. Положил государь вину за смерть царицы Анастасии на твоего брата допрежь всего и иже с ним. — Даниил хотел возразить, но Григорий поднял руку. — Ведаю, что скажешь, да не поможет твоё слово: царь-батюшка твёрд в своих решениях.

— И ты бы слово за Алёшу не замолвил?

— Нет. Ломом стену не прошибёшь.

— А что же мне делать? Что матушке, супружнице делать?

— Смириться. Рабы мы государевы, одним словом.

Даниил слушал Григория и думал, что он говорит всё верно, и всё-таки чего-то недоговаривает. Да ведь спросишь, так и не скажет. За маской этого ласкового, сочувствующего лица крылось коварство, коего Даниилу не дано было разгадать. Он сказал последнее:

— Как можно забыть, что Алексей славно прослужил отечеству больше пятнадцати лет!

Бельский ответил на это холодно:

— Вот ты о том и скажи царю, что не ему служил Алексей Адашев, а отечеству. А что же есть отечество, ежели не царь? Скажите, Адашевы, спасибо прежде всего государю, что прослужили столько лет в почестях. Да пора, видно, и честь знать.

Даниил понял, что беседе пришёл конец и пора было уходить. Он встал.

— Спасибо за добрые советы, Григорий Лукьянович. А больше мне и сказать нечего. — И откланялся.

Григорий, однако, остановил его.

— Поезжай, Даниил Фёдорович, в Сергиеву лавру, а оттуда, ежели что, спеши в Александрову слободу. Там, может, и застанешь царя-батюшку. Да будь покорен, не ищи себе худа, герой.

— Другого и не дано, — ответил Даниил и покинул вместе с Тархом покой будущего главы царского сыска.

Уходя из Кремля, Даниил был сосредоточен и задумчив. Его продолжало томить предчувствие беды, и об этом можно было догадаться из того, что он услышал от Бельского. «Да будь покорен, не ищи себе худа» прозвучало предупреждающе. Выходило, что царская опала давно задумана не только для Алексея, но для всего рода Адашевых. Даниил понял, что надо что-то делать, чтобы уберечь ближних от погибели. Памятно было ему время, когда Иван-отрок вместе с матушкой великой княгиней Еленой Глинской расправились с неугодными князьями, боярами и всеми, кто был им близок. Многое в нынешнее время говорило Даниилу, что царь Иван Грозный уже поднял руку на неугодных ему.

Не заезжая домой, Даниил с Тархом отправились на Никитскую улицу к Ивану Пономарю. После Крымского похода Иван перестроил дом, он стал солиднее и просторнее. Иван и Даниил встретились как родные братья, обнялись, трижды поцеловались. Иван тут же спросил:

— Что у тебя за маете такая? Вовсе ты лицом сник.

— Хуже некуда, Ванюша. Сейчас всё поймёшь. Алёша мой в опалу царскую попал, в Юрьеве в каземате сидит. Я службу в Вильяне бросил, прискакал порадеть за брата, да чувствую, что тщетны мои потуги.

— Да есть ли в нём божеское что, в государе?! Агнеца невинного в каземат бросил! — возмутился Пономарь.

— То-то и оно, что нету! Дашенька где?

— С матушкой на торг ушли.

— Вот и славно. Тебе выложу, чем маюсь. Сердце вещает, что и на меня, на моих близких опала ляжет. Потому прошу тебя: возьми Оленьку под опеку, побереги её сколь можешь.

— О чем разговор, Данилушка! За дочь родную она будет при нас.

— Нельзя так, Ванюша. У тебя её вмиг найдут. Я оставлю у тебя всё золото, что от царя за Крым получил. Ты купишь ей домик где-нибудь в Земляном городе, прислугу из дальних на торге наймёшь, и Оля там поселится с Антоном — брат и сестра.

— Этак годится. Да обручил бы ты их: ведь они пара, я заметил.

— Верно заметил. И я о том думал. Через шесть лет ей и замуж будет пора.

— Пролетят, и не заметишь, как.

— Так ты запряги лошадку в крытый возок и поезжай ко мне. Жди там. И Тарха возьми. А я к Степушке заеду: с ним поговорить надо. — Даниил спросил Тарха: — Тебе всё понятно, сынок?

— Да, батюшка.

— Тогда коня своего оставь здесь, сам — в возок. А я помчал…

С Никитской до Арбатской — рукой подать, и вот уже новые палаты Степана, он, как и Иван, перестроил их после Крымского похода. Степан с сынком на дворе оказался: мережку ладили для зимнего лова рыбы. Увидев Даниила, который ввёл коня через калитку и шёл к нему, Степан сжал губы, понял, что у воеводы беда, поспешил навстречу.

— Не видывал тебя таким, Данилушка.

— Подожди, Степушка, всё поведаю, что у меня есть. А сейчас идём к твоей ненаглядной.

— Идём, идём, брат. Она пироги печёт в поварне.

Раздобревшая, но в меру, Саломея, увидев Даниила, заахала, заохала.

— Родимый, не болен ли? — спросила она.

— Да нет, матушка-сваха, пока держусь. С поклоном к тебе, голубушка.

— И без поклонов всё сделаю для тебя, родимый.

— Ты ведь знаешь, какая у Алёши доченька красавица.

— Эко, сказал. Другой на всём Арбате не сыщешь. И что же?

— Жениха бы ты ей нашла.

— А батюшка её почему не просит?

— Он в Юрьеве и меня о том попросил.

Саломея задумалась, глянула на Степана, тронула Даниила за руку.

— Найду, родимый. Да и искать нет нужды, только сказать — и прибежит. Я ещё весной приметила, на Пасху. В храме мы были с матушкой Ульяной, Анастасией и Аннушкой — так на неё как глянул молодой Иван Головин, из городских дворян, так всю службу и простоял лицом к ней, молился на неё. И тоже пригож.

— А сможешь ты ноне слетать к нему?

— Вот ежели Стёпа отпустит.

— Беги, моя ладушка, беги! Значит, так нужно. И приведи жениха к нам. Тут и сговор устроим. Или не то я говорю, Данилушка?

— Всё верно, Стёпа, всё верно.

— Пойду обихожу себя и побегу, — сказала Саломея. — А вы тут за пирогами смотрите, чтобы не подгорели.

Вскоре Саломея ушла. Даниил как-то маетно осмотрелся кругом.

— Есть у тебя хмельное? — спросил он Степана.

— Держу в достатке, и сам сейчас жажду с тобой выпить. Может, нам полегче станет, Данилушка.

Не отлучаясь в трапезную, Степан тут же, в поварне, собрал на стол кое-что, принёс из погреба баклагу водки, глиняные кружки поставил. Присели к столу, выпили, что-то пожевали, вздохнули с облегчением, и Даниил рассказал обо всём, что случилось с его братом.

— Да чую нутром, что меч-то и надо мной занесён.

— Не приведи Господь, — отозвался Степан.

— Теперь я побегу домой, Стёпа. Там меня Ванюша ждёт. Олю отправлю к нему на прожитие, пока домишко не купит, и тут же к вам с Аннушкой и Анастасией приду.

В этот суматошный день Даниил исполнил всё, на что решился в горестных размышлениях. Оля и Антон были отправлены к Пономарю. Головин пришёл к Лыковым вместе с Саломеей, когда Даниил, Анастасия и Анна уже были там. Мать благословила дочь на супружество с молодым дворянином Иваном Петровичем Головиным. Он жил в Москве без родителей и сказал так:

— Мы ведь ярославские. Деревенька там у нас, и храм есть. Ноне и уедем туда. Как покажемся с Анной Алексеевной матушке с батюшкой, так и обвенчаемся. Так ли я говорю, Анна Алексеевна?

— Истинно так, Иван Петрович, — покраснев, ответила Анна.

Уехали они, однако, лишь на другой день утром. До полуночи всей семьёй Адашевы собирали Аню в путь, всё приданое уложили на воз. Анастасия все сбережения отдала дочери. Во втором, теплом возке уезжала сама невеста. Анна и Иван встретились уже за заставой. Анастасия и Даниил благословили их, и они укатили в неведомое. Позже будет сказано: «Сохранилось показание, что будто бы уцелела от погрома дочь Алексея Фёдоровича Адашева Анна, бывшая замужем за Иваном Петровичем Головиным… но и это требует документального подтверждения». Одно можно сказать определённо: Даниил исполнил всё возможное, чтобы обезопасить близких от карающей руки царя.

Матушку Ульяну Даниил отправил в суздальский Покровский монастырь, где доживала свои дни великая княгиня Соломония. Анастасия тоже уехала из Москвы в вотчину родителей. Даниил и Тарха упрашивал затаиться где-либо. «Уедешь с Онисимом в Новгород к воеводе Якуну, там и переживёшь смутное время», — говорил он сыну. Но Тарх упрямо твердил своё: «Я с тобой, батюшка, поборюсь за дядю Алексея».

Перед самым отъездом на поиски царя Даниил вместе с Тархом вечером побывали вначале у Ивана Пономаря, потом у Степана Лыкова. Говорил им одно:

— Чует моё сердце, брат, что в Москву я больше не вернусь.

Они утверждали обратное:

— Мы с тобой ещё на крымцев сходим.

В последнюю ночь в опустевшем доме на Сивцевом Вражке Даниил собрал в дальнюю дорогу на Днепр своего верного сотоварища Ипата. Он снарядил ему пару лошадей с возком, погрузил в него всё Глашино добро, дал в попутчики дворового парня Глеба и наказал:

— Исполни мою просьбу, Ипатушка: воспитай сынка воином.

— Целую крест, батюшка-воевода, всё исполню, — отвечал Ипат.

Покидая Москву, Даниил и Тарх думали податься на реку Истру в Воскресенский монастырь, а оттуда в Сергиеву лавру, как подсказал Григорий Лукьянович. Но в последние минуты Даниил решил ехать сразу в Александрову слободу, где царь всегда прятался от мирских невзгод.

Путь до Александровой слободы был недальний: за два дня по накатанной дороге можно было достичь её. Но Даниил укорачивал и это время, поторапливая возницу. Заночевали на постоялом дворе в Сергиевом Посаде. В Александрову слободу Даниил и Тарх приехали 8 ноября. В тамошнем храме шла служба в честь архистратига Михаила и прочих небесных сил бесплотных. А двумя днями раньше примчался в слободу Григорий Скуратов-Бельский, и в этот же день вернулся из дальней поездки в Юрьев князь Афанасий Вяземский.

Так получилось, что два любимца Ивана Грозного пришли в царские покои вместе. Оба были веселы, довольны жизнью. Григорий спросил Афанасия:

— С чем приехал?

— С благими вестями, Лукьяныч.

— Идём же к батюшке, там и расскажешь.

Царь Иван Васильевич принял их без помех. Первым сказал своё слово князь Вяземский. Он был краток.

— Милостью Божьей, царь-батюшка, сукин сын Алёша Адашев преставился, как тому и должно быть.

— Господи, упокой его душу грешную, — отозвался царь и послал Вяземского к столу, где в кубках стояло вино, крепкая медовуха. — Причастись во благо с дальнего пути.

Афанасий поклонился и отошёл к столу. Настала очередь Григория докладывать царю. Он был тоже немногословен:

— Наведался Данила Адашев ко мне. Тебя, батюшка, пытается найти, с челобитьем рвётся. За брата постоять намерен.

— Пусть является, приму героя Крыма. Да правду про брата скажу. Он ведь на воеводство сам напросился. А для чего? Чтобы к литовскому князю уйти на службу. Не помешай я, так там бы давно был. Так я говорю?

— Истинно так, батюшка.

— На том и делу конец. Как явится, веди ко мне.

Так и было. Едва Даниил примчал с сыном в Александрову слободу и показался на дворе против царских палат, как навстречу ему выбежал Григорий Бельский.

— Вот и славно, что приехал. А царь-батюшка здесь. Он, похоже, ни в Воскресенск, ни в лавру не ездил. Ты с сынком пойдёшь или один?..

— С Тархом. Ему дядюшка за отца родного был, пока я в походах проводил годы.

— Царь-батюшка и его примет. Полюбуется на твоего сынка.

Даниил и Григорий стояли на площади напротив царских палат, и Иван Васильевич смотрел на них через венецианское стекло. Когда Даниил с Тархом в сопровождении Григория вошли в царский покой, Иван Васильевич не сидел в кресле, а шёл навстречу Даниилу и руку протянул, как равному.

— Поздравляю тебя, Даниил Адашев. Были по осени крымские послы в Москве, так сказали, что никогда Крымская земля так не сотрясалась, как от твоего вторжения в неё.

— Спасибо, государь-батюшка, за лестное слово. Мы сделали всё, что могли.

— Вы герои, истинно герои. — Глаза царя светились по-доброму. — Ну, говори, с чем пожаловал?

— За братца порадеть приехал. Зачем его, царь-батюшка, в заточение упрятали?

— Так на время, голубчик, на время. Пока не разберусь.

— В чём же его вина, государь-батюшка?

— Дошли до меня слухи, будто он винит меня за то, что я в Ливонию его сослал. А я не ссылал. Сам он напросился. Да и должно же ему воеводой побыть. Однако это не всё. Сказывают, что собирался он в Литву сбежать — вот я и пресёк…

— Ложь всё это, царь-батюшка, оговорили его, — вмешался в разговор Тарх. — Мой дядюшка любит Русь и к её врагам никогда бы не убежал. Отпусти, ради Бога, его, царь-батюшка.

— Смотри-ка, истинно в тебе адашевская кровь течёт. Так же отважен, — удивился царь. И посуровел: — Ну вот что: в царскую справу не лезь, отрок. И скажу тебе в поученье: бесстыжая ложь то, что говорят о наших мнимых жестокостях. Не губим сильных, их кровью не обагряем церквей Божиих. Сильные и добродетельные здравствуют и служат нам. — Царь положил руку на плечо Даниила. — Вот он, твой герой отец благоденствует. Казним одних изменников. И где же их щадят? Много опал, горестных для моего сердца. Но ещё более измен гнусных, везде и всем известных. Даже духовный отец Сильвестр предал меня. И потому помни, отрок возрастающий, доселе властители русские были вольны, независимы: жаловали и казнили своих подданных без отчёта. Так и будет! Говорю тебе в назидание. А ты, Даниил, прости царя, что сыну твоему сказал сурово. Ему ещё служить царю и отечеству, так пусть знает наперёд: измены не потерплю. И тебе мой совет: возвращайся в Вильян, не серди меня отлучкой со службы. — Царь повернулся к Бельскому: — Верно ли мной сказано, глава Разбойного приказа?

— Верно, царь-батюшка.

— Ну то-то! Так что, герой Крыма, отправляйся восвояси. Прямо из слободы. Нет тебе пока места в Москве.

— Но, государь-батюшка… — хотел возразить Даниил.

— Никаких «но» не потерплю! — перебил его Иван Васильевич. — Лукьяныч, смени ему лошадей, дай брашно и ноне же отправь в Вильян. Семь воинов дай в сопровождение с князем Вяземским. — И царь вышел из покоя.

Снаряжая Даниила в путь, Бельский сказал:

— Ты бы, Даниил Фёдорович, оставил сынка здесь. Зачем ему в дороге маяться?

— Спроси его, останется ли он.

— Тебе решать.

— Вот и решил: поедет со мной.

Бельский отступился, но пошёл к царю за советом.

— Царь-батюшка, скажи на милость, как быть с Адашевыми? Герой Крыма не хочет оставлять сына в слободе.

— И не надо просить. Поднял я их из гноища, пусть туда и уйдут. Видеть не хочу их никогда! — с надрывом и гневно сказал царь Иван Грозный. Он только что молился об «убиенной юнице» Анастасии и был зол на Григория, но обуздал свой гнев, сказал твердо: — Ты понял, что я тебе толковал?

— Всё понял, батюшка.

Бельский ушёл. Он разыскал Афанасия Вяземского и передал ему слова царя: — Велено тебе ехать с Даниилом Адашевым, а до какой поры, сам смекай. Возьми семерых воинов. И главное — должок не забудь отдать. Я ведь помню, как он свалил тебя кулачищем.

— Ладно, где наша не пропадала, сполна разочтусь, — ответил князь.

Даниил уже осматривал коней, запряжённых в возок, — хороши гнедые из царской конюшни! — когда увидел, что с хозяйственного двора выехали семь воинов во главе с князем Вяземским. «Куда это они?» — подумал Даниил и вспомнил, что царь велел Бельскому послать провожатыми Вяземского с воинами. Они остановились близ возка, и князь сказал:

— Вот и мы, в провожатые к тебе. Героя от татей лесных беречь будем.

Даниил ничего не ответил, лишь ёкнуло сердце — не за себя, а за Тарха: «Он-то при чём, сердешный!» Сын стоял рядом. «Господи, да не уберегу я тебя, не уберегу!» — разрывалась от боли душа. Даниил сказал Тарху:

— Пора нам, родимый. — Подойдя к вознице, попросил его: — Антип, ты садись в возок, а мы с Тархом — на облучок.

Антип скрылся в возке, Даниил и Тарх уселись на козлы. Сын взял вожжи в руки, дёрнул их, и кони пошли.

Сразу же за Александровой слободой маленький отряд въехал в густые мрачные еловые леса. Снегу ещё не было, кругом лишь одна чернота. Миновали первую деревню Дворики, ещё через пять вёрст — Лобково. К полудню прикатили в большое село Муханово. Остановились на постоялом дворе. За трапезой сидели за одним столом. Князь Афанасий заказал большую баклагу медовухи. Пил много, но не хмелел, язык, однако, развязался.

— Вот ты мне скажи, сын Адашев, почему твой батька такой удачливый был? Всю жизнь ему везло, и во всём он мне дорогу переходил.

— Никто тебе дорогу не переходил и не может перейти. Ты самый умный среди русичей. — Даниилу не хотелось злить этого медведя-шатуна.

— Ты мне не льсти. Обиды замаливаешь? Не замолишь. Должок-то я тебе верну ноне же.

— Так ежели по-честному, я готов. Правда, у меня плечо после раны болит ещё. Какое уж тут равенство!

— Ты, бес, смеёшься надо мной! Ну я тебе покажу, — входил в раж Афанасий. — Да я тебя…

Даниил счёл за лучшее встать и уйти из-за стола. Он позвал Тарха и Антипа. Они вышли из постоялой избы, и Даниил тут же решил уехать без князя и его воинов.

— Давайте быстро в возок, а я на козлы, и умчим.

Всё было сделано быстро, и вскоре Муханово осталось позади. Даниил не жалел коней. Он гнал и гнал их по дороге, но, зная, что верховые воины вскоре нагонят возок, всё смотрел по сторонам и искал место, где бы можно было свернуть в лес и там скрыться. Наконец он увидел просеку, удобный поворот и круто завернул коней в чащу. И всё-таки след от повозки и коней остался на дороге отчётливо.

Заметив, что Даниил покинул постоялый двор, Афанасий забыл всё на свете и ринулся догонять беглецов. Он вскочил в седло и повёл своих ратников следом. Он нёсся по чётко сохранившемуся следу и, увидев, что кони и возок свернули в лес, помчался просекой.

Просека была не прорублена и заканчивалась плотной стеной ельника, куда коням невозможно было продраться. Все-таки, воткнув коней и возок в чащу, Даниил соскочил с козел, крикнул Тарху и Антипу: «Давайте за мной!» — и повёл их в глубь леса.

Но от «шатуна» Афанасия трудно было скрыться. Он и его ратники вскоре настигли беглецов.

— A-а, в Литву бежать собрался, сукин сын! — крикнул князь, выхватил саблю и подскочил к Даниилу.

Но ударить Вяземский не успел. Даниил полоснул саблей по горлу коня, и тот упал, придавив Афанасия. Даниил, Тарх и Антип продолжали бежать в чащу, но их уже настигли семеро ратников. Даниил встретил их с поднятой саблей.

— Не подходите! Убью каждого!

Воины остановились, но тут подошёл, прихрамывая, князь Афанасий.

— Что стоите, раззявы! — крикнул он. — Догоните тех двоих и покарайте именем царя!

Три всадника метнулись следом за Тархом и Антипом. Другие с обнажёнными саблями подобрались ближе к Даниилу. Афанасий сказал им:

— Оставьте его мне. — Приблизившись к Даниилу, он проговорил: — Зачем тебе сопротивляться? Всё равно тебя ждёт плаха. Да и ради чего тебе жить? Сына твоего сейчас убьют. Брат твой две недели назад отдал Богу душу. От белой горячки преставился: пил много.

— Злодей! Это ты убил его! — У Даниила кольнуло сердце, его пронзила боль. Но он стерпел, крикнул: — Сам, поганец, защищайся! Я убью тебя!

— А вот этого я тебе не позволю! — Вяземский с силой замахал саблей и двинулся на Даниила.

Адашев искусно защищался, но он чувствовал, что правая рука его теряет силу ударов: рана в плече давала себя знать. Ему всё труднее было отбивать удары Афанасия. И Даниил понял, что только ловкость может спасти его. Увернувшись от очередного удара, он сделал прыжок в сторону и ударил Вяземского в бок. Тот упал. Но упал и Даниил. Один из всадников давно уже подобрался со спины, и едва Адашев ударил Вяземского, как получил ответный удар по шее.

Вскоре в лесной чаще всё было закончено. Афанасия Вяземского уложили в возок. Тела убитых забросали мхом и лапником. Воины двинулись в обратный путь.

Дня через два мухановский охотник нашёл тела убитых.

Вернувшись в село, он сказал о том старосте. Разумный мужик велел охотнику молчать, при этом промолвил:

— Видел я, чьих рук это убиение. Ежели скажем кому, не сносить нам головы.

Они вдвоём сходили в лес, выкопали могилу, положили в неё тела убитых, закопали, а землю забросали толстым слоем лапника.

Склонив голову над безвестным захоронением героя Мценска, Казани, Нарвы, Дерпта, Крыма, остаётся сказать, что в полной безвестности погибли два последних представителя династии Адашевых. Их не казнили, как хотелось бы кому-то думать. Об этом нет никаких сведений в российских хрониках. Их злодейски убили подручные царя Ивана Грозного.

С Даниилом и Тархом ушла славная фамилия Адашевых, оставившая заметный след в истории нашего государства.

Москва — Владимирская земля, Финеево

2001–2002 гг.