Воевода

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ ПОТЕРЯ

Всё благоприятствовало в нынешнем году Крымской орде в набеге на земли Польши, Литвы и Руси. Хлынув из Крыма ордой в шестьдесят пять тысяч конных воинов, хан Девлет-Гирей повёл их проторённым путём, избегая переправ через реки. Крымцы шли по водоразделу, как всегда, начиная свой путь от Перекопа по Муравскому шляху, в междуречье Северного Донца и Днепра. Этот шлях мог привести орду к Туле, к Рязани и другим южным порубежным городам Руси. На этот раз, пройдя по Муравскому шляху половину пути, татары свернули налево, дабы внезапно ворваться в пределы Польши. Знали они, что ежели на Руси к этому времени на береговую и сторожевую службу выходили уже в апреле до шестидесяти тысяч ратников, располагаясь в крепостях, в сторожах, прикрывая лесные засеки, — русичи всегда были готовы отразить внезапное нападение татар, — то в Польше и Литве к подобной встрече врага никогда не готовились. Рассчитывали на то, что жители восточных и юго-восточных земель сами защитят себя. А ежели и не защитят, так невелика беда, потому как пострадают не поляки и литовцы, а русские. Что ж, пока ещё все земли западнее Смоленска и Новгород-Северского и сами эти города были под пятой поляков и литовцев.

Всего этого Адашев и Пономарь не знали, а что и знали о нашествиях татар, так по рассказам бывалых ратников. Потому сами двигались навстречу познанию так, как неопытный рыбак отправляется в море или охотник в тайгу. Главное для них было, однако, добраться до Козельска и отдать в руки князя Петра Одоевского грамоту. И надо сказать, их августовское путешествие складывалось удачно. Они без помех миновали Калугу, и до Козельска им оставалось семьдесят вёрст. О том они узнали на торге, куда заехали пополнить припасы себе и коням. Даниил был намерен отправиться в путь в ночь, но у Пономаря захромал конь. Оказалось, что острый камушек впился ему под копыто. На нового коня у них не было денег и они, удалив камень, решили заночевать в Калуге на постоялом дворе, дабы дать коню отдых. Чуть позже они поймут, что это была для них спасительная ночь. К утру конь отдохнул и уже не хромал. Перекусив на постоялом дворе пшённой кашей со шкварками с пылу с жару, запив всё это добрым квасом, Даниил и Иван отправились в путь. Они сочли, что семьдесят вёрст пути одолеют до вечера. Но раньше их на семь часов, в полуденную пору, нежданно-негаданно в Козельск ворвались крымские татары.

Ещё в Смоленской земле орда разделилась на две части. Одна из них во главе с ханом Девлет-Гиреем, отягощённая награбленным добром, уводя в полон тысячи невольников, увозя в коробах и корзинах сотни детей, уходила прямой дорогой в Крым. Другая часть шла на разбой в русские земли. Вёл её отважный и жестокий князь Ахмат — племянник Девлет-Гирея.

Крымская орда шла на Козельск не с юга, а с северо-запада, от Смоленска, и очень удачно приближалась к Козельску, не встречая никакого сопротивления. И когда Даниил и Иван только покинули Калугу и въезжали в село Колюпаново, крымцы прокатились через село Серебряно и были в сорока вёрстах от Козельска. В Перемышле путники заглянули на торг, а орда в это время накрыла своими хищными крыльями деревни Юрьево, Ярьково и Попелево. И вот он за Казачьей слободой — Козельск. Его северные ворота распахнуты. И первая тысяча татар, ведомая князем Ахматом, ворвалась в город в полуденный час. Две сотни воинов, что должны были оборонять Козельск, были заняты трапезой. Словно слепота напала на них, и они не видели, как из Казачьей слободы появились первые сотни ордынцев, а ворота так и остались распахнутыми.

В городе все пришли в панический ужас. С торга, с улиц все разбежались, ища спасения. Но его нигде не было. Воины, побросав ложки, схватились за оружие, и многие из них пытались защищаться, особенно те, кто был на крепостной стене. Но сила солому ломит. Полетели стрелы, и воины на стене падали, словно подбитые рябчики. И на улицах города никто из воинов не сумел оказать сопротивление. На каждого пешего воина пришлось по десять конных ордынцев. И вскоре уже некому было сопротивляться.

Лишь в козельском храме ещё жил дух сопротивления. Но это был дух, а не сила. В этот час в храме священник Питирим правил службу. Шла обедня. И когда послышались крики: «Орда навалилась! Орда в городе!» — отец Питирим велел закрыть врата церкви. В этот час в храме было больше сотни прихожан, и среди них — вся семья Питирима Вешнякова. И он подумал только об одном: как защитить горожан и семью от погибели. Но спасения, похоже, не было. Сотни три ордынцев уже окружили храм и метались вдоль стен, соображая, как лучше в него вломиться. Но вот татары увидели кучу брёвен возле подворья. Захватив одно бревно арканами, они притянули его к вратам церкви, вскинули на руки, разбежались и ударили. Врата распахнулись. Но ордынцы не вломились в храм, они попятились от него. Навстречу им шёл с высоко поднятым крестом и с посохом в руках отец Питирим. Вид его показался татарам устрашающим, и они всё дальше отступали от него. Следом за пастырем, сбившись в плотную толпу, выходили из храма прихожане. Питирим мощным голосом запел псалом Давида:

— «Возлюблю тебя, Господи, крепость моя! Господь твердыня моя; на него я уповаю; щит мой, рог спасения моего и убежище моё! Призову достопоклоняемого Господа, и от врагов моих спасусь!»

Питирим вёл своих прихожан к Калужским воротам и за ними видел лес, видел спасение. И татары распахнули улицу перед могучим пастырем, спасающим своих овец. Ордынцы смотрели на шествие заворожённо. Псалом продолжал звучать, и Питириму подпевали певчие и прихожане. И пела даже Катерина, бледная как полотно, ухватившись за мать в самой гуще толпы.

— «Возгремел на небесах Господь, и Всевышний дал глас свой, град и угли огненные. Пустил стрелы Свои, и развеял их, множество молний, и рассыпал их…»

И близко были уже распахнутые ворота. Ещё несколько десятков шагов, а там лес, там, может быть, спасение. Татары заворожены, псалом звучит мощно. Его слова околдовали ордынцев. Крепость уже позади, Питирим вывел прихожан на Калужскую дорогу.

— «Избави меня от врага моего сильного и от ненавидящих меня…»

Питирим прибавил шагу. Лес близко. Перед горожанами уже нет врагов, и кто-то побежал к лесу, видя в нём защиту.

Но не помогла русичам молитва к Богу.

Изумлённые простые ордынцы ещё провожали глазами уходящих и убегающих в лес козельчан, но появился князь Ахмат с сотней нукеров. Увидев удаляющуюся толпу, он спросил кого-то, кто это так вольно уходит. И тут к нему подскакал мурза Ваксаул и, склонив голову, сказал:

— О князь Ахмат, покарай меня своей рукой! Я дал уйти неверным, зачарованный их пением!

Князь Ахмат закусил губы и хлестнул мурзу Ваксаула по спине плетью.

— Овечий бурдюк! — крикнул князь Ахмат и помчался за козельчанами, ведомыми Питиримом.

За Ахматом лавиной двинулась сотня его нукеров, и не прошло и нескольких минут, как прихожане вместе с Питиримом были окружены. Убежать никому не удалось. А когда Питирим с крестом и посохом в поднятых руках пошёл навстречу князю Ахмату, приближённый нукер Ахмата ловко бросил аркан. Тот словно змея обхватил священника, и нукер помчался на луг, волоча Питирима. Там ордынец соскочил с коня, подошёл к поверженному священнослужителю и с силой ткнул ему саблей в грудь, под сердце. Он взял у Питирима серебряный крест, сдёрнул аркан, взметнулся на коня и подскакал к князю Ахмату.

— Мой князь, я убил его. Вот крест неверного.

— Спрячь, — приказал Ахмат. — И вели мурзе Ренату разобрать толпу. Всех старых — прочь. Всю поросль — в Крым. Сажайте на запасных коней — и в путь.

В Козельск к этому часу набилось до десяти тысяч ордынцев. Они разбежались по домам, по хатам, избам и палатам, всё, что можно было, разграбили, разорили храм, даже святые иконы забрали. Многие же растоптали копытами, потому как и на конях в храм въезжали. Весь полон уже выгнали за город, усаживали на коней по двое, по трое, привязывали к сёдлам, к сбруе. Среди захваченных девиц и детей были дочери Питирима Катя, Поля и Маша, сын Антон. Их посадили на двух коней, приторочили к сёдлам, и кони были привязаны к седлу молодого нукера Хамзы, который убил их отца. В городе крымцы собрали все повозки, запрягли в них козельских лошадей, попихали в повозки малолетних детей, укрыли их холстами и увязали. Начались поджоги домов, строений, всё заполыхало. Не понеся никаких потерь, не испытав наказания за разбой, орда покинула Козельск. И двигалась она на запад, чтобы не наткнуться на полки воеводы князя Петра Одоевского, который стоял где-то южнее или восточнее Козельска вёрстах в ста.

Когда орда оставила Козельск, из каких-то щелей, ям выбрались сотни три горожан и тоже ушли, как смогли, из города, боясь сгореть в огне пожара, который набирал силу и пожирал одно за другим строения, возникающие на его пути. Печальные козельчане бежали к тому месту, где ордынцы расправились с прихожанами. На дороге и близ неё они увидели не меньше сотни заколотых, зарубленных, убитых кистенями старых козельских богомольцев. Всё это были почтенные мужчины и женщины, и ни одного молодого лица. Таким была уготована иная, не менее жестокая судьба рабов, невольников.

Козельчане ещё бродили вокруг убитых сородичей, отыскивая родных и близких, когда на дороге со стороны Калуги появились два всадника. Это наконец-то добрались до Козельска Адашев и Пономарь. Они ещё издали, когда увидели полыхающий город, поняли, какая злая участь постигла его жителей.

— Как сердце моё вещало, так всё и случилось! — выдохнул Даниил и помчался вперёд.

Иван догнал Даниила, они вместе подъехали к горожанам, бродившим среди убитых, и замерли. Потом Даниил спрыгнул с Ласточки и тоже стал ходить между павшими. И вдруг он заметил знакомое лицо. Не было сомнений, это лежала, распростёршись на земле, мать Катерины — Авдотья. Даниил склонился над ней и закрыл ей глаза. Встал и в предчувствии ужасной потери принялся осматривать других убитых. Он молил Бога, чтобы среди них не оказалось Катерины. Он с тревогой спросил смотревших на него старух и стариков, пришедших из города:

— А где священник Питирим? Почему матушка Авдотья одна? Может, он жив? А где их дети?

Ни на один из вопросов Даниила никто не ответил.

— Господи, вы что, онемели? — крикнул он.

— Мы ничего не знаем, — наконец сказал пожилой мужчина. И добавил: — Своих вот ищем.

— А где же войско? Почему ратников не видно?

И снова ответил тот же пожилой мужчина:

— Князь Пётр Одоевский увёл рать два дня назад. Сказывают, на засеки под Лихвин.

Ничего не понимая, Даниил ещё раз осмотрел живых и павших горожан. Потом оглядел округу и увидел лежащего на лугу человека. Оставив коня Ивану, он пошёл на луг и, ещё не дойдя до Питирима, понял, что перед ним убитый батюшка Кати. Стиснув кулаки и сделав ещё несколько шагов, Даниил опустился на колени и замер. Лицо отца Питирима было спокойное и гордое. Застекленевшие глаза не испытали страха. Они были прищурены, словно всматривались куда-то вдаль. В руке он держал посох. Удар саблей, как и матушке Авдотье, был нанесён в сердце и, как догадался Даниил, уже поверженному на землю. Он увидел на луговице конские следы и отпечаток тела, которое тянули на аркане. «Господи, как же всё случилось? Где воины? Почему ушли на засеки к Лихвину?» — мучил себя вопросами Даниил. Он закрыл отцу Питириму глаза, встал и пошёл на дорогу. И только тут до его сознания дошло, что он ни разу не подумал о своей невесте. Не помня себя, он закричал и побежал к городу.

— Катюша, где ты? Катюша, отзовись! Ради Бога дай о себе знать!

В воротах Даниила остановил уже усыхающий дед. Седые волосы его были опалены, воспалённые глаза слезились. Заскорузлой рукой он вытер их и сказал Даниилу:

— Тщетно ищешь молодых, сынок.

— Но, дедушка, ты знал дочь священника Питирима?

— Услужителем я был у него, всех знал.

— Так где она? Где две сестрёнки, братик?

— Вместе мы в храме молились, а потом татарва налетела. Я в захорон уполз, а отец Питирим повёл прихожан. Вон на дороге их и остановили. Старых побили, молодых в полон угнали… И Питирима с матушкой убили…

Даниил ещё слушал деда, но в груди его боль сливалась с гневом, породила жажду немедленно мчать за ордой и спасти, спасти во что бы то ни стало свою невесту, которую многие годы любил тайно и явно. Он вспомнил, как она рвалась остаться в Москве. «Господи, если бы не этот пожар, разве я дал бы ей уехать! Все напасти одна к одной. И я в том виноват, что Катюша исчезла», — казнил себя Даниил, медленно возвращаясь к Ивану, который стоял всё там же среди опечаленных, убитых горем горожан. Подойдя к Пономарю, он сказал:

— Ванюша, ты волен выбирать свою судьбу. Я отдам тебе грамоту, сам подамся следом за ордой.

— С чего бы это, Данилушка, одному лететь?

— Там моя невеста. Я должен её вызволить.

— Не тешь себя надеждой. Тебе и до Крыма не догнать орду. А ежели и догонишь, что ты можешь сделать один и даже мы вдвоём? Только головы сложим. И это лучшее, ежели в полон не угодим.

— Ладно, Ваня, держи грамоту, а я своё решил. — И Даниил полез было под кафтан.

Иван железной хваткой вцепился в руку Даниила и твердо, как равный равному, сказал:

— Мы с тобой не вольны в тех деяниях. Вот как вручим грамоту князю Одоевскому, да даст он нам волю, тогда и пойдём хоть на край света. А пока не нарушай крестного целования, Данилша! Не нарушай!

— Но ведь её в неволю уводят! В неволю! — Глаза Даниила сверкали гневом и слезились. Иван не знал, что делать, стиснутый железными доводами побратима.

— Если бы её одну! Тысячи русичей гонят сейчас по степным дорогам. Нам же с тобой надо предать земле матушку Авдотью и отца Питирима, — тихо и успокаивающе говорил Иван. — Там и к Одоевскому двинемся, долг иной исполним.

Козельск между тем полыхал. Совсем мало осталось домов, которые не были бы охвачены огнём.

— Пойду поищу заступы, — сказал Иван Даниилу. — А ты спроси, где у них тут жальник.

— Кладбище, что ли? — с сердцем спросил Даниил, всё ещё злясь на Ивана за то, что тот встал поперёк дороги.

Но Даниил понимал, что Пономарь тысячу раз прав. Ничего они не смогут сделать своим безрассудным порывом, а только погубят себя. И счёл Даниил, что придётся ему смириться с потерей любимого человека и совершать посильное в этой жестокой борьбе с коварным врагом. И может быть, в сей трудный час разлуки с невестой в Данииле Адашеве проснулся дух предков и породил в нём жажду отдать себя служению ратному делу. У него появилась тяга к тем, кто стоял на засеках, в сторожах, кто год за годом защищал рубежи державы, бил крымских, казанских, ногайских и прочих ордынцев. И он вернулся к окружающей жизни. Он спросил горожан, где у них кладбище.

Ему показали на берёзовую рощу, саженях в двухстах белеющую близ Калужской дороги.

— Испокон веку оно там у нас, — ответила ему древняя старушка.

Даниил посмотрел на кладбище, на пылающий Козельск, на солнце и подумал, что Питирима и Авдотью можно было бы схоронить, но не по христианскому обряду. «Домовины нужны, а где их взять?» — мелькнуло у него. Пришёл Пономарь с заступами, и Адашев сказал ему:

— Иван, ты иди на погост, копай там могилу на двоих, а я поищу где-нибудь домовины. Может, монастырь рядом есть.

Старушка услышала речь Даниила, тронула его за руку.

— Ты, сынок, если думаешь захорон делать кому-либо, так подожди. Тут есть близко обитель, Оптина пустынь называется. Вот и сходи в неё, чтобы домовину дали. Они там впрок готовят…

— Спасибо, матушка, спасибо. — И Даниил добавил, обращаясь к Ивану: — Так я слетаю в монастырь. Домовины привезу да дьячка какого-нибудь отпевание батюшке сделать.

— Эх, матушки родимые, — тяжело вздохнул Пономарь. — Сколько наших ратников в городе полегло, кто их-то упокоит? А ведь жара стоит. Ты уж, Даниил, именем государя подними всех монахов да приведи к Козельску. Пусть исполняют Божье послушание.

— Верно сказано, Иванушка. Так и поступлю, — ответил Даниил.

— Ну, поехали. Я как выкопаю могилу для батюшки с матушкой, так за братскую примусь. — Пономарь взял за уздечку Ворона и пошёл к кладбищу.

Даниил поднялся в седло и поскакал к монастырю по дороге, которую показала древняя старушка. Он ехал с тяжёлыми думами, с болью в груди, в сердце. Он готов был разорваться на части, чтобы сделать всё сразу: спасти невесту, похоронить её родимых, доставить грамоту князю Одоевскому. Но волею Всевышнего Даниил был прикован к одному делу: он должен отдать долг чести павшим воинам и павшему пастырю православных.

До Оптиной пустыни было около трёх вёрст. Ласточка домчала Даниила в считанные минуты. Он увидел всех обитателей пустыни на монастырской стене. Был тут вместе с иноками и игумен Нифонт. Монахи были вооружены: очевидно, знали, что случилось в Козельске, и ждали непрошеных гостей. Даниила они подпустили к стене и выслушали. И был между ними разговор, а потом отец Нифонт сказал:

— Спасибо тебе, сын мой, что печалишься о ближних. Мы исполним волю Господню и предадим земле павших по христианскому чину. А сейчас жди подводы с домовинами для священника и матушки.

Вскоре Даниил вернулся в Козельск в сопровождении двух подвод, на которых лежали два гроба, обитые чёрным полотном с белыми крестами. За подводами пришли несколько монахов. Они сняли с подвод поклажу там, где лежали убитые Питирим и Авдотья, и принялись укладывать их в домовины. Даниил пошёл на кладбище, помог Ивану докопать могилы, а затем сказал:

— Обряд похорон будут вершить утром. Нам же с тобой пора отправляться в путь на поиск князя Одоевского.

— Верно говоришь.

— Но прежде я хочу побывать в городе.

— Иди, ты должен там всё увидеть, — ответил Пономарь.

Оставив Ласточку пастись рядом с Вороном, Даниил ушёл в город. Он ещё был весь в огне. Многие дома уже сгорели совсем, только груды головней пылали, а у других стены ещё стояли, объятые пламенем. Дом Питирима показали Даниилу жители, которые уже кружили близ погорелья.

Дом священника тоже ещё не сгорел. Он был самый большой в Козельске. Даниил обошёл его стороной и оказался в саду, который спускался к реке Жиздре. Под старой берёзой у реки стояла скамья. Напротив неё в речке был мостик. Даниил спустился к воде, напился и умылся. Он посмотрел на пылающий дом, на тропу, Сбегающую от дома к реке, представил, как ранним утром бежит по тропе Катюша. Может быть, сегодня утром или вчера вечером она была у реки и купалась. «Какое счастье было бы увидеть тебя», — мелькнуло у Даниила. Он даже увидел её такой, какой всего месяц назад видел на Москве-реке. Солнечная, весенняя, она предстала перед ним во всей своей девичьей красе. Тогда она купалась в ночной рубашке, а когда вышла из воды, тонкое льняное полотно слилось с её телом, и он узрел всю прелесть её девичьей стати. Просвечивали розовые соски высокой груди, и ему захотелось подойти и поцеловать их. «Никогда уже я не увижу се, никогда она не улыбнётся мне». Многие годы он ждал приезда Кати с великим нетерпением. И это ожидание награждалось то звонким и милым смехом, то улыбкой, то нежным взглядом, коего она ещё и сама не осознавала. И вот только пламя, пепел, пыль степной дороги, по которой его невесту уводили в неволю. Как тут не сойти с ума, не броситься вслед за нею, и пусть он сложит голову, но отомстит за её позор, за её муки, за ужас, который она испытывает при виде мерзких ордынцев.

Уже смеркалось, когда в сад пришёл Пономарь. Увидев мостик, он тоже, как и Даниил, лёг на него, напился, потом умылся и, подойдя к побратиму, сел рядом с ним.

— Данилушка, ты посерел лицом, душа твоя кровоточит. Опомнись, друг мой. Ничего мы с тобой не сможем сделать, чтобы спасти твою невесту.

— Видно, что так, Иванушка. Нет у нас той силы, чтобы достать крымцев и наказать их за всё зло и насилие, какие они причинили Руси. Ну ничего, пробьёт и наш час, пробьёт. Я в это верю. Мы придём на их землю и заставим уважать нас и не ломиться с оружием в наши пределы.

Даниил говорил долго и много. Пономарь его не перебивал. Он знал, что со словами источается боль, иссякает страдание, обретается дух, рождается новый человек, обременённый долгом, заряженный страстью действа, забывший в угоду ближнему о своих потерях. Выговорившись, Даниил положил Ивану на спину руку и прижался к его крепкому плечу. В этот час они были похожи на братьев.

Они были усталые, голодные, измученные переживаниями. Ещё были озабочены тем, чтобы в ночь отправиться на поиски князя Одоевского. Однако даже их недюжинной силы не хватило на то, чтобы одолеть соблазн сна. И они не помнили, как подобрались к копёшке сена, накошенного, видимо, отцом Питиримом в саду, зарылись в него и мгновенно уснули.

Их разбудили на рассвете два монаха, на попечение которых Иван Пономарь оставил коней. Монахи знали, что Даниил жених дочери Питирима, что приехал из Москвы. Они сочувствовали его горю. Однако не забыли о телесной пище для странствующих москвитян и принесли по большому куску пирога с капустой и яйцами. Ещё зачерпнули глиняной баклагой животворящей речной воды из Жиздры. Когда Даниил и Иван сбегали к речке, монахи усадили их за трапезу.

— Ешьте и пейте во здравие, славные дети наши, — сказал пожилой монах, — да отправляйтесь в путь. Вот инок Никодим ходил к князю Одоевскому два дня назад, он и проводит вас туда. Вам надо идти к деревне Жиздре, а там на Людиново…

Вскоре трое конных покинули догорающий Козельск. Даниил выехал из города последним. Он взял близ пепелища горсть земли с капустной грядки, завернул её в тряпицу и спрятал в суму — всё, что он мог взять с собой на память о невесте.