Воевода

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯНОЧНЫЕ БОИ

Крымская орда числом семь-восемь тысяч воинов появилась близ Гезлёва на третий день после возвращения в него полка Ивана Пономаря. Она не ринулась с ходу на приступ крепости, полукольцом охватила его, словно предоставляя русским возможность покинуть город морем.

— Смотри, какие благородные, — сказал Даниил Ивану, наблюдая за крымчаками с минарета.

— Скорее труса играют, — отозвался Иван. — Может, вспомнили, как их под Мценском били.

— А ежели нет, ежели ждут подкрепления?

— Худо тогда.

— Чего же худо? Нас в Мценске было две тысячи, а их двенадцать.

— Вспомни, что мы отчую землю защищали.

— И сюда мы не с разбоем пришли. — Даниил увидел, что ордынцы сбились в одном месте в большую кучу. — О, Ванюша, иди-ка пугани вон ту ораву из пушек.

— Ох как руки зудят! Да я их сейчас! — крикнул Иван и помчался вниз по ступеням.

Даниил остался один. Прихлынуло беспокойство о Степане Лыкове, о его полке, но если бы он ведал сейчас, где Степан со своими ратниками и что делает, то порадовался бы.

Умея воевать ночью лучше, чем днём, Степан возвращался в Гезлёв, не потеряв убитыми ни одного воина — только около сотни раненых. Он уничтожил три татарских отряда по двести — триста воинов и много мелких ватажек, которые встречал в каждом улусе. С ним теперь шло больше тысячи освобождённых от неволи русичей. Все они, даже женщины, были вооружены саблями, луками со стрелами. Они заверили Степана, что будут драться рядом с его воинами.

Однако воевода увлёкся лёгким шествием по вражеской земле, и Антону лишь чудом удалось найти и остановить его уже почти южнее Гезлёва. Он шёл так быстро, что путь его полка и полусотни Ипата не пересёкся. Степан и его воины на несколько вёрст ушли вперёд. Антону пришлось догонять его. И хорошо, что во главе полусотни был бывалый охотник Ипат: он взял след полка Степана чутьём.

— Давай, Антон, гнать за ним следом что есть мочи, а то уйдёт невесть куда.

И гнали, и настигли. Степан был удивлён, что гонцы пришли с «хвоста».

— С чего это явились? — спросил он Ипата.

— Вот Антон скажет, — показал на того Ипат.

— Велено тебе, батюшка-воевода, скорым путём вернуться в Гезлёв.

— А где Адашев, где Пономарь?

— Там они, и помощь твоя понадобится. — Антон пояснил, что крымцы вот-вот прихлынут к крепости.

— Что ж, будем осторожны. Ночью и пойдём. А ежели крымцы уже там, обрушим на них громы небесные, — рассудил Степан.

Повернув полк на запад, к Гезлёву, Степан повёл его до какого-то колючего мелколесья, где каждый кустик цеплялся за одежду, и укрыл воинов в этих зарослях. А к вечеру, как стало смеркаться, Степан отправил Ипата с десятью охотниками, дабы они проведали, есть ли на пути ордынцы, подошли ли они к городу. Следопыты пришли в окрестности крепости как раз в тот час, когда Иван Пономарь со своими пушкарями сделал выстрелы сразу из восьми орудий. И Даниил, и лазутчики Степана видели, какой переполох возник в стане ордынцев. За первым залпом последовали ещё два, и ордынцы пошатнулись, помчались от крепости подальше, где ядра не могли их достать.

Лазутчики Степана провели в засаде полдня и видели, как ордынцы готовятся к штурму крепости. Ипат счёл, что пора предупредить Степана о действиях ордынцев, и послал в стан полка Фадея и Митяя.

— Скажите воеводе, чтобы к ночи подошёл к крепости. Даже на войне случается редко, когда три воинские силы независимо друг от друга начинают одинаковые действия.

После обстрела ордынцев Даниил решил сделать ночную вылазку, и поведал о том Пономарю:

— Понимаешь, Ванюша, ордынцы напуганы, так мы добавим им страху.

— Верное дело, Фёдорыч. Поддадим им жару, — согласился Пономарь.

В стане врага в этот же предвечерний час собрались мурзы, которые возглавляли отряды воинов, и сказали князю Байлары:

— Веди нас сегодня же в ночь, и мы перережем всех сонных гяуров.

Князь Байлары, будучи родичем Девлет-Гирея, страшно боялся его. Он знал, что если не исполнит просьбу вельмож, то хан сочтёт его трусом и накажет своей властью. Страх породил мужество, и он сказал:

— Да поможет нам Аллах. Мы сегодня накажем грязных гяуров.

Вернувшись в полк, Митяй и Фадей передали Степану всё, что увидели под Гезлёвом, и то, что наказал им Ипат.

— Уж ежели они отважились начать приступ ночью, то знают, что сила на их стороне, — заключил свою весть Фадей.

— Ладно, мы тоже выступаем, а там посмотрим, чья возьмёт, — сказал Степан и, посмотрев на Антона, спросил его: — Вешняков, ты мог бы пробраться в Гезлёв?

— Если надо, я постараюсь, — отозвался Антон.

— Я надеюсь на тебя.

Однако Степан понял, что не должен отпускать Антона одного. Соображения тут были разные, и самое пугающее, что настораживало Степана, была та лёгкость, с какой Антон согласился пройти сквозь стан ордынцев. «А ежели выкормыш перевернётся в их стан? Тогда погибель нам», — жёстко подумал Степан и сказал Антону:

— Ты не бойся, одного я тебя не отпущу. Митяй и Фадей пойдут с тобой.

— Я не против, — согласился Антон.

Времени было в обрез, и Степан, не мешкая, добавил:

— Передашь воеводе Даниилу, что в полночь мы подойдём к стану ордынцев и ударим по ним. Иди же, Антоша, иди. Вот твои спутники, Фадей и Митяй.

Проводив их, Степан собрал тысяцких.

— Как зайдёт солнце, так выйдем следом за вечерней зарей. Кликните сотских, скажите им, что будет большая ночная сеча.

— И полоняне пойдут с нами? — спросил тысяцкий Прохор, высокий крепкий воин с пшеничными волосами и светло-голубыми глазами.

— Да, Прохор. Так они хотят.

В этот же час Даниил, Иван Пономарь и тысяцкие держали совет, как вернее сделать ночную вылазку.

— Хорошо бы дать по ним из всех пушек, — посоветовал тысяцкий Никодим Шарпатый.

— Разбегутся, и тогда драться не с кем будет, — засмеялся Иван.

Даниил, однако, предложил выступать без выстрелов и без шума.

— Идём, как ночные тени, и все в шапках, в шишаках, чтобы знать своих.

Время тянулось медленно. Даниил думал о Степане. Как его недоставало! Но за каких-то полтора часа до вылазки перед Даниилом возникли трое: Антон, Митяй и Фадей.

— Господи, Антон! Что со Степаном? — взволнованно спросил Даниил.

— Батюшка-воевода, у Степана всё хорошо.

— Слава богу. Но с чем же вы пришли?

— Воевода Степан в полночь идёт На ордынцев в сечу. Помоги ему, батюшка-воевода.

Это была радость, и Даниил обнял всех, одного за другим.

— Я помогу ему, помогу! Мы вместе выйдем в полночь! И началом сечи будет выстрел из пищали с нашей стороны. Ну, говорите же, много ли у него потерь?

— Мы мало потеряли, батюшка-воевода. Только раненые есть, — сказал Митяй. — Мы больше приобрели: тысяча с лишним ратников из полонян прибыла к нам.

— Это здорово! Всё будет хорошо. А вы, поди, голодные. Идёмте к кашеварам!

Проводив лазутчиков к котлу, Даниил нашёл Пономаря.

— Ванюша, всё у нас идёт во благо. Отозвался Степан. Он близко и ударит по ордынцам вкупе с нами, в спину крымчакам. Помни: держи возле себя стрельцов. Как сойдёмся с врагом, дашь выстрел из пищали. Это будет знаком для Степана.

— Всё так и сделаю, — отозвался Пономарь. — А после надо уплывать отсюда, Фёдорыч.

— Я так и мыслю, но пока рано об этом думать.

Пришло время выступать. Вышли в поле за стены крепости почти пять тысяч воинов и сотни русичей, освобождённых из неволи. Темноты не было: светила полная луна. Да это было и кстати. Впереди в линию шли пятьсот стрельцов. Их залп по врагу должен был возвестить сечу. Стрелы тоже полетят в стан крымцев. Но главное — добраться до них и сойтись впритык. Даниил и Иван шли со своими сотнями следом за стрельцами. Становище ордынцев уже близко. Но что это? В нём всё в движении, оттуда доносятся крики. Стало понятно, что крымцы тоже решились на сечу. Они пренебрегли привычкой биться с врагом лишь при свете дня и развёрнутым строем уже идут к крепости. Вот до них не больше ста сажен. Лунный свет заливает их ряды. Даниил с Иваном дают стрельцам команду открыть огонь из пищалей. Сверкнули вспышки сотен выстрелов, полетели первые пули. Однако ордынцы продолжают двигаться. Ещё и ещё успевают выстрелить по ним стрельцы. С той и другой стороны летят стрелы, но ничто не останавливает наступающих крымцев. Они врезаются в строй русских ратников. Началась сеча. Луна помогает разглядеть врага, она за спиной русских. Иван Пономарь и его отборная сотня, все с тяжёлыми мечами, прорубают себе дорогу, как в чаще среди кустов. Сотня Даниила и сам он действуют саблями. У него тоже умелые и отважные воины.

Похоже, однако, что ордынцы настроены биться не щадя живота, и они не отступают под напором русичей. Сеча идёт равная, и лишь Богу ведомо, в чью пользу она решится: ведь ордынцев в полтора раза больше. Но в те мгновения, когда натиск татар усилился и они начали теснить русских к крепости, за их спинами возникла третья сила. До Даниила долетели крики: «Урусы! Урусы!» — и ордынцы заметались между двумя мощными силами. Их били в спину и в грудь. Они не выдержали и забегали, пытаясь вырваться с поля сечи. Но им не дали такой возможности. Они поняли, что их спасение в одном: отчаянно биться. Однако панический страх лишил их мужества, они уже не бились, а только защищались. Вскоре ратники Ивана и Степана сошлись. Они разрубили орду на две части, и каждая оказалась в «хомуте».

Занимался ранний летний рассвет. А в двух шагах ещё шла сеча. Но было очевидно, что татарская орда уже почти вся полегла и бились против русских лишь отдельные группы самых отважных, самых сильных воинов. С каждым мгновением их было всё меньше. Поднялось солнце, и оно осветило жуткую картину побоища. Тысячи павших в сече устилали поле. Рядом с одним русским ратником лежало множество убитых крымцев. Над полем разносились стоны раненых.

Даниила Адашева и Ивана Пономаря уносили с поля боя окровавленными. У Даниила кровь заливала лицо и сочилась из правого плеча. Оно было пробито копьём. И не было рядом неизменного Захара: он пал в сечи, защитив от смертельного удара своего воеводу. У Пономаря плетью висела перебитая левая рука, было рассечено левое бедро, правую ногу пробила стрела. Когда принесли Даниила и Ивана, над ними взялся «колдовать» охотник Ипат, который никогда не расставался с мазями и снадобьями, способными залечивать любые раны. Он взял себе в помощницы русскую полонянку.

Степан Лыков был ещё на поле боя. Он велел своим ратникам выносить раненых и павших русичей, собирать оружие.

Даниил сетовал на свои злополучные раны, страдал от потери стременного, но ему надо было собраться с духом и отдать воеводам и тысяцким важные распоряжения. Он был уверен, что кому-то из ордынцев удалось остаться в живых и вырваться из сечи и теперь они скачут за помощью. Но Даниил не желал в этот час новой рубки с врагом. Он понял, что пришло время покинуть Гезлёв. Мыслил он так: уцелевшие воины обоих полков уходят побережьем на северо-запад, и он с ними; возглавит полки Степан — ему это посильно; все раненые, все освобождённые полоняне отправляются морем в Ярылгачскую бухту и там ждут пешую рать. Даниил приказал телохранителям найти всех воевод и привести их к нему. Пришли только Степан, Якун и тысяцкий Никодим.

— А где же Пономарь? — спросил Даниил.

— Весь изранен, батюшка-воевода, лежит в кибитке, — ответил Никодим.

— Экая досада. Так прикатите кибитку сюда, — распорядился Даниил.

Вскоре кибитку привезли во двор мурзы, где располагался Даниил.

— Как ты, побратим? — спросил он Ивана.

— Да вот, казню себя за то, что подставил руки и ноги.

— Ваня, ты скоро встанешь в строй. А сейчас тебя повезут на корабль, и ты поведёшь все струги и ладьи в Ярылгачскую бухту. И вот что ещё: не оставляй в бухте Гезлёва ни одного судна, ни одной лодки. Люда у нас прирастает, да и рать ещё пополнится.

— Так и сделаем, Фёдорыч: все до последней лодки заберём.

— В помощь тебе новгородец Улеб. Он знает, как ходить морем. Так я говорю, Якун?

— Надёжный мореход, — ответил воевода Якун, вставший на место Пономаря.

— Теперь говорю вам, Степан и Якун, тебе, Никодим, тоже. Поднимайте всех воинов, и пусть они возьмут в городе все корма, какие есть, и погрузят на струги и ладьи. Нам с вами до Руси ещё далеко: не помирать же с голоду. И помните: делайте всё быстро, потому как после полудня уходим.

Даниил устал. У него закружилась голова от потери крови. Он закрыл глаза. Сколько времени был в забытьи, он не мог бы сказать, но когда открыл глаза, то увидел рядом с собой лазутчиков Митяя и Фадея.

— Прости, батюшка-воевода, что разбудили, — тихо сказал Митяй.

— С чем вы пришли? Где Антон? — обеспокоенно спросил Даниил.

— Он жив, но вытянет ли себя из небытия, не знаю. Его сильно ранило, — ответил Митяй. — Мы его на струге отправили на корабль.

Фадей полез за пазуху, достал что-то, завёрнутое в тряпицу, и, подавая Даниилу, сказал:

— Вот это он тебе велел передать.

Даниил развернул тряпицу и увидел маленькое чудо. На ладони у него лежала исполненная на мраморе камея с образом Екатерины. Портрет был создан в профиль, тонок и даже ювелирно. От него было трудно оторвать глаза. И вот она, ямочка на левой щеке. Он так любовался ею!

— Господи, как прекрасна Катюша! И какой же ты чародей, Антон! — Даниил почувствовал, что он плачет.

Митяй и Фадей молча поклонились Даниилу и, не замеченные им, ушли. А Даниил вытер наконец слёзы, приложился к камее и поцеловал её. Перед его взором промелькнули лики Глаши, Олеси, и он держал в руках образ своей первой любви. «Неисповедимы пути Господни», — подумал он и, вновь закрыв глаза, уснул.

В ранних сумерках конца мая полки Даниила Адашева покинули Гезлёв, и все воины конным строем двинулись на северо-запад к северной оконечности озера Донузлав, где оно переходило в Донузлавскую балку. Конечной целью пути была Ярылгачская бухта.

Даниил вынашивал только одну мысль: доказать хану Девлет-Гирею, что его ханство доступно для русичей и они в состоянии покорить этот полуостров, «отрезанный» Перекопом от материка. И, как прежде, Даниил не забывал о том, чтобы добыть волю для соотечественников, которые где-то встретятся на пути полков. Как прежде, полки шли развёрнутым строем по сотням. Воевода Степан Лыков вёл свой полк справа, захватывая степное пространство. Полк Пономаря, которые теперь вёл воевода Якун, шёл слева вдоль побережья.

В этом полку после сечи под Гезлёвом осталось на треть меньше воинов. Даниил страдал, что понёс большие потери. Но война есть война, и она требует жертв, на войне неизбежны потери, утешал он себя.

За три ночи и три дня почти непрерывного движения было пройдено более ста вёрст. Шли всё-таки медленно, потому как все улусы на пути внимательно осматривались. Татары всячески прятали своих рабов. Их часто находили в подземных схоронах. Сопротивления русские почти не встречали, лишь у Степана была небольшая стычка в селении Каран-Тюбяк. Его дозор наткнулся на сотню молодых ордынцев. Они пустились преследовать русичей, но через версту наткнулись на развёрнутые сотни полка. Стрельцы успели дважды выстрелить по мчащейся ораве, и, потеряв чуть ли не половину воинов, крымчаки скрылись. Но не всем удалось уйти. Под мурзой Мурали был убит конь и сотский Парфён поймал Мурали, пытавшегося убежать, взял его в плен. В полку Степана так и было на пути к бухте: всех мурз, всех вельмож он велел брать в плен. Знал бывалый человек, что это хорошие заложники, за них всегда можно получить выкуп или обменять на русских пленников, и, когда полки подошли к Ярылгачской бухте, полк Степана привёл шестьдесят семь мурз и трёх князьков. Всех этих мелких татарских феодалов-рабовладельцев показывали русские невольники. Они находили своих прятавшихся мучителей, выволакивали их на свет божий и отдавали русским воинам.

В Ярылгачской бухте полки уже ждали прибывшие сюда два корабля и сотни стругов, ладей, других судов. Иван Пономарь уже настолько окреп, что приплыл с корабля на струге и с помощью двух воинов сошёл на берег. Даниил вылез из кибитки без чьей-либо помощи, увидев Пономаря, подошёл к нему.

— Как у тебя на судах?

— По-всякому, Фёдорыч. Трое умерли от ран, других потерь нет.

У Даниила сжалось от боли сердце.

— Кто эти трое, кто? Антон среди них?

— Антон жив. Он идёт на поправку, — горячо заговорил Иван. — Его спасло чудо. Антона ранило в живот, но он был так голоден, что кишки ссохлись и сабля не задела их. Вот ведь как…

— Ну, слава богу, — облегчённо вздохнул Даниил. — Хоть один из рода Вешняковых остался жив. А как твои раны?

— Да скоро заживут. У Ипата зелье хорошее, — улыбнулся Иван.

— Это я знаю, на себе испробовал. Значит, так, Ванюша. Степан должен подойти сегодня. Будем возвращаться домой.

А чтобы сутолоки не было, отправляйте с Якуном свой полк на струги. Пусть в бухте ждут. Предчувствие у меня такое, будто сам Девлет-Гирей вот-вот обрушится на нас.

— Я тоже думал о том и даже удивился, почему он прислал под Гезлёв малую орду.

— Но Антон мне говорил, что Девлет-Гирея нет в Бахчисарае. Ежели бы он был у Гезлёва, нам бы не уйти из Крыма. Так-то.

— Выходит, не надо испытывать судьбу, — заметил Пономарь.

— Верно говоришь, Ванюша, и потому сегодня, пусть даже ночью, мы покинем Крымское побережье. Погуляли вволю. Память о себе надолго оставили. Одно хотелось бы сказать крымчакам: мы всегда способны вернуться на их землю.

Степан Лыков со своим полком появился на берегу бухты только к вечеру. Пришёл к кибитке Адашева довольный. Однако Даниил погасил его улыбку.

— Смотри, Степан, как бы нам битыми из-за тебя не быть.

— Батюшка-воевода, у меня позади надёжный дозор. Пока и духу крымчаков не учуешь. А задержался я из-за охоты за кормом. Везу три кибитки зерна да круп. В Гезлёве-то мы мало чем поживились.

— Ладно, давай команду усаживаться на суда. И вот что хочу спросить. У тебя есть пленные? Ты ведь что-то говорил о них.

— Есть. Семьдесят мурз.

— Мне столько не надо. Приведи двоих. Передам с ними грамоту Девлет-Гирею, чтобы забыл о набегах на Русь.

— Годится, воевода. Сейчас приведу. Есть отец и два сына, так ты отца с грамотой отошли, а сыновей в залог. Так и скажи.

Уже поздним вечером, оставив на берегу огромный табун лошадей под сёдлами и посланца-мурзу, армада русских судов, сотни местных лодок и судёнышек, два турецких корабля покинули Ярылгачскую бухту и поплыли к Днепровскому лиману. Всевышний был милостив к русским судам, вовсе не приспособленным к плаванию по морю. Погода была почти безветренная, на море гуляла лёгкая, ленивая волна. Суда двигались днём и ночью, лишь на мысе Тендровской косы остановились на днёвку, чтобы пройти ночью мимо Кара-Кармена. На стоянке Даниил принял решение вернуть два захваченных корабля туркам при условии, если они дадут за них выкуп — достаточно корма воинам на обратный путь. Рассчитывал Даниил так: пройти Кара-Кармен, а потом послать со своими воинами на ладьях капитана одного из кораблей требовать выкупа. Даниил знал, что если он пройдёт Кара-Кармен удачно, то у него будет много шансов получить выкуп.

Наступил вечер. Армада отошла от Тендровской косы и двинулась прямо на север, к мысу Кинбурнской косы, за которой в каких-то восьми вёрстах стояла крепость. Как мешала эта коса! Суда шли вдоль неё прямо на Кара-Кармен, и деться было некуда. Но воевода Якун, который вёл турецкие корабли, знал, где надо пройти мимо турецкой крепости и не сесть на мель близ косы. Стругам и ладьям было легче следовать за кораблями. Вот и оконечность косы. Корабли круто разворачиваются с севера на восток. Путь впереди свободен. В Кара-Кармене виднеются огоньки. На мысу сверкает маяк, но он всё дальше уплывает назад. Якун понял, что им уже ничто не грозит, что турок не нужно опасаться, всем судам можно подойти к северному берегу Кинбурнской косы и провести близ неё остаток ночи. И был отдых, была утренняя трапеза. А чуть поднялось солнце, в Кара-Кармен отплыла ладья, и на ней отправились на переговоры с турками Степан и Якун, взяв с собой турецкого моряка, который знал русскую речь, и капитана с большого корабля. Позже в хрониках было записано так: «Находясь у Очакова (Кара-Кармен), Адашев дипломатично отпустил к турецким пашам всех пленных турок, чем и вызвал со стороны „очаковских державцев“ личный визит, присылку „кормов многих“ и государским людям почесть великую».

Путь полкам Адашева к родным местам был открыт. Борясь со встречным течением, струги и ладьи, турецкие судёнышки с кормом и сотня крымских лодок и судов медленно, но упорно день за днём преодолевали почти тысячевёрстный путь от Кара-Кармена до становища на берегу Днепра, близ устья реки Псёл. Всё шло благополучно. Даниил и Иван уже не страдали от ран, они заживали, Антон поправлялся. Теперь они все трое проводили дни на передовой ладье. На ночь армада останавливалась на правобережье, где ей не могла угрожать Крымская орда. Даниилу порой уже не верилось, что хан Девлет-Гирей пустится преследовать их. Всё-таки об осторожности он не забывал, и она оправдала себя. На двенадцатый день плавания, близко от тех мест, где течение Днепра делает крутой поворот с востока на юг, на левом берегу замаячила конная ватажка. Она подскакала к самому берегу реки, и ордынские воины вскинули луки, пустили стрелы. Они не долетели до судов, которые шли под правым берегом. Увидев эту ватажку, Даниил подумал, что их спокойное плавание кончилось и теперь с каждым часом всё ближе встречи с Крымской ордой, с какими силами она прихлынет на берег Днепра, оставалось только гадать, но то, что Девлет-Гирей решил наказать русичей за дерзость, было очевидно. Даниил понял, что у него есть лишь один шанс не подставить свои полки под удар, от которого можно и не оправиться. Этот шанс сводился к тому, чтобы самим найти врага и ударить первыми. Первыми и ночью, ибо, как уже давно уяснил Даниил, крымчаки не умели воевать по ночам, им даже малая горстка воинов, напавших на них, казалась неисчислимой ратью.

Когда суда пристали на ночёвку, Даниил позвал к себе Степана.

— Слушай, побратим, орда вот-вот появится.

— Как пить дать, — отозвался Степан.

— Так ты, дорогой, пошли своих быстроногих лазутчиков, чтобы выследили её.

— Трудно это будет, батюшка-воевода. Ежели бы кони были!

— Знаю, что трудно. А ты их далеко не пускай. Пусть вровень с нами идут в версте от берега, и пусть струг идёт под левым берегом в лад с ними. Как выследят, что орда появилась да на ночлег остановилась, так и делу конец. Дадут нам знать, а мы уж тут подумаем, как жару ордынцам поддать.

— Ну давай, говори, что придумал, — загорелся Степан. — Да целься, чтобы не промахнуться.

— Не промахнёмся. Мыслю я вот что сделать. Как только остановится орда близ Днепра на ночь, так вывести в полночь на берег стрельцов и с ними лучников, растянуть их цепью на версту или больше и ударить из всех сотен стволов. Да трижды! Что из этого получится, посмотрим. А чтобы стрельцы стреляли чаще, в помощь им обучить лучников стволы заряжать.

— А не рискуем потерять стрельцов?

— Нет. Сразу после выстрелов они отойдут, сядут на струги и уйдут от берега. Вот и всё.

— Лихо придумал, воевода. Ну-ну, посмотрим. Лишь бы людей не потерять, — размышлял Степан и добавил: — А чтобы ужас на ордынцев нагнать, ещё бы тысячу боевых рогов лучникам дать и в ход пустить.

— Где их возьмёшь?

— Да сделать можно. Только бы роща берёзовая на пути попалась.

— Давай и о боевых рогах позаботимся. Есть мастера-то их делать?

— Достаточно. Каждый второй в полку рог сработает.

Дальше Степан действовал, как попросил его Даниил. Лыков собрал своих неизменных лазутчиков.

— Ну что, братцы Кирьян да Ипат, и ты, Митяй, пойдёте ноне на охоту за зверем? — спросил он.

— Давно не ходили, так и зачахнуть можно, — ответил Кирьян.

— Орду надо выследить. Идёт она, проклятая, за нами. Поняли?

— Выследим, — сказал Ипат. — А кто ей когти обломает?

— Скопом всё и сделаем. Вам же следить за ордой, пока в лёжку она не пойдёт. Да чтобы удобным для нас лежбище было, поближе к Днепру. Помните, Монастырский остров тянется вёрст на пять по реке? Вот там бы и засечь орду, близ острова. Тогда вы уходите из дозора на струге, а мы… что ж, мы пойдём ей хребет ломать. И помните, что под берегом вместе с вами пойдёт чёлн. Он для вас.

До Монастырского острова оставалось вёрст семьдесят, когда ордынская ватажка появилась на берегу второй раз. Татары опять пускали стрелы. Русские ответили им из пищалей и сбили с коней двух ордынцев. Подобрав их, ватажка умчалась.

За переход до Монастырского острова на правом берегу Днепра Даниил увидел берёзовую рощу и велел пристать к берегу, чтобы нарезать бересты. Люди Степана уже знали, что им надо делать. Охотников сладить боевые рога нашлось не меньше тысячи. Они разбежались по роще, и прошло совсем немного времени, как надрали бересты и выполнили урок. И пошла на стругах и ладьях лихая работа! К вечеру того же дня боевые рога были готовы, и лучшие умельцы затрубили в них. Глас был мощным и пугающим.

И вот настал день, когда орда появилась вблизи Днепра. Кирьян и Ипат с сотоварищами были вынуждены прижаться к берегу, идти в зарослях. Суда уже подходили к Монастырскому острову, вернее, к гряде островов, между которыми были протоки. За островами Днепр сужался, и вражеские стрелы могли достать плывущих на судах, если они шли под левым берегом. Очевидно, хан Девлет-Гирей и рассчитывал на то, чтобы дать бой в узком месте Днепра. Но пока ладьи и струги Даниила скрылись за островами да там и затаились.

Орда числом в десять — двенадцать тысяч воинов расположилась на ночлег меньше чем в версте от берега Днепра, близ какого-то малого озерца. Близилась ночь. В русском стане всё пришло в движение. Русичам хотелось показать свою силу, чтобы ордынцы надолго запомнили Днепр близ Монастырского острова. Тысяча стрельцов и столько же лучников с боевыми рогами в руках уселись в сто стругов и медленно выплыли через протоки на днепровский простор. Уже одолели стремнину, струги вытягиваются вдоль берега, пристают к нему, стрельцы и лучники покидают суда, поднимаются по откосу.

Ночь темна, не видно ни зги. Но лазутчики Степана уже тут, и они ведут воинов к вражескому стану. А двадцать лучших охотников Степана уже ушли снимать дозоры ордынцев. Как ужи, подползли они к беспечно дремлющим воинам, и в ход пошли ножи. Пройдено с версту вправо и влево, и не оставлено ни одного дозорного. Степан уже знает, что путь к становищу врага открыт, и ведёт стрельцов и лучников всё ближе и ближе. Уже виден шатёр хана. До него не более ста сажен, но это пространство забито спящими воинами. Русичи сближаются уже по-пластунски. Дальше идти рискованно. Стрельцы приготовили пищали. Тысяча стволов нацелены на вражеский стан. Короткий сигнал боевого рога — и над становищем врага разверзлись небеса. Затрубили тысячи боевых рогов. Последовал второй залп стрельцов. В стане ордынцев паника, суматоха. Воины бегут куда попало, но всё больше к коням, которые пасутся на юге и востоке от становища. Звучат третий и четвёртый залпы вслед убегающим ордынцам. За ними летят тысячи стрел. Шатёр хана оседает, словно его располосовали пули. Оставшиеся в живых ордынцы снимают его, чтобы он не достался урусам. Рога продолжают гудеть, нагоняя страх на спасающихся бегством.

Русичи той порой отходят к Днепру, продолжая стрелять из пищалей. Они сделали своё дело. Враг не оправится от панического страха и убежит. В исторических хрониках записано: «Крымский хан Девлет-Гирей долго преследовал подымавшееся по Днепру русское войско, но „пошёл прочь наспех“, когда Адашев остановился у Монастырского острова и стал готовиться к битве. На крымских людей „приде от Божия промысла и от царя православного государя страх и ужас“. Хан не решился сразиться со смелым полководцем».

Утром после бегства Девлет-Гирея на левый берег Днепра поднялись ратники Степана. Они отловили с полсотни ордынских коней, собрали брошенное оружие, запрягли лошадей в кибитки и двинулись следом за водной ратью.

И наступил день и час, когда русская рать вернулась на становище, где строили суда, где оставили часть ратников, коней, имущество, где Даниил покинул свою отраду, казачку Олесю. Заметив струги и ладьи, Олеся села в струг, подаренный ей воинами, и поплыла навстречу судам. На передовой ладье заметили её судёнышко и увидели саму Олесю. Вскоре она была на ладье и прижималась к Даниилу. Она гладила шрамы на его щеке и шептала:

— Я молилась за тебя, любый, я верила, что ты вернёшься. — Не стесняясь воинов, Олеся целовала Даниила.

Русская рать простояла на старом становище всего три дня. Всё, что было нужно, погрузили на повозки, приобретённые за время отсутствия рати и благодаря заботам Карпа. Путь на стругах выше по Днепру закрывали днепровские пороги. Там пришлось бы тянуть суда берегом во скалистой местности не менее шестидесяти вёрст. Приходилось оставлять струги в заводи, опять-таки под присмотром деда Карпа.

За минувшие три дня и три ночи, которые Даниил провёл в доме Олеси, у них не раз возникал разговор и всё об одном и том же. Даниил упрашивал Олесю уехать с ним в Москву. Он даже готов был взять её родителей. Но Олеся твердо повторяла одно:

— Не проси, родимый. Я не могу оставить стареньких матушку и батюшку. А оторви их от этой земли, они там засохнут. Да помни и то, что ты со мной останешься навсегда. Вот он — ты. — И Олеся касалась рукой полнеющего живота. — Как ты и сказал, назову сынка Данилушкой, а ежели доченька явится — Глашей.

Даниил понимал, что Олеся права: нельзя ей покидать престарелых родителей, да и в Москве они корни не пустят. Сам же он не мог обещать ей радости жизни: не успеет оглянуться, как опять ушлют куда-нибудь воевать земли и города, — и, наградив друг друга коротким трёхдневным счастьем, они согласились расстаться.

Перед разлукой на косу пришли Степан и Иван. Они принесли тяжёлую суму. В ней было ценное оружие, золотые вещи, золотые и серебряные деньги. Всё это расторопный Степан и его ратники добыли в Крыму и поделились от щедрости своей. Была тут и большая доля Захара. Словно чувствовало его сердце, что Даниил расстанется с Олесей, и он собирал ей добро на безбедное прожитие. Придя на косу, Степан и Иван внесли суму в дом, и Степан сказал:

— Мы помимо твоей воли, батюшка-воевода, позаботились о прожитии Олеси с родителями наших побратимов и того, кого явит миру Олеся. Ты уж не суди нас, воевода.

Даниил не мог их судить. Он был рад тому, что они сделали. Сам казнил себя, что вовсе не подумал о том, что Олесе надо на что-то жить.

— Спасибо, дорогие. Век буду вам благодарен, — сказал Даниил.

Степан же велел Карпу припрятать добро.

— Да не держи втуне, тратьте на жизнь сколько нужно. Всё во благо семьи, во благо вашего внука.

Олеся проводила Даниила к становищу и не покидала его, пока он не сел в кибитку. Она не плакала, лишь грустила, говорила ему, что он остался с нею, гладила живот и улыбалась.

И всё-таки жизнь на косе для хуторян не стала прежней, одинокой. Десять пар полонян и полонянок остались на прожитие близ косы. Это место показалось им благодатным и безопасным. Они поселились в устье реки Псёл.