Воля вольная

23

Андрей проснулся от холода, не очень понимая, где он, нашарил в темноте сначала стену, потом край лавки, на которой спал. Сел и, увидев свет дверной щели, спотыкаясь через разбросанные вещи, выбрался из кунга. Прикрыл дверь, тихо щелкнув ручкой. У едва живого костра сидел капитан Семихватский. Андрей кивнул молча и сел рядом на ящик.

Уже рассвело, но утренний ясный свет был еще за сопкой. Отражаясь, он проникал сначала в ущелье, потом, слабея, в тень тополевого леса, на их поляну, и здесь было сумрачно. Ветра не было совсем. Ничего не напоминало о вчерашней небесной канители. Кустарники, ветви тополей до самых макушек поседели от мороза, камни в ручье обрисовались проседью и прозрачным ледком. Все замерло и замерзло. Пожухшая трава за ночь стала седой. Березы за сгоревшим зимовьем тихо-тихо покачивали тонкими веточками-висюльками, осыпанными морозным серебром. Все было белым, строгим и безразличным к людям, сидевшим у огня.

Сеня проснулся, зашел за тягач. Семихватский с серым лицом, хмурый, так и не спавший всю ночь, повесил чайник на огонь и пошел за дровами.

Вариантов у них не было, еды, кроме кобяковских сухарей, тоже.

Вышли в девять с рюкзаками и стали подниматься по застывшему следу своего же тягача вверх. Семихватский с автоматом шел впереди. Разговаривать никому не хотелось, да и не о чем было. До Эльчана было два дня пути.

Всего в двадцати километрах от конченого кобяковского тягача, в зимовье Кобякова, мужики завтракали. Поваренок наварил полведра макарон. Потом чаю напились. Все бодрились, но разговор и здесь особо не клеился. Даже Колька притих со своими шуточками. Все понимали, что скоро надо будет расстаться, разойтись в разные стороны и... все будет, как и прежде, непонятно.

Было уже десять утра, когда все собрались. Степан отказался от Поваренковых шмоток и от «Бурана». Даже когда Студент заблажил, что бросит его здесь, твердо сказал: «Не надо. Забери. Я тут сам, а жратва и барахло у меня есть». Степан оставался Степаном. Видно было, что он что-то решил, но не говорит.

Помялись. Студент с дядь Саней стали заправлять снегоход.

— На снегоходе?! — Поваренок озадаченно оглядывал мужиков. — Нас четверо — никак он не упрет, такие кабаны! Да в гору! Не потянет!

— Я не поеду, ребята. — Валентин шел от речки с полотенцем на плече. — Вы езжайте! Я тут подожду... недолго, я думаю. Покалякаю с ними, может, отговорю? Там нормальные ребята есть. Вы езжайте!

— Вот артист, — рассмеялся Поваренок, очень любивший Балабана. — Ты что, спятил? Сюда тащился и отсюда сам попрешь?

— Не-е, за мной прибудут! Я знаю! Погода летная, нет, я тут остаюсь! Езжайте! — Балабан махнул рукой и весело засмеялся.

Кобяков стоял готовый, с карабином и полупустой панягой за плечами, Карам держался рядом, поглядывая на хозяина.

— Вы простите меня, мужики... — очень просто на всех глядя, сказал Степан, — я думал, никому все это не надо, а оно не так. Жаль, раньше не знал.

Спокойно пожал всем руки, на Балабанове взгляд задержал, качнул ему головой, надел лыжи и, кивнув еще раз всем, пошел в тайгу.

— Оставь пса! — негромко крикнул вслед Балабан.

Степан остановился, посмотрел на Карама и качнул головой:

— Он не останется!

Карам, как привязанный, не отходил от ноги, умную остроухую морду задирал на хозяина.

Уложили шмотки в сани. Их было немного. Поваренок забрал только спальник, остальное оставил. Даже свой необыкновенный топор. Студент прицепил сани к «Бурану», зафиксировал... и тут, с той стороны, куда ушел Степан, раздался выстрел и короткий взвизг собаки. Все это хорошо слышали, подняли головы, обернулись. Студент хмуро посмотрел на Балабана, который стоял, качая головой, крякнул и взялся за стартер. Снегоход не завелся, Студент зло дернул еще и еще, едва не обрывая тросик, потом очнулся, повернул ключ и завел «Буран». Попрощались с Балабаном. Дядь Сашу погрузили в сани, Поваренок пристроился сзади на сиденье, и они двинулись.

Зимовье опустело. Валентин вымыл посуду, составил ее аккуратно на полочку напротив печки, ведро вылил и перевернул под лавку. Вышел на пенечек возле избушки. Солнце поднималось, тайга заиграла красками. Темные стланики на берегу превращались в пушистые зеленые букеты. Речка играла переливами утреннего света и шумливой воды, изморозь по прибрежной траве сверкала миллионами веселых бриллиантиков. Сам воздух приятно золотился.

Валентин сидел на пенечке, пил крепкий чай и жмурился на небо. Казалось, счастливей его не было в мире человека.

На «Буране» — не пешком, через час с небольшим, мужики загоняли уже по доскам снегоход в кузов «Урала». Дядь Саша грел двигатель и прикидывал, что у него с топливом, а на самом деле рассчитывал, когда попадет домой. С Полькой уже... короче, соскучился он по ней, сил не было. Решил давить без остановок, без сна, пока руки руль держат.

Погода звенела. Машина своим же следом тянула довольно уверенно. В кабине было тихо. Каждый думал о своем, о вчерашнем разговоре, о Кобяке, убившем пса, и что все это могло значить.

— Пес следы оставляет, — нарушил тишину Колька, — да и кормить надо...

Никто не поддержал его мыслей. Только спустя время дядь Саша, выкручивая огромный руль «Урала», изрек:

— Совсем один мужик остался. Но ничего, он крепкий, надумает чего-то.

«Урал» выбрался на террасу, поехали по ровному. Колька, сидевший в середине, увидел что-то в небе:

— Стой-ка, дядь Сань!

Машина встала, справа вдалеке, довольно высоко висел вертолет.

— Сюда идет! — определил зоркий Студент.

— Ну... — согласился Колька и выбросил бычок в форточку. — Если менты, что будем говорить?

— Чего! Завозили охотника на участок! Чего придумывать-то! — ответил дядь Саша.

— А «Буран»? А Шура как тут?

— Как! Охотился, встретились, вот вместе едем! — спокойно придумывал дядь Саша.

— А чего это они меня допрашивать будут?! — завелся Студент сквозь зубы. — Они кого тут командуют?! — Он так в досаде тряхнул стволом карабина, что разбил боковую форточку. Она вывалилась и упала на землю, но дядь Саша даже не остановился, наоборот, даванул на газ:

— Шура, до дома доедем! — сказал жестко. — Там, если хочешь, воюй! А здесь они из нас фарш сделают!

— Смотри, мужики, они садятся!

Вертолет, сделав круг, стал спускаться и исчез за лесом.

Вертолет был омоновский. И насчет фарша дядь Саша был прав на сто процентов. В нем сидели очень серьезные и умелые парни. Они взлетели из Рыбачьего в десять ноль-ноль. Погода была отличная.

Предыдущий вылет вышел неудачным, почти четыре часа болтались, видели много разных следов, сожгли, как и планировали, несколько избушек, но как и где искать на таком сложном участке, было не очень понятно. Теперь же опытный майор Миронов подстраховался и взял с собой Алексея Шумакова. Как бывший охотник, он много чего знал и должен был помочь. Мирон два дня искал такого сопровождающего, охотники отказывались, отговаривались, что не знают кобяковских угодий. Шумакова им подсказал прокурор. Вечером накануне они немножко выпивали, Мирон видел, что Шумаков боится попасть в перестрелку и ему неловко перед местными. Мирон, если возьмут беглеца, пообещал Шумакову тонну конфискованной икры, и тот сразу согласился.

Вылетели. Шумаков устроился в хвосте вертолета в бронежилете, который не сходился на его огромном животе. Мирон сидел первым от кабины и читал детектив, но вдруг поднял голову, как будто книга навела его на какую-то мысль. Заложив пальцем чтение, пошел по черным берцам бойцов к Шумакову. Присел рядом. Алексей пытался улыбнуться, у него никак не получалось, только жмурился нервно да зевал. Не спал, видно, ночь. Мирон, дружески приобняв рукой с книжкой, заговорил громко на ухо:

— Все нормально — у меня предчувствие хорошее. Возьмем сегодня. Ну! Тонна икры! Это тридцать три... тысячи баксов! — Мирон заржал, весело откинувшись, и даже глянул на прапорщика Лукашова, но тот ничего не слышал. Сидел, спокойно развернувшись к иллюминатору. — Даже больше! Пойдем ближе к пилотам... показывать будешь! Да не бойся ты! Тут, когда майора избили, поступила совсем жесткая команда! Врубаешься? Все можно! Понял?! Никакого риска!

Он посадил Шумакова между собой и Хапой. Тот считал что-то в красивом чуть потрепанном кожаном блокноте. Вид у него был довольный. Их вечный завхоз, прапор Романов, уже улетел из поселка с первой партией грузов.

— Правильно, что костромских не взяли, — повернулся, закрывая блокнот, к Мирону. — Больно нежные... что, генерал соболей просил?

— Ну, чем больше, тем лучше! — кивнул Мирон, отрываясь от книжки.

У Жебровского на всю избушку гремел Первый концерт Чайковского. Медвежья шкура, увязанная в огромный тугой и неподъемный рулон, красовалась на соседних нарах. Илья все утро с ней возился, подчищая и увязывая, и теперь, умывшись и попивая хороший кофеек, сваренный в серебряной турке, готовил завтрак. Вертолет он услышал, когда тот, зависнув, начал трясти избушку. Площадка была совсем недалеко. Илья убавил громкость, накинул куртку, высунулся и тут же отвернулся от снежной пыли.

Дверь в машине открылась, один за другим выпрыгнули четверо бойцов в черной форме и бронежилетах. Двое присели, осматриваясь кругом, двое кинулись к избушке. Винты гнали воздух, рубероид сорвало с собачьей конуры и подняло над ручьем. Бумажки какие-то летели. Жебровский, прикрываясь рукой, время от времени высовывался из-за двери.

Передним бежал невысокий Хапа. Увидев Жебровского, мгновенно вложился и присел на колено... Автоматная очередь взорвалась над головой Ильи, посыпались щепки, и Жебровский инстинктивно упал на порог. Огня добавилось, пули уже крошили дверь и стены внутри избушки. Он вжался, не понимая, что происходит, глаза были полны снега и крошек.

— Руки!!! Еще кто есть?!! — услышал Илья над головой и почувствовал сильную боль в шее.

Над ним стоял Хапа в красном берете, ствол автомата вдавлен под затылок, ногой наступил на руку. Илья лежал, как раздавленная лягушка, неловко перегнувшись через порог. Все четверо собрались. Двое, легонько попинывая ногами, тянули за свитер.

— Подъем! Подъем! Кто еще есть?!

— Один... — Илья поднялся, держась за шею.

Его завели внутрь и стали обыскивать, Хапа снаружи махнул рукой в сторону вертолета и сбежал вниз к ручью. Машина убавила обороты. Из нее вышли Мирон и пузатый Шумаков в черном бронежилете.

Мирон с высокомерным и небрежно прищуренным лицом неторопливо шел первый, Шумаков неудобно семенил рядом и что-то ему говорил.

— Оружие есть? — спросил Мирон, презрительно смерив Жебровского взглядом, не заходя в избушку.

Жебровский начал приходить в себя, в нем закипала злость. Он перешагнул через порог:

— А нельзя ли...

— Оружие есть?! — заорал майор, неприятно сунувшись прямо к лицу Жебровского.

Кто-то из бойцов подал штуцер.

— Та-а-ак, разрешение на оружие и личные документы! — Майор не глядел на Илью, переломил ружье, глянул калибр стволов. Он явно понимал в хорошем оружии. Погладил ложе, вскинулся на собачью будку и с интересом глянул на Жебровского: — Дорогая Австрия! Кучеряво! Ты кто? — спросил уже не так жестко.

— Охотник...

— Я и сам вижу, не балерина...

— Жебровский Илья Сергеевич...

— Документы? — Майор театрально развел руки на ширину плеч, как будто собрался ловить Жебровского.

Музыка Чайковского издевательски лилась из двери — как раз спокойная лирическая часть звучала. Хапа поднялся от ручья, прошел мимо всех в избушку и с хозяйским видом стал досматривать. Вещи полетели. У него подергивались плечи и вихлялась тугая задница. В ухе торчал наушник от плеера.

— Бойцы! Остолоп! — высунулся Хапа в дверной проем. — Ну-ка разверните на снегу! — показал на медвежью шкуру.

— Разрешение на оружие и паспорт в базовом зимовье. Семь километров отсюда, — Жебровский понял, что лучше не связываться.

— Та-а-ак, придется забрать с собой! — И майор с деланным равнодушием отвернулся.

— Вы, может, объясните, что происходит? Это что — обыск?

— Все объясним! В поселке! — Мирон, отвернувшись от Жебровского, смотрел на развернутую шкуру.

— Хороша! — Хапа быстро обошел вокруг, растянул скомканные лапы. — Не хуже камчатского! И лицензия на него имеется?

— Нет, — ответил Жебровский.

— Ну-у, совсем плохо, протокол составлять будем! Беда с этими браконьерами!

— Так, ладно, в машину, — приказал Мирон бойцам.

— Мне тоже идти? — спросил Шумак.

— Иди!

— Эй, куда? А шкуру? — окликнул Хапа бойцов.

— Ладно, может, пригодишься, — обратился Мирон к Жебровскому совсем спокойно. Почти дружески. — Ты Кобякова Степана знаешь?

Бойцы скатывали шкуру. Фортепьянный концерт шел к финалу.

— Я прошу прощения, — перебил Жебровский майора. — Этот медведь — шатун, я его в упор стрелял, какая тут лицензия? С двух метров стрелял — вон череп, вы же понимаете в этом!

Бойцы взялись было за шкуру, но остановились, глядя на майора. Хапа с вареным рябчиком в руках и за щекой вышел из зимовья:

— Я что сказал? Вперед! — заорал на омоновцев, обжигаясь мясом и стараясь не капать на себя. — Ты вообще-то понимаешь, сколько у тебя, Илья Сергеевич, проблем? Сейчас летим в Рыбачий, составляем протокол, изымаем оружие, браконьерскую шкуру, сажаем в обезьянник до выяснения личности. И как долго мы ее будем выяснять, зависит от нас! Мы там еще побудем, нас послали порядок навести!

— Хапа, терпи пока. Помоги найти Кобякова! — Мирон повернулся к Жебровскому.

— Как? Я его даже не знаю. Я второй год здесь... — Жебровский напрягся, понимая, что они все это спокойно могут сделать.

— Не слышал, случаем, где он? Может, следы видел? Или он у тебя в гостях был?

— Я третий день, как заехал...

— А ближайшее его зимовье можешь показать на карте?

— Могу, оно недалеко... километров десять... я, правда, не был. Говорили...

— Кто говорил?

— Сосед по участку, Геннадий Милютин, — кивнул головой в Генкину сторону. — Он вчера здесь ночевал.

— Вчера? А до этого он где был?

— Не знаю, охотился... Это у нас общее зимовье.

— Понятно. А кто вообще мог бы помочь или, может, помогает Кобякову. Жратва, то-се... откуда у него? Если он пешком за двести километров ушел? А такого Звягина не знаешь, кличка Студент? Он у тебя не был?

— Нет.

— Ты думай! Думай! — Хапа еще раз облазил все вокруг зимовья. Отряхивался от снега. — Или поехали! У тебя перспектив немного! Ты же понимаешь, мы тебя просто так не отпустим! Не имеем права! Кстати, чего-то я соболей не вижу?

— Чего вы от меня хотите?

— Помогай! По рации, может, что слышал. Сосед больше ничего не рассказывал? Родной, если ты чего-то знаешь и молчишь, мы тебя раскрутим по полной. И бабки твои тебе не помогут! — Мирон почти дружески с ним разговаривал, но вопросы задавал профессионально быстро, не давая задуматься.

Жебровский такие ситуации всегда решал деньгами, и деньги у него как раз были... надо было переключить их с этого допроса. В голове вертелись дядь Саша с Поваренком. Можно было про них что-нибудь сказать для отвода глаз, они уже наверняка в Рыбачьем.

— Не знаю... меня двое завозили сюда на «Урале», они тоже вроде к икре отношение имеют... теоретически они могли, но как, я не знаю... я же не местный... Давайте мои вопросы решим?

— Это ты погоди... На «Урале», говоришь... как вы ехали? Хапа, давай карту!

— Мирон, не тяни! — Хапа расстегнулся, обнажив тельняшку, и достал карту из-за пазухи. Развернул.

Илья показал.

— Да, это далековато, а другой дороги нет? Через его участок? Как мужиков зовут? — Майор достал блокнот и карандаш.

Жебровский вспомнил их имена, Мирон записал. Подумал о чем-то и, отойдя в сторону, так, чтобы стало видно кабину вертолета, махнул рукой.

— Из Москвы? — спросил вполне добродушно.

— Ну...

— Где живешь?

— На Гоголевском...

Вертолет начал набирать обороты.

— Роскошно. Так какие будут предложения?

— Какие предложения! Есть такса — дело не заводим... — вмешался Хапа.

— Хапа, терпи... человек московский, с понятиями... можно недорого купить хорошее оружие, дивную медвежью шкуру и свободу. — Мирон явно издевался.

— Стоп, стоп! Только оружие и свободу! Все, если что, вот наручники, я ушел. — И Хапа, нагнувшись и придерживая слегка выцветший краповый берет, направился к вертолету.

— Пятерки хватит? У меня случайно здесь деньги...

Мирон смотрел на него, не мигая и ничего не говоря.

— Ну вот, — Жебровский достал пачку долларов, — семь тысяч, больше нет. В Москве если — не проблема.

— О-кей. — Майор взял деньги и небрежно сунул в карман. — За информацию спасибо, вы не против, если мы присовокупим ваши ценные показания к делу? Ну, ни пуха, ни пера!

И он пошел в вертолет.

Дверь захлопнулась. Машина набрала обороты, покачалась и, нехотя оторвавшись, поднялась в воздух.

Жебровский сидел, как оплеванный. Рука, на которую наступил омоновец, пухла и была круглая, как шар. Встал, закрыл дверь, из головы не шли дядь Саша с Поваренком. Получалось — сдал мужиков. Он перебирал в памяти произошедшее и не мог понять, как это вообще получилось. Омоновцы были здесь пятнадцать минут... Увидел дыру в потолке на месте печной трубы. Труба валялась за избушкой. Поставил лестницу, полез наверх, с трудом насадил одной рукой.

Затапливать не стал, опять сел на нары. Голова не соображала. Мысли ползали друг по другу, как опарыш на гнилом мясе, извивались, падали... Такого косматого в упор кончил, а майора сраного испугался. За пятнадцать минут в дерьмо превратили! Мог мужикам навредить? Если они уже дома, то все нормально, отговорятся. А если еще не доехали, стоят сломанные где-нибудь в тайге? Жебровский представил, как омоновцы садятся к ним... валят их на снег... Он потрогал свою опухшую руку... Господи, что за перевернутый мир. Гондоном сделали! На раз!

Он стоял среди зимовья, тряс головой, в которой, как заведенная пластинка, жестким фоном крутилось: «В Канаду! На Аляску! Хоть в Австралию! Валить! Сегодня же!». Он представлял, как в поселке встречает Поваренка: «Как же так, Москвич? Продал? Икрой мы занимаемся? А говоришь, в Москве не все козлы?».

Мысли о Москве трезвили. Он, заставляя себя успокоиться, затопил печку. Достал виски. Правда заключалась в том, что этот его сегодняшний выбор не был случайным, он и был его жизнью. Он всегда так поступал — удобства жизни, собственные затеи всегда были важнее всего. Горевать по этому поводу не имело смысла.

Достал упаковку очень дорогих сигар, неторопливо обрезал одну, протер вискарем. Хотел глотнуть из бутылки, но передумал и спокойно налил в хрустальный стаканчик. И даже как будто улыбнулся внутренне, прислушиваясь к тишине за стенами избушки. Он был здесь один, оружие на месте, все было, как и час назад, и можно было продолжить свою охоту. Денег не жаль, жаль было только медвежьей шкуры.

Это был не просто медведь, это был медведь, которому пары метров не хватило до жизни Ильи Жебровского. Это была проверка его кондиций: руки, психика, оружие — все сработало безупречно — и это было важно! Наглые омоновцы были просто неприятным эпизодом. Раскурил, тянул носом богатый аромат и спокойнее уже думал.

Есть мужики, которые тут живут, у них есть их жизнь, их желания, и они хотят жить по их воле. А есть я, я хочу жить по своей! У меня другие желания и совсем другая жизнь, которую я построил честно, и почему я должен от нее отказываться?! Я сюда не за мужиков воевать приехал! Они вообще никогда не поймут, даже не задумаются, кто я и почему здесь. Почему же я должен помогать им? Кто заставляет меня?

К вечеру он окончательно успокоился и решил остаться.

Вертушка поднялась, второй пилот высунулся из кабины, подзывая Шумакова. Тот указал направление, и через семь минут они зависли над верхней кобяковской зимовейкой, в которой Гена Милютин оставлял записку. С первого взгляда видно было, что оно нежилое. Ни следов, ни вертолетной площадки рядом не было. «Давай!» — махнул рукой Мирон. Бобович выпустил длинную очередь, целясь в окно. Задымилось сразу. Машина стала набирать высоту.

Шумаков опять показал что-то на карте второму пилоту, вертолет начал опускать нос и заваливаться набок в долину Эльгына, одновременно набирая скорость. И тут слева на чистом снежном склоне возникли три темные человеческие фигуры. Их трудно было не увидеть. Вертолет пошел к ним.

— Первый с автоматом! — показал командир, снижаясь и закладывая вираж.

— Кто такие? — спросил Мирон Шумакова, щурящегося вниз.

Тот удивленно пожал плечами. Машина, сбросив скорость, делала осторожный круг. Мужики внизу стояли, глядя на вертушку. Двое махали руками. Шумаков никого не угадывал. Мирон вышел в салон:

— Так, сейчас садимся выше них, Лукашов — старший, Бобович и Дима Остолоп, зайдете сверху аккуратно. Мы здесь повисим! Если что — море огня! Мы поддержим!

Вертолет завис, коснувшись одним колесом склона, бойцы выпрыгнули, и, когда уже набирали высоту, Шумаков узнал:

— Это Семихватский... капитан Семихватский. Он в гражданском просто! — Он тыкал пальцем в иллюминатор. — Первый стоит с автоматом.

— Так! Понял! Нашелся, а с ним кто? Вот эти, что руками машут?

— Не знаю...

Мирон повернулся в кабину:

— Это свои, кажется. Подсядь к ним! — Мирон показывал командиру. — Смотрите, если что...

Сели, вертолет чуть только сбавил обороты, готовый взлететь. Семихватский стоял, нагнув голову от ветра. Студенты отвернулись, обхватив руками рюкзаки. Бойцы как раз подтянулись, сняли с Семихватского автомат, обстучали у всех карманы. Дверь открылась, вышли Мирон и Хапа. Хапа сразу пошел в сторону, из-под винтов, настраивая спутниковый телефон.

— Капитан Семихватский? Отойдем! — кивнул Мирон в сторону.

Они отошли и о чем-то говорили. Мирон время от времени вальяжно раскидывал руки, как будто не понимал что-то... казалось, он отчитывает неумного парнишку. Семихватский, однако, стоял спокойно, отвечал что-то односложно и смотрел на Мирона прямо. Это Мирона злило, он явно лишнего махал руками. Вернулись. Лица жесткие.

— Кто такие? Документы? — Мирон, расставив ноги, встал напротив студентов.

— Они со мной, я же сказал, — повернулся к нему Семихватский.

— Сейчас я задаю вопросы, капитан, обосрался — стой тихо! Документы!

Андрей с Семеном достали паспорта. Мирон, не заглянув в них, передал бойцу.

— Да, брат, плохо дело... — обратился снова к Семихватскому. — Отдайте капитану оружие! — повернулся к Бобовичу.

— А я прошу прощения... — начал Семен почти уверенным голосом и тут же, жестко получив в сплетение, свалился задыхаясь.

Над ним стоял прапорщик Лукашов. По его напряженному лицу плавала улыбка.

— Ты чего делаешь?! — рванул его за плечо и ворот капитан Семихватский.

Ткань, липучки на бронежилете затрещали, но Семихватский с выломленной наверх рукой уже лежал на снегу. Сработали как часы. Два ствола упирались в бок и в грудь капитана Семихватского. Дима Остолоп целился глуповатыми мохнатыми бровями через прицел, Бобович щелкнул предохранителем. Прапор Лукашов, наступив коленом на могучую спину Семихватского, держал руку капитана на изломе. Кровь прапора неровно растеклась в скулы и в виски. Глаза побелели от вскипевшей ярости.

— Вставай, капитан! — взял на себя дело Мирон. — Лукан, отпусти!

Семихватский поднялся. Лицо бледное, ссадина на щеке, сплюнул кровью. Глаза прищурил...

— Извиняй ребят, капитан, привычка у них! Все время ж в работе! Давайте в машину! — Мирон повернулся к студентам. — В самый зад грузитесь!

Бойцы заходили в вертолет. Андрей цапнул в охапку свой рюкзак, потянулся за рюкзаком Семена.

— Ничего, не беспокойся, майор... — Семихватский надел автомат на плечо и не двигался с места.

— Не понял?

— Сами доберемся, — сказал Семихватский твердо.

Андрей посмотрел на него удивленно, а Семен, отвернувшись, сел на свой рюкзак. Мирон качнул головой и, крикнув Хапу, который, размахивая руками, орал что-то по телефону, пошел в вертушку. Андрей обреченно глядел на закрывающуюся дверь. Присел к Семену, тот с бледным несчастным лицом все не мог хорошо вздохнуть. Семихватский стоял, глядя себе на ноги. Потом поднял спокойный чуть прищуренный взгляд вслед удаляющейся вертушке.

— Машина! — заорал Хапа, врываясь через голову Мирона в кабину летчиков. — Разворачивайся, справа осталась!

Он вернулся в салон, схватил свой бронежилет, лежащий на лавке, нацепил и застегнул:

— Приготовились! Воевать будем! Бобович, Остолоп, отставить жрать...

Бойцы, вскрывшие было банку тушенки, застегнулись и приникли к иллюминаторам. Автоматы стояли между ног. Вертолет заложил крутой вираж и зашел сзади. «Урал», гребя перед собой снег, полз в гору на пониженной, черный выхлоп за ним тянулся.

— Что у него в кузове? — спросил Мирон Шумакова.

— Не знаю, «Буран», что ли...

— Белый?!

Шумаков пожал плечами. Летчик завис чуть сзади и сбоку, повернулся к Мирону:

— Тут нигде близко не сядем, лес высокий...

Мирон повернулся к Шумаку:

— Чья машина? Кобяков там может быть?

— Это они завозили Москвича. Не знаю, может, и он!

— Игорек, — положил Мирон руку на плечо командира, — засади-ка килограммчик помидоров у них перед мордой, посмотрим, кто тут катается. Да аккуратно! Если ответят, накрываем. Все готовы? — повернулся в салон.

— Вперед!

Загрохотал крупнокалиберный пулемет, и дорога перед «Уралом» «ожила». Машина остановилась. С одной стороны выпрыгнул в снег и отбежал в сторону Поваренок, с другой дядь Саша встал на подножку и задрал голову. Студент тоже слез с карабином в руках и глядел вверх.

— Он есть? — быстро спросил Мирон.

— Нет, — качал головой Шумак, — это все мужики...

— Я вижу, что мужики, кто такие?

— Ну эти и Студент... Звягин Шура, я рассказывал, который людей подговаривал....

— Понятно, они от Кобяка могут ехать, метнемся быстро, если что, за полчаса эти никуда не денутся! Так, Хапа?

— Поперли! — Хапа уверенно качнул головой.

Вертолет развернулся и пошел по следу «Урала».

Сели на другой стороне реки и стали широко окружать избушку, где накануне выпивали мужики. Балабан, услышав шум вертолета, вышел на свой пенек, закурил и спокойно наблюдал, как между деревьями мелькали бойцы и сжималось кольцо. Машина снова поднялась в воздух и висела чуть в стороне. Все было знакомо.

— Всем выйти из дома, руки поднять! — раздалось в матюгальник. Мирон стоял на берегу и оттуда командовал.

Балабан не двигался, продолжал курить и смотреть за происходящим.

— Руки в гору! — снова загремело по тайге.

Несколько очередей пронеслись над головой Балабана, защелкали по избушке. Балабан встал во весь свой немаленький рост и задрал руки над головой. Мотивчик какой-то негромко напевал. Лыжная шапочка сползла и упала на снег, и длинные светлые волосы привычно закрыли челкой пол-лица. Он тряхнул головой, открываясь. Бойцы приближались с трех сторон.

Мирон с пистолетом в руках подходил все с той же наглой и пренебрежительной чуть, однако, настороженной улыбочкой. По мере приближения лицо его напрягалось. Он узнавал одного давнего знакомого. Глазам не верил. Встал метрах в пяти напротив:

— Музыкант! — произнес совсем не приблатненным, но даже и тихим голосом и нахмурился.

— Здорово, Мирон... — Валентин опустил руки. — И Хапа и Остолоп с тобой... Здорово, черти!

Бойцы подходили и смотрели на него, как на привидение. Дима Остолоп поплыл в улыбке и даже посунулся с объятьями, но остановился, глядя на всех, только руку протянул.

— Ты что же, беглый? — спросил Мирон, обретая прежнюю уверенность.

—Зачем беглый — вольный!

— Здесь что делаешь? — вмешался Хапа, тоже не без удивления рассматривающий бывшего сослуживца.

— Гуляю! Я гуляю, где хочу, Хапа, ты ж знаешь... — Валентин, пряча в прищур улыбку, развел большие руки. Как будто и всех пригласил погулять.

— Это точно... — ощерился Хапа весело.

— Все, хорош! — решительно прервал разговор Мирон. — Старые песни, только время тратить, с собой его заберем. Обыщите тут все!

Вскоре зимовье и приваленная к нему лодка горели. Запыхавшийся, с потными щеками и шеей, Шумаков, осмотревший следы вокруг зимовья, ничего внятного не нашел. Подтвердил только балабановские слова, что мужики с «Урала» ночевали здесь, что есть пешие следы самого Балабана и что Студент приехал снизу. И что вообще разных следов так много, что не разобраться, был тут Кобяк или нет.

Трофеев взяли немного. За поясом у Хапы висел знаменитый поваренковский топорик с оранжевой ручкой, да Шумаков вытащил из зимовья Колькин рюкзак с бутором.

— Ну что, как живешь, Музыкант? — Хапа сдвинул топорик за спину и присел рядом. — Все поешь? Помнишь, на Мухторском перевале... на нас духи лезут, а ты на гитаре... А? Ты всегда смелый был, я тебя всегда уважал... — Хапа нервно тряс ногой. — Сейчас бы точно краповым был! А я тебя узнал тогда в кафе, только глазам не поверил. По книжке узнал, ты, когда книжку читаешь, всегда кулак вот так вот ко лбу делаешь! Где Кобяков-то, не знаешь?

— Не знаком, — качнул головой Валентин.

— Так это же его зимовье?!

— А я помню, Хапа, как ты двух старух-чеченок из подвала вытащил. Там все рвется, а ты их таскаешь... Я тогда, честно сказать, сдрейфил.

Хапа на секунду задумался, потом довольно тряхнул головой:

— За гитаркой тогда все-таки сбегал!

— Да... она уже осколком пробита была... А ты что же, все воюешь?

— А что делать, Валя, я больше ничего не умею!

Они сидели на берегу, сзади, метрах в тридцати, горящая избушка трещала. Хапа время от времени оборачивался и глядел, как рядом с зимовьем занимается куст стланика. Вертолет на другом берегу засвистел ритмично, раскручивая винты. Подошел Мирон, отозвал Хапу и стал ему что-то говорить. Он говорил громко, пересиливая вертолет, и Балабан почти все слышал.

— Садимся к «Уралу»... кончаем всех... у меня на этого Студента... есть... по поселку ходил. На других Москвич показал — так что все в порядке... Шумака этого... из их оружия... — Вертолет набирал обороты, и Мирон говорил все громче. — Их трое... вооружены... дырок в вертушке наделаем... договоримся с ребятами...

Потом Мирон кивнул в сторону Балабана и, сказав что-то, заржал. Хапа тоже повернулся и пристально глянул на Валентина. Они двинулись к вертолету. Мирон остановился, повернулся к Балабану:

— Эй, организованная преступная группа! Давай на борт! — прокричал.

Балабана забрали и поднялись в воздух. Он посидел без движений, глядел задумчиво перед собой, потом спокойно достал гитару из рюкзака, расчехлил. Попробовал ее, приложился почти ухом, чуть тронул колки. Хапа увидел, как он настраивает... присел, обнял: давай, сунул фляжку, давай, Валька, споем нашу! Мы тебя часто вспоминали. На Мирона не обращай внимания, ты же ему тогда здорово насрал! До сих пор майор... От Хапы крепко несло спиртом. Валентин хлебнул из фляжки, улыбался, согласно кивал головой. Глаза небольшие спокойно глядели из-под челки:

— Не трогайте ребят! — попросил.

— Каких? — спросил Хапа и внимательно глянул на Валентина.

— Тех, что на «Урале»...

Хапа отстранился, лицо стало жесткое, чужое и равнодушное.

— Производственная необходимость! Сам знаешь!

— Там у одного — четверо детей... — начал было, но Хапа отодвинулся.

Валентин кивнул головой, понимая. Посидел, прямо глядя перед собой в рифленый металлический пол вертолета и поглаживая гитару. Людей в вертолете оглядел, на Шумакова посмотрел внимательно, сидевшего в обнимку с поваренковским мешком, лицо того дергалось, он отвернулся от взгляда Валетина. Балабанов нагнулся к сидевшему наискосок напротив Мирону. Сказал жестко:

— Ну что? Прощальную?! Последняя песенка называется...

— Какую прощальную... — Мирон зло отвернулся в иллюминатор.

— Как какую? Хватит уже... — серьезно вздохнул Валентин. — По ноздри в крови! Дальше, ребята, у нас дороги нет!

Он заиграл любимую Поваренковскую блатную... Волю вольную. Хапа рядом заулыбался, допил из фляжки и стал подпевать и кивать в такт головой... Вертолетчик высунулся из кабины, показывая что-то Мирону. Слышно было плохо, Валентин оборвал игру, нахмурился и, пристально глянув на Хапу, убрал гитару за спину. Хапа затягивал липучки на бронежилете.

Вертолет начал снижаться. Выше «Урала» была ровная площадка. Мирон повернулся к бойцам:

— Всем приготовиться! По первому варианту! — Он передернул пистолет.

Все защелкали затворами. Вертолет коснулся земли, его качнуло.

Балабан сидел согнувшись, глядя себе в колени, и шептал молитву, потом перекрестился широко:

— Погодите, ребята! — сказал громко.

Все обернулись. Балабан оторвал руки от груди и разжал большие ладони. На каждой лежало по гранате. Щелкнув, сработали запалы.

Прости, Господи, нас грешных!

...Вертолет разваливался и горел, один бак еще не взорвался, вертолетчики пытались выбраться через лобовой фонарь. Трое мужиков спешили на помощь. Студент в одном свитере и без шапки бежал первый, за ним, отставая, буровил снег Колька, последним с лопатой на плече тяжело шел дядь Саша.

* * *

На годовщину прилетали родственники погибших омоновцев. Памятную доску из черного лабрадора поставили на месте гибели. На склоне, вид просторный. Крепкий красивый парень в берете, тельняшке и с автоматом улыбается.

Степана Кобякова так и не взяли. В то утро мужики были последними, кто его видел. Весной, в конце марта, семья Степана исчезла из поселка. Дом, хозяйство — ничего не продавали.

Тихого нашли мертвым в гостинице в Хабаровске. Целую сумку долларов вытащили из-под кровати. На месте Александра Михалыча теперь молодой майор. Такса прежняя — двадцать процентов.

Жебровский навсегда уехал из России.

Дядь Саня утонул. В крепкий шторм вез соль на понтоне... Трос буксировочный лопнул, груз сместился, понтон встал на попа и всех выгрузил в море. Полины с ним не было. Она, беременная, осталась дома. Саша родился недоношенный, но очень похож.

Поваренок с женой ждут пятого...

О Валентине Балабанове, как о прошлогоднем аргызе, никто не вспоминает. Никто так и не знает, куда он исчез...