Воля вольная

3

Генка забрался в самые верховья Секчи. Места тут были неперспективные по соболю, сплошные каменные россыпи, куда надежно уходили зверьки, кроме того, соболюшки в верховьях ключей делали гнезда, и Генка в таких местах капканов не ставил. Он поднимался выше зоны леса, поискать сохатых или северных оленей. Последние очень любили эти укромные, закрытые от северных ветров склоны.

Он еще не выбрался на грань леса, откуда можно было осмотреться в бинокль, и шел крутоватым склоном над ручьем, время от времени поглядывая вперед, сквозь редкие уже и невысокие листвяшки. В рюкзаке приятной тяжестью болталась пара котов, и он думал, что если собаки сработают третьего, надо будет ободрать всех, а то уже тяжело тащить. Он всегда так делал.

Присел на камень вытряхнуть сапог. Холодно было. Солнце уже низко висело. Генка поглубже натянул лыжную шапочку, застегнул куртку и стал перематывать портянки. Юхта внизу казалась темной ленточкой, обвивающей большие камни в русле. Тальники по берегам, щетина листвяка на склонах — все облетело и осыпалось. Даже сейчас под голубым солнечным небом было непривычное ощущение чего-то голого, неодетого и растерянного. Лес, скалы, осыпи, мохнатые стланики — все ждало снега. И Генка с собаками тоже ждал. Тогда бы все ожило и заговорило: прямыми лисьими строчками, волчьими нарысками на берегу в поисках аргыза, тяжелыми лосиными и оленьими вмятинами и до наглости уверенными в себе крупными соболиными двойчатками.

Чингиз сидел рядом и глядел на далекую речку. И тоже, наверное, вспоминал их удачи и промахи там внизу. Айки не было. Не доев тушенку, Генка ковырнул ее ножом, чтобы отстала от дна, и поставил Чингизу. Тот, благодарно крутнув хвостом, аккуратно, как башку соболя, взял в пасть и, вежливо отойдя в сторону, стал есть.

И тут Айка заревела по-взрослому. Где-то на склоне выше их скал и в другую сторону увала заорала — эхом несся лай по горам. Чингиз, бросив банку, уже мелькал в стланиках.

Он, задыхаясь, спешил к собакам, где можно, обегая заросли, где-то продираясь сквозь них, и с досадой думал, что это, скорее всего, самка. Он не охотился на верхах, где мамаши выкармливали молодняк. Даже в худые годы, когда соболя было мало или он плохо ловился, не делал этого Генка. А тут собаки сработали.

Соблазн был велик — в первый день охоты соболя нельзя было упускать: весь сезон дырявый будет, но и самка, да еще в гнезде — тоже не лучший знак, видно. Генка бежал и просил Кого-то, Кого он всегда просил, чтобы это оказался молодой кот. Молодняк мог еще держаться недалеко от матери.

Генка не знал этого места. Соболь сидел в камнях, в небольшом острове курумника, крепко заросшем пушистым кедровым стлаником. Генка осмотрелся, обрезал кругом, ища выходы. Их, похоже, не было. Это было гнездо. Лаз хорошо спрятан кривыми стволами, никогда не увидеть, если бы не собаки. Он встал на карачки и, оттолкнув Чингиза, протиснулся под стволами. Соболь урчал и кидался где-то в глубине, вокруг входа валялись перья куропаток, заячьи кости, помет. Айка, выходя из себя, сбоку копала под камень. Ей было неудобно, стланик мешал, она взвывала от отчаянья, что Генка первый доберется до зверька, который так пах, что ей казалось — он уже у нее в пасти.

Хорошая собачка может выйти. Генка вылез, отряхнулся и посмотрел на Чингиза. Тот тоже бегал героем, шерсть на загривке торчала.

Генка еще раз обошел, прислушиваясь, что делается под камнями, потом сел рядом с лазом и терпеливо закурил. Нельзя было портить гнездо. Чингиз подбежал к Айке, сунул нос в лаз и посмотрел на хозяина.

— Не будем трогать, она в следующем году опять принесет. А эта пусть копает. Тоже просто так нехорошо уходить.

Генка, закусив сигарету в углу рта, вскрыл целую тушенку, половину ковырнул Чингизу, другую вывалил на землю.

— Айка, — позвал.

Сучка не обратила внимания, бросила копать и побежала вокруг курумника с утробным лаем-воем.

Генка встал, отряхиваясь, взял карабин на плечо и пошел прочь. Странное было дело. Эту вот жизнь в тайге он с годами любил все больше и больше, а азарт терял. Не то чтобы азарт, но то, что раньше было. Он это точно знал за собой. Жадным никогда не слыл, но когда удавалось добыть больше других, а такое случалось часто, ходил довольный. Бывало и хвастался по пьяни. Десять лет назад он, скорее всего, вырубил бы стланик у лаза и запалил дымарь. Самка — не самка, раз уж собаки загнали — соболь, не хухры-мухры, за иным три дня ноги колотишь. А теперь вот — нет. И не то что жалко было, но какое-то уважение пробрало к этой соболюшке. Хорошо, хитро все устроила, не раз, видно, здесь котилась. Нельзя было разорять.

Спускался по ключу Маймакан. Хорошо натоптанная звериная тропа, петляя лиственничным лесом, неторопливо падала к Секче, а там и до зимовья было недалеко. Генка не помнил, чтобы он здесь чего-то добывал. Соболь, правда, неплохо ловился в устье ручья, но ни сохатых, ни оленей ни разу не встречал. Хотя по ключу было несколько хороших марей, и он в первые годы сюда заглядывал. Проверял, но... бывает такое — пустое вроде, невзрачное место, а фартовое — все время чего-то встретишь! А бывает, как здесь: мари красивые, как раз на выстрел, скрадывать легко, а хрен...

На самой большой мари тоже ничего не было. Отдельный колок молодых желтеньких еще листвяшек, замерших в середине, тянул длинную, молчаливую тень по скучно притихшим облетевшим ерникам. Дятел в колке сыпал однообразную дробь, она глохла в окружающей пустоте, вязла в низких кустарниках. Как заговоренная, подумал Генка. Он недолюбливал эту марь за ее вечный обман, хотя и всегда сворачивал, когда случался рядом.

Собаки догнали. Сначала бежали рядом, потом опять рассосались. Тропа была замерзшей, Генка шел под горку, устало бросая ноги. Весь сегодняшний день он строил в расчете на зверя — хотел запастись мясом. И пока поднимался по ключу Нимат, и в верховьях, где почти всегда добывал, все ждал... но ничего. Здесь же, ниже по ручью, зверя ждать было нечего. Он накрутил сегодня немало и чувствовал общую усталость.

Генка недолюбливал этот беспутый час, когда день уже переломился, но вечер еще не наступил. Айка звонко, слегка по-щенячьи взвизгнула и заорала впереди. Генка вслушался. Чингиз вроде тоже взбрехнул и замолчал, а сучка работала азартно и зло. По ручью росли старые тополя, лес был проглядный. Он глянул на планку прицела и прибавил шагу, всматриваясь вперед.

Лай приближался. Генка, слегка удивляясь такому фарту, встал за тополь и замер. На другом склоне ручья раздался треск, среди тополей и невысоких тальничков мелькали серо-коричневые тени. Быстро приближались. Это был северный олень с двумя матухами.

Генка напустил совсем близко, выцелил грудь передней и надавил спуск. Оленуха ткнулась в землю. Другая встала как вкопанная, а бык развернулся, опустил рога к земле и кинулся на Айку. Генка быстро выстрелил еще два раза, и рогач, пробежав несколько метров, завалился набок. Потом упала и вторая матка. Она держала голову и пыталась встать, ногами гребла... Чингиз бегал вокруг, не приближаясь, Айка же сначала опасливо рванула несколько раз за спину. Потом осмелела, забежала спереди и вцепилась в горло, давя к земле.

Генка подошел, добил оленуху и с любопытством посмотрел на свою сученку. В поселке она была опасливой, а тут... Присел на корточки.

— Эй! — позвал.

Айка одним глазом косилась на зверя, другим — на Генку. Шерсть стояла дыбом. Обернулась на голос хозяина. Генка протянул руку и тут же инстинктивно отдернул: в его сторону метнулись белые собачьи зубы.

— Ты что, дура такая, — рассмеялся.

Айка пришла в себя, виновато приложила уши и посунулась обратно к оленухе. Генка, довольный, облапил ее одной рукой, другой же повернул мордой к себе.

— Да ты у меня хорошая, видать, собачка, — потрепал.

Этих оленей, которые очень нужны были, он получил за нетронутую соболюшку. Это было точно. Много-много-много раз так бывало. Сделаешь по уму — получишь! Поленишься, а того хуже — нагадишь — пиши пропало.

Большую часть дел в тайге Генка выполнял не задумываясь. Деды, прадеды и еще дальше — все так делали. И он выполнял то, что надо, не размышляя, правильно ли оно так, а может, надо как-то по-другому, как выгоднее, например. Он не тратил времени на соблазны, на обдумывание каждого своего шага и так избегал суеты. Дело делалось размеренно, как будто само по себе, и оставалось время обдумать то, что действительно требовало размышлений. Вот сегодня... наверное, он делал все по уму, и ему дали возможность добыть зверей. Грех было не попользоваться.

Так думал Генка, наводя нож и высматривая три растущих рядом дерева. Под биркан[6]. Мясо надо было поднимать с земли и лабазить, чтобы по снегу уже на «Буране» вывезти.

Вечером в зимовье Генка подсушивал шкурки соболей на пялках. Мех уже был отличный, и Генка понимал, что зима рядом, вот-вот попрет, повалит. Грудинка оленья булькотила в котле, сам он покуривал, блаженно жмурясь от хорошего начала охоты. Получалось, не зря так рано заехал.

Некоторые только собираются, видно...