Вор (ЛП)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Сначала я отвожу домой Кэмми. Выйдя из машины, она целует меня в щеку и удерживает мой взгляд дольше обычного. Я знаю, что она сожалеет. После всех этих лет наших отношений с Оливией, как она может быть равнодушной? Я киваю ей, и она улыбается. Когда я возвращаюсь в машину, Оливия смотрит на меня.

— Порой мне кажется, что вы с Кэмми общаетесь без слов, — говорит она.

— Возможно, так и есть.

Оставшуюся часть пути мы молчим. Это напоминает мне наше возвращение из похода, когда хотелось так много всего сказать, но не хватало храбрости. Сейчас мы гораздо старше, так много произошло. Не должно быть так сложно.

Я несу её сумки наверх. Она придерживает входную дверь, когда мы поднимаемся на её этаж, поэтому я иду вперед и захожу в фойе. И снова отмечаю отсутствие Ноя. Чувствуется, что она живет тут одна. Воздух теплый. В определенный местах я даже ощущаю запах ее парфюма. Она включает кондиционер, и мы идем на кухню.

— Чаю? — спрашивает она.

— Да, пожалуйста.

На несколько минут я могу притвориться, что это наш дом, и она заваривает мне чай так же, как делает каждое утро. Я наблюдаю за тем, как она ставит чайник и достает чайные пакетики. Потирает шею и трет колено, ожидая, когда закипит вода. Затем достает стеклянную сахарницу с кусочками сахара и маленький молочник и ставит на стол передо мной. Я отворачиваюсь, притворяясь, что не наблюдаю за ней. И от этого моё сердце слегка покалывает. Мы всегда говорили, что предпочитаем сахар в кусочках, а не песок. Она встает на цыпочки, чтобы достать с полки две чашки. Изучаю её лицо, пока она бросает четыре кусочка сахара в мою кружку. Размешивает и добавляет молоко. Я тянусь к кружке, прежде чем она успевает убрать руку, и наши пальцы соприкасаются. Смотрит на меня. И отводит взгляд. Она пьет чай только с одним кусочком сахара. Несколько минут мы очень увлеченно разглядываем стол. Наконец, я опускаю чашку, которая ударяется о блюдце. Между нами словно назревает буря. Может, именно поэтому мы смакуем тишину. Я встаю и несу наши чашки в раковину. Мою их и ставлю на сушилку.

— Я все ещё хочу тебя, — говорю я. Сам удивлен, что произнес это вслух. И не знаю, какая у нее реакция, потому что стою к ней спиной.

— Пошёл ты.

Удивлена, удивлена.

Она не может скрыть от меня свой грязный ротик. Я вижу, как она смотрит на меня. Чувствую нотку сожаления, когда мы случайно соприкасаемся кожей.

— Я построил для тебя дом, — говорю я, оборачиваясь. — Я сохранил его, даже когда был женат. Нанял ландшафтного дизайнера и парня для чистки бассейнов. Раз в два месяца приезжает клининговая служба. Зачем я это делаю?

— Потому что ты ностальгирующий дурак, который так долго отходил от прошлого, что женился на другой.

— Ты права. Я дурак. Но, как ты заметила, дурак, который никогда не отпустит тебя.

— Отпусти.

Я качаю головой.

— Неа. В этот раз ты нашла меня, помнишь?

Она немного краснеет.

— Скажи, почему ты позвонила мне.

— А кого ещё я знаю?

— Например, своего мужа.

Она оглядывается.

— Ладно, — наконец, говорит она. — Я испугалась. Ты был первый, о ком я подумала.

— Потому что…

— Черт побери, Калеб! — она ударяет кулаком по столу, от чего ваза с фруктами подпрыгивает.

— Потому что… — снова говорю я. Неужели она думает, что напугает меня своей маленькой истерикой? Только самую малость.

— Ты всегда хочешь всё обсудить.

— Дело не в том, что я хочу поболтать. Проблема в недостатке общения.

— Тебе стоило бы стать психиатром.

— Знаю. Не меняй тему разговора.

Она кусает ноготь на большом пальце.

— Потому что ты — мое укрытие. Я иду к тебе, когда в замешательстве.

Мой язык немеет, заплетается. Что я должен на это ответить? Это настолько неожиданно. Может, опять поругаться. Или снова всё отрицать.

А потом у меня съезжает крыша. Я действительно схожу с ума. От того, как сильно хочу её и мечтаю, чтобы она призналась, что тоже меня хочет.

Меряю шагами кухню, сцепив руки за затылке. Хочется по чему-нибудь ударить. Бросить стул в стеклянный шкаф. Внезапно я останавливаюсь и смотрю на нее.

— Ты уходишь от него, Оливия. Уходишь, или это конец.

— Это. Конец. ЧЕГО? — она перегибается через стол, растопырив пальцы от злости. — У нас никогда не было начала, или середины, или чертовой минуты, чтобы побыть влюбленными. Ты думаешь, я этого хочу? Он не сделал ничего плохого!

— Вранье! Он женился на тебе, хотя знал, что ты влюблена в меня.

Она отклоняется и выглядит неуверенно. Я наблюдаю, как она ходит по кухне, положив одну руку на голову, а другую — на бедро. Когда она останавливается и смотрит на меня, на её лице искаженная гримаса.

— Я люблю его.

Я пересекаю кухню за две секунды. Хватаю её за руку, чтобы она не смогла убежать и наклоняюсь, чтобы наши лица находились на одном уровне. Мой голос больше похож на рычание какого-то животного.

— Больше, чем меня?

Её глаза перестают пылать, и она пытается отвернуться.

Я трясу её.

— Больше, чем меня?

— Я никого не люблю больше тебя.

Мои пальцы сильнее сжимают её руку.

— Тогда почему мы играем в эти глупые игры?

Она вырывает руку, её глаза полыхают.

— Ты бросил меня в Риме! — она отталкивает меня. — Ты бросил меня ради этой рыжеволосой суки. Ты знаешь, как это больно? Я пришла рассказать тебе о моих чувствах, а ты просто прошёл мимо.

Оливия редко показывает свою боль. Это так непривычно, что даже не знаю, как мне реагировать.

— Она была не в себе. Её сестра застрелилась. Она проглотила банку снотворного! Я пытался спасти её. Тебе я был не нужен. Никогда. Ты очень ясно дала это понять.

Она идет к раковине, берет стакан, наполняет его водой, делает глоток и швыряет мне в голову. Я уворачиваюсь, и он ударяется о стену, разбившись на тысячи кусочков. Смотрю на стену, куда пришелся удар, а затем перевожу взгляд на Оливию.

— Моё сотрясение не решит проблему.

— Ты был трусом. Поговори ты со мной тогда в музыкальном магазинчике, не солгав ни разу, мы бы сейчас здесь не стояли.

Её плечи, секунду назад напряженные, обмякли. Всхлип срывается с её губ. Она пытается приглушить его рукой, но слишком поздно.

— Ты женился… у тебя родился ребенок… — её слезы текут ручьем, смешиваясь с тушью и оставляя черные полосы на щеках. — Ты собирался жениться на мне. Это должен был быть мой ребенок, — она падает на диван и обхватывает себя руками.

Её крошечное тело содрогается от рыданий. Волосы падают каскадом на лицо, и она специально наклоняет голову, чтобы не было видно слез.

Я подхожу к ней. Поднимаю и усаживаю на столешницу так, что теперь мы смотрим друг другу в глаза. Она пытается спрятаться за волосами. Они длиной практически до талии, как тогда, когда мы впервые встретились. Я разделяю волосы на три части.

— Это странно, что я знаю, как плести косичку?

Она смеется сквозь слезы и наблюдает за мной. Закрепляю косичку резинкой и перекидываю через плечо. Теперь я могу видеть её.

Ее голос дрожит, когда она начинает говорить.

— Ненавижу, что ты всегда шутишь, когда я пытаюсь пожалеть себя.

— Ненавижу, что я всегда довожу тебя до слез, — я вывожу маленькие круги на её запястье. Хочу ещё к ней прикоснуться, но знаю, что не должен этого делать.

— Герцогиня, это была не твоя вина. Моя. Я подумал, что если бы мы начали всё с чистого листа… — мой голос обрывается, потому что нет никакого чистого листа. Теперь я это понимаю. Ты просто стираешь все старое и начинаешь рисовать заново. Я целую её запястье. — Позволь мне носить тебя на руках. Я никогда не дам тебе коснуться земли. Я был создан для того, чтобы носить тебя, Оливия. Ты чертовски тяжелая со всеми твоими заморочками и чувством вины. Но я это выдержу. Потому что люблю тебя.

Она прижимает мизинец к губам, словно пытаясь сдержать слова. Это новый Оливиазм. Мне нравится. Я убираю мизинец от губ, переплетая её пальцы со своими. Боже, сколько времени прошло с тех пор, когда я в последний раз держал её за руку? Чувствую себя маленьким мальчиком. И пытаюсь сдержать улыбку, которая появляется на моем лице.

— Расскажи мне, — прошу я. — Питер Пэн…

— Ной, — выдыхает она.

— Где он, Герцогиня?

— Сейчас он в Мюнхене. На прошлой неделе был в Стокгольме, за неделю этого — в Амстердаме, — она оборачивается. — Мы не. мы взяли паузу.

Я качаю головой.

— Паузу от чего? От брака или друг от друга?

— Мы нравимся друг другу. Думаю, от брака.

— Черт, в этом нет никакого смысла, — говорю я. — Если бы мы были женаты, я бы не выпускал тебя из постели.

Она опускает голову.

— Что это значит?

— Вокруг полно таких парней как я, и я бы не позволил им ошиваться рядом с тобой. Во что он играет?

Долгое время она молчит. Затем она выдает:

— Он не хочет детей.

Лицо Эстеллы всплывает в моих мыслях, и я спрашиваю…

— Почему нет?

Она пожимает плечами, пытаясь сделать вид, что в этом нет ничего такого.

— У его сестры кистозный фиброз. Он — носитель. Видит, как она страдает, и не хочет рожать детей с учетом риска, что они тоже могут быть больны.

Я вижу, что её это беспокоит. Рот сжат и глаза мечутся по столу, как будто она пылинки высматривает.

Я сглатываю. Для меня это тоже щекотливая тема.

— Ты знала об этом до того, как вышла за него?

Она кивает.

— Я не хотела детей до того, как вышла за него.

Я встаю. Не хочу слушать о том, как с Ноем она захотела того, чего не хотела со мной. Должно быть, я выгляжу недовольным, раз она закатывает глаза.

— Сядь, — шепчет она. — Вижу, ты всё ещё тешишь своего внутреннего ребенка.

Подхожу к панорамному окну, которое простирается по периметру её гостиной, и смотрю вдаль. Я задаю вопрос, который не хотел бы спрашивать, но я должен знать. Я ревную.

— Почему ты передумала?

— Я изменилась, Калеб, — она встает и подходит ко мне. Смотрю на неё и вижу, что она скрестила руки на груди. На ней серая хлопковая рубашка с длинным рукавом и черные штаны, которые так низко сидят на её бедрах, что видна небольшая полоска кожи. Её волосы свисают через плечо. Она смотрит на движение за окном. С таким задиристым видом. Я ухмыляюсь и качаю головой.

— Я никогда не чувствовала, что достойна иметь детей.

— О. Все ещё работаешь над этим?

Она ухмыляется.

— Немного тут и там. Теперь я хотя бы занимаюсь сексом.

Я слегка улыбаюсь и прищуриваюсь.

— Абсолютно уверен, что излечил тебя.

Она хлопает ресницами так быстро, что может создать шторм. Прикусывает губу, чтобы не улыбнуться.

Я откидываю голову назад и смеюсь. Мы так любим ставить друг друга в неловкое положение. Боже, я люблю эту женщину.

— Да, — говорит она. — Но разуверю тебя, это было не из-за твоих телодвижений в спальне. А из-за того, как ты пытался меня вернуть.

Я поднимаю брови.

— Амнезия? — я удивлен.

Она медленно кивает и всё ещё смотрит в окно, а я всем телом поворачиваюсь к ней.

— Ты не такой человек… который врет и совершает сумасшедшие вещи. Это я. Не могу поверить, что ты сделал это.

— Ты сумасшедшая.

Она бросает мне возмущенный взгляд.

— Ты нарушил собственный моральный кодекс. Я решила, что если кто-то вроде тебя будет бороться за меня, то тогда я действительно чего-то стою.

Я серьезно смотрю на неё. Не хочу сказать слишком много или слишком мало.

— Ты заслуживаешь того, чтобы бороться за тебя. И я всё ещё не сдался.

Она выглядит взволнованной.

— Ну, тебе стоит. Я замужем.

— Да, ты вышла замуж. Но сделала это только потому, что думала, будто у нас все кончено, а это не так. У нас никогда ничего не закончится. Если ты думаешь, что крошечный кусок металла на твоем пальце сможет спрятать тебя от чувств ко мне, то ты ошибаешься. Я носил такой пять лет, и не было ни дня, когда я не мечтал, чтобы на её месте была ты.

Я смотрю на её губы, которые так хочу поцеловать. Разворачиваюсь и хватаю ключи, чтобы мы не успели начать ссориться… или целоваться. Она продолжает стоять у окна. Прежде чем выйти из гостиной, я зову её.

— Оливия.

Она оглядывается через плечо. Её коса качается как маятник.

— Твой нынешний брак не последний. Скажи Ною правду, будь честной. Когда ты сделаешь это, найди меня, и я подарю тебе ребенка.

Я не задерживаюсь, чтобы увидеть её реакцию.

Я чувствую вину за то, что предлагаю ребенка моей бывшей девушке, когда моя нынешняя подружка, скорее всего, ждет меня дома, желая, чтобы я предложил ей руку и сердце. Когда я захожу домой, вся жизнь становится более четкой. Из колонок громко играет музыка. Я подхожу и делаю потише. Джессика стоит у плиты, поджаривая что-то на сковородке. Меня поражает, что ей нравится готовить, даже когда она не на работе. По идее, её должно тошнить от этого. Сажусь на барный стул и смотрю на неё, пока она не оборачивается.

Должно быть, она что-то замечает в моем лице. Потому что кладет деревянную ложку и вытирает руки полотенцем, а потом подходит ко мне. Я смотрю, как соус капает с ложки на пол. Не знаю почему, но не могу перестать смотреть на ложку.

Пока она идет ко мне, я стучу зубами. Не хочу её обидеть. Единственное, чего я хочу в этой жизни — защищать сердце Оливии.

Когда она подходит ко мне, я беру её руки в свои. Наверно, она видит в моих глазах предстоящее расставание, потому что качает головой, прежде чем я успеваю произнести хоть слово.

— Я всё ещё люблю Оливию, — говорю я. — Это несправедливо по отношению к тебе. Я не хочу отдавать тебе себя.

Слезы катятся у неё из глаз.

— Думаю, я давно это знала, — говорит она, кивая. — Дело не в том, что ты изменился. Но я думала, что всё это из-за Лии и Эстеллы.

Я вздрагиваю.

— Я сожалею, Джессика.

— Она сука, Калеб. Ты ведь это знаешь?

— Джесс…

— Нет, послушай меня. Она плохой человек. И защищает плохих людей. Она позовет тебя посреди ночи и попросит защитить её. Она такая хитрая.

Я потираю лоб.

— Это не так. Она не такая. Она замужем, Джессика. Я не собираюсь быть с ней. Я просто не хочу быть ни с кем.

Я смотрю на ложку, а потом снова на Джессику.

— Я хочу завести детей.

Она отступает назад.

— Ты ведь говорил, что не хочешь.

Я киваю.

— Да, я сказал так, когда мне было больно. Из-за того, что произошло с… Эстеллой, — я произнес её имя впервые за долгое время. Это ранило. — Я всегда хотел семью. И не собираюсь жениться на ком-то и притворяться, что не хочу детей.

Она качает головой, сначала медленно, а потом всё быстрее.

— Мне нужно идти, — говорит она и уходит в комнату, чтобы собрать вещи. Я не останавливаю её. Нет смысла. Опять я причинил кому-то боль из-за чувств к Оливии. Когда это прекратится? Вообще прекратиться ли когда-нибудь? Я не могу снова так поступить. Либо я буду с Оливией, либо ни с кем.