Восход луны

ПИЛИГРИМ

Шаукат, не оглядываясь, постучал пальцем по светящемуся циферблату часов на переднем щитке автомобиля. Они ехали уже двенадцать часов и расстояние покрыли такое, что им могли бы присудить первое место на международном авторалли.

Судья спал. Если бы он не сопел, можно было бы подумать, что он сам себя присудил к высшей мере наказания и тут же привел приговор в исполнение.

Шаукат и Фуад условились, что на границе выдадут себя за паломников и попросят не будить старика, который, дескать, только сейчас уснул; сон, скажут, подбодрит этого достойного человека и он сможет наконец осуществить свою давнюю мечту — совершить хадж.

Перед великим гидом пограничники не слишком придираются к паломникам, к тому же документы у всех троих были в порядке. Когда их машину остановили, Шаукат взмолился:

— Не трогайте шейха. Да поможет нам аллах довезти его до священной Мекки, пока он еще дышит… Видите, разваливается старец, только-только забылся сном. Ради аллаха, нам дорога каждая минута, не задерживайте нас, если не хотите, чтобы у вашей заставы вырос могильный холм как напоминание о бюрократии.

Фуад для вящей убедительности обнял судью, будто хотел защитить старика. Исмаил что-то пробурчал во сне.

Пограничники и не собирались придираться к пилигримам. Основной поток верующих уже прошел за эти дни, и пограничники насмотрелись всего. Среди паломников были и дряхлые старики, готовые умереть по пути в Мекку, ибо путь в Мекку — продолжение пути в рай, и слепые, верившие, что достаточно промыть глазницы водой зем-зем у стен Каабы, как они прозреют. Ну, подумаешь, попался еще один фанатик — ничего удивительного в этом нет. По спокойствию, даже равнодушию, с каким люди в военной форме рассматривали их документы, Фуад понял, что Садык или еще не обнаружил исчезновения брата, или не вернулся из командировки.

Проверка документов заняла не много времени. Внимание пограничников отвлек подъехавший автобус. Кто-то из солдат махнул рукой, поднялся полосатый шлагбаум с красно-зелеными светофорами. Теперь Исмаил был полностью во власти Шауката и Фуада. Он и не подозревал, как близка к осуществлению его давняя мечта.

Шаукат заранее прикинул расстояние и так рассчитал дорогу, что последний крупный город у них на пути они проезжали ночью. Так безопаснее. Полиция спит-спит, а потом как проснется да как зарычит по всем проводам: дескать, перекрыть дороги, задержать машину такой-то марки с таким-то номером. Шаукат и Фуад давно пересекли границу, но власти различных арабских стран, если пожелают, находят общий язык.

Цель была близка.

Они решили больше не давать судье снотворное. До благословенной Мекки оставалось не более четырехсот километров. Надо, чтобы судья пришел в себя, иначе будет невозможно вести с ним тот нелегкий разговор, ради которого пришлось отправиться в такую даль. Шаукат уже определил, с какой скоростью ему надо ехать, чтобы прибыть на место именно в тот момент, когда толпы верующих из разных стран устремятся к Каабе — главной мечети, священному храму мусульман-суннитов. Никакая полиция не отыщет их тогда во всеобщей суматохе. Затеряться в толпе будет чрезвычайно легко…

В лучах зари показались словно окантованные золотом холмы, окружающие Мекку. Город несколько минут пребывал во мраке, но потом заискрились крыши храмов и шпили минаретов, взвились еле заметные дымки над домами, ожила пустыня окрест, залитая ярким светом дня.

Шаукат и Фуад переглянулись. Без слов было понятно, что делать. Оба поглядывали по сторонам, чтобы выбрать укромное место для стоянки, но по обе стороны ни дома, ни дерева — негде приткнуться. Надо было ехать дальше. Исмаил выжидающе молчал. Он давно уже пробудился, но счел за лучшее притвориться спящим. Сначала, когда он пришел в себя, ему показалось, что дело происходит во сне. Потом он понял: это не сон и он не в своем «пежо». Но почему и как он оказался здесь?

Исмаил, привыкший разбираться в чужих несчастьях, сейчас мучительно соображал, что с ним происходит, и ничего не мог понять. Шауката, сидевшего к нему спиной, он не узнал и принял было за шофера такси. Повернуть голову и взглянуть в лицо соседа он тоже не решался, чтобы не выдать себя. Чуть-чуть приподняв веки, он посмотрел вперед и по сторонам. Место незнакомое. На горизонте — возможно ли? — очертания Мекки. Что за наваждение? С кем он едет? Машина, где он сидит, слишком респектабельна для такси, спутники же ничуть не похожи на пилигримов.

Шаукат свернул с главной дороги, которую только из уважения к святым местам можно было назвать магистралью, на дорожку, ведущую к развалинам языческого храма. Развалины показались ему подходящим местом для беседы. Он вышел из машины и поразмялся немного, приседая, размахивая руками.

Исмаил полулежал в углу машины, со страхом думая о будущем. Куда же его завезли?.. Как бы желая ответить на этот вопрос, Шаукат поставил машину так, чтобы был виден известный всему арабскому миру город, где начал свой путь пророк Мухаммед.

Шаукат вернулся в машину, сел на переднее сиденье, повернулся лицом к Исмаилу.

— Пробудитесь! — громко сказал он.

— Господин судья! — Фуад затормошил пленника.

— Какой же я теперь судья? Я подсудимый!

Исмаил пошевелился. Его сковал страх. Он решил, что с ним хотят расправиться, иначе зачем бы люди, похитившие его, остановились в этом глухом месте. «Я заложник, — с ужасом думал он, — меня пристрелят или повесят».

— Нет, ты не подсудимый.

— А кто же? — Исмаил начал припоминать Шауката.

— Ты пилигрим. Мы тебя доставили в святые места. Ты же мечтал как истинный правоверный совершить хадж, не так ли?

— Мечтал, но не по приговору чьего-то суда, Такой хадж аллах не зачтет.

— Зачтет. Он «милостивый и милосердный». Впрочем, мы приехали сюда не для того, чтобы заставить тебя совершить хадж. Хочешь — совершай, хочешь — нет. Дело твое.

— Вы хотите убить меня как заложника?

— Во-первых, ты не заложник. Во-вторых, убить тебя мы могли и дома. — С этими словами Фуад отодвинулся в сторону, чтобы судья мог размять затекшие руки и ноги.

К судье медленно возвращался прежний апломб. На минуту он поверил, что его жизни ничто не угрожает.

— Это же издевательство над шариатом и надо мной. Вы за него ответите!

— Сначала ответить должен ты!

— Ах, значит, я все-таки подсудимый…

— Можешь считать себя подсудимым, если желаешь. Не в этом суть. Договоримся — хорошо, не договоримся — пеняй на себя. Ты же знаешь: проливать кровь в эти дни в Мекке — грех, и этот грех нечем искупить.

— Я-то это знаю, а вот он знает ли? — Судья повернулся к Фуаду. Фуад теперь внушал ему страх, он совершенно не был похож на услужливого расторопного кахвача, носившегося по свадьбе с турецкой кофеваркой.

Исмаил попытался поднять правую руку — она была прикована наручником к левой руке сидящего рядом Фуада. Судья оцепенел. Ему стоило огромных усилий выдавить из себя:

— О чем же договариваться — о сумме выкупа?

Фуад положил руку себе на колено и одновременно потянул руку Исмаила, как бы желая продемонстрировать пленнику, что деваться тому некуда.

— Да, о выкупе, но речь пойдет не о деньгах. Выкуп этот для нас все равно что редкий жемчуг, — сказал Фуад. — Для тебя же он дешевле чимы. Ты должен освободить несправедливо осужденную тобой Фариду, дочь Омара аль-Баяти.

Судья от изумления потерял дар речи. Какой-то миг он вообще ничего не понимал — кружилась голова, закладывало уши… Кто такая эта Фарида? Ах да, он помнит, девчонка, схваченная ночью на улице…

— И это все? — Он не верил своим ушам.

— Я же сказал, для нас это очень важно.

— Но вы могли добиться своего там, дома, и без этого рискованного путешествия.

— Почему рискованного? Здесь мы как раз ничем не рискуем, а у себя действительно рисковали бы, — отвечал Шаукат. — Твой братец нас бы не пощадил.

— Он и здесь не пощадит!

— Руки коротки — не достанет. Кстати, Фариду ты ко всему прочему почему-то осудил как партизанку.

— Для меня все, кто расшатывает устои шариата, оскверняет традиции, не считается с заповедями досточтимого писания, — еретики, изгои, отщепенцы. На языке газет и радио это и означает «партизаны».

— Еретики не партизаны.

— Все они отродье ивлиса. На суде я не допытывался, с кем она связана, ваша девица, но я понял точно, она не агнец, как вы думаете, не кроткая гурия. Она язва на здоровом теле общества.

— Значит, по-твоему, побиение шайтана есть побиение партизана? — Фуад вспомнил об обряде, во время которого верующие бьют камень, изображающий ивлиса.

— Я же сказал: все, кто пытается сбить правоверных с пути, начертанного аллахом, — ивлисы, говоря современным языком — партизаны! Если бы на суде я знал о связи этой девушки с вами, то «побиение партизана», уж поверьте, было бы настоящим. Теперь мне все ясно, но, жаль, поздно…

— Ты говоришь о путях праведных. Но почему ты не говоришь о прогрессе, которым идут другие народы? О пришельцах с тугими кошельками, что чувствуют себя хозяевами нашей земли? Разве путь пришельцев — путь праведников?

— Да. Они помогают нам обрести достаток.

— Какой достаток? — не выдержал молчавший до сих пор Фуад и дернул нечаянно рукой, забыв, что она прикована к наручнику Исмаила. Он ощутил острую боль и еще больше возмутился: — Почистил ботинки богачу из акционерного общества — он кинет тебе грош. Это ты называешь достатком?

— Аллах дал ему богатство на земле…

— А нам он даст на том свете? Спасибо. Я хочу поменяться местами с раисом, который засадил меня в хабс. Пусть он отдаст мне земное богатство, а все, что причитается мне на том свете, забирает себе…

— Они делают нас нищими. Мы сидим на сокровищах, а их из-под нас тянут во все стороны, — продолжал Шаукат. — Землю, политую кровью и потом наших предков, они нагло присваивают себе. Ты разве не знаешь об этом? Не видишь всего этого? Почему ты не равняешься на тех, кто на своей земле построил счастливую жизнь? А нам это что — запрещено?

— Их ждут вечные муки…

Фуад прервал его на полуслове:

— С ним разговаривать все равно что с черным камнем Каабы.

Мимо пронесся автобус, тот самый, что догнал их на границе. Фуад подумал, что надо спешить.

Шаукат думал то же самое:

— Времени у нас в обрез. Сегодня начало великого гида. Ты не должен опаздывать, если хочешь совершить хадж. Через неделю ты вернешься и освободишь из хабса безвинно томящуюся там девушку…

Исмаил усмехнулся:

— Девушка!.. Безвинная!..

— Да. Безвинная. Ты же не разобрался в ве деле. А она не смогла защититься, да и адвоката у нее не было.

— Словом, все ясно. — Фуад не собирался открывать парламентские прения. — Или ты освободишь Фариду, или тебе придется частями отправиться на тот свет.

— Как частями?

— Голову потом дошлем! На почте же все сразу не примут. Скажут: слишком тяжелая посылка. С твоими грехами ты весишь дай бог… — Фуад достал из кармана веревку, сплетенную из тонких капроновых ниток, с петлей на конце. — Вот эта веревка нам поможет. — Он поднес петлю к самому носу судьи, у того от страха чуть не вывалился язык. — Она давно по тебе плачет. Не согласишься — веревочка сама найдет твою тонкую шею. Соглашайся, пока она еще только плачет, а то поздно будет…

Шаукат решил смягчить впечатление от слов Фуада:

— Я уверен — до дурного у нас дело не дойдет. Но ты должен поклясться на земле пророка, у мусульманских святынь, что никогда и словом не обмолвишься о сегодняшней нашей… деловой беседе. Фуад, спрячь веревку. Мы не злодеи, не убийцы… Освободи руку судьи — она, наверное, затекла.

Фуад нехотя щелкнул замком, снял кольцо и спрятал в карман наручники, изъятые все у того же тюремного надзирателя.

Исмаилу, растиравшему занемевшую руку, вспомнился недавний случай. Судья по настоянию одного скаредного купца постановил отрубить левую кисть парню, уличенному в воровстве. Украл парень всего-навсего черствую лепешку, украл лишь потому, что умирал с голоду. Через день купца нашли повешенным в его собственном саду. Рядом висел и парень с отрубленной кистью. Он расправился с обидчиком и повесился сам… Исмаил с ужасом думал: «Не соглашусь — повесят, ведь точно повесят».

Как бы подтверждая справедливость его предчувствий, Фуад вытащил из кармана пистолет, глянул в ствол, подкинул слегка на ладони и молча спрятал. Запасливый парень — прихватил с собой все: пистолет, тонкую капроновую веревку, которая легко перережет шею. И правда, пойдешь к праотцам по частям — голова отдельно, тело отдельно.

— Вы поплатитесь за это издевательство. За моей спиной стоят могущественные люди.

— Во-первых, при чем тут издевательство? — спокойно спросил Шаукат. — Мы помогаем тебе осуществить давнюю мечту — паломничество в священную Мекку. Есть ли мусульманин, который не мечтал бы об этом? Во-вторых, мы знаем, что за твоей спиной немалая сила. Потому-то мы и завезли тебя сюда. Да и когда речь идет о задушевной беседе, вообще лучше быть в святых местах — откровенней как-то получается.

— За спиной у тебя твой брат. Это нам известно. Но Садык — он, думаешь, ничего не боится? Он спит и во сне видит вот это… — Фуад потряс петлей. — Конечно, сейчас он рыщет повсюду, поднял на ноги своих мюридов, эту нечистую рать, ищет братца. Пусть поищет… И знай: для него тоже настанет судный день. Есть люди…

Наступило молчание. Судья понял всю сложность своего положения. Лицом к лицу он встретился с теми, с кем борется всю жизнь. Ясно, почему эти, отпетые, везли его за тридевять земель. В родной стране они, конечно, не могли бы так уверенно ставить ему свои условия. О, дома, упади с головы Исмаила хоть волосок, обидчиков стерли бы в порошок,

— Ну, долго будем играть в молчанку? Ты свои приговоры выносишь куда быстрее.

Исмаил мысленно сравнил себя с пророком Мухаммедом, совершившим паломничество в Мекку перед кончиной. Мухаммед, можно сказать, сделал это не по доброй воле. Мстительная женщина напоила его ядом, пророк стал медленно угасать: поняв, что жить ему осталось немного, он решил еще раз посетить дом аллаха.

Сходство судьбы Мухаммеда с собственной растрогало и умилило Исмаила настолько, что на миг он даже ощутил себя пророком, по крайней мере праведником.

— Согласен, — тихо произнес судья. — Я освобожу узницу Фариду аль-Баяти. Но умоляю: не трогайте брата. Он никому из вас не встанет поперек дороги. Если что, я готов нести за него ответ. Сам надену петлю себе на шею. — Голос Исмаила задрожал; глянув на невозмутимого Фуада, судья легко представил себе, как по милости этого парня он в любой миг может закачаться на суку кедра или эвкалипта. — Через десять дней, если только аллаху будет угодно, чтобы я оказался дома, я выполню ваши условия. Здесь я совершу священный обряд, очищусь от грехов… Отпустите меня, умоляю вас. Я дойду до Мекки сам. Я не так уж стар.

— Можно опоздать.

— Не опоздаю. Доеду на попутной машине. Вот дорога еще не опустела. Все едут и едут.

Фуад был непреклонен:

— Еще не в ту гостиницу пойдешь.

— Разве сейчас найдешь гостиницу? Все забито, я знаю.

— На твое имя снят номер в гостинице «Арафа». И оплачен. На ихрам и другие расходы у тебя, надеюсь, найдется немного денег? Ты же хотел купить невесте дорогой подарок, а купил дешевенький…

Исмаил поразился: Фуад все знает о нем. Видно, давно следит.

— Деньги есть, — согласился судья.

— Помни наш уговор! — Шаукат снова взялся за руль. — Никто ничего не знает. Все делается тихо, бесшумно. Мы подъезжаем к гостинице. Ты выходишь из машины, направляешься к метрдотелю, называешь свое имя и получаешь ключ от комнаты. Остальное — твое дело. Но помни: любой опрометчивый шаг прервет твое паломничество… И нам хлопотно будет. Ясно?

— Больше мы не встречаемся. Ты «нас не видел, мы тебя не видели, — добавил Фуад. — Да примет аллах твое паломничество, святой человек! Учти, мы те самые два ангела, что незримо сидят на плечах мусульманина.

— Понял. Я «под колпаком».

— Пусть так. Зато одновременно ты очутишься под куполами храма. Во время совершения обрядов не забывай о нас. Мы будем неподалеку. Если будет нужна помощь — не стесняйся: мы тебя в беде не оставим. Аллах и нам зачтет доброе дело. Вздумаешь позвонить, телеграмму отбить — сам или через кого-нибудь, — вынудишь нас к крайним мерам.

— Я все понял. — С этой минуты Исмаил Старался отрешиться от мирских дел и думать только о священной Каабе и об ихраме, в который предстоит облачиться.

Словно бы отдохнув, «мерседес» плавно катил навстречу восходящему солнцу. Мекка, похожая издали на россыпь игрушечных кубиков среди гор и холмов, кубиков, смешанных с голубыми куполами и шпилями, словно звала Исмаила: ты долго собирался сюда, иди же скорей! По обе стороны дороги в поисках корма и воды бродил скот. Волы и коровы казались Исмаилу. неземными существами…

Людской поток захлестывал улицы города. Автомобили, навьюченные ослы, повозки, телеги… Бесконечная толпа, в которой заметно выделялись «верховые» — больные, сидящие на плечах специально нанятых слуг. Те, что посостоятельней, нанимали двоих и восседали в паланкине или на носилках. В этом потоке медленно, немилосердно сигналя и обдавая всех черной гарью, тащились грузовики, обшарпанные автобусы. Горячий, пыльный воздух смешивался с дымом, поднимавшимся в небо от уличных жаровен.

Возле старой гостиницы Исмаил выбрался из автомобиля и оказался в гудящей толпе, осаждавшей вход. Лакей кинулся взять вещи знатного паломника, подъехавшего на «мерседесе», и был удивлен, узнав, что тот прибыл налегке.

Исмаил поклонился сидящим в машине людям и исчез за дверями «Арафы», напоминавшей скорее Ноев ковчег в дни потопа, чем небольшой отель.

Шаукат тотчас отъехал от тротуара.

Надо было найти место для машины. Напрасно Шаукат сигналил изо всех сил: голос «мерседеса» тонул в общем гвалте, как и свистки полицейских. В конце концов ему удалось завернуть в чей-то дворик. Фуад тут, же покинул его и вернулся в гостиницу, чтобы не спускать глаз с Исмаила. Вдруг почтенный пилигрим вздумает воспользоваться услугами почты…

Исмаил стоял посреди холла, похожего на переполненную тюремную камеру, и не верил, что его ждет отдельная комната. Люди сидели на узлах, лежали вповалку на голом каменном полу. Чтобы подойти к администратору, надо было шагать прямо через тела паломников, без сил свалившихся у стойки. Исмаилу очень хотелось есть, он смертельно устал. Исмаил был готов даже сесть, как все, прямо на пол и подремать. На всякий случай он решил все-таки осведомиться насчет номера, протиснулся к стойке, назвал свое имя.

— Место мне заказано, — вполголоса сказал он, абсолютно не веря в свое счастье. Он даже не смел сказать: «номер».

— Да, сахиб. На ваше имя заказан номер.

Ошеломленный Исмаил протянул руку и взял ключ.

Воистину коль повезет, то и муравей задушит змею. Исмаил заглянул в номер и тот-час спустился вниз — поискать еды. Внезапно он заметил знакомое лицо. Земляк шел через холл в окружении четырех своих законных жен. Высокий, сгорбленный старик опирался на палку. Старшая жена держалась за его ихрам, вторая уцепилась за старшую, третья — за вторую, четвертая, самая младшая, замыкала забавное шествие.

— Ассаламу аллейкум, мубарак! — кинулся старик к Исмаилу.

— Уалейкум салам! — отвечал Исмаил, с трудом скрывая искреннюю радость.

— Ты еще не в ихраме?

— Я только что прибыл.

— Торопись, времени в обрез. Ихрам продается вон там, — старик указал на большой киоск посреди холла.

Пробраться к нему было нелегко, но выхода у Исмаила не было. Он переступал через мешки, узлы, чемоданы, через спящих старцев, разморенных духотой. К самому прилавку он так и не подошел — протянул через чью-то голову деньги и получил два куска материи. Хорошо, что у него отдельная комната. Судья отправился к себе.

— Мы подождем тебя! — крикнул ему вслед старик.

— Шукран. Я быстро. — Исмаил поднимался по лестнице, мучительно пытаясь припомнить имя земляка. Лучше всего, конечно, присоединиться к его семейству. Их пятеро, у них наверняка есть и еда. Женщины всегда запасливы…

Старика звали аль-Мамун, и он был уже довольно давно знаком с Исмаилом. Палестинские беженцы, лишившиеся родины и ищущие крова в чужих землях, вынуждены были идти на крайности. Они продавали за бесценок все, что могли. Еще не старый тогда аль-Мамун присмотрел себе у них невесту удивительной красоты. Заплатил, не торгуясь, шарту и привез домой девочку, совсем еще ребенка. Старшая жена возненавидела ее за то, что муж оказывал ей явное предпочтение; самому аль-Мамуну она при случае напоминала, что его любимица не родит детей. Дальше — больше: обозленная, почти покинутая мужем женщина решилась на открытую подлость. Слуге, молодому парню, она велела пойти на выгон, где пасутся овцы: дескать, выбери самого жирного барана, привяжи его у водоподъемного колеса, потом аль-Ханса (так звали юную жену) придет и заберет его.

Аль-Мамун спросил: «Где аль-Ханса?» Старшая жена только этого и ждала.

«Если хочешь лицезреть свою любимицу, иди к сакии».

Аль-Мамун помчался к выгону, не чуя под собой земли от бешенства. Любимую жену он застал на берегу реки в обществе молодого слуги. Схватил лежавший у сакии лом и убил женщину, не разобравшись, виновата она или нет. Парень с перепугу сбежал…

Аль-Маму на привлекли к уголовной ответственности. Как раз в это время вышел закон, карающий за самосуд, но Исмаил доказал, что преступление совершено раньше, а закон обратной силы не имеет.

Теперь, узнав Исмаила, аль-Мамун готов был оказать судье любую услугу. Тем более что судья один, а в бурном людском потоке легко утонуть одинокому человеку, нужны попутчики. Старик не раз с благодарностью вспоминал шариатского судью. За это время он успел восполнить потерю — женился еще дважды. Состарившись, аль-Мамун решил продемонстрировать свое благочестие: сам приехал, чтобы очиститься от грехов, и привез жен: мол, глядите, я убил обманщицу, но верных привез к божьему дому — Каабе.

Исмаил оделся в ихрам, спустился вниз и там с радостью узнал, что аль-Мамун приехал в Мекку на своем автобусе и готов предоставить судье место. Недаром говорят: какой камень покатишь перед собой, такой и встретишь. Не будь Исмаил так справедлив, неизвестно, чем бы кончилось разбирательство «убийства чести». Доброе дело не пропадет… Исмаил уверил себя, что он только и делает, что творит добрые дела, иначе аллах не послал бы ему земляка в такую трудную минуту. Ведь обычно, отправляясь в паломничество, люди собираются группами, и большими, едут вместе и стараются не разлучаться, пока не вернутся домой, а Исмаилу было суждено оказаться одному в безбрежном людском потоке. К тому же будут и свидетели того, что он посетил святые места и совершил хадж.

Фуад тоже не ожидал, что Исмаилу так повезет. Держать шестерых в поле зрения даже легче. Пока Исмаил говорил со стариком, знакомился с его женами, Фуад поспешил к машине и рассказал обо всем Шаукату. Во время процессии следить за Исмаилом будет Шаукат. Так они уговорились.

Исмаил в конце концов припомнил историю своего знакомства с аль-Мамуном. Он был так рад обрести друзей, что даже забыл на какое-то время о своих двух «ангелах».

— Ты с женами! Очень похвально!

— Мышь приняла ислам, но мусульман не прибавилось, не так ли? — пошутил старик и сам засмеялся.

— Пророк Мухаммед говорил: в день по три раза проведи ладонью по голове каждой жены. — Исмаил нарочно говорил громко, чтобы его слова слышали женщины, стоявшие неподалеку. — На том свете встретитесь с чистыми лицами…

Шаукат, пришедший в гостиницу, не сразу узнал Исмаила, облачившегося в священное одеяние, тем более что вокруг, куда ни посмотришь, все были в ихраме, женщин и то не сразу отличишь от мужчин. Сплошное белое людское море, лишь пятнами чернеют смуглые лица.

— Жаль, не знал я, что ты собираешься в святые места, вместе бы приехали, — говорил аль-Мамун.

— Я собрался как-то сразу, — лукавил Исмаил. — Давно говорил себе: на будущий год, а тут подумал: сколько можно откладывать! Разве есть мирская забота, которая вправе отодвинуть святое дело?

— Тамам, очень верно. Дела всегда найдутся, а мусульманину самое важное — исполнить свой долг перед богом. Я тоже откладывал. То одна жена не может, то другая… Потом зафрахтовал автобус и… садись, кто хочет, не то поздно будет. Представь себе — сели! Все сели. Правда, в пути я с ними намучился. Старшая качки не переносит.

До слуха Шауката донеслись слова старика, предлагавшего Исмаилу поделиться с ним куском черной парчи. Аль-Мамун исхитрился добыть парчу за немалую плату у одной духовной особы. Судья очень обрадовался. Это ведь парча не простая, ее оторвали от старой кисвы — чехла, которым защищают крышу Каабы от пыли. Исмаил даже не мечтал о таком счастье!

— Да вознаградит тебя аллах, аль-Мамун! Ты очень щедр, ты истинный мусульманин.

— На земле пророка иным быть нельзя. — На самом деле стариком руководило не благочестие, а желание отблагодарить судью, прикрывшего его когда-то своей ладонью.

Так или иначе, но все эти небольшие события были приятным предзнаменованием — об «ангелах» Исмаил теперь уже не желал и думать.