Восход луны

ГАЗЕТА «АЛЬ-КАМАРУН»

Шейх Абдулла Керим имел обыкновение вставать рано; после утреннего салята, вернувшись из мечети, он любил побродить по саду, созерцая деревья и пробуя на вкус зреющие плоды. Иногда в это время он с умным видом просматривал газеты, к которым, как и к книгам, относился пренебрежительно, ибо, по его незыблемому убеждению, на свете была только одна книга, которую истинный мудрец должен читать всю жизнь, — коран. Но однажды шейх решил опубликовать статью. Для этого был повод.

Выходя утром из опочивальни, он увидел на крыльце одного из своих работников. Про такие лица, как у этого, в народе говорят, что на них черт горох молотил. Работник смотрел, прищурив глаз, в конец авторучки, как в подзорную трубу, и широко улыбался. С его отвисшей нижней губы стекала слюна. Шейх подошел к работнику бесшумно, потому что был в мягких домашних туфлях, украшенных драгоценными камнями. Рябой слуга (это был Зуфри), не замечая хозяина, осторожно поворачивал авторучку. Высыпь в эту минуту ему на голову горячий пепел из трубки, он бы и то не заметил — так загляделся. Он испытывал странное удовольствие от своей забавы и отчего-то склонялся то вправо, то влево, поднимал авторучку к небу, будто разглядывал планеты, опускал ее вниз…

Шейх вырвал авторучку из рук слуги. Огромный плечистый Зуфри упал к его ногам.

— Прости ради аллаха!

Шейх с любопытством сам глянул в авто ручку и тут же изо всех сил пнул слугу ногой. Тот послушна кубарем полетел с крыльца.

— Чтоб я тебя здесь не видел! — заорал разгневанный шейх до смерти перепуганному Зуфри. — Бесстыжие твои глаза, о боге забыл. Ивлис тебя искушает…

— Я не виноват. На базаре знакомый купец подарил. Я верну ему, сегодня же верну.

— Нет, этой пакостной штуки ты не получишь назад. Убирайся со двора и не смей показываться мне на глаза, если не хочешь, чтобы я приказал заковать тебя в кандалы… Иди, убирай падалицу…

Зуфри знал, что шейху возражать нельзя. Слов на ветер не бросает, особенно когда речь идет о кандалах. С ним шутки плохи. Зато, слава богу, отходчив, может и простить, особенно если заступится за тебя его любимая жена — самая молодая… Слугу словно ветром сдуло.

Оставшись один, шейх Абдулла, сощурившись, посмотрел еще раз в этот богомерзкий карандаш, из которого, похожая на зрачок, выглядывала маленькая линза. При медленном вращении внутри авторучки возникали одна за другой непристойные картинки, линза многократно увеличивала их. Авторучку шейх спрятал в карман: выбросишь, кто-нибудь тотчас же подберет…

Абдулла Керим позвонил Джагфару, издателю единственной в городе газеты, и выразил свое негодование по поводу того, что купцы завозят в страну всякого рода непотребства, подтачивающие моральные устои мусульман. Шейх добавил, что хотел бы излить свой гнев со страниц газеты. Издатель обрадовался случаю: шейху, мол, даже не надо трудиться и писать статью, он пришлет к нему своего сотрудника с готовым материалом. Шейху останется только поставить свое имя под статьей, если он согласится с тем, что в ней будет написано.

— Гонорар выпишем тебе, — предупредил Джагфар своего лучшего сотрудника, чтобы Шаукат не думал, что будет трудиться на кого-то, и писал с толком, как он умеет.

— Слова ищи в глубинах души шейха, — учил Джагфар.

Шаукат смеялся.

— Думаешь, они там есть?

Но вообще он с охотой взялся за статью, ибо она должна была быть острой, обличительной. Он сам попадал в кинотеатры, где откровенно демонстрируется порнография, и каждый раз испытывал отвращение. Давно настала пора проучить тех, кто растлевает молодые души, — владельцев кинотеатров, купцов, издателей.

Во время работы над статьей Шауката осенила дерзкая мысль, о которой он не собирался говорить редактору.

С готовой статьей Шаукат явился в особняк шейха Абдуллы. Особняк отгораживала от мира высокая глухая стена; над ней тихо шелестела листва, покачивались кроны деревьев, сгибающихся под тяжестью сочных плодов.

Шейх встретил Шауката на крыльце богатого двухэтажного дома с зашторенными от солнца высокими окнами и повел гостя прямо в сад, где в тени для них уже были поставлены столик и плетеные кресла. Они сели, слуга принес им по стаканчику янтарного хамуда — напитка, сваренного из кусочков сушеного лимона. Пока шейх читал статью, Шаукат прихлебывал кисло-сладкий хамуд и смотрел по сторонам. В доме, видимо, была женская половина, где жили жены шейха (каждая в своей комнате), и мужская — там обитал сам хозяин с прислугой. Обе половины соединял большой холл, по нему бесшумно, как тени, в обе стороны скользили женщины, закутанные настолько, что разглядеть их было невозможно. Наблюдательный Шаукат, однако, заметил, что одной из них, пожалуй, не больше двенадцати и она, кажется, ждет ребенка. Сколько всего жен у шейха, спрашивать нельзя — это бестактно.

В давние времена количеством жен в гареме определялось могущество властелина, поэтому турецкий владыка Ахмед, по велению которого в Стамбуле построена знаменитая мечеть, имел три тысячи жен. На скольких языках говорили у него во дворце, трудно и представить. Которая из жен была ему по сердцу, султан и сам не знал. Об этом заботились евнухи, они старались предугадать желание владыки, угодить ему, подбирая жену в зависимости от настроения султана, удач и неудач в делах. Иногда выбор жен становился предметом серьезных дискуссий.

Те времена прошли.

Шаукат позавидовал шейху: в саду был плавательный бассейн. В центре его стояла небольшая мраморная колонна, на ней был укреплен большой куполообразный шатер, похожий на гигантский зонт, создававший полумрак и прохладу. В глубине сада высился огромный куб из железобетона — водяной амбар, от которого в разные стороны шли трубы и желобки для стока. Слуги содержали сад в образцовом порядке: под деревьями ни соринки, трава аккуратно подстрижена.

По мере чтения сумрачное лицо шейха светлело. Под конец, однако, он снова насупился. «Не нравится», — подумал Шаукат.

Шейх не сразу понял, почему статья называется «Разрушение моста». Ему и в голову не приходило брать на себя заботы районного начальства. Пусть они сами занимаются своими мостами и дорогами…

— Кто разрушает мосты? — спросил шейх.

— Историческое сравнение, — объяснил Шаукат. — Вавилонская царица Нитокрида, построив разводной мост, соединила обе части города, разделенные Евфратом. Шариат — это тоже своего рода мост между сердцами мужчин и женщин, у него свои опоры в виде законов, ниспосланных богом. — По выражению лица шейха Шаукат заметил, что сравнение имеет успех, и вдохновенно продолжал: — Опоры эти омываются бурным потоком…

— Так, так…

— Не в прямом смысле, конечно. Поток — это жизнь, история. Его волны то бурлят, как в половодье, то замирают, точно знойным летом. Но есть люди, которые подтачивают опоры моста своими безнравственными поступками. К ним относятся те хозяева кинотеатров, что ради наживы показывают одно безобразие: насилие, грабежи, секс…

— Что?

— Я говорю — секс. Это когда на всеобщее обозрение выставляется близость мужчины и женщины.

— Так это не только в кино, — оживился шейх, — купцы тоже завозят яд. Я отобрал у слуги пакостный карандаш. Посмотришь — вроде карандаш как карандаш, пишет. А поглядишь в торец — черт-те что… Я даже прогнал слугу, чтобы не приносил в дом всякую мерзость.

— Жаль, не ходите вы в кино.

— Зачем мне ходить. Кино само ко мне ходит. Купил аппарат, дома крутим фильмы. Сам выбираю, что показывать. Мои женщины просят картины про любовь, а я им вместо этого фильмы о героях, о жизни других народов, о тех, кто совершает паломничество к гробу пророка.

— Документальные, значит.

— Пусть знают, что происходит на свете. Мне однажды предлагали «Танец живота» — не взял. Зачем мне их картинки… — Шейх вовремя остановился, чтобы не сболтнуть лишнего. Самое ценное — душа человека. Тело что? Тлен. Из земли мы вышли, в землю и уйдем. Душа же бессмертная будет перед аллахом держать ответ за грехи тела…

— Владельцы кинотеатров этого, видимо, не знают, иначе они боялись бы бога.

— Не знают. А надо, чтрбы знали. И газета должна их научить уму-разуму. Поступками владельцев кинотеатров руководит сам ивлис. Значит, пора подняться на шайтана, чтобы он не расшатывал опоры национальной морали. А не то дождемся, что рухнет мост нравственности. — Шейх заговорил словами Шауката. — Губернатор тоже распустил народ…

— Алчные слуги ивлиса, чего доброго, и гробницы предков разграбят.

Шаукат, чувствуя, что собеседник внемлет его доводам, прибег к очередной исторической параллели; параллель должна была еще больше подогреть шейха, еще сильнее восстановить его против современных слуг ивлиса, пытающихся увести молодежь с пути борьбы за лучшее будущее. Шаукат поведал хозяину дома притчу о той же Нитокриде. Царица велела написать на своей гробнице: «Если какой-нибудь из моих преемников станет нуждаться в деньгах, пусть вскроет гробницу и возьмет оттуда золота столько, сколько захочет. Но если кто-нибудь посягнет на мои богатства без крайней нужды, добра ему не будет!» Веками стоял мавзолей, и никому в голову не приходило взять золото из гробницы, хотя были войны, нашествия. Лишь один жадный персидский царь посягнул на гробницу! Ее вскрыли и нашли в усыпальнице табличку со словами: «Не был бы ты столь алчен, не посмел бы грабить мертвого». Слух о табличке облетел даже сопредельные царства. Осмеянный правитель рвал на себе волосы.

Шейх был не слишком силен в истории, тем более что речь шла об истории доисламской. У него из головы не выходил пакостный карандаш, из-за которого он прогнал Зуфри со двора. Шейх снова извлек авторучку из тайников роскошного, шитого золотом халата и повертел ее в руках, не смея при постороннем глянуть в торец. Шаукату эти игрушки не были в новинку. Он уже видел, как их из-под полы продают на рынке, потому что купцы, боясь навлечь на себя гнев духовенства, не выкладывают запретный товар на полки.

Шейх, заметив, что Шаукат не проявляет к авторучке интереса, бросил ее наземь и с силой прижал ногой, желая раздавить. Ему хотелось продемонстрировать корреспонденту газеты свою решимость, бороться с нечистой силой.

— Пиши: «В священном писании сказано — придет день, среди людей появится ивлис. Ныне многие продают души черному дьяволу, живут по его наущению. А мы своей нерешительностью лишь способствуем гибели ближних».

— Написал, — кивнул головой Шаукат. — Может, дадим подзаголовок к статье: «Шейх Абдулла Керим требует побиения ивлиса»?

Шейх подумал:

— А кто имеется в виду под ивлисом?

— Купцы, конечно…

— Тогда не надо. Это будет прямой вызов. Купцы — дружный народ и все вместе пойдут против меня. Корысть смело ведет их путем тех, кто «под гневом» всевышнего.

— Да, они преисполнены алчности и корыстолюбия, как тот персидский царь, о котором мы говорили. Им ничего не стоит расшатать опоры моста, опустошить гробницу. А хозяева кинотеатров? В их залы стыдно заходить. Ваша статья заставит их задуматься. Да и кому же задать им перцу, если не вам, шейху Абдулле Кериму? Алчность — рубашка, в которой родились купцы. Мы разорвем эту рубашку, пустим их по миру нагишом…

— Алчность и корысть руководят их поступками, это верно. — Шейх наморщил лоб, изображая работу мысли. Мост, о котором у нас шла речь, создан богом, а они забыли его слова: «Им мы указали прямой путь, но они свою слепоту возлюбили больше, чем правоту, отсюда и зло». — Шейх повернулся к забору. Ему показалось, что в зарослях кустарника мелькнул Зуфри, пробирающийся в свой любимый водяной амбар. Шейх плотнее запахнул полы богатого халата и поудобнее устроился в кресле, обтянутом бархатом.

— Не видят, куда ведет забава. — Шаукат записывал на полях статьи возникшие в ходе беседы мысли, радуясь, что они с шейхом оказались единомышленниками. Наверняка выступление Керима привлечет внимание читателей.

— Камни вавилонского моста были скреплены свинцом. Камни моста, на котором зиждется нравственность нашего общества, скреплены шартой. — Шейх явно был в ударе, откуда-то у него появился даже высокий слог. — Молодежь, выступающая против шарты, не понимает этого. Отмена шарты обернется бедой. Все станут заводить гаремы, не думая о том, смогут ли они прокормить нескольких жен. Молодые люди помышляют лишь об удовольствиях, но когда они начнут плодить нищих, будет поздно. А еще начнут переманивать жен друг у друга, пойдет резня, потому что где же отыскать по три-четыре жены на каждого? Что такое любовь? Цвет иудина дерева. Три дня ему благоухать. Потом оно отцветает. Остается сад, земля, где дерево выросло…

Шаукат писал и думал. Он, разумеется, не был согласен с шейхом и намеревался поспорить с ним. А шейх продолжал:

— Отмена шарты не требование времени, а фокусы фрондирующей молодежи. Так и запиши. — Как бы ставя точку, он стукнул о землю увесистой палкой, инкрустированной драгоценными камнями. — Иначе мы станем свидетелями сплошных «убийств чести». Не надо быть пророком, чтобы это предвидеть.

Шаукат знал, о каком «убийстве чести» говорит шейх. Газета «Аль-Камарун» писала о трагедии, разыгравшейся в одной семье.

Молодой муж, поссорившись с женой, явился в кофейню. Там он застал за игрой в шахматы своего шурина. «Сыграем, — обратился к нему шурин, окончив партию, — если не боишься проиграть, конечно!» — «Спасибо! Я уж с твоей сестрой наигрался! Так наигрался, что дальше некуда». — «В шахматы?» — «Какие шахматы! В шахматы вдвоем играют, а тут даже неизвестно, сколько нас…»

Шурин, молодой парень, не стал, допытываться, что имеет в виду разгневанный супруг, схватил со стола нож, вылетел из кофейни и понесся к сестре, жившей неподалеку. Поняв, что он задумал недоброе, сестра кинулась ему в ноги: «Не убивай меня. Я жду ребенка. Не убивай. Я не виновата…» Но он убил женщину, вернулся в кофейню и бросил зятю окровавленный нож: «Живи без проигрыша!» — «А шарта? Ты мне вернешь шарту?» — «Тебе мало крови сестры?» Парень хотел прикончить и зятя, но подоспевший хозяин кофейни обезоружил безумца. Это назвали «убийством чести».

Последнюю фразу шейха Шаукат записал слово в слово и подчеркнул.

— Все будет, как вы сказали. Я перепишу на машинке начисто и, если позволите, вечером занесу вам на подпись.

Шейх Абдулла Керим решительно отказался:

— Зачем второй раз? Меня не будет дома, я еду к губернатору. Лучше я сейчас подпишу, а ты дописывай и отдай Джагфару.

— Черновик?

— Черновик. Мысль-то ясна. — Шейх взял текст, пробежал его глазами и на последней странице, где исправлений было меньше всего, расписался.

Шаукату и в голову не приходило, что за фразу о шарте его могут упечь за решетку. Он распрощался с шейхом, пообещав прислать несколько номеров, как только выйдет газета со статьей. Жаль было покидать роскошный сад Керима. Пышно цвели абрикосы, бледно-фиолетовые лепестки осыпались, словно хлопья сказочного снега, при малейшем дуновении ветра; по глади бассейна медленно расходились круги с лепестками…

Шейх проводил гостя до ворот. Шаукат увидел несколько аскеров на великолепных конях. Аскеры терпеливо ожидали своего предводителя. Шаукат знал, что шейх не выносит автомобилей, хотя в гараже у него стоит несколько американских машин. Взгляд Шауката невольно задержался на сером в яблоках скакуне. Роскошное седло, сбруя с дорогими позументами, лук, на котором с одной стороны золотом выгравировано: «Нет аллаха, кроме аллаха», а с другой — «Мухаммед — его посланник на земле». Конь, узнав хозяина, грациозно вскинул красивую голову и как бы в знак готовности ударил копытом. Шейх всегда разъезжал верхом в сопровождении аскеров, если расстояние не превышало сотни километров, и уверял, что автотранспорт развращает мусульман.

Губернатор, с которым шейх поддерживал добрые отношения, приглашал его на все встречи с зарубежными гостями, чтобы продемонстрировать иностранцам живучесть старинных арабских традиций. «Грозные пустыни испокон веков не были преградой, — любил говорить он, — для тех, кто нес в чужедальние страны идеи аллаха».

Он имел в виду то время, когда арабы выступили в роли освободителей от византийского ига или когда они становились своего рода третейскими судьями в неугасимых местных распрях. Халифы вознаграждали своих военачальников и их войско тем, что предоставляли победителям право грабить покоренные земли. Этим достигалась верность солдат, приносивших в чужие страны идеи ислама и уносивших оттуда золото и серебро. В походах арабские воины накапливали опыт. Войска Лахмидов и Гассанидов, сражавшиеся против армий Ирана и Византии, продемонстрировали настоящее военное искусство. Халифы стремились и к тому, чтобы их опьяненные удачами военачальники искали славы подальше от дворов владыки…

Шаукат, глядя на аскеров шейха, подумал об эпохе первых завоеваний и засмеялся: ведь Абдулла Керим серьезно вообразил себя хранителем великих военных традиций предков, сражавшихся при халифах Омаре, Муавии или Амре.

Шейх со своей кавалькадой сопровождал самых высоких гостей, если, скажем, приезжали главы государств. В этих случаях автомобили ехали очень медленно, чтобы эскорт мог держать строй. Древность тащилась за колонной лимузинов, кони фыркали, всадники морщились, с отвращением вдыхая выхлопные газы.

Газета, которая выходила наутро, была уже сверстана. На второй полосе оставалось специальное место для статьи шейха. Шаукат уточнил, сколько строк ему отвели, и сел за машинку. Метранпаж нервничал, но не теребил Шауката, зная, что тот без крайней нужды не станет тянуть до последней минуты.

Шауката же вдруг обуяла дерзкая мысль: ведь здорово прозвучат в устах ревнителя традиций слова, поддерживающие фрондирующую молодежь!

На размышления оставалось совсем мало времени. Чтобы редактор ни в чем не усомнился, Шаукат приложил к аккуратно перепечатанной рукописи черновик, подписанный шейхом, сдал рукопись в набор и сам хотел было отправиться домой, тем более что Саида должна была утром принести чистое белье? надо было обязательно расплатиться с ней. Однако уйти из редакции ему не удалось. Пришлось ждать, пока статью набрали и заверстали. Места оказалось меньше, чем нужно. Шаукат скрепя сердце не раз «подрезал» свой текст.

Наступила ночь. Куда теперь идти? Лучше дождаться, пока выйдет газета. Шаукат прихватит с собой с десяток экземпляров, обещанных шейху, и спокойно пойдет отдыхать. Он завалился на диван, прикрыл лицо старой газетой, чтобы свет не бил в глаза, и мирно заснул под равномерный гул печатного станка, доносившийся из типографии. Ложась, он думал о шейхе, о возможной его реакции на фразу, приписанную ему Шаукатом. Заметит или не заметит?.. Разбудили его голоса разносчиков: мальчишки всегда знают, чем привлечь покупателей. С улицы доносилось:

— Абдулла Керим против шарты!

— Шейх против шарты!

— Купите газету «Аль-Камарун»!

Шаукат вскочил, распахнул окно. Мальчишек плотным кольцом окружили читатели. Люди, купив газету, тут же на месте разворачивали ее. Купцы, перевалившись через прилавки, зазывали мальчишек в магазины, протягивая им монеты. Разносчики торопились побыстрей распродать кипу газет и бежали за новой. Они умели делать свой маленький бизнес, эти нищие дети века…

Можно было подумать, что газета в то утро сообщала об изгнании израильских оккупантов с Синая. Киоскеры жалели, что взяли слишком мало экземпляров «Аль-Камарун». Кто ожидал, что будет такой спрос! Обычно кипы нераспроданных газет лежали в киосках по нескольку дней, потом их покупали зеленщики для обертки.

Шаукат хотел вернуться домой, ко решил сначала узнать, как отнесся к статье издатель и какова реакция «автора». Шейх наверняка позвонит в редакцию. Думая об этом, Шаукат начинал тревожиться. Как оправдаться, если шейх заявит протест? Или не надо оправдываться? Защитит ли издатель Шауката? Выстоять в схватке с шейхом, который может стереть Шауката в порошок, не так-то просто. Шаукат медленно шел по улице… Не успел он дойти до угла, как его нагнал рассыльный из редакции — пожилой человек маленького роста — и взволнованно затараторил, словно горсть гороха высыпал на тротуар:

— Хозяин тебя кличет! Скорей! Приехал шейх Абдулла. Сердитый! Из ноздрей дым валит!

Шаукат поспешил назад.

— Что же ты сделал со статьей? — Фариде не терпелось поскорее узнать все подробности, она боялась, как бы мужчин не выпроводили из камеры раньше, чем Шаукат доскажет свою историю. Один аллах ведает, когда они встретятся снова, да и встретятся ли вообще…

— Ничего особенного я не сделал. Переставил несколько слов, и только. — Шаукат рассмеялся.

— Какие же?

— Шейх мне продиктовал: «Отмена шарты не требование времени, а фокусы фрондирующей молодежи», я же слегка изменил порядок слов. В результате получилось так: «Отмена шарты не фокусы фрондирующей молодежи, а требование времени». Все остальное осталось как было…

Представляешь, первым обратил на это внимание не «автор», а судья Исмаил. Он позвонил шейху: «Ты что пишешь? У самого гарем, а против шарты выступаешь!» Пригрозил Кериму судом, а тот не может понять, в чем дело. Потом принесли газету, ой развернул ее…

— Представляю, какой переполох поднялся в гареме…

«Приостановить продажу газет!» — тут же позвонил губернатору шейх.

Тот тоже ничего не может понять. Губернатор ведь не читает газет, лишь радио слушает. Читает только циркуляры, и то не всегда; прежде чем вынести решение, спрашивает секретаря: «О чем тут?» Поверит секретарю на слово и подпишет…

У дома издателя, когда к нему подошел Шаукат, уже стояли аскеры, сторожа оседланных коней. Увидев скакуна в яблоках, Шаукат понял: и шейх тут, не сносить теперь ему, Шаукату, головы.

Он только успел переступить порог, как подъехала полицейская машина, чуть не распугавшая лошадей. Из машины выскочили трое в форме и, словно на пожар, бросились к двери. Из кабинета редактора слышались визгливые крики разбушевавшегося шейха, ничуть не похожего на вчерашнего мудрого и степенного ревнителя традиций, знатока ислама.

Войдя в кабинет, Шаукат сразу заметил черновик статьи, который он накануне приложил к рукописи, сдавая материал в набор. Издатель сличал его с опубликованным текстом. Рядом сидел шейх, в ярости, точно безумный, вертевший головой. Тронутая сединой борода ходила ходуном, в такт бороде болтались толстые концы шитого золотом черного укаля, скрепляющего куфею — большой головной платок. Издатель, невысокий мужчина лет сорока с покрасневшими от гнева глазами, сличал тексты, недоумевая, как мог выйти такой дикий скандал. Наконец он выпрямился, пожал плечами.

Шейх тряс газету, скрученную трубкой, перед самым носом издателя.

— Это не газета! — кричал он. — Это сырая кожа; куда потянешь, туда она и тянется. Тебе перестанут верить!

— Я согласен. Ты прав. Я согласен. Давай разберемся.

— В чем разбираться? Не меч, но злое слово убивает джигита… Ты меня убил!

Полицейские, прежде Шауката оказавшиеся в комнате, где происходила баталия, приблизились к столу. Один из них, видимо старший по чину, принялся читать газету. Остальные стояли у двери, как видно не понимая, отчего из-за какой-то газетной статьи поднят такой шум.

Появление Шауката не произвело на шейха? ни малейшего впечатления. Шейх продолжал наседать на издателя, а тот очумело моргал глазами.

— Что скажет губернатор? — в ярости шипел шейх. — Абдулла Керим, скажет он, поддерживает фрондирующих горлопанов! Как мне смыть позор с лица? Я теперь не посмею даже взглянуть на старцев, совершивших хадж, да и не пустят они в мечеть человека, посмевшего поднять руку на обычаи, берущие начало в глубине веков. Вы мне ответите за все. Ответите!

— Мы дадим поправку, напишем, что была допущена досадная ошибка, что виновный наказан. — При этих словах издатель с гневом глянул на Шауката. — Ничего не случится…

— Какую поправку? Какое наказание? Статья вон какая длинная! — Шейх развел руки в стороны, потом соединил их. — А поправка — фитюлька. Кто ее будет читать. Если сагыз[3] попал в навозную жижу, его в рот уже не возьмешь. Моя честь оказалась сагызом, ты уронил ее в дерьмо. Твоя поганая газета…

— Ты меня оскорбляешь. Я не потерплю оскорблений даже от уважаемого шейха.

— Вонючая у тебя газета, вонючая! — Шейх вопил, окончательно потеряв самообладание. — Я ее изничтожу! — Он, кажется, хотел запихать номер «Аль-Камарун» в рот хозяину дома.

Шаукат решительно шагнул вперед и встал между спорившими, повернувшись лицом к шейху и как бы защищая своего издателя.

— Шейх! Не будем выяснять, кто больше походит на навозную жижу — «Аль-Камарун» или твои поступки. Твои слова оскорбительны не только для нас, ты оскорбляешь и собственное святое звание. Я виноват в происшедшем и готов нести наказание.

Шейх, рассвирепев еще больше, хлестнул Шауката газетой по лицу. Но этого богобоязненному мужу показалось мало, он замахнулся на журналиста своим элегантным расписным кнутовищем и задел люстру, свисавшую с потолка. На головы посыпались осколки. Разъяренный шейх, увидев у себя на руке кровь, окончательно впал в бешенство. Началась потасовка…

Керим изловчился и с силой ткнул кнутовищем в живот Шауката. Шаукат от боли чуть не потерял сознание; не помня себя, он пытался ударить шейха ногой, но подбежавшие полицейские скрутили ему руки.

— Шейх, прекратите дебош! Я обо всем доложу губернатору! — Издатель попытался освободить своего сотрудника из рук полицейских. — Отпустите его! Отпустите, слышите?

— Ты мне губернатором не грози. Подумаешь, губернатор! У меня свое войско, свой суд. Я разнесу твою газетенку, согну тебя в бараний рог, и никто мне не помешает. Понял? А этого молодца засадить в хабс. — Шейх еще раз взмахнул кнутовищем. — С твоих пальцев капает грязь. Ишь ты — «походит на навозную жижу»! Ты кто такой? Я тебя….

Шауката выволокли на улицу, затолкали в машину, а шейх все шумел…

Такова была история, в результате которой Шаукат попал за решетку. Скандал был не столь серьезен, его могли уладить и освободить Шауката. По крайней мере, издатель сделал все, чтобы заплатить шейху штраф и отделаться публикацией поправки к статье. Однако судья Исмаил на уступки не пошел. Он засадил Шауката «за принадлежность к нелегальной организации», усмотрев в его действиях нечто «партизанское», следовательно, опасное для общества.