Восход луны

«ОСВЯЩЕНИЕ»

Все живое вдруг всполошилось, задвигалось. Больные и калеки из тех, кто побогаче, вскарабкались на плечи носйлыциков. Немощные бедняки готовились хоть на четвереньках, но добраться до Каабы и умереть на каменных плитах. Люди кучками толпились вокруг руководителей тавафа, обрядовой процессии. Каждой группе предстояло идти отдельно.

День всеобщего хаджа (совпавший к тому же с пятницей) выдался безоблачным и жарким. Паломники заполнили улицы и переулки, ведущие к главной мечети, где им предстояло прослушать проповедь. Все спешили, чтобы занять место получше. Никто не думал о том, что эту гигантскую толпу невозможно вместить не только в самой Каабе, но и на площади перед ней. Люди спешили так, словно говорить с ними собирался сам пророк Мухаммед.

Шаукат с фотоаппаратом в руках двинулся за паломниками; паломники, нараспев читая суры корана, шли следом за руководителем тавафа — сеидом в черной абае, чалме и стоптанных сандалиях. Исмаил, знавший молитвы не хуже самого предводителя, старался, однако, не отстать от него. Сеид громко и внятно произносил слова, их следом повторяла процессия. Гул молитв приводил в трепет участников процессии, отрешившихся уже от всего мирского, никто не замечал ни палящего солнца, ни дыма от жаровен, ни густой дорожной пыли.

Шаукат, подхваченный людским потоком, теперь не смог бы повернуть назад, даже если бы захотел. Он решил сделать несколько снимков на память — когда еще удастся приехать в Мекку снова… Ему хотелось осмотреть священный город, не раз подвергавшийся разрушениям, не раз горевший в огне. Когда-то во время пожара от пламени раскололся знаменитый черный камень…

«Надо обязательно держать хоть небольшую дистанцию между собой и остальными, иначе не смогу фотографировать», — думал Шаукат. Паломник, шедший перед ним, мало отличался от остальных, особенно после того как надел ихрам, совершил омовение, выкрасил ногти и умастил тело благовониями. Дышать рядом с ним от всего этого стало еще трудней. Жены аль-Мамуна старались держаться за мужа. Старшая, впрочем, ухватилась даже за судью, боясь потеряться. Не будь аль-Мамун такого высокого роста, Шаукату пришлось бы худо, а так, издалека завидев старца, он уже знал, где палимый немилосердным солнцем, тащится Исмаил;

В толпе Исмаил окончательно забыл о своих злоключениях. Вместе со всеми он громко повторял молитвы, был всецело поглощен торжественным ритуалом и даже не замечал, когда ему наступали на пятки или хватали за ихрам. Исмаил многое знал о легендарной Каабе, возведенной еще в доисламские времена, знал, что названием своим Кааба обязана форме здания, напоминающего куб. Построена Кааба из серого камня. Три угла имеют названия — «иракский», «сирийский» и «йеменский», в зависимости от того, в какие стороны они обращены. Четвертый угол именуется «черным», потому что в нише, углубленной в стене, покоится священный черный камень. В обычные дни Кааба покрыта черной парчой — кисвой, доставленной из Египта специальным караваном, а в конце месяца зу-ль-када тоже, как и паломники, «одевается» в ихрам — ее покрывают белым чехлом…

Сейчас судья впервые видел Каабу собственными глазами, дышал ее воздухом. Вокруг Каабы вьется дорога для обрядовых процессий. По ней он, Исмаил, сейчас идет. У входа, в камнях мостовой, есть углубление, именуемое творилом. Здесь, по преданию, создатель Каабы Авраам и его сын Исмаил, тезка судьи, готовили известь для постройки. Увидев «Микам Ибрахим» — камень, на который якобы становился Авраам, Исмаил прослезился от умиления, от радостного чувства, что исполнилась его мечта.

Шаукат в этот момент подумал о Фуаде стерегущем автомашину. Впрочем, стережет ли? Он столько времени не спал, наверное, прикорнул на сиденье. А вдруг Садык уже спохватился, объявил розыск?..

Над Каабой, как над растревоженной пасекой, стоял монотонный гул. Внезапно носильщик, несший прямо перед Шаукатом костлявого, немощного старца, выбившись, верно, из сил, уронил, свою ношу. Толпа, напиравшая сзади, могла раздавить старика, но Шаукат помог носильщику усадить больного на место. Пока он возился со стариком, «объект наблюдения» чуть не исчез из виду. Слава богу, Исмаил задержался у места погребения многострадальной Агари. Могила Агари была расположена как раз между мраморной стеной Каабы и внешней стеной, имеющей форму полукруга, Приподнявшись на цыпочки, Шаукат разглядел вдали сначала аль-Мамуна, потом Исмаила и четырех женщин. Жены, вцепившись друг в друга намертво, в испуге думали только об одном — как бы скорей вернуться к автобусу.

В судьбе Агари Шаукат вдруг увидел что-то общее с судьбой Фариды. Как и Агарь, она пострадала безвинно. С каким душевным трепетом, с каким благоговением проходили мимо могилы Агари женщины-паломницы! Каждой хотелось хотя бы мизинцем коснуться камня гробницы, где спит вечным сном героиня древней трогательной легенды. Эту женщину погубила злобная соперница. Агарь пала жертвой клеветы и ни в чем, как и Фарида, не была виновата.

Шаукат помнил, что рядом с могилой Агари похоронен и сын Авраама — Исмаил. Он взглянул на судью, но тот был поглощен другим и даже забыл, что проходит мимо праха своего тезки. Исмаил думал лишь о том, как пробиться к черному камню. Его история казалась Исмаилу чем-то схожей с его собственной жизнью. Белый ангел, посланец аллаха, гласило предание, летел на землю, но упал и превратился в черный камень. Судью всегда приводила в трепет эта легенда. Может, он тоже ангел в душе?

Судья стремился к черному камню «аль-хаджар аль-асуад», лежавшему в нише слева, неподалеку от золоченой двери. Началась давка. Паломники жаждали коснуться камня губами и, позабыв, где они, уже работали локтями, а то и кулаками. «Верховые» даже падали с плеч носильщиков, но все равно старались как-нибудь докарабкаться до ниши. Редким счастливцам, однако, удавалось поцеловать камень. Паломники перед поцелуем трут потрескавшиеся губы. Исмаил тоже несколько раз провел ладонью по губам, хотя знал, что не о такой чистоте уст говорится в легенде. Черный камень, гласит она, в судный день оживет, вновь станет белым ангелом и возвестит правду о тех, кто его целовал, откроет, чьи уста были чисты, а чьи — нет, ибо их загрязнили лицемерие, ложь, ханжество. Исмаил был уверен, что сам-то он из тех, кто, поцеловав черный камень, обретет на земле «высшее счастье», чье имя назовут среди имен праведников. Где-то в самой глубине его души все-таки тлело сомнение: вдруг белый ангел не подтвердит чистоту его уст? Причин для сомнений было немало. Вот хотя бы та же самая Фарида. Правильно ли он ее осудил, до конца ли разобрался в ее деяниях? Исмаил проталкивался вперед, а про себя повторял: «Освобожу я ее, будет она на свободе». Судья работал локтями, коленями, грудью, отталкивая идущих рядом и пытаясь сунуть в нишу свою маленькую голову — хорошо она держалась на такой длинной шее. К счастью, рядом с ним по большей части были женщины и паломники на носилках. Носильщики выбились из сил, а женщины стремились только рукой коснуться святыни. Исмаил воспользовался этим, рванулся вперед и приник губами к отполированному миллионами губ, стянутому серебряными обручами камню.

Шаукат торопливо сделал снимок — получится, не получится, — кто знает. Повторить кадр было невозможно, толпа потащила Исмаила дальше.

Шаукат боялся, что у него отнимут фотоаппарат. Мекка священна, отсюда запрещено увозить даже малую песчинку, за этим внимательно следят бесчисленные служители, особенно служители Каабы, для которых святилище — главный источник существования. Но Шаукат во что бы то ни стало должен был исполнить роль «ангела», сидящего на правом плече подопечного регистрирующего его «добрые деяния». Что может лучше фотографии подтвердить паломничество Исмаила в святые места?

Дальше высился небольшой купол над колодцем зем-зем, древнейшей частью святилища. Воду из колодца качают насосом, паломники должны дойти до крана и напиться.

Очередной снимок Шаукат сделал, когда Исмаил подставил сложенные ковшиком ладони под резиновый шланг, а специальный служитель обдавал струей судью и всех, кто стоял рядом, демонстрируя свою щедрость. Никто не протестовал — напротив, каждый был счастлив промокнуть до нитки и, если было бы возможно, плескался бы в священной воде. Люди не отходили от шланга, их оттесняли в сторону напиравшие паломники.

Паломников ожидал навес, под которым находились два священных холма — Сафа и Марва. Паломникам полагалось семь раз пробежать от одного до другого, как бы повторяя маршрут несравненной Агари, младшей жены Ибрагима. Жестокая старшая жена заставила Ибрагима прогнать молодую, возведя на нее напраслину, несмотря на то что Агарь была беременна. Скитаясь по пустыне, Агарь родила сына, положила его на песок и пошла, искать воду. И вдруг, гласит легенда, с холма прозвучало: «Вода здесь». Молодая мать взбежала на холм Сафу, откуда доносился голос, но воды не нашла. Она была в отчаянии. Тот же голос прозвучал с другого холма — с Марвы. Женщина бросилась туда. И так семь раз — от холма к холму. Но бог помог Агари: воду она нашла там, где лежал ребенок. Бегая от горы к горе, мать пятками пробила землю, и из колодца забил фонтан.

Паломники семь раз должны взобраться на каждый холм. Расстояние между ними примерно триста шагов, но женщины были готовы до изнеможения бегать по торной тропе мученицы.

Шаукат сделал еще несколько снимков в тот момент, когда Исмаил, выбиваясь из последних сил, носился между холмами. Сафа и Мавра символизируют в сознании мусульман женское страдание. Веками их обдувают злые ветры, раскаляет солнце. Для верующего это даже не холмы, а гигантские скалы, вскинувшие к облакам седые вершины. Но доля женщин не становится менее горькой, — напротив, клевета, злословие, как самум, несущий пыльные облака через поля, овраги, горы и государственные границы, пробираются из века в век, коверкая судьбы. Сколько дел о клевете прошло через руки Исмаила! Он опять подумал о Фариде. Не возвела ли полиция напраслину на девушку? Исмаил старался отогнать эти странные мысли, ибо если так, то легко можно оправдать и действия двух «ангелов», по милости которых он оказался здесь. Состраданием к Агари Исмаил проникся еще потому, что новорожденного, для которого молодая мать искала воду, звали Исмаилом. Это его именем наречен судья, значит, Агарь как бы доводится ему матерью.

К вечеру следующего дня паломники уже с трудом волочили ноги, но никто не жаловался на усталость, — наоборот, всем хотелось подвергнуть себя еще большим испытаниям. Почти никто не помышлял пропустить хоть какой-нибудь ритуал, не спешил обрить себе голову и освободиться от ритуальных запретов, как это предлагал сделать старик аль-Мамун, когда они, измученные, вернулись в гостиницу. Паломников ожидали новые обряды. Первый — жертвоприношение. Но прежде чем идти на базар, надо договориться, что будут покупать, а договориться с женами не так-то просто. Старшая, считавшая себя непререкаемым авторитетом и хозяйкой дома (ее побаивался сам а ль-Мамун, хотя и не признавался в этом), предлагала купить животных по количеству паломников, но чтобы было не так накладно — ей и мужу по барану, остальным по овце. Другие жены заявили решительный протест: почему это ей барана, сильного и круторогого, а им по дохлой овце? Разве души у людей не одинаковы? Самая младшая не привыкла считать динары. Она предложила купить всем по верблюду.

— Глупая! Откуда столько денег? Верблюд стоит дороже, чем дюжина таких душ, как твоя! — оборвала ее старшая жена.

Вторая жена предложила компромисс:

— Купим одного верблюда. Много ли душам надо! К тому же все будем вместе. И сахиб с нами не разлучится.

Третья молчала, зато самая младшая, которую звали Хасна, вдруг обнаружила характер.

— Обязательно по верблюду, и двугорбому! Вдруг сахиб захочет с кем-нибудь из нас ехать вдвоем. Ему один горб… — Хасна почему-то была уверена, что души, если они поедут на верблюде, непременно устроятся на горбах. Девочке даже не дали договорить.

— Ах, вот оно что! Хасна думает, что сахиб выберет ее в спутницы. Да ты спихнешь его в ад, чтобы самой ехать налегке, — зло заметила старшая. — Ишь какая. На одном горбу ты, на другом он… Хотела бы я посмотреть на эту картинку!

— С тобой же он не поедет! — не сдавалась младшая. — Твои грехи на трех верблюдах не увезешь.

Ссора могла прервать дальнейший путь, если бы не вмешался аль-Мамун.

Старик заговорщически шепнул на ухо Исмаилу:

— Куплю одногорбого. Все души, как виноградины, образуют одну кисть. Никому не будет обидно.

Исмаил нашел это разумным.

Услышав издали, о чем спорят жены, Шаукат подумал: нет, женщин не переделаешь. Только что они шли мученической стезей Агари, но души их не смягчились, не просветлели. И то сказать — раздоры не были редкостью даже в семье пророка. Взять хотя бы историю с последней женой Мухаммеда — Айшой. Во время долгого и изнурительного похода Айша ослабела так, что отстала от колонны. Пророк заволновался, заметив отсутствие жены, послал всадников искать ее — те вернулись ни с чем. Прошло какое-то время, и Айша объявилась, но не одна, а в обществе молодого воина по имени Али. Пошла дурная молва, арсары взяли под сомнение супружескую верность молодой женщины. Чтобы заглушить ропот, пророк спросил воина, вернувшегося вместе с его женой: как поступить? «Развестись», — коротко ответил молодой мусульманин и этим дал новую пищу злословию. Пророк не хотел так легко поддаться ревности, тем более что речь шла о дочери халифа Абу Бекра, его недавнего противника, он женился на ней из политических соображений. Развестись с Айшой значило снова начать борьбу там, где он с таким трудом добился примирения… Впрочем, это все история. Шаукату всего важнее решить, как быть дальше, — следовать за Исмаилом или возвращаться назад. Судья вошел во вкус дела и будет пытаться выполнить всю программу паломничества, поэтому, не боясь опасных выходок с его стороны, можно возвращаться домой, чтобы в случае чего иметь алиби. Но хотелось и посмотреть, как поведет себя Исмаил в Мекке, сделать новые снимки, — авось, пригодятся в будущем. Шаукат еще не очень представлял себе, где они могут пригодиться: в суде или в газете, а может быть, и там и там.

«Надо посоветоваться с Фуадом», — решил он и оставил Исмаила вместе с его компанией.

Фуад иначе и не мыслил: конечно, ехать дальше. Судья ведет себя молодцом, да и брат его пока шумихи не поднял, судя по тому, как спокойны здешние сыщики. Хотя кто знает, что он придумает завтра?

Скотный базар был огромен. Непоеные и некормленые животные, которых много дней гнали через пустыню, обессилели настолько, что даже не могли блеять. Верблюдов, овец, коз сколько угодно. Подходи и выбирай. Трудней тащить животное, потому что, чуя запах крови, оно упирается, цепляется копытами за землю, ни палка, ни пинок ногой не могут заставить его двигаться. Исмаил выбрал самого большого барана; аль-Мамун купил верблюда, но одногорбого, и дал женам пищу для нового спора.

Исмаил со своей покупкой направился на поляну жертвоприношения, где Скот не столько резали, сколько немилосердно кромсали. Кровь текла ручьем. По ритуалу мясо жертвенного животного надо раздать нищим. Но где их взять? Те, кому было нужно мясо, уже запаслись им. Ну ладно, барана зарежут, мясо бросят в канаву — это еще не так страшно. А вот если в жертву принесли верблюда, то куда девать столько мяса?..

Исмаил вспомнил средневекового философа, мыслителя, врача и юриста Ибн Рошда, теориями которого увлекался в молодые годы, в частности поддерживал его теорию двойной истины. Ибн Рошд считал, что наука и религия должны сосуществовать, распределив между собой сферы действия. Но из попытки возродить старую концепцию — примирить науку и религию — ничего не получилось. Исмаил лишь вызвал гнев духовенства, это могло плохо сказаться на его карьере, и тогда он отступил от тезиса Ибн Рошда о вечности материи и смертности души и принялся утверждать обратное. Словно желая показать, что он окончательно порвал с учением средневекового ученого, последователя Аристотеля, Исмаил выбрал сегодня для жертвы самого резвого барана. Будет на чем мятущейся душе судьи преодолеть мост через ад.

Оказалось, однако, что тащить в жару упрямого барана не так-то просто. Исмаил даже сел верхом и бил барана кулаком по курдюку, но животное, обезумев от запаха крови, чуть не сбросило своего мучителя. Вдобавок ко всему возле каждого резчика выстроилась очередь. Хоть бросай барана!

Старик аль-Мамун решил разумно: верблюда можно вести в поводу, животное податливое, доверчивое, да и есть кому подгонять его сзади в случае чего. Исмаил тщетно поглядывал вокруг — может, какая-нибудь из жен аль-Мамуна поможет ему. Куда там — все заняты жертвоприношением. Исмаил с трудом подтащил барана к резчику и замер, ухватившись обеими руками за крутые рога, как за руль велосипеда, — похоже, он приготовился мчаться верхом по узкому мосту через ад…

Слава богу, было покончено и с этим обрядом.

Чтобы завершить малый цикл, именуемый умрой, оставался последний — третий — обряд. Паломник должен обрить голову и обрезать ногти. Волосы и ногти полагалось завернуть во что-нибудь — в платок или бумагу — и зарыть в землю. Парикмахеры, а может, простые парни, вовсе не знакомые с ремеслом, вооружились бритвами, остро отточенными кухонными ножами и даже лезвиями кос. Когда один из таких умельцев принялся брить Исмаила, тот чуть не взвыл от боли. Когда пытка кончилась, голова Исмаила была в крови, но его утешало сознание исполненного долга.

Пока паломники были заняты жертвоприношением, Фуад бродил вокруг Каабы. Ему даже удалось совершить ценное открытие. Раньше Фуад верил в легенду, гласившую, будто крыша Каабы висит между небом и землей. Оказалось, это ерунда. Весь секрет в отполированной золотой кайме шириной примерно в метр. В знойный день блеск этой каймы создает впечатление, будто образовался просвет между крышей мечети и стенами. Служители святилища обращают внимание паломников на эту иллюзию и выдают ее за чудо.

Глядя на запруженные толпами улицы, Фуад не без тревоги думал о том, как они будут выбираться из Мекки. Паломники тем временем принялись готовиться к нелегкому путешествию в Муздалиф, расположенный в шестнадцати милях от лучезарной Мекки. Из улиц, переулков и дворов медленно выезжали автобусы, грузовики, легковые машины, мотоциклы. Все это вытягивалось в бесконечную колонну. Паломники залезали на крыши автобусов и там устраивались среди узлов и чемоданов. Некоторые пытались даже усесться на бамперах. Шоферы, ругаясь, стаскивали безумцев. Фуад предусмотрительно запер дверцы «мерседеса», чтобы кто-нибудь на ходу не попытался вскочить в машину.

Исмаил, так удачно пристроившийся к аль-Мамуну, был очень доволен. Паломничество, в сущности, обошлось ему почти даром: денег стоили только ихрам и жертвенный баран. Пожалуй, он даже смог бы вернуться домой самолетом, но расставаться с женами аль-Маму-на, заботившимися о нем так же, как о муже, ему не хотелось.

Дорога была утомительной. Колонна автомобилей шла медленно, люди задыхались от пыли и зноя. Далеко за полдень колонна остановилась вблизи горы Арафа на поляне, где заранее были во множестве расставлены палатки для паломников. Они стояли так близко одна к другой, что вся поляна была опутана веревками, которыми палатки крепились к деревьям. Пробираться через них — все равно что лезть через проволоку. А каково калекам и женщинам, когда они с ног до головы закутаны в ихрам?

Шаукат был наслышан об Арафе — там, если верить преданию, встречались Адам и Ева, изгнанные из рая. После райских кущ и деревьев с волшебными плодами голые склоны горы могли показаться адом… На вершине Арафы высилась беломраморная колонна — словно окаменевшая прекрасная Ева. Паломники готовились брать штурмом эту высоту. Взбираться наверх им предстояло на четвереньках. Не беда, если ссадины на ногах и руках будут кровоточить: это даже хорошо — пролить кровь на святой горе, На подступах к Арафе немало источников. Все они искусственные и предназначены для утоления жажды во время восхождения. Знающие толк в ритуале никогда не пьют из них, но иные фанатики так напиваются водой священной горы, что потом бывают не в состоянии достичь вершины. Тем, кто расположился подальше от источников, воду привозят в цистернах. Около цистерн сразу же выстраивается беспорядочная очередь, там действуют по принципу: кто смел, тот и напился.

Тут же совершается еще один обряд — раздача очистительных милостынь. К палаткам, где отдыхают паломники, подходят нищие, калеки, слепые. Если ты не запасся мелкой монетой, разоришься, потому что отказать просящему нельзя. Достаточно кому-нибудь из нищих проклясть тебя за жадность, и часть твоих трудов, увы, пропала.

Аль-Мамуну и Исмаилу достались две стоящие рядом палатки. Одна для женщин, другая для мужчин. Разлечься бы поудобнее да отдохнуть, — но куда там! Нищие не просят, а требуют исполнения долга. Среди паломников немало молодых людей. Каждый парень должен пофорсить, показать, что его магнитофон звучит громче, чем у соседа. Поляна гудит, точно осиный рой. Аль-Мамун вздремнул, но больше никому не удалось сомкнуть глаза за ночь. Исмаил читал молитвы. Иногда шум снаружи был так силен, что он не слышал собственного голоса.

Шаукат и Фуад поставили машину так, что Исмаилу трудно было их заметить: прикрытием «мерседесу» служил автобус. Измученный Фуад завалился спать, и нищим не удалось добраться до его кошелька. А Шаукат не спал и с возрастающим изумлением наблюдал за всем, что творилось вокруг. Он слышал немало рассказов о паломничестве, но недаром говорят: лучше один раз увидеть…

Девятый день месяца зу-ль-хаджа был таким же торжественным, как все предыдущие. Исмаил снова благодарил судьбу за то, что стал участником великого хаджа.

Народу становилось все больше и больше. Старика аль-Мамуна так прижало к женам, что он чуть не раздавил старшую. Впрочем, та всегда была готова поддержать мужа своим плечом, лишь бы он находился подальше от младшей. Аль-Мамун уже еле держался на ногах, но с нетерпением смотрел в ту сторону, откуда должен был появиться имам, глава исламской общины.

Сразу же после полудня имам под гомон молитв и возгласы паломников направился к вершине горы Арафа. Легко, красиво шел его белый конь, ведомый двумя мюридами; третий мюрид держал над головой имама огромный зонт, усыпанный драгоценными камнями. Зонт напоминал купол ночного неба, озаренного звездами. По обе стороны пути имама лежали и стояли калеки и слепые, верившие, что они исцелятся, едва лишь имам взглянет на них. Но имам сидел в седле, как каменное изваяние, глядя прямо перед собой.

Он достиг наконец вершины горы, встал у белой колонны, повернулся лицом к Каабе, вознес руки к небу. Над ним вспыхнула ракета и осыпала его искрами. Всадник словно слился с горой в одно целое. В вечерних сумерках зазвучал певучий голос, — имам молил всевышнего, чтобы тот утвердил паломничество правоверных…

Ему ответил тысячеголосый гул:

— Амин!

— Инш аллах!

Паломники в благоговейном молчании снова слушали о том, что ждет правоверных в раю: они увидят родники, которые щедро напоят их молоком, источники с вином подарят особое наслаждение: из них можно пить, не пьянея…

Аль-Мамун чуть не плакал от умиления. Услышав о прекрасных гуриях с большими, блестящими глазами, он с горечью подумал, что слишком стар для прелестных обитательниц рая, и пожалел, что не умер в молодые годы. Он оглянулся на своих жен и вдруг вспомнил ту, которую убил сгоряча… У нее были большие, кроткие черные глаза. Вдруг они встретятся в раю, и она укорит его. Но, пожалуй, будет еще хуже, если в раю она достанется другому.

— Инш аллах! — Слова имама тонули в общем гуле.

Имам повествовал о загробной жизни с такими подробностями, будто только что приехал от аллаха и, закончив проповедь, вернется к нему на своем тонконогом скакуне. Голос у него был таинственный, завораживающий…