Восход луны

ВОСХОД ЛУНЫ

Фарида в отчаянии бросилась в тюрьму: она думала, что Шауката снова водворили туда. Так ничего и не узнав, Фарида обошла весь город, уже не думая о возможной встрече с Зуфри, и в конце концов нашла дом, где теперь жила Саида. Саида так обрадовалась встрече, что захотела вернуться на прежнее место вместе с Фаридой. Она уже поправилась, у нее были хорошие новости: старший сын прислал фотографию своей невесты, студентки медицинского института. Увидев Фариду живой и здоровой, Саида произнесла самую длинную и горячую молитву на свете.

Смущаясь и волнуясь, Фарида сбивчиво рассказала о своем горе.

Кто он тебе? — спрорила Саида.

Как ответить? Сказать «муж» — нельзя: брак не скреплен кады, «знакомый по хабсу» — звучит странно. Фарида замялась, потом вымолвила, опустив глаза:

— Он мой учитель… И друг покойного отца.

Саида, хорошо помнившая Шауката, дала толковый совет. Фарида послушалась ее и пошла в редакцию. Джагфар к этому времени и сам решил во что бы то ни стало вырвать Шауката из рук полиции. От него Фарида узнала, что Шауката арестовал Садык, брат Исмаила, и поняла, что это сила и тягаться с ней не просто.

Начальнику же сыскной службы показалось, будто он напал на след крупного преступника.

Сначала Садык взялся за Джагфара, надеясь «расколоть» издателя и выудить у него ценные сведения, но тот не испугался полицейского.

— Откуда снимки? Редакционная тайна. Я ежедневно получаю от читателей кучу писем, фотографий, заметок, репортажей. Я не обязан показывать полиции редакционную почту, иначе мне не будут доверять мои авторы.

— От меня у тебя не должно быть тайн! — наседал на Джагфара Садык.

— Ты имеешь право знать все секреты в городе?

— Да, конечно. Такая у меня должность.

— У меня тоже есть это право. Ты открой мне свои тайны, я тебе — свои. Согласен?

— Ну, это смотря о чем речь.

— Вот оно как! Выборочно, значит. Я расскажу то, что тебе нужно, а ты утаишь то, что интересно мне. Нет, так не пойдет, я не согласен.

Садык изменил тон и принялся взывать к патриотизму Джагфара, к его «гражданской сознательности и долгу истинного мусульманина». Но и это не возымело никакого действия.

— Только если ответишь на все мои вопросы, я посвящу тебя в то, что знаю о судье… а также, кстати, и о тебе самом.

— А что такого ты знаешь обо мне?

— Так я и скажу! Хотя… хотя могу слегка приоткрыть «крышку». Я, например, посвящен, в то, куда идут секретные фонды губернатора, которые он беспечно и опрометчиво доверяет тебе…

Садык растерянно заморгал. С Джагфаром, оказывается, шутить было опасно. Он не стал больше ни о чем допытываться, махнул рукой и покинул редакцию. Достоверно он знал только одно: вместе с Исмаилом из города исчез и Шаукат. Возможно, этот газетчик и смутьян был причастен к похищению. Вот только странно — обычно многословный Исмаил, охотно посвящавший брата в свои дела, даже судебные, вернулся из Мекки совсем другим. Его словно подменили — не хочет ничего рассказывать ни про то, как уехал, ни про то, с кем…

Упрятав Шауката за решетку, Садык радовался, что в его руки попала крупная добыча. История Исмаила в некоторых деталях совпадала с историей похищения одного крупного дельца. «Почерк», по мнению Садыка, был тот же.

Дело Кемаля Ташана в свое время было хорошо известно многим. Садык помнил каждую его деталь: ему, способному офицеру сыскной службы, к тому же обучавшемуся в Англии, поручили ведение следствия. Это был экзамен, в случае удачи его ждало повышение в чине. Кабинет, где он вел допросы, не пустовал ни днем, ни ночью. В столице только что прошли массовые беспорядки, вызванные повышением цен на продукты питания, тюрьмы оказались переполненными, следователи трудились круглые сутки.

Главным подследственным у Садыка был Кемаль Ташан. Ташан был коммерсантом. Начал он с торговли сувенирами в Мекке, куда ездил в дни великого гида, потом приобрел несколько ножей, отточил их и нанялся резчиком животных, приносимых в жертву. Обладая недюжинной силой, он легко справлялся с верблюдами, валил их и кромсал с необыкновенной быстротой. После паломничества он возвращался к основному занятию мелкого торговца. Однажды ему повезло — он приобрел за бесценок большой кусок кисвы, разрезал его на мелкие лоскутки и продал втридорога реликвию паломникам, заработав круглую сумму. Ташан нуждался в деньгах, ибо очень любил веселье и женщин.

Деньги, заработанные в Мекке, Ташан пустил на приобретение товаров особого рода. Скоро он уже сбывал оптом порнографические открытки, карандаши, авторучки, игральные карты с непристойными картинками…

Когда в одной из арабских стран империалистические силы развязали кровопролитную гражданскую войну, перед Ташаном открылись новые возможности. Он решил нажиться на торговле оружием. Однако отправиться туда следовало не с набором ножей, как в Мекку, а с рекомендацией от влиятельных лиц на Западе, с которыми к этому времени у Ташана были связи. Опыт провоза запрещенных товаров гарантировал ему успех.

Как говорится, на ловца и зверь бежит. Торговцы оружием искали подходящего посредника, чтобы самим оставаться в тени и побыстрее сбывать оружие, Оружие — товар не то чтобы скоропортящийся, но тоже имеющий тенденцию устаревать. Ташан быстро научился ориентироваться в новом для него деле.

Торговцы оружием не интересовались, кому достанется их товар. Посреднику тоже было все равно, в чьи руки попадают минометы и пушки.

Ташан настолько обнаглел, что не гнушался преступными связями с израильтянами. Он «скупал» (вернее, брал у них бесплатно) оружие и продавал его даже «со скидкой». О пройдохе Кемале Ташане заговорили в различных кругах арабских стран. Вести о его темных делах просочились и на страницы газеты «Аль-Камарун». Кемаль Ташан счел за благо уйти в укрытие и действовать руками своих верных агентов, а сам только стриг купоны.

Однажды Ташан приобрел крупную партию оружия, перекупив его за полцены там, где оно не пригодилось в силу изменившихся политических обстоятельств. Пренебрегая опасностью, Ташан сам отправился к поставщику и вернулся на теплоходе, трюмы которого были забиты ящиками.

Судно могло пришвартоваться в порту, но заинтересованные люди предпочли, чтобы теплоход бросил якорь на внешнем рейде. Разгружать его предполагалось ночью. Сам Ташан, испытывая приятное чувство исполненного долга, устремился в ночное кабаре. Его встретили, как всегда, с распростертыми объятиями. В эти дни в кабаре выступал ансамбль молоденьких танцовщиц. Ташан присмотрел себе девицу. Вскоре она появилась у него в номере, неся виски, сладости, кофе в кофейнике — все, что было заказано.

Ташан помнил, как приоткрылась дверь, как вошла, держа обеими руками поднос и грациозно покачиваясь на каблучках, смазливая танцовщица. Она поставила поднос на низенький столик и начала плясать на ковре… В спальне Кемаль, кажется, выпил кофе, потом все исчезло…

Полиция сбилась с ног, но, найти Кемаля ей не удалось. Он как в воду канул. В ту же ночь на внешнем рейде взорвался теплоход с оружием. Полагали, что Ташан погиб на корабле.

Прошло немного времени. На страницах газеты «Аль-Камарун» появилась фотография: Ташан, глуповато ухмыляясь, стоит у входа в знаменитую мечеть Ахмедия в Стамбуле. Внизу подпись: «Кемаль Ташан знакомится с достопримечательностями Стамбула». Вскоре появился и сам Ташан, который не мог толком ответить ни на один вопрос. «Захотел Стамбул посмотреть» — это было все, что он сказал. Следовало, наверное, арестовать Кемаля Ташана и разобраться во всех его делах, но за спиной торговца стояли слишком крупные силы. Об ордере на арест не могло быть и речи.

Кемаль Ташан остался на свободе. Он дал лишь подписку о невыезде и являлся, когда его вызывал следователь, особенно в ночные часы, далеко не всегда. Допрос он не желал называть допросом, только «беседой». Садыка больше всего интересовало, почему взорвали теплоход с грузом стоимостью в миллионы рублей.

— Кто взорвал? — Ташан разводил руками, вскидывал густые черные брови, таращил глаза. — Хотел бы я сам видеть этих молодчиков! Кожу с них ногтями содрал бы! Нет, ты должен найти их и наказать! — Кемаль Ташан говорил повелительным тоном, стучал до столу кулаком, будто это он допрашивал Садыка. Из своих махинаций он не делал секрета, рассказывал обо всем с циничной откровенностью и угрожал Джагфару: — Это ему так не пройдет, он дождется, что дьявол проглотит его «Луну» — «Аль-Камарун».

Кемаль имел в виду арабскую легенду, объяснявшую лунное затмение тем, что в этот момент черный дьявол пытается проглотить ночное светило.

Но лунное затмение произошло в другом месте. Покровители болтливого Кемаля Ташана заволновались, поняв, что Садык слишком тщательно разбирается в его деятельности. Как бы он не распутал весь клубок… Было предпринято все, чтобы прекратить судебное разбирательство по делу Ташана.

Вскоре Садык узнал, что Кемаль Ташан погиб в автомобильной катастрофе. Полицейский был достаточно опытен, чтобы понять, что катастрофу подстроили. Кемаль слишком много знал и был чрезмерно словоохотлив. Теперь Садык сопоставлял обстоятельства исчезновения Кемаля Ташана с «паломничеством» брата.

— Тот же «почерк». Сбрейте мне усы, если это не так! — настаивал Садык в беседе с прокурором. — Это он. Не сомневаюсь ни на йоту. Расколем его — раскроем целую банду.

Увы, в руки Садыку попал не тот, кто мог бы навести его на след.

Джагфар отправился к шариатскому судье. Издатель был удивлен, услышав от Фариды что они с Шаукатом поженились. Но не верить Фарйде не было оснований. Он посочувствовал молодой женщине и пообещал сделать все, чтобы вызволить Шауката.

Джагфар решил прибегнуть к крайним мерам. В его распоряжении и на этот раз было испытанное средство, способное привести в трепет обоих братьев, особенно хаджи Исмаида. Шаукат все-таки поведал ему правду о путешествии в Мекку. Написать обо всей этой истории Джагфар решил сам: тайну «паломничества» Исмаила ему приоткрыл Шаукат. «Надо идти с открытым забралом, — говорил он себе, — голыми руками их не возьмешь». Он тщательно продумал все детали предстоящей беседы с судьей, с благочестивейшим хаджи, пользующимся в городе всеобщим уважением…

Исмаил встретил Джагфара подчеркнуто вежливо, однако, прежде чем усадить гостя, распорядился, чтобы приготовили его «пежо». Издатель должен был понять, что времени у судьи в обрез. Но и Джагфар не собирался особенно рассиживаться.

Старый Мади принес кофе, вышел, но остановился за дверью. После исчезновения Исмаила старик стал подозрителен, никому не доверял. Мади носил Исмаила на руках, когда тот был еще ребенком. Бывало, выйдет с ним вечером в сад погулять, мальчик кричит: «Дай луну!» Мади поднимает его над головой: «Возьми сам!» — «А ты подними меня до неба!» — требует Исмаил. Старик считает, что теперь, после паломничества в Мекку, его воспитанник действительно вознесся до небес.

Джагфар заговорил первым:

— Поздравляю вас, хаджи Исмаил, рад, что благополучно вернулись из путешествия. Не могу не поздравить вас и с духовным саном. Он достойно венчает ваше верное служение аллаху.

Исмаил чутьем понимал, что за корректностью посетителя кроется какой-то подвох. Вообще-то у них с Джагфаром были самые хорошие отношения. Издатель однажды сказал ему: «Мы оба с вами борцы за правду». Действительно, Джагфар не раз изобличал преступные деяния разных дельцов, чем и снискал — хотя бы внешне — расположение шариатского судьи. Но что-то странно, вроде повода для сегодняшнего визита у Джагфара не было.

— Благодарю, благодарю, Джагфар, за добрые слова! Да взглянет аллах на тебя ласково, да убережет от пути тех, кто навлекает на себя гнев всевышнего! — Исмаил как бы предостерегал собеседника от необдуманных поступков.

— Вы, наверное, заметили: мы дали знать нашим читателям, что шариатский судья сумел при всей своей занятости найти время для святого дела. — Джагфар без промедления переходил к тому, что его интересовало.

— Да, я видел… — Исмаил не спрашивал, откуда взяты фотографии. Они вообще его уже не слишком волновали. Газета — точно бабочка-однодневка. Ее прочтут и тут же забудут — новая информация вытеснит из памяти прежнюю.

К подъезду подкатил «пежо», но хаджи Исмаил забыл о машине, он подлил гостю горячего кофе.

— Сегодня газета еще не вышла? — осведомился Исмаил, с тревогой покосившись на собеседника.

— Не вышла: некому ее делать. Один я остался. Разве поспеешь за всем! Газета тогда газета, когда она знает все.

— А что случилось?

Лицо судьи было непроницаемо.

— Вы разве не знаете?

— Не знаю. Сломалась печатная машина? — Судья вскинул маленькую голову.

— Хуже. Арестовали моего лучшего репортера.

— Шауката?

— Странно, что вы об этом не знаете. Я прямо как без рук остался. Хоть закрывай «Аль-Камарун».

Хаджи Исмаил хитрил. Он знал, что Садык арестовал Шауката. Братец приходил вчера, сообщил, что в его руки попал конец важной нити, он теперь размотает такой клубок, что о нем, Садыке, заговорят в правительственных кругах.

«Но ты молчи, ни слова об этом, пока я сам во всем не разберусь, иначе можешь мне навредить», — возбужденно говорил Садык. «Надеюсь, моя честь не задета?» — забеспокоился хаджи. «Мы братья. Меня коснется ржа — и ты начнешь ржаветь. Коснется тебя хула — коснется и меня, — уклонился Садык от прямого ответа. — Ты вот мне не говоришь правду о своем паломничестве. Не хочешь мне помочь».

Исмаил опять стал замкнутым. Как ни просил брат подтвердить некоторые его догадки, касающиеся поездки в Мекку, судья не выдавал ни Шауката, ни Фуада — держал «слово хаджи».

Это было вчера, а сейчас Исмаил уже начал жалеть, что не открылся брату.

— В чем его обвиняют?

— Об этом я вас хотел спросить. Известно одно: Шаукат взят под стражу по распоряжению Садыка. Прокурор дал санкцию на арест с условием, что Шауката освободят через трое суток, если его вина не будет доказана. Боюсь, ваш брат попросит у прокурора продления срока. Шаукат ни в чем не признался. Да и в чем ему признаваться?

— Если он не виноват, отчего же ты беспокоишься? — Судье хотелось закончить разговор, но он не решался выставить издателя, хотя запросто сделал бы это с кем-нибудь другим. Он понимал, что Джагфар связан с теми», кто фотографировал его во время поездки в Мекку.

— О святой судья! Вам ли это говорить? Разве вы не знаете, что такое наше правосудие?! — Джагфар хотел отпить глоток кофе, взял чашку, но тут же поставил на стол. В его глазах, сейчас сосредоточенных, строгих, вспыхнули искорки гнева. — Стражи закона, увы, не всегда охраняют закон, как должно. История с Фаридой разве не доказательство тому? Девушка-то была не виновата. На нее просто напала уличная шлюха. И вместо потаскухи полицейские схватили растерявшуюся Фариду… Остальное вам известно.

Исмаил вытащил из кармана четки и принялся перебирать жемчужные зерна, стараясь успокоиться. Слова издателя задели его профессиональную честь, надо было собраться с мыслями, прежде чем отвечать.

Не дождавшись возражений, Джагфар продолжал:

— Вы могли сделать ее несчастной, но бог, вершитель наших судеб, не пожелал этого. Она вышла замуж, обрела радость. Однако ей было послано новое горе: в тот же день ее мужа арестовали.

— Фарида аль-Баяти вышла замуж? — изумился Исмаил. — И двух дней не прошло с тех пор, как ее освободили!

— Да. Она вышла за Шауката.

— Понятно, — протянул хаджи. Он хотел сказать, что теперь ему понятно, почему Шаукат решился на свою опасную авантюру с похищением.

Джагфар видел, что Исмаил озадачен.

— Куда ей теперь? — говорил он. — Идти на ту же площадь, откуда ее привели в полицию? — Джагфар залпом выпил кофе и, распалившись, насел на собеседника. — Все это тоже неплохой материал для газеты! Взять бы да и описать всю историю с Фаридой, шариатским судом, паломничеством! Интересно, как тогда отнесутся к вашему духовному сану читатели… — С этими словами Джагфар вынул пачку фотографий. Снимки рассыпались по столу.

У Исмаила хватило самообладания сдержаться и продолжать с невозмутимым видом перебирать четки. Совсем равнодушно он глянул на фотографию, лежащую сверху. Там он стоял рядом с феллахом, пригнавшим к его дому несколько овец; Мади загонял «гонорар» в калитку, а Исмаил пожимал руку дарителю,

При взгляде на следующий снимок Исмаил вздрогнул, как если бы его ударило электрическим током. На фотоснимке он сидел в кресле рядом с послом одной иностранной державы. Кемаль Ташан, наклонившись к Исмаилу, что-то объяснял ему. Судя по выражению их лиц, речь шла о чем-то очень важном.

У Исмаила задрожали руки. Чтобы скрыть это, он стал поглаживать бороду. А Джагфар и не подозревал, что именно эта фотография приведет судью в ужас. Он вообще не знал, с чем она связана.

«Откуда у него это? И что ему известно?» — в панике думал Исмаил. На фотографии была запечатлена его беседа с послом на приеме у губернатора. Там Исмаил встретился и с Кемалем Ташаном.

Посол посасывал сигару, издававшую резкий неприятный запах, и говорил, что испытывает чувство глубокой радости от встречи с таким уважаемым человеком, как судья Исмаил, облеченный доверием. Он сожалел, что Исмаил не увлекается спортом и посол не может пригласить его на теннисный корт. Старый хитрый дипломат искал подхода к Исмаилу, чтобы вовлечь его в махинации с оружием. Кемаль Ташан не внушал его хозяевам доверия — репутация у него была подмоченная, язык длинный. Ташан — не та фигура, на которую следовало опираться в нынешней сложной политической обстановке. Посол уже приготовил для судьи чек на крупную сумму. Выбрав удобный момент, он спросил:

— Вы собираетесь в Мекку, я слышал?

Подошел официант с подносом. Посол взял стакан с виски, Исмаил — с лимонным соком.

— О, я каждый год собираюсь — не получается, — ответил Исмаил и подумал: «Какая осведомленность… Зачем ему это?»

— Дорогостоящее удовольствие, насколько я знаю.

— Да, иной мусульманин всю жизнь копит деньги, чтобы исполнить свой долг перед аллахом.

Посол был рад, что судья поддержал тему. Наклонившись к Исмаилу, он поднял стакан с виски, показывая, что пьет за здоровье собеседника, но, прежде чем сделать глоток, спросил:

— Мог бы кто-нибудь, скажем я, помочь доброму мусульманину совершить паломничество в Мекку?

Исмаил не понял:

— В каком смысле?

— Дать ему денег. — Увидев, что судья насторожился, посол поставил стакан на столик и поспешно добавил: — Зачтет мне это аллах?

— Зачтет, если помощь оказана от чистого сердца. И деньги должны быть заработаны честным трудом.

— А если дать возможность мусульманину самому честно заработать?

— Почему бы нет? — Исмаил, кажется, стал догадываться, куда клонит посол. — А кому вы хотите дать заработать, если не секрет?

— Я хотел бы дать заработать вам, господин судья. Этих денег хватило бы не только на паломничество в Мекку, но и на то, чтобы увековечить ваше честное имя. Все мы в этом мире тленны. Мечеть, построенная на ваши средства и носящая ваше имя, стала бы вечным символом вашей преданности исламу.

— Я и сам зарабатываю неплохо, но на мечеть мне не набрать, даже если бы я жил двести лет. А на паломничество в Мекку у меня есть деньги.

— Но можно получить деньги и на мечеть.

— Как?

— Вот это деловой разговор. — Посол залпом выпил виски. «Клюнуло», — подумал он и вслух проговорил: — Надо подписать контракт, а практическое осуществление условий контракта возьмут на себя другие.

— Что за контракт? О чем в нем идет речь?

— О покупке оружия…

Исмаил подскочил, словно сел на горячие угли.

Посол сделал над собой усилие и улыбнулся:

— За одну подпись — мечеть с голубым куполом. Разве это не похоже на сказку из «Тысячи и одной ночи»?

— Для кого оружие? Для правых сил или мусульман? — Исмаил никогда не мечтал построить мечеть на свои средства, но идея внезапно показалась ему заманчивой и вполне доступной.

— Какая разница? Вооружаться имеет право каждый.

— Для меня есть разница. Если я помогу нечестивцам, меня и мечеть не спасет от адских мук. — Исмаил насупился. — Я мусульманин. Я никогда не подниму руки на своих единоверцев.

«Упрямый фанатик», — подумал посол. С его холеного лица медленно сошла улыбка, рука снова потянулась к стакану, хотя в нем уже не было ничего, кроме двух маленьких кусочков льда.

— Кого же вы считаете своими единоверцами? — помолчав, спросил посол.

— Мусульман.

— Есть арабы, не исповедующие ислам?

— Есть.

Подошел Кемаль Ташан. Вновь появился официант с подносом, уставленным напитками. Посол взял еще стакан с виски и сок, Исмаил отказался пить. Ташан, пригубливая коньяк, подсел поближе к беседующим. Не смущаясь его присутствием, посол продолжал:

— Вы упрощенно судите о вещах, господин судья. В наш век, когда заходит речь о вере, имеют в виду не религию.

— Что же?

— На земле сегодня существуют две главные идеи, или две веры — называйте как хотите, — идея свободного мира и идея коммунизма.

Любая другая вера — камуфляж, фиговый листок, которым прикрываются трусость или равнодушие. Две веры — два берега одной реки. К какому прибиться: к правому или левому? Дилемма эта стоит перед каждым из нас. Выбрал правый берег — укрепи, не дай бурному потоку истории размыть его. Пусть поток разрушает противоположный берег.

— А еще лучше, — добавил Кемаль Ташан, — топи иноверцев. Пусть ищут своего Ноя с ковчегом.

«Они заодно, — подумал Исмаил. — Они-то как раз и есть единоверцы». Ему стало ясно, что имел в виду посол, предлагая деньги на мечеть.

— Но что же это за река, если ее берега враждуют? Она разольется, прекратит течение… — Исмаилу казалось: еще одно усилие, и метафора потеряет смысл.

— Река не зависит от берегов. Она сама создает русло. — Посол серыми холодными глазами смотрит на судью. — Свои волны она несет в океан — в вечность. Не течь река не может — историю нельзя остановить. Есть пословица: Ветры дуют не так, как хотелось бы кораблю». У природы свои законы. Люди пытаются изменить их, но это напрасный труд. Все рано или поздно возвращается на круги своя.

Исмаил приуныл. Действительно, все усилия человеческие тщетны, судьбы людей и природы — во власти одного аллаха.

Паузой воспользовался Кемаль Ташан:

— Бьют не всех арабов. Только тех, кто хочет пристать к противоположному берегу, Если не помешать им, иноверцы станут единоверцами, а единоверцы — иноверцами, и все перепутается. — Ташану понравилась собственная шутка, он засмеялся. Посол и судья даже не улыбнулись.

— Вы просвещенный человек. — Посол говорил спокойно, он уже отказался от мысли сунуть судье чек. Исмаил к этому явно еще не был подготовлен. — Вы видели когда-нибудь, как кормят удава в зоопарке? Я видел. Удав лежит свернувшись, подняв голову и смотрит мутными глазами по сторонам. В час обеда открывается дверца, служитель вталкивает в клетку кролика. Казалось бы, голодный удав должен броситься на жертву. Ничего подобного. Он лишь разевает пасть, устремляет выпуклые глаза на кролика и ждет. Кролик пищит от страха, дрожит, завороженно движется навстречу своей судьбе и сам сует голову в пасть удаву. Попав ему в чрево, кролик начинает биться изо всех сил, но уже поздно — он погиб.

— Если бы он бился прежде, чем быть проглоченным, может быть, ему удалось бы как-нибудь спастись. — Ташан самодовольно оглядел собеседников…

— Вообразите, — продолжал посол, — что удав — это катастрофа. Она ждет нас. Разве мы должны быть кроликами и совать голову ей в пасть? Мы не кролики. Мы сами хищники, у нас свои клыки, и мы не по зубам питону, или кобре, или удаву. А вооружать своих единомышленников — значит оттачивать клыки. Иными словами, надо поддерживать даже иноверцев, если они наши политические единомышленники и ненавидят коммунизм…

Посол подождал ответа, но Исмаил сидел молча. По совести говоря, он думал лишь о том, как бы побыстрей убраться домой. Однако собеседник не был склонен скоро заканчивать разговор.

— Единомыслие, а не общая вера — вот главный критерий в определении друзей и врагов.

— Не будешь разбираться — угодишь в ад, — Исмаил с грустью посмотрел сначала на посла, потом на Ташана.

— Вы верите в существование ада? — насмешливо спросил посол. Но, заметив, что лицо судьи исказилось от гнева, поспешно добавил: — О, простите, я не должен был спрашивать об этом. Я не хотел оскорбить ваши религиозные чувства. Но, право, мне хочется напомнить вам слова знаменитого философа Фейербаха, сказавшего, что чем ограниченней кругозор человека и чем меньше он знаком с историей, природой и философией, тем глубже его привязанность к религии.

— Истинный мусульманин должен умереть шахидом — мучеником, испытавшим земные страдания. Тогда он войдёт в рай, а…

Посол не дал Исмаилу договорить. Его серые глаза наполнились теперь холодным презрением.

— Где вы найдете сегодня истинного мусульманина, желающего умереть мучеником во имя веры?

— Сейчас я, может, и не найду, но такие были, — важно произнес Исмаил. — Их души летают вокруг нас.

Посол поднес горящую спичку к потухшей сигаре, смахнул с лацкана пиджака пепел, глубоко затянулся и, выпуская дым из ноздрей, спросил:

— Вам не приходилось слышать о том, как арабы пытались создать свое ядерное оружие?

— Нет, не слышал.

— Жаль. А знаете, кто предложил им помочь осуществить этот замысел? Нацисты. Да, да… Германские нацисты еще живы, и не только живы, они продолжают действовать. Они объединились в организацию, имеют свои дивиденды, располагают своими специалистами в различных областях: науки и техники. На их средства и был построен в пустыне вблизи святых мест секретный завод для производства ракет, они создавались по старым чертежам известных немецких ФАУ-2…

Исмаил рассеянно слушал.

— Пришло время, и мир узнал о двух арабских ракетах…

— Я слышал о них, — проговорил Исмаил. — Это бутафория.

— Бутафория?! В одной боеголовке — бациллы бубонной чумы, в другой — радиоактивный стронций-90. Какая же это бутафория? Те, кто их производил, не хотели умирать шахидами. Профессор Вольфганг Пилц или доктор Хейнц Клайнфахтер действовали по принципу — после них хоть потоп. А вы — «бутафория»!.. Истинный мусульманин, шахид…

— Все это направлено против плоти. А душа бессмертна.

— Возможно. Но сколько б ни летала птица, она должна где-то сесть — на землю или на дерево. Не станет плоти — куда деваться душе?

— Была бы душа — плоть найдется. На то воля аллаха.

Исмаил всегда апеллировал к богу, когда ему не хватало аргументов для спора. Он наконец понял, для чего его пригласили сюда. Если бы он согласился скрепить какой-то контракт своей подписью, душа его пребывала бы в постоянном смятении. К тому же атомная бомба легко превратит мечеть в груду камней. Значит, надо твердо помнить: лучше свой серп, чем рукоятка чужой сабли. Исмаил вытащил огромные часы. Вообще-то в гостях неприлично смотреть на часы, но мусульманину это дозволено, ибо он не должен пропустить время очередного салята.

— Вы спешите, господин судья?

— Близится ночной салят. Я едва успею совершить омовение. — Последнюю фразу Исмаил произнес со значением: он давал понять, что после недостойного разговора и пожатия не слишком чистых рук надо непременно очиститься.

Посол сожалел, что не сумел склонить судью на свою сторону, но не терял надежды. Было уже поздно, гости расходились. Кемаль Ташан догнал Исмаила на мраморных ступеньках губернаторской лестницы и сказал вполголоса, так, чтобы никто не слышал:

— Сахиб Исмаил, я очень сожалею, что сегодня у нас совсем не было времени поговорить с глазу на глаз.

Исмаил ответил негромко:

— Аллаху будет угодно — еще не раз встретимся для приятной беседы. — Это означало: не бойся, не проговорюсь.

Ташан проводил его взглядом. Исмаил сел за руль, радуясь, что мучительный разговор с послом окончился ничем, но дьявольский голос нашептывал, что неплохо бы построить мечеть с голубыми куполами…

Исмаил отвел глаза от фотографии.

— Фотодокументы в наши дни перестали быть уликой. — Он произнес эти слова совершенно бесстрастно.

— Это как сказать. Читатели верят снимкам. Я опубликую обличающие вас фотографии, а вы ходите тогда по мечетям, объясняйте прихожанам, что к чему. Вот, скажем, ваша история с паломничеством…

— Паломничество должен совершить каждый мусульманин, если сделать это позволяют средства, здоровье. Нездоров — можешь вместо себя послать другого. — Исмаил говорил заученно, не вдумываясь в смысл слов, будто вечно полусонный заседатель шариатского суда.

— И под конвоем?

Исмаила передернуло. Джагфар со скрытым злорадством наблюдал, как его собеседник бледнеет, нервно теребит бородку, как на его тонкой шее вздуваются жилы. Судья полез за табакеркой, где хранился спасительный кат, — она оказалась пуста.

— Под каким конвоем?

— Вы-то совершили паломничество под конвоем!

Джагфар не спеша извлек из бокового кармана свой главный козырь — газетную полосу, развернул ее и осторожно положил перед Исма-илом, отодвинув в сторону кофейные чашки. Потом выпрямился, чтобы лучше видеть, как меняется выражение лица почтенного хаджи. Заголовок «Паломничество по принуждению?» был набран крупно, броско. Он-то прежде всего властно приковал к себе взор Исмаила. Судья похолодел.

— Это что? — тяжело дыша, вымолвил он наконец.

— Статья, которая пойдет в одном из очередных номеров, если…

«Опять ультиматум», — подумал Исмаил, вспомнив Фуада, многозначительно игравшего капроновой веревкой.

— Чего вы хотите от меня? — спросил он жалобно.

Теперь Исмаил ясно представлял себе грозящую ему опасность. Это конец. Голубая абая — священное одеяние, которое он не снимал последние дни, с ней придется проститься. Ее сочтут оскверненной. Не только в суде, но и на улице нельзя будет показаться. Сожгут дом… Да, его судьба в руках Джагфара. Исмаилу не хотелось сразу сдаваться, но сопротивляться не было сил. Судья откинулся в кресле, отдышался.

— Я постараюсь помочь. Аллах принимает молитвы раскаявшихся. Но не потому я соглашаюсь, что испугался шантажа…

— Шантажа?! — Джагфар поднялся со стула. — Нет, это не шантаж. И я еще не все выложил.

«Знает». Все-таки Исмаил сделал попытку уцепиться за соломинку.

— Нас попутал ивлис, когда мы осудили невиновную девушку…

— Не ивлис попутал — полиция. Впрочем, это все равно.

— Сахиб Джагфар, я, кажется, не перебивал вас…

— Прошу прощения. — Джагфар спрятал газетную полосу, взял со стола фотографии, перетасовал их, как колоду карт, и положил пачку снова рядом с чашкой. Сверху лежал снимок, запечатлевший «побиение ивлиса».

— Аль-Мамуна с его женами называть конвоем — грех. Аллаху было угодно послать мне в спутники этого благочестивого старика. Мы с ним и его женами были неразлучны всю дорогу. Они любезно предоставили мне место в автобусе. Разве это конвой?

— Но не о них ведь речь! Аль-Мамуна вы встретили уже в Мекке, в гостинице. А со свадьбы в Мекку кто вас сопровождал?

Судье показалось, что он летит в пропасть. Надо было покоряться, плыть по течению, чтобы не утонуть. Ясно: он угодил в ловко расставленные сети. Осталось. проявить гибкость и хоть как-нибудь сохранить достоинство хаджи.

— Я готов принести свои извинения Фариде аль-Баяти и оказать ей посильную помощь. — Судья снова вытащил из кармана четки. О, как ему хотелось, чтобы Джагфар удовлетворился сказанным, но издатель ждал другого. — Вы знаете, шариатский суд не может вмешиваться в дела полиции. Правда, Садык мой брат. Ради вас, всеми уважаемого человека, я попрошу его освободить Шауката… Но не надо этой мерзости. Устами бога прошу. — Исмаил устремил взгляд туда, куда Джагфар спрятал газетную полосу. Это была полная капитуляция.

Джагфар торжествовал. Его излюбленный прием в борьбе с противником оказался безошибочным и на сей раз. Но он ничем не выдал своей радости и лишь спросил:

— Срок?

Вошел Мади, готовый растерзать издателя, — ведь это из-за него хаджи опаздывает в суд. Уже прислали человека выяснить, не случилось ли чего с Исмаилом. Мади наклонился к хозяину:

— Хаджи Исмаил, человек из суда. Там ждут…

Исмаил раздраженно отмахнулся:

— Передай, что сегодня слушание дела не состоится. Я болен. Болен, слышишь? Что за народ! Завернут тебя мертвого в саван и то не поверят, скажут: «От холода…»

Мади растерянно заморгал глазами и удалился. Таким раздраженным и злобным он не видел своего хаджи ни разу.

Исмаил перебрал несколько жемчужных зерен в четках, чтобы успокоиться, потом сказал:

— Срока не назову. У Садыка свои законы, свое начальство. Я вообще не уверен, что он выполнит мою просьбу.

— Выполнит. — Джагфар выразительно похлопал себя по карману, где хранилась статья. — Или сегодня же Шаукат вернется к своей жене, или в следующем номере «Аль-Камарун»…

Хаджи Исмаил на миг встал в позу.

— Вы не думаете, что это будет закатом вашей «Аль-Камарун» — вашей «Луны»?

— Нет. Это, наоборот, будет ее восходом. Моя «Луна» и впредь с высоты собственного «минарета» намерена высвечивать темные делишки, где бы они ни совершались. Газета разговаривает уже не с несколькими сотнями читателей — тираж растет изо дня в день. Часть его идет в столицу. Моя «Луна» бросает свой свет далеко.

— Шантаж — вот твой минарет.

— Почтеннейший хаджи, не надейтесь меня уязвить. Подумайте лучше о том, что время не ждет.

Исмаил вспомнил, как спас в свое время Садыка от военного трибунала. Надо полагать, Садык этого тоже не забыл…

Судья спрятал четки, вытащил свои знаменитые золотые часы и, не глядя на циферблат, проговорил жалобным голосом — так говорила бедная Фарида на суде:

— Так я, значит, поеду к брату.

— Не смею вас задерживать. — Джагфар учтиво остановился в дверях, пропуская вперед достопочтенного хаджи.

В разрывах клубящихся черных облаков возник ущербный диск луны, взошедший над арабским Востоком. Ее тревожный, мерцающий свет выхватил из мглы судьбу несчастной Рири, вновь прозревшей и увидевшей прекрасный мир влюбленными глазами; в волнах людских страданий Фуад, Шаукат и Фарида разглядели светлую лунную дорожку, ведущую к призрачным очертаниям дальних берегов.

В плотной тьме южной ночи свет луны указывает дорогу усталому каравану, и тогда в просветах зловещих туч вспыхивает для путников звезда надежды. Не раз я видел этот караван и путников, полных решимости дойти до заветной цели. Пожимая им руки на прощание, я напоминал:

— Лишь дорога сокращает путь.