Глава XXXII

Но разрешите спросить у вас, господа, развлекаетесь ли вы, как прежде, на балах или в комедии? Что касается меня, признаюсь вам; в течение некоторого времени все многочисленные сборища внушают мне определенный ужас.


Я там обуреваем мрачными мыслями. Напрасно я силюсь прогнать их, они возвращаются ко мне с постоянством мыслей Аталии, которая никак не могла успокоиться, пока не уничтожит "все царское племя рода иудина".


Это, возможно, потому что душа, переполненная мрачными идеями и разрывающими душу картинами, всюду находит сюжеты для печали – как испорченный желудок превращает в яд даже наиболее полезные продукты питания.


Как бы там оно ни было, вот вам моя песенка: когда я нахожусь на одном из этих праздников, среди этой толпы людей приятных и , которые излучают только радость, открытость и сердечность, я говорю себе:


Если бы на это глянцевое собрание вдруг заявился белый медведь, философ, тигр или какое-нибудь другое существо того же рода, и если бы, поднявшись к оркестрантам, он закричал бы с надрывом:


– Несчастные человеки! послушайте правду, которую изрыгает мой рот: вы угнетены, тиранизированы, вы несчастны, вы скучаете! Прочь из этой летаргии!


Вы, музыканты, начните с того, что разбейте ваши инструменты о головы присутствующих, если они вам это, конечно, позволят; пусть каждый вооружится кинжалом; не думайте отныне ни о развлечениях ни о праздниках; поднимитесь в ложи и пустите кинжалы в действие; пусть женщины омоют свои нежные руки кровью!


Выходите, вы свободны, совлеките вашего короля с трона из вашего Бога из святилища!


– Ничего себе! хорошенький тигр, – заметит читатель, – этак куча замечательных людей будут казнены? Вам что, мало того, как потанцевали в Париже пять лет назад на площади Бастилии и чем это кончилось?


– Жанетти, закройте двери и окна. Я не хочу больше видеть света, и пусть никто не входит в мою комнату; пододвиньте-ка сюда песок, выйдете сами и не заходите сюда! Я буду писать.

Загрузка...