14

Баласар не верил в знамения. Его отец говаривал, что божество, которое сотворило мир и звезды над ним, уж наверняка сумеет составить несколько внятных фраз, если захочет сказать что-то людям. Баласар, не раздумывая, проглотил эту мудрость. Как еще мог поступить мальчишка, во всем подражающий предмету своего восхищения? И все-таки в ночь перед тем, как лагеря достигла весть о гибели охотников, он увидел сон.

Пустыня снилась ему не в первый раз. Он снова ощутил беспощадный жар, боль от ремней, впившихся в кожу. Вместо книг в сумке лежал пепел, но их тяжесть не стала меньше. Позади шли не только Юстин и Коул. Все — Бэс, Маярсин, Малыш Отт и остальные. Мертвецы следовали за ним, и он знал, что они больше не друзья и не враги. Они пришли, чтобы наблюдать за ним, чтобы посмотреть, чего он достиг ценой их крови. Они стали его судьями. Как это всегда случалось, он не мог говорить: в горле стоял ком. Не мог повернуться, чтобы взглянуть на умерших. Только чувствовал их присутствие.

На этот раз мертвых прибавилось. К тем, кто погиб в пустыне, присоединились другие. Воины и простые горожане, все выстроились за ним, желая видеть, чем он оправдает их жертвы и свою гордыню. За Баласаром шла целая толпа.

Он проснулся у себя в шатре. Во рту пересохло так, что язык прилип к небу. До рассвета было далеко. Баласар хлебнул воды из фляжки, стоявшей возле постели, натянул рубаху и холщовые штаны и вышел наружу, чтобы облегчиться. Войско только-только начало просыпаться. Баласар жадно вдохнул теплый и влажный речной воздух. Ему подумалось, что весь мир — деревья, травы, посеребренные луной облака — замер в тревожном ожидании. До Удуна, стоявшего дальше по реке, две недели пути. К концу месяца умрет еще один поэт, сгорит еще одна библиотека, падет еще один город.

Как он и предполагал, до сих пор война шла легко, но все же немного затягивалась. В Нантани он почти никого не потерял. Предместья, которые встречались им по пути на север, успевали опустеть задолго до их приближения. Мужчины, женщины, дети, животные — все разбегались перед войском, как разлетаются сухие листья с первыми порывами урагана. Баласар сделал только один просчет — слишком понадеялся на паровые телеги. Два котла все-таки успели взорваться из-за тряски на ухабах, прежде чем он приказал охладить их и тянуть за собой. Пятеро воинов погибли сразу, пятнадцать обварились кипятком так, что пришлось отправить их обратно в Нантани. А еще им не удавалось как следует пополнить припасы. Прежде чем сбежать, жители предместий жгли все, что могло пригодиться Баласару и его людям. Хорошо, что в окрестных лесах водилось полно оленей и прочей дичи. Этого хватало, чтобы прокормиться, пока войско не дойдет до следующего города.

Небо на востоке посветлело. Баласар облачился в одежды полководца и направился в лагерь. Повара уже разожгли костры. Пахло жженой травой и горящим деревом, углем, который позаимствовали у самоходных телег, топленым жиром, пшеничными лепешками и каффе. Баласар улыбкой приветствовал воинов: командиров, пехотинцев, лучников и возниц.

Одним он кивал с одобрением, на других мельком бросал хмурый взгляд. Возле одного из костров его угостили половиной пшеничной лепешки. Баласар присел на корточки у огня, подул на нее, чтобы остудить, и съел. Он сделал богачом каждого из своих людей. Знал, что каждый пойдет с ним в бой, и надеялся, что лишь немногие встанут у него за спиной во сне.

Шатры Синдзи Аютани находились в самой середине лагеря, но стояли отдельно, словно квартал уроженцев Бакты в Актоне. Это был город в городе, лагерь посреди лагеря. Здесь Баласара ждал не такой теплый прием. К уважению, которое он видел в миндалевидных глазах наемников, примешивался страх. А может, и ненависть. И все-таки уважение в них было. Он в этом не сомневался.

Синдзя в одних штанах, без рубахи, сидел на бревне, держа кусок серебряного зеркала в одной руке и кинжал — в другой. Когда Баласар подошел ближе, наемник поднял глаза, отдал ему честь и продолжил бриться. Баласар присел рядом.

— Скоро снимаемся с лагеря, — сказал он. — Сегодня мне нужно десять из ваших людей. Поедут с отрядом в дозор.

— Думаете, будет кого допросить? — спросил Синдзя без всякого намека на ехидство.

— В такой близости от реки — вполне возможно.

— Они знают, что мы идем. Беженцы идут быстрее войска. О гибели Нантани тут узнали две или три недели назад.

— Что ж, тогда они могут послать кого-то на переговоры.

Приставив лезвие к горлу, Синдзя промолчал. Видимо, обдумывал его слова. На руках и груди наемника белели длинные полоски шрамов.

— Хотите, чтобы я тоже поехал? Или мне остаться в лагере?

— Останьтесь. Но те, кого пошлете с отрядом, должны хорошо говорить на гальтском. Я не хочу пропустить важные сведения.

— Хорошо, — кивнул Синдзя, снова поднимая лезвие.

Баласар хотел еще что-то сказать, но вдруг услышал, что его зовут. К нему бежал мальчишка лет четырнадцати, одетый в цвета второго легиона. Он запыхался, лицо раскраснелось. Баласар встал, заметив краем глаза, что Синдзя отложил кинжал и зеркало и потянулся за рубахой. Мальчишка отдал честь.

— Генерал Джайс, — произнес он, запинаясь и тяжело дыша. — Я от командира Тевора. Мы потеряли отряд охотников.

— И что же? Теперь пускай догоняют. На поиски у нас нет времени.

— Генерал, они не потерялись. Их убили.

В этом было что-то до странности знакомое. Баласар вспомнил сон. Другие воины. Вот откуда они появились!

— Веди, — сказал он.

Засаду устроили на прогалине. К ней вели оленьи следы. Из нескольких тел торчали арбалетные стрелы. Остальных сразили удары мечей и топоров. С мертвых сняли одежду и доспехи. Забрали оружие. Расхаживая по низенькой, объеденной оленями травке, Баласар вглядывался в лицо каждого из погибших.

В песнях и сказаниях говорилось, что воины умирают с боевым кличем на устах, но почему-то мертвые, которых доводилось видеть Баласару, всегда выглядели умиротворенно. Какая бы страшная гибель их не настигала, тела под конец сдавались. Вот и теперь покой в застывших глазах его людей говорил, что их долг на земле уже исполнен. Смерть, как игрок, с которым он устроил партию в хет, сделала свой ход и откинулась в кресле, ожидая, как он теперь поступит.

— Других трупов не было? — спросил Баласар.

Тевор, стоявший рядом, покачал косматой головой.

— По всему видно, что наши ребята хорошенько их потрепали. Но те своих мертвецов унесли. Они не спешили, генерал. Вон у того, видите, ожоги, а на запястьях следы от веревки. Скорей всего, его пытали.

Синдзя присел возле одного из убитых и потрогал его раны, будто хотел убедиться, что они настоящие.

— У меня в отряде есть жрец, — сказал Тевор. — Один из лучников. Он может почитать, что нужно по обряду. Мы их похороним тут, а завтра догоним войско.

— Мы возьмем их с собой, — отрезал Баласар.

— Генерал?

— Нужна телега и лошадь. Провезите их через весь лагерь. Пусть каждый видит. Потом засыпьте тела пеплом и оберните в полотно. Похороним их на развалинах Удуна, а над могилой поставим копье с черепом хая.

Тевор отдал ему честь. В глазах старика заблестели слезы. Развернувшись к своим воинам, он обрушил на них град отрывистых приказов. Синдзя стоял, медленно потирая руки. На тыльной стороне его ладони темнела засохшая кровь. Баласар заметил, что наемник не одобряет его решения. Однако они не сказали друг другу ни слова.

Баласар не ошибся: довольство и лень мигом исчезли. Воины быстро свернули шатры, нагрузили повозки и выступили в поход. Шагали быстро, каждый спешил как можно скорее добраться до Удуна. Три командира попросили разрешения послать отряды вперед. На охоту. Вот только охотиться на простую дичь они не собирались. Баласар каждому дал свое благословение. Сон о пустыне больше не повторился, но полководец был уверен, что видел его не последний раз.

В эти дни он часто вспоминал Юстина. Где-то на юге горел или уже догорал разрушенный Патай. Скоро должна была пасть, а может, уже пала школа маленьких поэтов. Где-то там, среди пожарищ, воевал Юстин. У Баласара не было недостатка в собеседниках. Но что бы он ни делал — разговаривал, строил планы или учил воинов достойным примером, — он постоянно чувствовал, как не хватает ему скептицизма и вечных придирок Юстина. Да, в своих людях он встречал рвение и пыл, но это было совсем не то, что нужно. Они смотрели на него, как на высшее существо. Они не знали, как он рыдал над Малышом Оттом, не слышали, как он звал Келлема, крича в сухую, зловещую мглу пустыни. Воины видели в нем полководца. Они готовы были убивать и умирать по его приказу, но они его не знали. В этом, подумал он, и заключается разница между верой и верностью. Их вера отделила его от мира. Его окружало множество людей, но все же он был одинок. В таком настроении и застал его посланник Синдзи Аютани.

Они уже закончили дневной переход. Баласару повезло. Дозорные дважды повстречали местных жителей — деревенских мальчишек с луками и в доспехах, сшитых из кусков кожи. Они охотились на кроликов. Оба раза переговоры удались. Колодцы в предместьях оказались отравлены, но речная вода вполне годилась для питья. До Удуна оставалось всего два или три дня. А пока можно было смотреть на закат и слушать, как звенят в прохладном воздухе птичьи трели. Баласар отдыхал под старым толстым тополем. Рядом стояло походное блюдо с лепешкой и поджаристой, горячей курицей. Аромат угощения смешивался с густым запахом земли и речной сырости. Перед Баласаром в струнку вытянулся паренек зим семнадцати. Правда, гальт понимал, что плохо разбирается в облике местных жителей. Точно так же мальчишке могло бы оказаться и пятнадцать, и двадцать. Говорил он с ужасным акцентом.

— Генерал Джайс, капитан Аютани хотел бы с вами увидеться, если позволите.

Баласар чуть подался вперед.

— Почему же он сам не пришел, как раньше?

Мальчик сжал губы и не мигая уставился прямо перед собой. В темных глазах застыло негодование.

— Что-то случилось, — догадался Баласар. — С кем-то из ваших.

Он бросил печальный взгляд на курицу и поднялся.

— Идем.

Паренек привел его к шатру лекаря. Баласар нырнул под занавес, пропахший уксусом и сосновым дегтем. Лекарь склонился над низкой койкой, на которой лежал нагой окровавленный человек. Один из отряда Синдзи. Сам вожак наемников, скрестив руки на груди, стоял возле центрального шеста, подпиравшего шатер. Баласар шагнул вперед, окинув раненого опытным взглядом. Две параллельных полосы на ребрах. Не глубокие, но длинные. Порезы на руках — бедняга пытался заслониться от клинков. Кожа на костяшках одной руки содрана — ударил кого-то. Баласар поймал взгляд лекаря и кивнул ему.

— Кости не сломаны, генерал, — сказал тот. — На один палец пришлось наложить швы. Шрамы останутся. Но если мы убережем раны от воспаления, он скоро поправится.

— Что произошло? — спросил Баласар.

— Он лежал у реки, — отозвался Синдзя.

В его голосе звенел лед, лицо и плечи окаменели. Баласар выпрямился.

— Идемте со мной, — сказал он, приподнимая широкий занавес над входом. — Поужинаем, и вы расскажете, как было дело.

— Нет нужды, генерал. История не длинная. Коя не говорит по-гальтски. Пехотинцы из четвертого легиона не отставали от него уже несколько дней. Сначала просто насмехались, и я подумал, что поднимать шум не стоит.

— Вам известны их имена? Если ли доказательства, что именно они это сделали?

— Они этим хвастаются, генерал.

Синдзя посмотрел на раненого. Тот поднял на него темные глаза. Взгляд был спокойный, а может, и дерзкий. Баласар вздохнул и присел на корточки рядом с койкой.

— Коя-тя? — сказал он на родном языке юноши. — Отдохни. Я накажу тех, кто это сделал.

Израненные руки сложились в жесте отказа.

— Это не из милости. Мои люди не должны так поступать друг с другом. Пока вы идете с моей армией, вы мои воины, неважно, на каком языке вы говорите. Я позабочусь, чтобы они поняли: на них обратился мой собственный гнев, а не твой.

— Все дело в покойниках, — сказал Синдзя на гальтском.

Лекарь кашлянул и поспешил уйти в дальний конец шатра. Баласар скрестил руки на груди и кивнул Синдзе, чтобы тот объяснился. Наемник провел языком по зубам и сплюнул.

— Ваши люди здорово разозлились. Везти с собой тела в пеленах — все равно, что подложить репьи под седла. Они обзывают моих последними словами, а ведь раньше такого не было. Они ведут себя так, будто это безобидные шуточки, но ведь на самом деле все иначе.

— Даю слово, что ваших людей больше никто не тронет, Синдзя.

— Дело не только в этом, генерал. Вы сеете ненависть. Да, так они идут быстрее, не спорю. Но когда мы доберемся до Удуна и Утани, кровь бросится им в голову. Десять тысяч воинов легче одолеют сотню тысяч купцов, если купцы не станут бояться, что их вырежут всех до последнего. Жестокость не скоро забывается. При всем уважении, нам обоим ясно, что города и так почти уже ваши. Зачем делать все еще хуже?

— Предлагаете мне осторожничать? Приближаться медленно и брать города нежно?

— Раньше вы говорили, что не хотите лишней крови.

— Раньше. Я говорил так раньше.

— Это же ваши города, — заспорил Синдзя упрямо, словно человек, плывущий против течения. — Нужно думать не только о том, как их захватить, но и как удержать. Я так понимаю, Гальт еще долго собирается править этими землями. А чем меньше злобы затаят люди, тем легче будет ими управлять.

— Мне дела нет до того, чтобы их удерживать. Слишком уж много придется охранять. А как только на кровь слетятся стервятники, тут все равно воцарится хаос. Я веду эту войну не затем, чтобы Верховный Совет мог назначить побольше правителей.

— А зачем же, генерал?

— Я везу мертвых, потому что они — мои мертвые, — сказал Баласар спокойным, будничным тоном. Дрожь в его руках была совсем незаметной. — Я пришел не для того, чтобы покорить Хайем, почтенный Аютани. Я пришел его уничтожить.


Первые беженцы появились, когда маленькая армия Оты находилась в трех днях пути от селения дая-кво. Утром им встретилось лишь несколько путников, но к вечеру людей на дороге стало гораздо больше. Рассказывали все одно и то же. В Ялакет пришли корабли: военные, забитые гальтской солдатней, и торговые, из тех, что ходили в Чабури-Тан. Были еще и другие, чьи — неизвестно. Начальник гавани приказал закрыть причалы, но из складского квартала пришел целый отряд гальтов. Они-то и начали всем распоряжаться. К тому времени, как хай собрал силы, чтобы их выгнать, было уже поздно. Ялакет пал. Последняя надежда на то, что Ота зря поехал в селение, развеялась, как дым.

Люди стекались в лагерь даже ночью, привлеченные светом костров и запахом походных кухонь. Ота приказал принимать всех и каждого. Вести прибывали. Оказалось, что на складах гальтских купцов в Ялакете строили корабли с гребными колесами. Их приводили в движение огромные паровые котлы. Эти широкие плоскодонные суда шли против течения быстрее, чем если бы упряжки волов шли по берегу и тащили их. Они везли войска и самоходные повозки. Ближайшие к Ялакету предместья разграбили. Вдоль берега продвигался еще один отряд. Он добывал съестное и другие припасы. Гальты спешили в селение дая-кво. Именно этого и боялся хай Мати.

Ота сидел в шатре и слушал цикад. Они пели, как будто ничего не случилось. Как будто мир остался прежним. С юга дул ветер, отяжелевший от влаги. Пахло дождем, однако редкие тучи были еще далеко. Деревья кивали друг другу кронами, а он сидел спиной к очагу и таращил глаза во тьму.

Невозможно было угадать, пришли гальты в селение или нет. Может, дай-кво готовился к обороне, а может, поэтов уже взяли в кольцо и уничтожили. Из того, что он слышал, Ота знал: как только гальты со своими телегами доберутся до хороших дорог, ведущих от реки к селению, они начнут двигаться быстрее, чем вести о них.

Почти тридцать лет прошло с тех пор, как Ота последний раз поднимался по реке с посланием из Сарайкета. Воспоминания о той поездке напоминали сон. Плотом управлял мужчина, который был старше тогдашнего Оты, но моложе теперешнего. У него была маленькая дочка. Где ее мать, они не говорили, а Ота не спрашивал. Сейчас та девочка, наверное, выросла и сама родила ребенка. Как повернулась их судьба? Успели они спастись от бури, навстречу которой направлялся Ота, или погибли в одном из уничтоженных гальтами городов?

Слуга царапнул по двери. Ота разрешил ему войти. Дверь открылась. Мальчик замер в почтительном приветствии. За ним темнели фигуры Ашуа Радаани и других командиров.

— Пусть войдут, — сказал Ота. — И принеси нам вина. Погоди… Разбавленного.

В шатер вошли шестеро мужчин. Ота мрачно приветствовал их формальной позой. Видно было, что они готовились к этой встрече: почистили охотничьи одежды, в которых покинули Мати, побрились. По этим небольшим переменам и напряженным позам Ота понял, что его люди пришли к тем же выводам, что и он сам. Он постоял, ожидая, пока они устроятся на подушках, разбросанных по полу. Затем сел на стул и обвел взглядом этих серьезных мужчин, глав домов, которые всю жизнь, сколько он их знал, тешили свою гордыню и самоуверенность. Слуга налил каждому поровну вина и воды, и вышел, бесшумный, как призрак. Ота изобразил позу, которая означала начало аудиенции.

— Мы вот-вот встретимся с гальтами, — сказал он. — Неизвестно, где и когда, но очень скоро. Когда это произойдет, у нас не будет времени думать. Нужно договориться прямо сейчас. Вы принесли списки?

Каждый достал из рукава свиток и положил его перед Отой. В них было учтено все: люди, оружие и доспехи, лошади, луки и стрелы. Итог, показавший, насколько они сильны. Все, что удалось добыть. Ота пробежал глазами торопливые каракули, надеясь, что собранного им хватит.

— Что же, — сказал он. — Давайте начнем.

Никому из них еще не доводилось готовиться к битве, но у каждого был свой опыт. Один знал премудрости охоты, другой торговал со стражами западных крепостей и подметил кое-какие привычки и хитрости. Мало-помалу они создавали свой план. Как поступить, когда дозорные заметят гальтов. Кому командовать лучниками и арбалетчиками, кому — пехотой и конницей. Как защитить фланги. Как подать лучникам сигнал и отозвать их назад, когда другим отрядам будет пора вступить в бой. Они чертили пальцами линии на полу, кричали, спорили, потом успокаивались опять. Луна скатилась по небу на шесть ладоней, когда Ота объявил, что совет окончен. Они записали обязанности каждого, составили списки команд, условных знаков и распорядок на несколько следующих дней. Когда командиры ушли, небо над лагерем уже затянули тучи, первые капли ударили по шатру. Ота лежал в постели, завернувшись в одеяла из мягкой шерсти, слушал дождь и перебирал в уме все, о чем они говорили. Если их план сработает, возможно, все обойдется. В темноте, с вином в желудке и уверенными голосами своих людей в голове, он почти уже начал думать, что у них есть надежда.

Восход сделал тучи лишь немного светлей, однако что на востоке, что на западе небо осталось одинаково серым. Войско погрузило скарб на телеги и снова двинулось в путь к селению дая-кво. Поток беженцев иссяк. На дороге больше не попадались ни пешие, ни конные. Может, их задержали дождь и грязь. А может, что-то другое. Ота ехал во главе войска. Дозорные уезжали и возвращались, докладывая обо всем, что узнали. Рассвело, но солнце по-прежнему пряталось за низким серым потолком из туч. К Оте подъехал Найит на жилистой, резвой лошадке. Хай жестом пригласил его поехать рядом.

— Мне сказали, я назначен вестовым, — сказал юноша со сдержанной злостью. — Но ведь я тренировался вместе с пехотинцами. У меня есть меч.

— И лошадь.

— Ее мне передали вместе с новостями. Я чем-то вас прогневил, высочайший?

— Конечно, нет. С чего ты взял?

— Почему мне нельзя сражаться?

Ота подался чуть назад, и конь, почувствовав его движение, замедлил ход. Спина все болела, натертые бедра еще не зажили. Дождь вымочил ему одежды, и даже промасленная ткань исподней рубахи противно и холодно липла к коже. Щурясь от мелкой мороси, Ота глянул на юношу. Волосы у того намокли и слиплись.

— Что значит — нельзя?

— Я хочу быть с теми, кто пойдет в наступление. Вместе с ними я шел и учился сражаться. Когда придет время, я хочу быть с ними рядом.

— А я хочу, чтобы ты был рядом со мной. И с ними тоже. Чтобы ты связывал нас.

— Мне по душе другая роль.

— Понимаю. Но я так решил.

Ноздри Найита раздувались, на щеках играла краска. Ота сложил руки в жесте, одновременно благодаря юношу и показывая, что разговор окончен. Найит развернул коня и поскакал прочь, взбивая дорожную грязь. Вдалеке зелень лугов потихоньку начала подниматься вверх. Войско подъезжало к селению с северо-запада, со стороны пологих горных склонов, а не тех скалистых отвесных утесов, в которых были высечены чертоги поэтов. Ота проезжал через эти места впервые. Несмотря на тревогу и страх, он не мог не любоваться красотой сумрачных зеленых просторов. Он старался не думать ни о Найите, ни о людях, бок о бок с которыми тот хотел умереть. Маати сказал, что они оба — его отцы, и Ота с ним согласился. Он не знал, поймут ли остальные, что обязанности Найита поручены ему для его же защиты. Догадаются ли, что Данат — не единственный сын хая. Оте хотелось надеяться, что все они проживут достаточно долго, чтобы задаваться такими вопросами.

Дозорный вернулся незадолго до полудня. Он видел всадника в цветах Гальта, и тот его заметил. Ота приказал посыльным больше не отдаляться от остального войска и ехать группами. Он подумал, далеко ли гальты посылают свои дозоры, и почувствовал холодок в груди. Это расстояние и отделяло его от первой битвы. От первой войны.

Армии встретились ранним вечером. Дозорные предупредили о том, что впереди гальтское воинство. И все равно Ота был потрясен его видом, когда поднялся на холм. Гальты стояли на другом конце узкой долины, окруженной пологими склонами гор, безмолвные, точно призраки за серой пеленой дождя. Зелено-золотые стяги намокли и казались издали простыми, черными. Ота попробовал сосчитать, сколько там человек. Примерно половина его войска. Или меньше. Гальты его ждали, а селение поэтов осталось у них за спиной.

Неужели он опоздал? Как знать, может, гальты уже убили дая-кво и разграбили селение. А может, узнали о приближении Оты и решили перехватить его раньше, чем он укроется в горных чертогах. Возможно, вражеские полчища разделились, и Ота отвлек на себя часть сил, с которыми пришлось бы столкнуться поэтам. Он не мог узнать правду, но какой бы она ни оказалась, у него оставался только один путь.

— Стройте отряды! — приказал Ота, и за спиной у него раздались крики команд, звон металла, влажное шлепанье кожи. Лучники, пехотинцы и конники Мати встали по местам. Все они вымотались после долгой дороги, каждый впервые в жизни видел настоящего врага. С другого конца долины прилетел звук, похожий на треск далекого грома — тысячи голосов крикнули, как один. Затем, так же внезапно, наступила тишина. Ота провел рукой по толстым ремням поводьев и заставил себя сосредоточиться и подумать.

В квартале утех, еще в Сарайкете, он видел, как уличные бойцы храбрились и задирали друг друга, прежде чем начать поединок. Они поигрывали мускулами, колотили самих себя в лицо, пока на губах не появлялась кровь. Все это делалось на потеху зрителям, которым жестокость была в диковинку, однако бравада имела еще одну цель: потрясти врага, посеять в нем страх. Гальты вели себя точно так же. Люди, умеющие кричать, как один человек, и сражаются, как один. Это было не войско, а рой. Единый разум с множеством тел. «Услышь меня, — сказал его крик, — и умри».

Ота посмотрел на темнеющее небо, на завесу дождя. Вспомнил все исторические хроники, рассказы о битвах минувших дней, когда никто еще не умел пленять андатов; вспомнил сражения в предместьях всех городов мира. Он поднял руки. Вестовые, среди них — Найит, подъехали к нему.

— Пусть войско разбивает лагерь.

Люди остолбенели.

— Лагерь, высочайший? — переспросил Найит.

— Они не начнут боя, потому что уже темнеет. Все это — пустое бахвальство. Ставьте палатки, разжигайте побольше костров, если получится в такой сырости. Жгите так, чтобы ублюдки на другом конце долины видели огни. Отдыхайте, ешьте и пейте вволю. Мы поставим большой шатер и будем гулять до самой ночи. Гальты увидят, боимся мы их или нет.

Изобразив позы повиновения, вестовые повернули коней. Ота поймал взгляд Найита, и юноша натянул поводья. Как только все остальные уехали, Ота заговорил снова.

— Найди дозорных. Пусть выберут караул и не смыкают ночью глаз. На случай, если я ошибаюсь.

Найит хотел что-то сказать, но передумал, жестом выразил повиновение и отправился выполнять приказ.

Ночь вышла долгая и томительная. Дождь перестал, облака поредели и разошлись, выпуская тепло земли в холодные равнодушные небеса. Ота ходил от костра к костру, выслушивая клятвы верности и славословия. Он чувствовал, что титул и достоинство лежат у него на плечах, как плащ. Ему хотелось улыбаться, шутить, развеять страх, сидя в доброй компании с пиалой вина, как делали все остальные. Однако этим он оказал бы людям плохую услугу, и Ота мужественно сыграл роль хая еще один раз. Гальты не атаковали. Между половинной и трехчетвертной отметкой свечи он даже поспал. Ему не снилось ничего особенного — только птица, летевшая кверху лапами, и река, которую помнил с детства. Потом снилось, что Данат поет о чем-то в соседней комнате, но о чем, Ота вспомнить не смог. Он проснулся затемно. Снаружи тянуло запахом жареной свинины, слышались приглушенные голоса.

Он оделся, натянул сапоги и шагнул в предрассветный холод. Повара уже развели костры, а может, жгли их всю ночь. На другом конце долины тоже тлели огоньки, похожие на оранжево-желтые звезды, упавшие на землю. К Оте подбежал заспанный слуга.

— Высочайший! — Он замер в позе смиренного раскаяния. — Я хотел, чтобы вы подольше поспали. Завтрак почти готов…

— Принеси в шатер. Я скоро вернусь.

Он отправился на край лагеря, туда, где пламя костров не помешает вглядеться в темноту. Мрак на востоке чуть разошелся, на угольной черноте появилась темно-серая полоска. Звезды гасли. В кронах деревьев запели первые птицы. Ота ощутил странное напряженное спокойствие. Тревога утихла. Рассвет — серый, затем светло-желтый, розовый, безмятежно-голубой — наполнял широкую чашу неба. Что бы ни случилось в этой долине сегодня, завтра над ней все так же взойдет солнце. Птицы будут перекликаться друг с другом. Лето убежит, наступит осень. Человеческие жизни, судьбы народов — не самые высокие ставки в этой игре. Ота спрятал руки в рукава и пошел назад, в лагерь. У шатра ждали вестовые.

— Поднимайте воинов, — сказал Ота. — Пора.

Они бросились выполнять приказ. Дюжины вдохов не прошло, как воздух наполнился звоном оружия и криками. Его войско строилось.

— Ваш завтрак, высочайший, — напомнил слуга, но Ота лишь рукой махнул.

Лучники построились клиньями, а пехотинцы и всадники заняли позицию между ними и чуть позади. Солнце поднялось и осветило гальтские знамена, отблесками заиграло на кольчугах. Ота ездил взад-вперед позади своих воинов, наблюдал и готовился дать команду. Конь под ним волновался, словно предчувствовал грядущую бойню. С другого конца долины снова прилетел многоголосый клич, и так же, как вчера, его сменило безмолвие. Клич повторился еще два раза.

— Лучники к бою! — крикнул Ота, и его слова эхом повторило множество голосов, как бывало во дворцах, когда шептальники доносили слова хая до тех, кто ждал за дверями залов. Он увидел, как в клиньях зашевелились ряды воинов и поднялись луки. Долгий рев гальтского полчища громом прокатился по долине.

— Вперед! Лучникам целиться!

Как и во время учений, они двинулись на врага. Чуть впереди — стрелки, между ними — пехотинцы в самодельных доспехах, вооруженные кто во что горазд: мечами, копьями и молотильными цепами. Всадники в цветах великих домов рысили по бокам, готовые ударить с флангов. Три тысячи воинов шли по мокрой траве, через проплешины голой земли, по щиколотку в грязи, а на них, оглашая долину боевым кличем, надвигались гальты.

В старинных книгах вражеские стрелы сравнивали с дымом великого костра или тучами, затмевающими солнце. На самом деле все оказалось иначе. Сначала Ота не заметил никаких стрел. Миг — и они посыпались одна за другой, вонзаясь остриями в землю, дрожа, мигая на солнце зеленым и белым оперением, точно диковинные цветы, которые вдруг выросли посреди луговой травы. Один воин, вскрикнув, упал, за ним повалился другой.

— Стреляйте! — рявкнул Ота. — Дайте им сдачи! Стреляйте!

Теперь, когда он понял, куда смотреть, он заметил тонкие темные древки. Они поднялись из гущи гальтов медленно, словно выплыли. Его лучники натянули тетивы и сделали ответный выстрел. Казалось, что стрелы вот-вот столкнутся в воздухе, однако они скользнули друг мимо друга, смешались на миг и снова разделились, как две стаи птиц. Снова закричали, падая, люди.

Конь Оты вздрогнул и прянул в сторону, испугавшись воплей и запаха крови. У него самого сердце колотилось, как бешеное, а спина и шея вспотели, несмотря на утреннюю прохладу. Ум лихорадочно работал. Ота подсчитывал, сколько людей потерял сам, пытался разглядеть, сколько гальтов рухнуло в траву. Похоже, они выпускали стрелы чаще. Может, у них оказалось больше лучников. В таком случае промедление только увеличит его потери. Но, может, гальты просто лучше знают, как убивать?

— В бой! — крикнул Ота. Он оглянулся на вестников, но только двое стояли достаточно близко, чтобы его услышать; Найита не было видно. Ота подозвал ближайшего. — Командуйте наступление!

Воины бросились на врага нестройно, но дружно. Как только им передали приказ, Ота услышал громкий, протяжный гул, у которого, казалось, не было ни начала, ни конца. Один умолкал, чтобы набрать в грудь воздуха, но его клич тут же подхватывал другой. Ота пришпорил коня. Его всадники тоже двинулись вперед и теперь скакали с флангов, следя за тем, чтобы не слишком обгонять остальное войско. Гальтские лучники отступили, а им на смену вышли другие воины.

Звук, с которым встретились две силы, напоминал грохот обвала. Крики и вопли слились, ряды смешались, а все продуманные до мелочей планы потеряли смысл. Ота рвался поближе: чтобы лучше рассмотреть поле боя, чтобы защитить своих. Его лучники отступили и выпускали по гальтам редкие стрелы, пока он их не остановил. Невозможно было понять, в кого они попадают.

Людское месиво начало закручиваться. Левый фланг войска Мати огромной волной захлестнул ряды гальтов и отхлынул под ответным натиском. Ота услышал барабаны и трубы. «Хорошая мысль, — подумал он. — Удобнее подавать сигналы».

Гул не смолкал. Солнце медленно ползло по небосводу, а воины по-прежнему сшибались друг с другом, отступали, снова бросались в бой. И с каждым вдохом Ота видел, как падают люди. Его люди, а не гальты. Он пришпорил коня и подъехал ближе. Трудно было судить, сколько воинов он потерял. Распростертые в грязи тела могли принадлежать кому угодно.

Внезапно грохот битвы заглушил новый клич. Ота увидел, как середина вражеского войска подалась назад. Его пехотинцы ринулись вперед, крича и сминая гальтов.

— Стойте! — заревел Ота. Хриплый, сорванный голос его не слушался. — Остановите их!

Но даже если воины слышали его команду, они ее не послушали. Они бежали вперед, прямо в брешь, возникшую во вражеских рядах. Труба пропела три раза, и по ее сигналу гальтская конница, которая до этого держалась в тылу, слева и справа, развернулась к середине и врезалась в людей Оты с обеих сторон. Это была простая ловушка, и они в нее попались. «Бегите же! — подумал Ота в смятении. — Я должен сказать им». И вдруг услышал, что где-то справа кто-то дал приказ отступать.

Кто-то запаниковал, подал команду раньше него. Конники повернули назад, неохотно, не желая оставлять позади пехоту. Несколько пеших воинов развернулись и побежали, затем еще немного, а потом, как будто кто-то спустил их с привязи, войско Оты бросилось от гальтов наутек. Некоторые всадники пытались задержать преследователей, но большинство спасалось бегством вместе с остальными. Ота обернулся и увидел, что лучники тоже бегут.

— Нет! — крикнул он. — Только не вы! Остановитесь!

Никто его не слушал. Он превратился в листок, подхваченный ураганом, потерял власть, потерял надежду, а его людей пускали под нож, как свиней в зимние холода. Ота вонзил каблуки в бока лошади, прижался к ее гриве и молнией пустился вдогонку стрелкам. Гнать коня по скользкой грязи было безумием, но это его не остановило. Убегающие лучники обернулись, услышав позади топот копыт. Им даже хватило наивности обрадоваться ему. Ота врезался в ближайший клин, сбил с ног нескольких людей, остановился и показал на бегущее войско.

— Стреляйте! — прохрипел он. — Это их единственное спасение. Стреляйте же!

Стрелки оторопело уставились на Оту, напомнив ему овец на краю обрыва. Он привел на поле битвы кузнецов и крестьян. Привел сражаться с воинами людей, которые в жизни не видели ничего, кроме пьяных драк. Ота соскочил на землю, выхватил лук и колчан из рук ближайшего человека и прицелился ввысь. Он так и не узнал, куда попала его стрела, но лучники, по крайней мере, начали понимать, что нужно делать. Один за другим они начали посылать стрелы над головами бегущих прямо в толпу гальтов.

— Они нас прикончат! — взвизгнул какой-то мальчишка. — Их тьма!

— Убей первых двадцать, и пусть остальные спорят, кому идти вперед.

У него за спиной собрались и другие лучники. Когда с ними поравнялся первый из верховых, Ота узнал Ашуа Радаани и поднял руки, приказывая ему остановиться. На лице и руках Радаани запеклась кровь, а в широко раскрытых глазах застыл ужас. Ота шагнул ему навстречу.

— Поезжайте к другому клину. Скажите им, пусть начинают стрелять, когда отступающие поравняются с нами. Мы их прикроем.

— Вам нужно ехать прямо сейчас, высочайший. Я могу повезти вас.

— У меня есть свой конь, — отказался Ота и вдруг понял, что даже не знает, что стало с его скакуном. — Поезжайте. Немедленно!

Гальты приблизились на расстояние выстрела и сбавили скорость. Двое упали. А потом, каким-то чудом, преследование прекратилось, враги повернули назад. Мимо Оты бежали его пехотинцы, грязные, истекающие кровью, плачущие и бледные от ужаса. Некоторые волокли раненых. Иногда — не подозревая, что те уже мертвы. С Отой поравнялись последние воины. Он повернулся, подавая знак стрелкам, и те выступили вперед. Несколько гальтов, увлеченных погоней, рухнули на землю. Ашуа добрался до второго клина. Ота возблагодарил богов хотя бы за это.

Когда заходящее солнце вытянуло на земле тени, жалкие остатки армии Мати, которая на рассвете составляла три тысячи человек, брели по дороге беспорядочной, унылой толпой. Покинув лагерь, где провели ночь накануне битвы, они бежали на север и теперь остановились в лугах, истоптанных ими же по дороге в селение. Они сумели спасти несколько повозок с едой, какие-то шатры и запасы воды, хотя гораздо больше опрокинули во время панического бегства. Лекари делали все возможное, чтобы облегчить страдания раненых, которых уложили на склоны холмов. У многих раны оказались неглубокими, но стольким же не суждено было дожить до утра.

Первыми вернулись к делу те, кто ходил в дозор. Посыльные торговых домов выезжали следить за передвижениями гальтов. После битвы те прошли по полю, забрали своих и добили тех, кто отстал от войска Оты. Затем споро, как бывалые люди, разбили лагерь и приготовили ужин. Гальты явно считали, что дело решено и спор окончен. Они победили.

Стемнело. Ота обходил лагерь, останавливаясь у костров. Никто не посмел дерзить ему открыто. В одних глазах он встречал злобу, в других — тоску, но почти в каждом застыли пустота и недоверие. Когда Ота наконец присел на край своей койки, которую за неимением шатра поставили под раскидистым деревом, он понял, что многих потерял на поле битвы, но вдвое больше покинет его этой ночью. Ота прикрыл глаза ладонью. Тело налилось тяжестью, но уснуть он не мог.

Ни один не покинул его за весь этот долгий изнурительный путь на поле битвы. Раньше мысль согревала Оте сердце. Сейчас он пожалел, что люди от него не сбежали. Они могли бы вернуться к своим женам, детям и родителям. Уехать туда, где безопасней, и забыть о безумной попытке удержать мир на краю пропасти. Если только безопасные места еще остались на свете. Дай-кво был обречен. Гибель ожидала все города Хайема. И Мати тоже. Много лет у него была возможность погубить весь Гальт. Размягченный Камень обратил бы их города в развалины, а земли — в океан расплавленной тверди. Когда-то эту войну можно было предотвратить. Если бы он знал, если бы у него хватило решимости. А теперь было слишком поздно.

— Высочайший?

Ота поднял руку, сел. Перед ним стоял Найит. Ота узнал его по силуэту.

— Найит-кя? — Ота осознал, что видит сына Лиат впервые после окончания битвы. За все это время он даже не вспомнил про юношу. Ему стало стыдно. — Как ты?

— Вроде бы цел. На руках синяки. А так — все на месте.

В темноте Ота разглядел, что сын ему что-то протягивает. Ноздрей коснулся жирный запах жареного ягненка.

— Я не хочу, — сказал Ота, когда юноша подошел ближе. — Спасибо, но отдай это другим. Отдай раненым.

— Ваш слуга сказал, что вы и утром не поели. Если вы свалитесь с ног, это никому не поможет. Это не вернет их к жизни.

Ота почувствовал, как в груди взвилась волна холодной ярости, но сдержался и ничего не ответил. Кивнул на край постели.

— Оставь тут.

Найит поколебался, затем поставил миску. Шагнул назад, но уходить не спешил. Глаза Оты понемногу привыкли к темноте, и он смутно различил черты юноши. Увидев, что сын плачет, он не удивился. Найит уже повзрослел. Ота был моложе, когда зачал его с Лиат. Когда решился убить человека своими руками.

— Простите, высочайший, — сказал Найит.

— И ты прости.

Пряный аромат жареного мяса дразнил и одновременно вызывал легкую тошноту.

— Это я виноват, — сказал Найит сдавленным от слез голосом. — Все это моя вина.

— Нет. Ты не…

— Я увидел, как они убивают друг друга. Видел, как их много. Я не выдержал. — Он сложил руки в жесте глубокого раскаяния. — Это я скомандовал отступать.

— Я знаю, — сказал Ота.

Загрузка...