Война среди осени

22

Когда Синдзя окончил свой рассказ и умолк, Ота заставил себя дышать глубоко и ровно, пока к нему не вернулся дар речи. Взяв себя в руки, он заговорил вполголоса.

— Так ты провел сезон, сражаясь бок о бок с гальтами?

— Они же выигрывали.

— Ты что, шутишь?

Синдзя сильно исхудал с тех пор, как они расстались. За долгие месяцы странствий лицо у него осунулось, щеки запали. Кожа загрубела от солнца и ветра. Одежду сменить он не успел, от него пахло лошадьми. Теперь его беспечность казалась фальшивой. Он превратился в злую насмешку над тем уверенным, ироничным, независимым воином, которым был раньше. Ота не мог понять, кто изменился больше, наемник или он сам.

Кроме них в комнате была только Киян. Она сидела поодаль, на кушетке возле очага, сжав руки в кулаки, прямая и неподвижная, точно стройное деревце. Ее лицо было непроницаемо. Синдзя покосился в ее сторону, снова посмотрел на Оту, сложил руки в жесте раскаяния.

— Я не шучу, высочайший. Это правда. К тому времени, как я понял, что они не собираются напасть на Западные земли, у меня было не больше возможностей убраться оттуда, чем взмахнуть руками и улететь. Я постарался замедлить их, как мог, но да, если нам приказывали сражаться, мы шли в бой. Если им нужен был толмач, мы помогали. Полагаю, надо было прыгнуть к ним на копья и благородно умереть? Но тогда я не смог бы тебя предупредить.

— Ты предал Хайем, — сказал Ота.

— А теперь предаю гальтов, — спокойно возразил Синдзя. — Если разберешься, что тут к добру, а что — к худу, тогда ты умней меня. Что сделано, того не вернешь, высочайший. Если я ошибся, ну что же, тогда прости. Но только я думаю, что я все правильно сделал.

— Ладно, — сказал Ота. — Разберемся после.

— А вот я бы сейчас все выяснил. — Синдзя подался вперед. — Если меня утопят, как предателя, лучше сразу об этом знать.

Ота почувствовал, как в груди огненным смерчем взвивается ярость. В ушах зашумело.

— Ты просишь помилования?

— И для ребят тоже. Клянусь, я сделаю все, чтобы его заслужить.

«Ты поклянешься в чем угодно, а когда надо будет, нарушишь клятву», — подумал Ота. Он до крови закусил губу, но промолчал. Не позвал стражей, стоявших за огромными лазурными дверями. Убить предателя просто. Казалось бы, возмездие получится справедливым. Его приближенный. Друг и советчик. Ехал бок о бок с военачальником гальтов. Давал ему советы. Но в гневе таилось что-то еще. Страх. Отчаяние. А потому, каким бы праведным гнев ни казался, ему нельзя было доверять.

— Больше ни о чем меня не проси.

— Не буду, Ота-тя. — Синдзя помолчал. — Хватка у тебя стала жестче.

— Пришлось измениться.

— Это тебе к лицу.

Дверь дрогнула, потом в нее вежливо поскреблись, и в зал быстрым шагом вошли Семай, Маати и Лиат. Лица у всех троих горели, а Маати дышал так тяжело, словно бегом бежал. Ота нахмурил брови. Присутствие Лиат ему не понравилось, но ведь она помогала Киян готовиться к зиме и расселять беженцев, так что, может, и сейчас пригодилась бы. Он сложил руки в жесте приветствия, обращаясь ко всем троим.

— Что… что случилось? — пропыхтел Маати.

— У нас беда, — сказал Ота.

— Гальты? — спросила Лиат.

— Целых десять тысяч. — Киян заговорила впервые с тех пор, как Синдзя начал свой рассказ. Ее голос был холоден, как камень. — Пехота, лучники и конница. Сегодня они не явятся. Но завтра — вполне возможно. Самое большее — через три дня.

Маати побелел. Ноги у него подогнулись, и он плюхнулся на стул, как марионетка, у которой обрезали нити. Лиат и Семай не сдвинулись с места, чтобы ему помочь. В зале стало тихо. Только пламя ворчало в очаге. Ота молчал. Все, что можно сказать, они сами поймут через несколько вдохов. Семай опомнился первым. Вскинул брови, плотно сжал губы.

— Что будем делать?

— У нас есть преимущества, — сказал Ота. — Нас больше. Мы знаем город. Мы обороняемся, а это проще, чем наступать.

— С другой стороны, они воины, — заметил Синдзя. — А вы — нет. Им нужно убежище от холода, и поскорей. Их единственное спасение — Мати. А кроме того, про город они знают порядочно.

— Ты и об этом рассказал?

— Их торговцы и соглядатаи жили здесь поколениями, — тихо произнесла Киян. — Они вмешивались в наши дела. Ходили по улицам, сидели в банях. Их торговые дома зимовали тут еще во времена твоего отца.

— К тому же им служило несколько сотен местных проводников, и это не я, — продолжил Синдзя. — Если помнишь, я вел отряд ополчения. В Тан-Садаре я оставил столько людей, сколько мог, но за целый сезон гальты могли собрать любые сведения.

Ота поднял руки, принимая возражение. Ему почудилось, что он дрожит. Так было после боя. А еще — когда он слышал, как заходится кашлем Данат. Сейчас не время было переживать. Ота не мог себе этого позволить. Он постарался оттолкнуть отчаяние и страх, но не сумел. Они проникли в кровь.

— Я попробую что-то сделать, — промолвил Маати.

— Пленение готово? — спросил Синдзя.

— Не готово, — ответил Семай. — У нас есть лишь набросок. Чтобы его отточить, уйдут недели.

— Я попробую, — повторил Маати, на этот раз уверенней. — Но я не знаю, поможет ли это в сражении. Если получится, у гальтов больше не будет ни одного ребенка, но прямо сейчас это их не остановит.

— Добавь боли, — предложил Синдзя. — Нелегко сражаться, когда тебя только что оскопили.

Маати нахмурился. Пальцы у него двигались сами по себе, будто чертили в воздухе цифры.

— Делай все, что можешь, — сказал Ота. — Если изменение что-то нарушит, лучше от него отказаться. Нам нужен андат. Любой андат. Мелочи не имеют значения.

— А может, притвориться? — спросила Лиат. — Переодеть кого-нибудь в андата и выслать его вперед вместе с Маати. Как гальты догадаются, что это неправда?

— Андату придется не дышать, — сказал Семай, и плечи Лиат поникли.

— Киян, сможем ли мы вооружить людей? — спросил Ота.

— Что-нибудь придумаем, — ответила она. — Если поставить людей на башни, можно засыпать гальтов камнями, стрелять по ним из луков. Так им будет сложнее продвигаться по улицам. А если мы завалим лестницы и поднимем площадки вверх, выбить людей с башен будет невозможно.

— Они сами погибнут. От холода, — вмешался Синдзя. — Во всем городе не хватит угля, чтобы их обогреть.

— Несколько дней продержаться можно, — сказал Ота. — Мы попробуем.

— Еще можно закрыть пути в подземелья, — предложила Лиат. — Замаскировать воздушные колодцы, засыпать камнями столько ходов, сколько успеем. Гораздо проще будет защищать один или два.

— Есть еще одна возможность, — сказал Синдзя. — Не хочется об этом говорить, но все же… Если вы сдадитесь, Баласар-тя казнит Оту, Даната и Эю, Семая и Маати. Еще хая Сетани и его семью, если они здесь. Он сожжет все книги. Но потом разрешит утхайему сдаться. Погибнет чуть больше дюжины человек. Меньше потерять не получится.

Ота почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Страшная тяжесть навалилась ему на плечи. Никогда. Никогда он не согласится на такое. Он отдаст всех жителей города, чтобы спасти своих детей, но это значит, что каждый погибший останется у него на совести двойным грузом. Каждая жизнь, которая окончится здесь, кончится только потому, что он отказался принести себя в жертву. К горлу подкатил ком. Ота сглотнул и сложил руки в жесте отказа.

— Я должен был предложить, — сказал Синдзя виновато.

— Ты не назвал мое имя, — сказала Киян. — Почему?

— Что ж, если сдаваться вы не собираетесь, кое-что пойдет нам на пользу, — начал Синдзя. — Они послали меня, чтобы вас предать. За это я просил пощадить Киян. Они ждут от меня сведений. Если я солгу, мы загоним их в ловушку. Не всех, какую-то часть. Проредим их строй. Исхода битвы это не решит, но чуть-чуть поможет.

Ота поднял руку, и Синдзя остановился. Киян задала вопрос, и отвечать он должен был ей.

— Гальтский полководец, — объяснил наемник. — Баласар-тя. Он не хочет кровавой битвы. Хочет закончить все побыстрей. Чем меньше он потеряет своих, тем лучше. Я согласился придти сюда и разведать, как вы будете защищаться. А в обмен он пообещал не трогать тебя и отдать мне, когда все закончится. Как трофей. Что в этом такого?

Киян встала. Ее узенькое, лисье личико исказила хищная гримаса. Пальцы скрючились, точно когти, грудь выпятилась, как у бойцового петуха. Сердце Оты согрело чувство, весьма похожее на гордость.

— Если бы ты отдал им Даната и Эю, я бы зарезала тебя во сне, — сказала она.

— Но ведь Баласар-тя этого не знает. — Синдзя пожал плечами и перевел взгляд на огонь. Он не мог смотреть ей в глаза. — Он ждет от меня доклада, и я ему все расскажу. Все, что вы захотите.

— Боги! — глаза Киян все еще горели. — Ты хоть кому-то остался верен?

Синдзя улыбнулся, но Оте показалось, что в глубине его темных глаз прячется грусть.

— Да. Но она полюбила другого.

Семай смущенно кашлянул. Ота поднял руки.

— Довольно, — сказал он. — У нас нет на это времени. Быть может, у нас остался всего день, чтобы приготовиться. Маати, готовь свое пленение. Семай тебе поможет. Киян. Лиат. Вы сумели поселить в подземельях два города и разделить на всех припасы. Теперь попробуйте их всех вооружить и постарайтесь, чтобы людей не охватила паника.

Ота прочел в глазах Киян вопрос, но ничего не ответил. У них не было повода доверять Синдзе. Он просто решил рискнуть.

Слуги принесли карты города, южных предместий, гор и шахт на севере. У Мати не было укреплений, чтобы выдержать осаду. Не было крепостных стен или рва, чтобы задержать врага. Единственная преграда, река, уже замерзла, и гальты легко перейдут ее по льду. Настоящий бой должен был развернуться на улицах города, в подземельях, на башнях. Они сидели за планами до поздней ночи. К ним присоединились хай Сетани, Ашуа Радаани, кузнец Сая. Киян приходила и уходила снова, чтобы объяснить людям, что нужно делать. Если Синдзя и стыдился своего поступка, то ничем этого не выдал. Для каждого у него находился дельный совет. К утру даже хай Сетани покорно умолкал, если его прерывал наемник. Ота снова подумал, что хай сильно изменился.

На крайний случай у них оставалась шахта в северных горах. В ней могли укрыться несколько человек. Эя, Данат, Найит. Поэты, если у них не выйдет пленение. Во время сражения беглецы выбрались бы через потайной ход и сели в повозку, запряженную быстроногими лошадьми. Ота даже не подумал, что может уехать с ними, а Синдзя ни о чем его не спросил.

После совета Ота заглянул к детям. Данат и Эя крепко спали. Затем он зашел в библиотеку, где Семай и Маати спорили о тонкостях грамматики, столь туманных, что он так и не смог в них разобраться. Когда Ота наконец вернулся к себе, ночная свеча уже коптила и плевалась воском. Некоторое время Киян молча сидела рядом. Он ласково провел по ее щеке костяшками пальцев.

— Ты веришь Синдзе? — спросил он.

— Чему именно?

— Что этот Джайс и правда считает андатов слишком опасными? На самом деле хочет их уничтожить, казнить поэтов?.. Я не знаю, что и подумать.

— Если он требует спалить библиотеку, тогда — может быть. Вряд ли он стал бы жечь книги и свитки, если бы хотел пленить новых андатов.

Ота кивнул и лег на спину, посмотрел вверх, на темный, как безлунное небо, потолок.

— Мне кажется, он прав.

Она поцеловала его, провела его руками по своему телу. Ота думал, что слишком устал для любви, но понял, что это не так. Потом Киян лежала рядом, чертя пальцем по татуировке, которую он приобрел, когда поселился на островах в одной из своих прошлых жизней. Странно, но перед сражением Ота уснул крепким, спокойным сном.

Он проснулся один. Позвал слуг, в чьи обязанности входило купать и одевать хая. Или новоявленного Императора. Ота выбрал черное, расшитое алыми нитями одеяние из навощенного шелка с подкладкой из толстой шерсти. Цвета вполне подходили для войны, а плотная ткань спасала тело от холода. Минуя одну гигантскую галерею за другой, он поднялся на поверхность, к свету. Он видел и придворных Сетани и Мати, и простых рабочих, которые перевозили на широких тележках камни, сваливая их у входов в подземелья. Торговцев и посыльных. Разносчиков и нищих. Город.

Над Мати нависло молочно-серое небо, просторное, пустое, словно чистый лист. Вороны переговаривались друг с дружкой спокойно и рассудительно, как судьи из предместий. Великие башни уходили в высь. Из небесных дверей струйками тянулся дым. Там, наверху, люди жгли дрова и уголь, чтобы согреться перед битвой. Ота остановился на ступенях дворца. Холод леденил ему щеки, кусал нос и уши. Вокруг пахло дымом и первым снегом. На башнях загудели колокола. Далекие, но все же отчетливые, точно голоса призраков. Желтые стяги развернулись и затрепетали на ветру, как последние листья, которые чудом удержались на огромных каменных деревьях.

К Мати подошло гальтское воинство.

Крупинки снега бесшумно летели из облаков. Баласар стоял на вершине холмистой гряды к югу от города. Складки его кожаного плаща покрылись изморозью, снег падал на плечи и не таял. Впереди высились каменные башни. Они казались ближе, чем на самом деле, и реальней, чем затянутые серой пеленой горы за ними. Вражеская армия не вышла ему навстречу, шагая по щиколотку в снегу, и даже горстка утхайемцев не замарала снежную белизну пространства, отделявшего Баласара от Мати. Позади него люди теснились вокруг паровых телег, жались поближе к печам, которые Баласар приказал открыть. У лекарей уже прибавилось работы: от мороза пострадали многие. Без оружия и доспехов не остался никто. А Баласар не забыл упомянуть о теплых подземных банях и припасах, которых, как он предполагал, хватило бы двум городам до весны.

Над вершинами башен и городских крыш поднимался дым. Колыхались желтые знамена. Баласар услышал за спиной топот копыт, обернулся и увидел Юстина на гнедой кобыле. Грудь лошади густо облепил снег, и от этого казалось, будто у нее выросли перья. Баласар поднял руку. Юстин подскакал к нему, остановился и отдал честь.

— Я готов, генерал. Со мной вызвались добровольцы. Сотня. С вашего позволения.

— Разумеется. — Баласар снова посмотрел на башни. — Ты и правда считаешь, они так поступят? Убегут на север, попробуют укрыться в предместье?

— А мы будем их поджидать. Может, я ошибаюсь, генерал. Но лучше сейчас побеспокоиться, чем потом устраивать всю зиму облавы. Особенно если этот холод — лишь начало.

Баласар покачал головой. Он не верил, что хай Мати, которого описал Синдзя, ударится в бега. Такой человек мог схитрить, устроить засаду, приказать лучникам, чтобы стреляли по лошадям. А вот бежать — ни за что. Зато улизнуть могли поэты. Или же хай отошлет детей из города, если уже так не сделал. Туда могли устремиться и беженцы. Юстин был прав, что решил их перехватить. Баласару очень хотелось, чтобы Юстин был рядом в последнем сражении. Из тех, кто прошел с ним пустыню, больше никто не выжил. При мысли, что его последний друг уезжает, он почувствовал суеверный ужас.

— Генерал?

— Будь осторожен, — сказал Баласар.

Пропела труба, и он снова повернулся к городу. На белом поле явно что-то маячило. Черная точка. Одинокий всадник, покинувший Мати.

— Глядите-ка, — заметил Юстин. — Кажется, Аютани все же решил вернуться. Передайте ему мои поздравления.

Презрение в голосе воина позабавило Баласара.

— Обязательно передам, — обещал он с улыбкой.

Примерно через пол-ладони Синдзя добрался до лагеря.

Баласар заметил, что он даже не повернул к мосту, а направил коня прямо по льду реки. Юстин с отрядом давно уже уехал. Сейчас, растянувшись дугой, они скакали на север. Когда Синдзя, раскрасневшийся от мороза и ветра, шагнул в шатер, Баласар ждал его с двумя чашками горячего каффе.

Наемник отдал честь. Полководец ответил и указал на стул. Синдзя изобразил позу благодарности. Он провел среди хайемцев так недолго, и все же привычка разговаривать жестами успела вернуться к нему, словно акцент. Синдзя сел и вытащил из рукава бумажный сверток. Они заговорили на хайятском.

— Удалось?

— Вполне. Я допустил небольшую промашку. Пришлось повилять хвостом, чтобы ее исправить. Но у хая мало надежды. Он хочет мне доверять, и это упрощает дело. Смотрите. Вот приблизительные копии его карт. Они заваливают главные входы в подземелья, чтобы мы не смогли ворваться всем скопом. Самые широкие проходы оставили здесь и здесь — наемник ткнул в карту.

— А поэты?

— У них есть черновик пленения. Думаю, попробуют вызвать андата. И скоро.

Баласар почувствовал, как в животе комком сжался ужас, но в то же время им овладело странное спокойствие. Он и не подозревал, что в глубине души его гложут сомнения. Но даже если выбор и был, он исчез, едва Баласар узнал, что поэты выжили и собираются пленить андата. Он взглянул на карту. Разум тасовал стратегии, как игроки в хет — костяные таблички.

— На башнях люди? — спросил Баласар.

— Да, генерал, — кивнул Синдзя. — Они запаслись камнями и стрелами. По ближайшим улицам пройти будет нельзя, но прицелиться как следует с такой высоты никто не сможет. Возьмите чуть влево и вправо, держитесь около стен, и все. На земле сопротивления опасаться нечего. Они надеются лишь на то, что смогут подольше задержать вас на поверхности, а там холод сделает за них всю работу.

Три направления, подумал Баласар. Одни пойдут на юг, вычищать склады и лавки, другие — на кузнецов и мастеровых, третьи — во дворцы. После того, что произошло с Коулом, паровые повозки он брать не собирался. Значит, нужны всадники, хотя от них и будет мало толку, если бой перейдет в дома и дворцы. А так оно, скорей всего, и случится. В подземельях конники и вовсе не нужны. Лучники тоже не принесут особой пользы. В городе мало открытых, свободных пространств. Правда, несмотря на заверения Синдзи, Баласар ожидал, что бои на земле все же будут. Потому он решил, что с пехотой пойдут и отряды стрелков, чтобы дать отпор, если кто-то начнет обстреливать их из окон и снежных дверей.

— Благодарю, Синдзя-тя, — сказал Баласар. — Я понимаю, чего вам все это стоило.

— Так было нужно, — ответил наемник, и Баласар улыбнулся.

— Я не стану держать вас тут. Можете остаться в лагере или догнать Юстина и поехать на север.

— На север?

— Он присмотрит за той стороной. На случай, если кто-нибудь попытается улизнуть из города во время битвы.

— Отличная мысль, — согласился Синдзя, хотя голос у него немного погрустнел. — Раз так, я хотел бы присоединиться к Юстину-тя. Знаю, он обо мне не лучшего мнения. Если вдруг что-то пойдет не так, я бы хотел оказаться у него на виду. Пусть поймет, что трудности — не моих рук дело.

— Хорошая мысль, — ответил Баласар, посмеиваясь.

— Вы победите, — сказал Синдзя.

Это были простые слова, но за ними скрывалась тяжесть. Печаль, которую воины часто испытывают перед лицом поражения, и почти никогда — перед лицом победы.

— Вы думали о том, чтобы встать на их сторону, — сказал Баласар. — Когда были с людьми, которых знаете столько лет. В своем старом доме. Трудно было там не остаться.

— Трудно, — согласился Синдзя.

— От этого ничего не изменится. Один меч, даже если он ваш, не решит исхода битвы.

— Потому я и вернулся.

— Я рад, что вернулись.

Синдзя поблагодарил его и ушел. Баласар написал приказы, которые собирался вручить воинам, чтобы те сопроводили наемника, и Синдзе, чтобы тот передал их Юстину. Затем склонился нам картами. Выбора действительно не осталось. Поэты выжили. Каждая ночь на холоде означала новые потери. Баласар долго сидел в молчании и мысленно просил бога, чтобы этот день закончился хорошо. Потом вышел из шатра на свет позднего солнца и отдал приказ строиться.

Время пришло.