Возгарка I

Глава 2. Рихард фон Шнайт

Девчонка сомнамбулой побрела прочь.

Я старался не жалеть, что не убил её.

Ведь это так просто, никто не узнает, нужно только догнать и…

Да, никто не узнает, как не узнал про кровавую бойню, которую ты устроил, едва вернувшись к жизни. Но ты будешь знать. Ты не сможешь забыть страх в её светло-карих глазах, не прогонишь мысли о детском трупе, зарытом в мягком лесном гумусе под периной палой листвы. Ты будешь изводить себя и проклинать за минутную слабость, какое бы наслаждение ни принесла кровь этого несчастного ребёнка.

Нахлынули воспоминания той бури, что унесла мою собственную жизнь.

Шёл 1435 год со дня Чёрного Солнца, война за наследие Сигизмунда бушевала уже тринадцать лет и перешла в самую жёсткую, решающую фазу. Наша эскадра под знамёнами ворона шла на помощь сухопутным войскам. Но удача в тот день сдала нам плохие карты.

Позже ответственность за разразившийся у берегов Гаренмарка шторм взяли на себя колдуны противника, но было ли их вмешательство реальностью или погибель нам принёс каприз природы, осталось невыясненным.

Сперва задул шквалистый зюйд-вест, а когда горизонт заволокло мрачными грудами кучево-дождевых облаков, капитан нашего фрегата связался с флагманом, чтобы скоординировать курс.

Связь осуществлялась посредством обычных семафоров, потому что к магическим кристаллам, которыми штатно укомплектовано каждое судно, на флоте не принято прибегать пока противник не появится в объективе подзорной трубы. Вложенная в холодный хрусталь сила быстро расходуется, знаете ли. Да и не очень-то доверяют просоленные морские волки колдовским агрегатам.

Последовала череда световых вспышек, и решением стало уйти от шторма, ведь ложиться в дрейф или продолжать путь с зарифленными парусами в опасной близости от скалистых берегов слишком рискованно.

Однако замыслы по спасению от стихии не удались. Судьба-злодейка настигла беглецов и обрушила на их фоки, гроты и бизани свирепый ураган. Корабль глубоко зарывался носом в волну, солёные брызги хлестали в лицо. Снасти гудели натянутыми струнами. В порывах крепчающего ветра скрипели и выгибались мачты.

Кубрик опустел: аврал поднял на верхнюю палубу всех матросов, гардемаринов и солдат. Находясь в лейтенантском звании, я был среди офицеров, передававших приказания нижним чинам. Пальцы костенели на тросе крепко набитого фордуна, вокруг пояса был обернут страховочный линь, мундир промок и тяготил плечи.

Помню, как орал в медный рупор капитан, подбадривая команду крепким словцом:

— Убрать все паруса! И пошевеливайтесь, сукины выкидыши, покуда морская могила не схлопнулась над вашими ленивыми костями! Не надейтесь, что бочонки грога, что у вас в брюхе, помогут вынырнуть из пучины, аки томбуи!

— Травить кливер-шкоты! Отдать кливер-фалы! Выбирать ниралы! — переводил я, указания капитана мичману, тот доводил их до сведения боцманов, а те орали и свистели на матросню. Все мы, наравне с командиром корабля, вооружились рупорами, но даже так силы звука едва хватало. — Топенант на марку! Травить фалы! Выбирать гитовы! Отдать шкоты и галсы! Гитовы и гордени до места!

Форштевень рассекал кипящие волны. Вздымались грозные валы, их пенящиеся верхушки обрушивались вниз, норовя пришибить творение рук человеческих, как назойливую букашку, которая без спросу ползает по вековечному телу исполина по имени Бескрайний океан.

Фрегат взлетал на гребни этих титанических волн и, плавно пропуская их под килем, скатывался во впадины, будто санки с ледяной горы. Даже бывалых моряков, закалённых и длительными штормами, и бесконечными штилями, и порохом пушечных залпов, проняло.

Нет-нет, да и перегибался матрос, а то и офицер через фальшборт или использовал с той же целью поломойное ведро. Оно только чудом не улетело в морскую кипень, а лишь перекатывалось от бакборта до штирборта, как бы предлагая свои услуги всем желающим.

Вперёдсмотрящий, едва держась на марсе фок-мачты, принялся беззвучно орать и показывать на нечто по правому борту. Капитан раздвинул подзорную трубу и направил её по указанному курсу.

— Ах, ты ж, альбатросы недобитые! — взревел он, но в голосе сквозили ноты одобрения и даже гордости. — Взлетели! Ой, дурачьё… Снесёт же акулам на корм!

Океан вздыбил нас очередным горбом и, щурясь сквозь пелену дождя, я заметил три вознёсшиеся над флагманским кораблём точки.

Чародеи, борясь с ненастьем, поднялись над неистовыми водами. Раскат грома прозвучал в унисон с яростной вспышкой молнии, и та озарила фигуры этих отважных безумцев. Развевающиеся плащи хлопали и бились на ветру, подобно заполаскавшимся парусам.

Расстояние мешало увидеть их лица, но этого не требовалось. Каждый на флоте знал их имена. Старший из троицы, паривший в центре, двухсотлетний вампир — магистр тайных искусств, давний ученик Вальдемара, нашего великого герцога. Именно под его знамёнами мы отправились в бой.

Следует уточнить, что герцог этот по совместительству является моим злокозненным дядюшкой. Да, я благороден он макушки до подмёток, хотя сейчас по мне это не очень заметно. Собственно, тогда, трясясь от промозглого холода на палубе попавшего в передрягу корабля, я тоже не очень тянул на наследника одного из крупнейших государств на континенте. Но сейчас всё в порядке: Вальдемар уже лишил меня наследства.

На чём я остановился?

Чародеи, точно.

Наш оккультный щит и меч, смелая троица во главе с Волеславом Ланге.

Парившие рядом с вампиром-колдуном юноша и девушка — его собственные выкормыши, пока ещё не бессмертные, но уже получившие благословение на переход в ряды помазанников богини. Всё, что им оставалось — умереть и воскреснуть для вечности в ночи. Забегая вперёд отмечу, что океан не отпустил ни одного из них: живые или не очень, все пошли на корм морским обитателям, а может, не пережили рассвета следующего дня.

Эти кудесники призывали всю доступную силу, выворачивали души наизнанку и в иступляющем трансе пытались словами усмирить океан, будто дрессировщики непокорного льва. Но нет, не той породы им достался зверь. То не лев, не слон и даже не кашалот. Древний левиафан пробудился от вечного сна, голодный и злой, жаждущий пожрать всех, кого угораздило почесать килями его спину.

И реющим над его неохватной тушей альбатросам он тоже уготовил печальный исход. В тщетной попытке обуздать природный хаос, беспощадную силу, что намного могущественнее всех слов, когда-либо произнесённых под солнцем и луной, они забылись. Слишком ушли в себя, в единство творимого обряда, перестали воспринимать внешний мир с его, надо заметить, вполне очевидными угрозами.

Рёв вздымающейся водяной горы. Момент наивысшего пика, когда вселенная замирает в ужасе и кажется оглохшей. Крушение срывающихся с гребня масс, и лишь тяжеловесные буруны катятся к берегам, разбиваясь о рифы.

«Отлетали своё, птички», — мрачно подумал я и сплюнул на палубу в набежавшую через шпигаты пену. Капитан вдвинул все четыре колена подзорной трубы одно в другое и отвернулся. Лицо его омрачилось, надежда угасла, но голос звучал тат же твёрдо и резко, как прежде. В самом деле, пусть океан поглотил этих отчаянных самоубийц, но мы-то ещё были живы, для нас ещё не всё кончилось.

Я приставил медный раструб к губам и тоже продолжил рвать связки яростными командами.

Шкоты не отдавали сразу — хотя нервы у всех натянулись не слабже такелажа, — а не спеша потравливали, одновременно выбирая гордени и гитовы: сперва наветренные, затем подветренные, поскольку судно шло бейдевиндом. Убедившись, что топенанты реев закреплены, а брасы обтянуты, мы послали людей наверх.

Матросы по вантам заспешили на мачты и стеньги. Принялись в темпе подбирать отсыревшие паруса, укладывать их по-походному на реях и закреплять обносными сезнями, стараясь не сорваться в бездонные глубины.

Однако гибель колдовской троицы подкосила всех, кто имел несчастье её заметить. В костёр боевого духа плеснули хороший ушат морской водицы. Даже во мне зашкворчали угли сомнений, хотя море всегда было моей единственной страстью — кроме женщин, разумеется.

Но правильный ли выбор я сделал, когда предпочёл флот?

Ведь у меня было столько вариантов, все пути и дороги лежали передо мной. Ну, или почти все. Я родился в семье потомственных колдунов-аристократов. Вальдемар, повелитель воронья и мертвечины, пользуясь своей магией сумел подняться на самую вершину, а став вампиром сделал нашу семью повелителями Варнахарского герцогства. Герберт, мой отец, не принял вампирского бессмертия, но прожил два века на омолаживающих эликсирах. Он тоже блистал колдовскими дарованиями с яркостью сверхновой звезды.

С такими родственниками и мне пророчили великие свершения на чародейском поприще, но ничего не сбылось. Рождённый от старой крови, как же! Вальдемар пытался заниматься со мной, но искромётных талантов я не проявил. Да, мелочи получались, но не более. Меня никогда не распирало от неудержимого могущества, которое необходимо обуздать или оно тебя уничтожит. Нет, напротив, из меня магия выходила по капельке, как дистиллят из перегонного аппарата — но такой же ядрёности в ней не наблюдалось.

И нельзя сказать, что я питал хоть малейший интерес ко всем этим символам, камушкам, заклятиям. Вместо пыльных гримуаров я таскал из библиотечных закромов морские приключения и бегал на реку пускать самодельные кораблики. Признав своего племянника бездарью, герцог соблаговолил отправить меня на обучение в морской кадетский корпус. Затем была военно-морская академия, предвкушение великих подвигов и открытий, а после…

Оказалось, что адмиралтейство совершенно не готово рисковать жизнью единственного живого отпрыска династии фон Шнайт. Долгие годы меня не допускали на деки военных кораблей, держали лоцманом в порту Амельгарта. Но вот я оказался здесь, на судне, гибнущем под дядюшкиными хоругвями. Я добился своего.

Так пожалел ли я о сделанном выборе? Нет, всё же нет. Не пожалел тогда, восемьдесят три года назад, и не жалею до сих пор.

Просто очень страшно умирать, когда тебе всего двадцать пять, и ты едва сумел дорваться до мечты всей жизни. Обидно до боли, до корч, что именно она станет твоей погибелью, твоим убийцей и могильщиком в одном лице.

— Приготовить якоря к отдаче! — прогремела новая команда.

Безумный шум водных масс заглушил лязг тяжёлых кованых звеньев. Вскоре вода начала захлёстывать на борт через клюзы якорных цепей. Шипящая пена стекала по палубным доскам. Волны наваливались на нас тяжёлыми горбами, но пока нам всё ещё удавалось съезжать с их крутых вершин клотиками к небу: к грозовому, полному величественного гнева небу, не жалевшему ни грохота, ни смертоносного света молний.

Мы с ужасом наблюдали, как терпят бедствие наши товарищи. У шлюпа по левому борту от нас переломилась крюйс-стеньга, ударила о борт и завалилась в бушующие волны, повиснув на паутине снастей. Судно тут же дало крен, грозясь перевернуться, а через миг новая волна швырнула его на скалы.

Нас якоря тоже не держали — фрегат начало сносить к берегу. Корабль плохо слушался руля, волны перекатывались через палубу, утаскивая всё, что плохо закреплено и выбрасывая людей в ревущее жерло погибели. Унеслось прочь и злополучное ведро, по дороге выпростав содержимое на ошалевшего мичмана, который тут же получил возможность смыть этот позор.

Затем пришёл наш черёд испытать прочность дубовых досок. Судно бросило на возвышающиеся из воды тёмные громады рифов. Сокрушающий обшивку скрежет, застонали рёбра-шпангоуты, доски не выдержали… И нас накрыло отбойным валом, который с рёвом морского чудовища обрушился на палубу, переворачивая фрегат кверху килем.

Стихия приняла нас в объятия с суровой беспощадностью. Погружаясь в пучину, корабль тянул приписанный к нему экипаж следом, в холод и мрак глубоководной могилы. Но некоторые оказались привязаны к этому катафалку надёжнее других. Выхватив нож, я отчаянно пилил им пеньковую верёвку, которой полагалось спасать мою жизнь, а не служить причиной её окончания.

Когда волокна распустились и линь лопнул, я рванул наверх, хотя толком не понимал где он. Помогли мириады пузырей, вырывавшиеся из уходящего в глубину судна. Впрочем, потоки бушующего океана мешали эти крохотные зёрна воздуха, будто горошины в закипевшем супе, бросали и вертели их с ещё большей простотой, чем меня.

Я тщетно пытался прорваться к спасительной поверхности. Меня швыряло, крутило и отправляло вниз. Я помню, как медленно опускался в пучину, уже не в силах бороться. Легкие пылали, хотелось продохнуть. Стало наплевать, что вместо воздуха в глотку ринется солёная вода. Потом мозг взорвался вспышкой катастрофической боли, необъяснимым образом перешедшей в наслаждение…

* * *

Моё мёртвое тело до следующей ночи носило по волнам. Его прибило к каменистому берегу. Повезло, что рассвет ещё не наступил.

Как становятся бессмертными? Да очень просто: нужно выпить кровь вампира и умереть. Сама она не убьёт тебя, но поселится в организме, дожидаясь срока, чтобы изменить мёртвые ткани, переродить их и вдохнуть новую жизнь.

Кровь моей матери, Ирмалинды, испитая в глубоком детстве, воскресила меня. Отхаркав воду из лёгких, я впервые увидел ночь совсем другими глазами.

И впервые испытал такой голод, какого не знал в смертной жизни. Возможно, умирающий без крошки хлеба узник в каменном мешке смог бы меня понять. Голодающим в неурожайный год крестьянам, мешающим муку с толчёным лопухом и мякиной, тоже знакомы отголоски этого сжигающего изнутри чувства. Но я провёл юность в роскоши и не привык к нужде.

Совсем, сука, не привык!

Волны накатывали на булыжники и степенно удалялись обратно. Океан удовлетворился жертвами и прекратил бушевать. Тихая зыбь светилась в лунном сиянии, но я замечал и другое свечение: его источником оказались копошившиеся подле меня каменные крабы. Эти гадёныши точно не рассчитывали, что выброшенная на их обеденный стол падаль вздумает ожить.

Видимо, мой запах не успел перемениться, ведь на вампира не покусится ни хищник, ни падальщик. С перепугу ребятки в панцирях начали разбегаться: бочком-бочком да к водице, преодолевая последний фут резким подскоком и плюхаясь в пену.

— Бегите, мелкие поганцы, — тихо прошелестел мой голос в унисон с волнами.

Нетвёрдо поднявшись на ноги, я осмотрелся и различил множественные признаки, постигшего нас несчастья: обломки досок, перепутавшиеся с морскими водорослями мотки оснастки, рулевое весло одной из шлюпок и пробитый анкерок, застрявший в расщелине между скал.

Людей — живых или мёртвых — мои новые глаза не нашли. И некая часть меня была благодарна судьбе, что не пришлось смотреть в остывшие лица товарищей и сооружать погребальные насыпи над могилами.

Другая, ранее незнакомая часть, плевать хотела на всякие-там злоключения, мертвецы её не интересовали, да и крабы совершенно не годились…

Я брёл вдоль берега на далёкий свет маяка. Дёсны нестерпимо ныли. Голод выжирал внутренности, путая мысли и заставлял почти выть от изнеможения. Ночной бриз тащил запахи с побережья в море, но порой меня захлёстывало неожиданно изменившимся порывом, и рот наполнялся слюной.

Башня маяка громоздилась на вершине утёса. К ней прилегала жилая пристройка с ветхой крышей, которая лишь чудом пережила шторм. Фонарь бросал на волны длинные полосы света, которые менялись и перемещались согласно предписанной сигнальной схеме.

Ещё век назад вместо этого чуда современной машинерии на вершинах маяковых башен разводили костры, а уголь для жаровен доставляли на вышку в корзине подъёмника. Всё изменил Северо Венченте, ныне прославленный изобретатель, получивший в награду за свой гений вечную жизнь.

Прямо сейчас там, за просторными стёклами фонаря, смотритель крутил ручку, приводившую в движение шестерёнки часового механизма, вращались на катках зеркальные отражатели, насос тянул из резервуара в подвале масло непосредственно к лампе.

Но я опять увлёкся, это самое «сейчас» случилось восемь десятилетий назад. С тех пор Венченте успел осчастливить нас и другими инновациями, в том числе осветительными приборами. Хотя поговаривают, что нынче он вернулся к старому проекту и работает над некой системой линз для маяков, дабы увеличить дальность световых лучей.

Я поднимался по крутому, задернованному склону, порой нетерпеливо помогая себе руками. Запах взбудоражил меня намного раньше, чем я приблизился к башне.

Вонь скотного двора не помешала различить человеческих дух, оставшийся на инвентаре. След его уводил к порогу, сочился из дверных щелей…, но я одернул себя и залез в курятник, как наглый хорёк. Спрашивать разрешения не решился, понимая, что близость живого человека лишит меня остатков выдержки.

Все годы воспитания и муштры пошли прахом, от привитых манер и военной выправки не осталось даже следа, когда я схватил первую птицу и вонзил в неё выскочившие на свободу клыки. Да и какие манеры могут быть у дикого зверя? Птица голосила и била свободным крылом, пока не затихла. Крови в ней оказалось слишком мало, но кур было много…

Шум перепуганных квочек и лошадиное ржание привлекли внимание одного из смотрителей маяка. С фонарём и заряженным арбалетом он приблизился к курятнику. Скрипнула рассохшаяся дверь. Свет резанул меня по глазам, заставив зашипеть. Белые и пёстрые перья медленно оседали на загаженную помётом землю.

— Стой! Кто здесь? — выпалил мужик. — А ну не рыпайся! Выходи на свет, медленно выходи! И руки в гору подыми!

Смотритель прищурился и тут же отшатнулся, разглядев ночного вора с пернатой тушкой в руках. Этот перепуганный дебил нажал на спусковой рычаг. Тетива высвободилась из зацепа, болт скользнул по направляющему пазу и… вонзился в перекладину под потолком.

Я выплюнул пух и хотел объясниться, но маячник попятился и бросился бежать.

Вид удирающей добычи оказался невыносим.

Сорвавшись с места, я вмиг догнал его и повалил в уличную грязь. Он захлебнулся собственным криком, потому что я ещё не умел кусать правильно, и мои клыки разорвали артерию. Горячая, живая кровь окатила меня фонтаном. Она била прямо в глотку, я не мог толком глотать и тоже захлёбывался. Меня пробирала дрожь, ужас от содеянного и одновременное счастье — безумное во мрачной чистоте. Недоступное смертному, если у того всё хорошо с головой.

В дверях появилась супруга смотрителя: по женской простоте она выбежала на крики мужа, хотя следовало немедля запереться в глубинах каменного строения.

— Йонас, что тут у тебя творится?! — выпалила она, запахиваясь в наброшенный на плечи плащ. — О, предки, Йона-а-а-ас!!! — её голос сорвался в вопль.

Я поднял к ней окровавленное лицо и улыбнулся: праздник ещё не закончился.

Как же мне было хорошо… Я упивался багровым заревом свободы, точно всю прошлую жизнь провёл в заточении и лишь теперь, с ноги выбив дверь тесного узилища, вырвался в прохладу ночи, вдохнул полной грудью и больше не нуждался в морали, этике и всех писаных запретах.

Азарт охоты — ничего иного не существовало.

Совершенно потеряв себя в карнавале насилия, я поглощал чужие жизни одну за другой. Их кровь стала моим вином, и как же не терпелось мне откупорить все бутылки, приготовленные для дегустации радушным сомелье.

Ночь укутывала мир звёздной мантией, но её полотнище истончалось, пока вовсе не разошлось по швам. Через оконный проём на меня упали косые лучи рассвета, заставив отшатнуться в тень. Только сейчас пришло осознание сотворённого кошмара.

Растерзанный труп женщины у входа. Кровь на дощатом полу и стенах…

Багряный след уводил в проём распахнутой железной двери, что отделяла пристройку от массивного тулова башни. Маяковой прислуге, чью роль повсеместно исполняют родственники смотрителей, полагается ночевать там, за надёжными стенами, а дверь эта не должна отворяться до рассвета.

Сама башня не имеет окон, только узкие бойницы, не требующие даже решёток. Вахтенному смотрителю полагается запираться наверху, а в случае неизбежности проникновения неприятеля, дверь фонаря оборудована замками с обеих сторон: вампирам свойственно умение взбираться по отвесным поверхностям, а отогнать самострелами таких тварей, как я, не всегда удаётся.

По уставу постройки оборонного назначения должны регулярно навещаться магиками, приписанными к соответствующему округу, дабы обновлять защитные чары. На практике галочки в ведомственных документах появляются регулярно, а вот переться в такую глушь — увольте. Ну, а без магии стены маяка способны защитить лишь от обычных бандитов.

Но семья, поселившаяся здесь, даже не пыталась соблюдать элементарные правила безопасности. Вряд ли гости навещали их часто: прибрежные рифы слишком негостеприимны, чтобы пытаться высадиться на этих каменистых берегах, а до ближайшего поселения слишком далеко.

Вот и расслабились, перестали таиться за каменной кладкой своего «донжона». Нет, я вовсе не пытаюсь переложить ответственность за случившееся на жертв. Вина за их смерти только на мне.

Я прошёл по кровавому следу до винтовой лестницы и, не чувствуя собственных сапог, начал восхождение, будто на эшафот. До третьего этажа не поднялся: хватило и картин, представших на втором. Бездыханные тела четверых детей. Я смутно помнил их крики. Они звали маму, визжали от ужаса и убегали, а я догонял. Всех переловил, как зайчат.

Меня замутило. Часть выпитого исторглась обратно, багровая лужа под ногами растеклась обширнее. Из глянцевитой поверхности на меня посмотрело чудовище.

Единственная мысль билась в висках: «Ты вырезал целую семью!»

Потом я заметил ещё одного убитого: мужчину, помоложе того, что остался лежать во дворе. Сменщик… скорее всего, сын. Наверное, за огнями вчера следил именно он, вниз спустился на крики, но мать успела раньше, так что его появление в моей памяти не отпечаталось.

И, похоже, он сопротивлялся: рука неестественно вывернута, волокна рубашки над плечевым суставом пропитались кровью. Про остальное и рассказывать нечего. Скажу только, что это именно он лежал на конце запёкшейся дорожки, что привела меня сюда от самого низа. Даже не представляю, зачем было тащить его наверх… Поглумиться? Пойти вместе искать детишек? Его братиков и сестричек…

День я пересидел в подвале. Мог это не делать: через бойницы проникало слишком мало света, его бы не хватило, чтоб причинить мне существенный вред, но… не знаю. Наверное, мне просто хотелось забиться поглубже в пещеру, уйти от мира, от людей — особенно от растерзанных мною. Здесь, в полной темноте и парах рапсового масла, я даже не заметил, как провалился в мёртвый сон.

Когда сумерки укрыли мир, я снова ожил.

Детский плач — вот что ударило по барабанным перепонкам, едва слух вернулся вкупе с сознанием. Содрогаясь, я поднялся на третий этаж и обнаружил люльку с младенцем в родительской спальне. Тот ревел от голода и смердел грязными пелёнками, которые больше некому было сменить.

Что мне следовало с ним сделать? Как поступить?

Бросить здесь? Сегодня свет маяка уже никто не зажжёт, скоро проходящие мимо суда доложат в ближайший порт. Из морского ведомства пришлют эмиссаров, разбираться, что произошло. На всё уйдёт не один день, а с учётом обстановки в регионе… грудничку не дожить без мамкиной сиськи. Взять его в дорогу? Мне нечем его кормить, зато сам он скоро начнёт казаться привлекательным перекусом, как бурдюк с кровью.

Забавно, но я даже не подумал о набухшем вымени коровы, хотя слышал её мычание. Благородная кровь… Мне же никогда не приходилось заниматься хозяйством, так что сама идея подоить эту скотину была чем-то из другого мира.

Я не стал вонзать клыки в ревущее дитя, просто свернул шейку.

Стало тихо, как в склепе.

Спустившись вниз, уложил бездыханное тельце к матери: в юные годы я был несколько сентиментален и почти религиозен, верил, что существование человека не заканчивается с последним вздохом.

Хотел положить малыша под руку мамочки, чтобы она обняла его и не искала в посмертии, но не вышло: мышцы покойницы отвердели, суставы потеряли подвижность, наступило трупное окоченение. В холодной безмятежности женщина напоминала изделие спятившего куклодела. Спутанные волосы напитались кровью, таким же багрянцем окрасилась её сорочка. Кожа застыла холодным фарфором.

Уронив взгляд на собственные кисти, я отчётливо понял, что не отличаюсь от этого трупа. Та же мертвенная бледность, такая же холодность. Но с заходом солнца моё сердце ожило и продолжило толкать кровь по жилам, пусть и неспешно — её замерло навечно.

Посмотреть второй раз на обескровленные тела детишек не хватило духу.

Часть меня продолжала отрицать содеянное. Я не мог поверить, что способен на подобное. Да, меня готовили к превращению в вампира, я рос среди бессмертных и нередко становился свидетелем их жестокости: спонтанной или намеренной. Но не ждал подобного от себя. Какая глупая самонадеянность!

Теперь всё казалось чудовищным сном, непробудным кошмаром.

Не помня себя, я затащил внутрь труп отца семейства.

Мелькнула шальная мысль: ведь башенные подвалы наполнены бочками с топливом, предназначенным для поддержания огня. Пропитать верёвку и запалить как фитиль, или просто аккуратную дорожку налить от подвала до двора.

Одна искра и…

И никаких следов совершённого мной преступления, только курятник зачистить.

Но я не смог. Ведь взрыв обрушит стены маяка, и другие корабли не увидят его света, а значит, кто-то может налететь на рифы даже без помощи шторма. Устроить поджёг наверху, чтобы спалить одни тела? Но огонь всё равно доберётся до сокрытого в недрах здания горючего. Вытащить тела в хлипкое жилище и спалить его? Но следы крови останутся за толстым металлом дверей, придётся всё тщательно оттереть, а обоняние у нашего брата отменное — следы обнаружат, всё поймут…

Да и не хотел я, честное слово, усугублять вину её сокрытием. Застань меня в те минуты хоть одна живая душа, я бы отправился в адмиралтейство с повинной и с лёгким сердцем дожидался бы трибунала. Но стоило представить, какое выражение проступит на лице Вальдемара… Нет, не одобрит великий герцог подобной честности от собственной родни. И ведь его мнение в те годы ещё имело для меня значение.

Потому я вышел во двор, заколол свинью и наполнил её кровью мехи из-под вина, которое безжалостно выплеснул на траву. Мычание недоеной коровы наконец-то заставило меня пошатнуться: запоздало пришло осознание, что жизнь младенцу можно было хотя бы попытаться сохранить. Всё померкло, перестало иметь значение…

Не знаю, сколько просидел у хлева в полном отуплении, но стоило вспомнить про дыхание, как в ноздри настойчиво пробился запах крови. Пальцы оттянули рубашку, покрытую запёкшимся свидетельством чужих смертей. Я с ужасом понял, что придётся вернуться на маяк и снова подняться по винтовой лестнице…

После меня ждало весёлое приключение под названием «заседлай лошадь, которая боится нежити». Мой первый опыт гипноза, как-никак. Вот таким макаром, в одежде с плеча убитого смотрителя и верхом на украденной у его семьи кобыле я отправился прочь, поддавая шенкелей в попытках ускакать от монстра, в которого превратился всего за одну ночь.

Стоит ли говорить, что эта затея не увенчалась успехом?

Однако вынужден признать, что вкус первой крови преследует меня не только из горечи сожалений. Никогда впредь я не был столь же свободен. Я стараюсь держать себя в руках, не убивать тех, кто этого не заслуживает.

Почти всегда выходит.

Рыжей девчонке повезло: она никогда не узнает, что побывала сегодня одной ногой в могиле. Она так вкусно пахла страхом, убегала затравленным зайчиком, вырывалась из последних сил, будто куропатка в силках…

Мне большого труда стоило прекратить играть с ней.

Благо, я не голоден.

Вдалеке разносился девчачий гомон, одновременно радостный и встревоженный.

Малявку нашли. Хорошо. Пора встряхнуться и убираться отсюда.

Я натянул снятую перчатку и зашагал обратно к водопаду, а оттуда вышел к прогалине, где оставил добычу.

Землями Радимии уже без малого десять веков правит король Якуб Старый, а эти горно-приморские леса принадлежат барону Юргену Ветцелю, вампиру моих лет — даже помню его при жизни. Нервный был такой паренёк, оруженосцем к нам приезжал при своём лорде. От него и благословение получил. Если я его помню, то и он вполне может узнать меня в лицо. Не порядок.

Да и не имей я резонов избегать встреч со старыми знакомцами, мне всё равно не место в этих угодьях. В господских лесах традиционно запрещено свободно охотиться не только на людей, но и на зверьё. Испрашивать дозволения у его благородия я совершенно не собираюсь, а потому лучше не задерживаться дольше нужного.