Возгарка I

Глава 3. Яромира Руженова

— Паразитка мелкая, ты где пропадала? — взъярилась бабушка Рада, когда я украдкой, с потупившимся взглядом, переступила порог кухни.

Она упёрла руки в боки, широко растопырив локти. Раскрасневшееся от печного жара лицо с полными щеками страшно негодовало. Вообще, она всегда такая: не очень добрая. Когда дедушка Матуш живой был, то частенько получал поварёшкой, скалкой и всем, что под руку попадётся, а ведь он даже особо не пил, так только, иногда буркнет что-то ей поперёк серёдыша, и понеслось…

Маму она тоже не любила, говорила, что покупать жеребую кобылу — одно, а жениться на бабе с довеском — совсем другое.

Ещё мне кажется, она тут перегревается очень сильно. У нас же целых две печи и очаг под колпаком: вон, гуляш в котелке бурлит, пар валит. Бабушкина блуза в подмышках уже совсем пропотела, мясистые руки покрылись капельками.

И даже головной убор снять нельзя, ведь неприлично.

Волосник закрывает лоб, а сверху ещё платок, под которым кожа постоянно преет и зудится, портя и без того замечательный бабушкин характер. Самой-то мне нормально, никогда жарко не бывает ни на кухне, ни в бане — уж не знаю почему, наверное, дело в возрасте. Поди, до бабушкиных лет доживу, тоже употевать начну.

Её взгляд смерил меня с макушки до пят.

— Ах ты ж, ещё и изгваздалась, как чушка! — она всплеснула руками, благо в них ничего не нашлось, чтобы подкрепить негодование делом. — А ну, отвечай! Небось, с этими дурындами опять весь день таскалась?

— Я… простите, я…

На мой лепет она разразилась гневной тирадой, от которой я совсем съёжилась, всё теснее вжимая голову в плечи и мечтая просто исчезнуть, испариться, как белёсое облачко пара. Кстати, как же вкусно пахнет…, а я ведь с самого утра ничего не ела. Да, наверное, уже и не придётся — разве что украдкой кусочек проглочу.

Услыхав материнский голос, на кухню зашёл отчим.

Снежно-белая рубашка, богато расшитая по вороту и рукавам, топорщилась на свисающем ниже пояса животе. На бархатном жилете поблёскивали начищенные медные пуговицы. Рукава он закатал выше локтей, чтобы не заляпать манжеты пивными брызгами, когда отворачивает краны на бочках или подаёт кружки посетителям.

Крупноносый, лысеющий, с неприязненным взглядом… Никогда не понимала, почему мама пошла за него замуж. Наверное, просто чтобы не остаться со мной на руках и без крыши над головой. Но это плохие мысли. Не стоит так думать, а то грустно становится.

«Как будто в остальном тебя ждёт полная веселуха», — сварливо заметила маленькая, но очень злобненькая часть меня.

— Войтех, сынок, ты только взгляни на эту дуру безголовую! — бабушка развернулась вполоборота, указывая на меня пальцем, будто на некую совершенно неуместную дрянь, вроде ведра помоев на пиршественном столе.

— А, явилась-таки, — он покрутил вздёрнутый ус. — Три тысячи мучеников! По каким трясинам тебя бесы носили? — голос требовал немедленно сообщить имя каждого беса, а также название его родного болота, дабы то можно было в срочном порядке осушить. — Чего глаза опускаешь? На меня смотри! Язык проглотила, тетеря?

— Мы с девочками по ягоды ходили… — кое-как выдавила я из пересохшего горла.

— И много собрала? — он по-деловому скрестил волосатые руки на груди.

— Я корзинку потеряла, простите… — кишки совсем свело.

Выпорет ведь, как пить дать.

— Бестолочь, — заклеймил отчим. — Ладно, потом с тобой разберусь. Живо наверх переодеваться, чтобы через две минуты здесь была!

От души отлегло, но совсем робко и не уверено: а ну как передумает?

Но отчим, закончив с распоряжениями, вернулся в общий зал трактира, откуда вовсю несся обычный смех и гомон чуть подвыпившей толпы.

Я тихо, облегчённо выдохнула.

Если сразу не накажет, то потом, глядишь, и запамятует… Особенно если намахнёт кружку-другую вместе с заглянувшими на огонёк приятелями. Уж с ними-то он всегда щедрый, даже угощает.

— Вот не думай, что легко отделаешься, — пригрозила бабушка, доставая прихватками горшочек из печки.

И снова вздох — уже печальный.

Не успела я дойти до лестницы, как в заднюю вошла Либена, моя сводная сестра. Расфуфыренная, будто невеста на выданье: пышная юбка с дюжиной подъюбников, узоры из речного жемчуга на жилетике, накрахмаленный кружевной фартучек, изящная заколка в ниспадающей тёмно-русыми волнами шевелюре.

И вечное ехидство в голубеньких глазках.

— А, вот и наша замухрышка, — эта вредина смерила меня высокомерным взглядом и заливисто рассмеялась, будто сострила. — Явилась, не запылилась, а мы-то надеялись, что тебя волки съели!

Я дёрнулась, как от пощёчины и развернулась в испуге к ней, лишь через мгновение сообразив, что это просто присказка, и Либенка на самом деле не успела прознать о моих приключениях.

— Либушенька, перестань, — мягко велела бабушка. — Негоже таким красавицам злословить. А ты поторапливайся, чего встала? — поддала она вожжей мне.

Пока поднималась, шлёпая отсыревшими ботинками по ступенькам, Либена для ускорения тыкала меня в спину флейтой, которую собиралась отнести к себе, ведь народу в зале уже слишком много, гвалт перекрывает её сладкозвучные трели.

Переоделась я быстро и совершенно неосознанно.

Из глаз катились злые слёзы.

Когда спустилась вниз, бабушка уже продолжила кухарить без меня.

Готовим мы каждый вечер много, а раз живём на побережье, то почти все блюда рыбные. Угорь отварной в маринаде, камбала в сырном кляре, пирог из налима, котлеты из щуки, запечённый со сметаной окунь, а в горшочке, который бабушка недавно вытащила простывать — судак тушёный с фасолью.

Гневный половник указал на отварные батоны кнедликов. Я молча вытерла глаза и принялась нарезать да раскладывать их по тарелкам. Вскоре рядом легли куски жареной свинины — не одной же рыбой гостей потчевать, — а сверху пролился густой соус. Этих омачек мы тоже всегда много делаем: сливочный, молочно-чесночный, пряничный, томатный, луковый, ежевичный.

Ещё бабушка успела запечь треску с картошкой, помидорами, перцем, чесноком и специями. Та получилась такой сочной и ароматной, что слюна наполняла рот быстрее, чем я успевала её глотать.

Ну, и куда же без селёдки под шубой? Этот салат тоже готов, хотя аппетита у меня никогда не вызывал. Правда сейчас я так проголодалась, что с удовольствием бы запустила ложку в нагромождение свёклы, картошки, моркови…

На кухню забрать заказ вошла Анна — старшая из моих сводных сестёр, и единственная в этой семье, кто никогда не вытирал об меня ноги. Её блузу с короткими рукавами-фонариками облегал дамастовый лайбл — короткий жилетик, такой же, как у Либушеньки, только попроще. Шёлковые нити разукрасили его цветочками и листиками, бисеринки добавили блеска, а букетик из тряпичных бутончиков в светлых локонах смотрелся вишенкой на торте.

— Ярочка, что случилось? — белокурая красавица обеспокоенно провела рукой по моей спине. — Ты так поздно вернулась, с подружками заигралась?

Я кивнула и постаралась больше не всхлипывать. Рассказывать о том, как заблудилась, не хотелось. Анна хорошая подруга, но говорить при бабушке уж точно не стоит, она меня выгораживать не станет, всё сыночку расскажет, а если узнает отчим, без розог гарантированно не обойдётся. При маме он никогда меня не бил, но после того как…

Дверь скрипнула, соседский мальчишка притащил взбитое масло: у нас самих на всё про всё рук не хватает, так что отчим обеспечивает занятостью и его семью. Отец у нас на конюшне работает, лошадок постояльцев обихаживает.

— Чё, Ярка-доярка, ревёшь? — ухмыльнулся пацан, будто его собственная сестрёнка — королевна и коровье вымя никогда не трогает. — Правильно! Аминка сказала, у тебя в лесу со страху чуть кукушка не улетела.

— Гостек, ты это о чём? — бабушка повернулась к порогу, перестав перчить куски рыбного филе.

— Так она ж потерялась! — с готовностью выдал меня мальчишка. — Её девчонки часа три всем табором отыскать не могли, потом визжала, как резанная, вот и разыскали. Лепетала, что её волки чуть не загрызли.

— Неправда! — возмутилась я, бросив взбивать яйца. — Всего один волк! И я просто испугалась, он даже не гнался за мной… — мой голос оборвался, будто срезанный кухонным ножом.

Или гнался? Ничего не понимаю…

Меня внезапно снова как-то нехорошо повело. Голова закружилась, руки вцепились в край столешницы, потому что ноги держать перестали: всего на какое-то мгновение, но я чуть не грохнулась, испугав Анну, которая спешно шагнула ко мне.

— Ты чего это, солнышко? — заглянула она мне в лицо с тревогой.

Ну, а я неприязненно покосилась на Гостека.

Кошмар какой, не хватало ещё так подставиться перед этим придурком… он же на всю Нова-Затоку прославит…

— Несносная девчонка, ты что заблудилась? — дорогая бабуля вытерла руки о передник и схватила меня за плечо.

Я выдернулась.

— Отстаньте! Не ваше дело!

— Ах, ты ж, зараза, ещё огрызается! — наступала она. — Ну, погоди, Войтех узнает — такую взбучку огребёшь!

Стиснув зубы, я продолжила браздать венчиком в миске.

— Ярочка, почему сразу не сказала? — Анна ласково посмотрела на меня.

— Потому и не сказала, что огребу, — пробурчала я. — Ань, не надо, ладно? — я остановила попытку меня утешить.

Долго посмотрев на меня лазоревыми глазами, сестрёнка кивнула и поставила тарелки с кружками на поднос.

Чуть позже, переворачивая лопаткой шкворчащие котлеты, я невольно снова задумалась о сегодняшнем приключении в лесу. Кто же меня напугал? Собака или волк? Почему так трудно сосредоточиться и вспомнить? Если волки начали подходить так близко к городу, наверное, нужно сообщить старосте. Да и собака вполне могла быть из одичавших, а это не лучше.

Но как я смогу объяснить, почему не различила даже масти? Придётся соврать, что было слишком темно. Хотя ведь, правда уже сумерки наступили, а в лесу ещё и деревья тень создают. Может, я потому никак не могу вспомнить ничего толком?

— Яра! Котлеты! — возопила бабушка.

Вздрогнув, я быстро-быстро стала переворачивать уже начавшие чадить шматки фарша. Прикусив губу, искоса посмотрела на хозяйку кухни: та гневно сдвинула брови и била скалкой по ладони. Похоже, взбучку от отчима я получу даже не двойную…

* * *

— Вот как сейчас помню, — вещал подвыпивший дед Яхим, — семьдесят шестой шёл, три года мы уже этих мурадцев били — живых и мёртвых, — а они никак не кончались. Настырные, сволочи, силов нет! Полки их эти, как их, орты, через Малое морюшко-то переправлялись прямяхонько на диоклийские бережки. Пролив они себе заграбастать хотели, чтоб единолично со всех пошлину стрясать. Странные ребята, я вам скажу, вот наши все под знамёнами идут, а эти казан тащат, будто ятаганами тебя нашинковать да сварить угрожают.

— Хорош заливать, дед, — кузнец дунул на пенную шапку и пригубил из кружки.

— Не, пущай вещает, — возразил ему шорник. — Интересно же послушать, как деды воевали. Ты, дедуль, рассказывай, я тебе ещё пенного поставлю.

— Так вот, говорю, странные ребята. Строй не держат, вопят, по следам своей конницы бегут, кто во что горазд вытворяют, а как-то ж своего добиваются. Нас с братишками тогда в полон взяли, клыкастые допрашивали, мозги выворачивали. Ну, повезло мне, да, последним я в яме остался. Вытащили, по рукам связали, и дожидаться у шатра своей очерёдности посадили…

Он промочил горло, покряхтел и продолжил:

— Потом у них там чего-то произошло, бегали, кричали на своём, не до меня караульным стало. Я по-тихому верёвочку-то перетёр, да думаю, если враг отвлёкся и не следит за тобой, надо действовать немедля, только тихо, чтоб поздно было, когда хватятся. Ну, я и утёк — да сходу в нашу ставку. Братков, правда, не спасли, зато языка взяли. Вот тут уж мы сами с ним такого понаделали, вспомнишь — страх берёт. Отомстили, значит, за братишек.

Рассказ старика я слушала краем уха, гораздо больше внимания уделяя заполненным доверху кружкам и стараясь не расплескать их.

В начале вечера всегда много еду заказывают. Кто-то только с работы, в основном рыбаки, кто-то специально сюда ужинать приходит. Но через пару часов из съестного начинают одну закуску просить, зато спиртное течёт реками. Тогда Либена делает вид, что притомилась — она же тонкая натура, творческая, ей простительно. Анна не справляется, и меня отправляют ей помогать.

Вот и сейчас я протискивалась между поддатыми мужиками, чтобы донести поднос с пивом до дальнего столика. На коряге у стены живописно раскинул крылья мёртвый коршун — подарок дяди-охотника. Он как вручил отчиму это чучело, так каждый вечер по бесплатной кружке получает. Сегодня ещё не заходил, но точно своего не упустит. Раньше-то наш трактир назывался по-простецки «У Войтеха», теперь вывеска гласит «Гнездо коршуна», будто тут одни любители дичины собираются.

Заказа дожидались двое, похоже, моряки.

Один дяденька имел такие размеры, что впору останавливать быка за рога. Вот не сомневаюсь, любой баран, решивший протаранить этого великана, расшибёт лоб да сдохнет на месте. Он сидел на лавке, и подсесть из-за размаха его плеч вряд ли бы получилось даже у такой щуплой мелочи, как я.

Лицо ему тоже очень подходило: квадратное, будто вытесанное из здоровенного булыжника, да ещё с выпирающим бородатым подбородком. На затылке этой суровой головы сходились завязками края багряной повязки, рубашку притягивал к мускулистому торсу такого же цвета кушак. Верхнюю одежду бугай снял и уложил рядом: жарко у нас в трактире.

Напротив него сидел человек совсем не такой выдающейся комплекции и явно помоложе. Тёмно-синий длиннополый кафтан он расстегнул для удобства, открывая камзол. Из широких рукавов с обшлагами виднелись оборки белой рубашки — простые, без кружев.

Ну, этот явно не рядовой матрос, поди, сам капитан какого-нибудь мелкого торгового судна, ненароком заглянувшего в нашу гавань. Вон, и треуголка на столе лежит — бугаю она точно к наряду не подходит. Только неопрятный этот капитан какой-то: щетинистый и на голове неразбериха, будто недавно искупался, а волосы так и высохли, как им захотелось. Чёрные заросли не мешало бы познакомить с расчёской или ножницами.

Ещё я заметила шрам от пореза, рассёкшего бровь.

Этот тип показался мне смутно знакомым.

Да и предки с ним…

Я поставила кружку перед верзилой, тот с усмешкой кивнул своему товарищу:

— Смотри-ка, Рихард, какую тут мелюзгу в подавальщицы берут, — и повернулся ко мне с весёлым, добродушным прищуром: — Эй, рыжик, тебе годков-то сколько? Детишкам в такой час давно баинькать пора, а не мужикам пивко таскать.

Напыжившись, я поставила вторую кружку и мельком взглянула в лицо черноволосого. Тот мрачно сверлил меня бледно-голубыми глазами…

Холодными, как смерть.

Руки задрожали, окоченевшие пальцы вцепились в поднос, и я непроизвольно отступила, разом позабыв о всём и вся.

— Постой-ка, — крупный мужик обратился к мрачному товарищу. — Это что, та самая? Вот, блин. По ходу, она тебя узнала.

— Заткнись, Войко, — бросил вампир и поднялся.

Я со всех ног ринулась прочь, споткнулась, распласталась на грязных досках, присыпанных очеретовыми листьями. Поднос загремел, привлекая всеобщее внимание. Кто-то спрашивал, не ушиблась ли я. Кто-то велел быть аккуратнее. Кто-то ругался на мелкую недотёпу. Кто-то просто хмыкнул и запрокинул кружку.

— Ярочка, ты в порядке? — Анна уже помогала мне подняться, отставив собственный поднос на ближайший стол.

Это он! Это он! Просто переоделся!

У меня в черепушке билась истерики.

Развернувшись, я увидела, как грузный мужчина тоже поднялся, положил вампиру руку на плечо, и тот опустился обратно на лавку, но продолжил сверлить меня ледяным взглядом. Очень явственно вспомнился паук, вонзающий клыки в трепещущего мотылька.

Похоже, мне конец…

Разве что… здесь же полно людей…

Достаточно прямо сейчас закричать во всеуслышание «вампир!» и… и не знаю, что тогда. Наверное, меня засмеют, спишут на детские глупости. Ведь настоящий вампир не станет заказывать пивко и косить под смертного. Нет, если он решит навестить человеческую харчевню, то войдёт сюда с гордо поднятой головой, прекрасно сознавая, что может поставить на колени любого, и никто не посмеет ему перечить.

Но к чужаку по-любому начнут относиться с подозрением, а значит, он не сможет просто так мне ничего сделать.

Вампир медленно и очень доходчиво покачал головой.

Я подавилась собственным криком. Даже пискнуть не смогла, представив, что он может натворить, если захочет. Просто позволила Анне увести себя в заднюю.

По дороге нас нагнал отчим, схватил меня под локоть и прошипел в лицо:

— Три тысячи мучеников! Да что ты вытворяешь, совсем сбрендила? Всех гостей распугаешь, оголтелая! — его ноздри раздувались по-тараканьи шевеля усы, а желваки напряжённо поигрывали. Он нависал горой, я чуяла запах едрёного пота и сжималась как придавленная пружина.

— Пап, оставь, я сама, — Анна мягко провела по его плечу. — Ты иди, не хорошо оставлять всё без присмотра. Ой, смотри, там дядя Иржи уже добавку наливает, — она кивнула в сторону бочек с весёлой улыбкой, от которой её глаза расцвели незабудками.

Отчим развернулся всем корпусом, одновременно подтягивая штаны под брюхо, и взревел:

— Ах, ты ж паскудник! Ну, я тебя щас! — и перетянул для хлёсткого удара полотенце, которым протирает кружки.

Когда мы оказались в укромном уголке рядом с лестницей, Анна покачала головой:

— Да что с тобой, Ярочка? Ты вся дрожишь, будто привидение увидала.

— Ань, — срывающимся голосом начала я. — Там, этот, он…

— Кто? — она выглянула в зал, шелестя подъюбниками. Её светлые локоны скользнули по плечу, часть тугих завитков перепорхнула на грудь.

— Он вампир! — выпалила я, не успев прикусить язык.

— Чего? — сестрёнка озадачено посмотрела на меня. — Вампир? Кто вампир?

— Тот капитан за задним столиком, черноволосый.

Анна снова выглянула: даже на цыпочки приподнялась, чтобы суметь рассмотреть что-то за толчеёй.

— Там никого нет.

— Значит, ушёл, — настаивала я. — Но он точно вампир, я знаю.

— Откуда? — по губам девушки скользнула нежная, очень понимающая улыбка.

— Он напугал меня в лесу, когда я заблудилась.

— Так это вампир напугал тебя, а не волк? — в ответ на моё признание светлая бровка скептически изогнулась. — Просто напугал и не тронул? Какой добрый вампир.

Я заметила нотки сарказма в её голосе и обиделась. Она мне не поверила. Блин, даже Анка мне не поверила!

— Вот что, солнце, ты пойди к себе, ладно? — велела она с заботой в голосе. — Я тут одна управлюсь. Папе скажем, что ты приболела.

— Не надо, я лучше останусь помогать, — я мотнула головой, рыжая коса хлестанула по воздуху.

— На тебе лица нет, Ярочка, — её ладонь коснулась моей щеки. — Вся бледная и холодная, как те самые вампиры. Так что давай-ка, выпей морсу и в постель. Хорошо?

Сдавшись, я кивнула и молча побрела на кухню. Но не за морсом, а за свечой и чесноком. Бабушка орала и возмущалась, но плевать — я утащила три связки. Одну головку сорвала и, стуча башмаками по ступеням, расковыряла шелуху да сунула зубчик в рот.

Ненавижу чеснок. Надеюсь, вампиры его тоже не любят.

Немного холодея спиной, я слушала, как Анна заступается за меня и успокаивает разгорячившуюся бабулю. Мама тоже за меня всегда заступалась… Так не отвлекаемся, некогда сопли распускать.

Поднимаясь наверх, я запалила свечу от масляной лампы в простенке между дверями гостевых спален. Отскрипела ступенями второго пролёта и толкнула дверь.

Мы с Анной спим в одной комнате, на чердаке.

Раньше это была наша с мамой спальня. Ещё когда она просто работала у Войтеха Седлака. Потом она перестала быть Руженовой и стала Седлаковой, а я осталась спать здесь в одиночестве. Но не боялась, ведь мама всё равно была со мной: просто ночевала теперь в спальне чуть пониже моей. Но когда её не стало, я осталась совсем одна в чужой семье. Постоянно ревела в подушку, темнота и скрип рассохшихся досок начали меня пугать.

Анна сперва только приходила ко мне, рассказывала убаюкивающие сказки, напевала песенки и гладила по волосам, как мама. Мне не хотелось её отпускать, и она оставалась на старой маминой кровати. Потом вовсе перебралась сюда, отдав прежнюю опочивальню в полное распоряжение Либены.

Войдя на чердак, я поставила свечку на латунное блюдце с ручкой. Пламя качнулось, потянуло едкой вонью топлёного жира.

Закрыла окно на щеколду и развесила чеснок по обеим его сторонам. Третью гирлянду набросила на шею. Заглянула с подсвечником в платяной шкаф и под кровати. Разумеется, никого не обнаружила.

Всё, прямо сейчас я больше ничего сделать не могу.

Ну, только доесть головку чеснока.

Это заняло меня на сколько-то минут. Я давилась, истекала слезами от жалости к себе, проклинала вампира, свою глупость и всё-всё-всё.

Бросившись лицом в подушку, вовсе начала рыдать.

Ну почему я не сдержалась, когда всё вспомнила? Нужно было только не подавать виду, что узнала этого кровопийцу и всё! Он не местный, наверняка здесь долго не задержится. Нет, нужно было выдать себя с потрохами. И теперь…

У меня кишки похолодели, потому что я услышала, как открывается оконная рама.