Аня
22 сентября, семь лет назад
— Как папа? — спрашиваю я шепотом, тихо закрывая за собой дверь.
Мама склоняет голову. Это короткое, но быстрое движение говорит о многом. Она готовится поделиться плохими новостями.
— Он хочет с тобой поговорить.
Я кладу сумочку на тумбочку в коридоре.
— Он не спит?
— Не спит. Заходи.
Но я не хотела. Я уже все знала. Я слышала это в ее голосе.
Плохие новости уже не удивляли. Мы все жили среди плохих новостей в течение последних четырех лет, пока катались на американских горках, в которые нас без нашего разрешения запряг рак. Но сегодня я слышу в мамином голосе нечто другое. Смирение. Отсутствие надежды.
Горло сжимается от рыданий, глаза горят, но я поднимаю подбородок, глотаю слезы и расправляю плечи. Я не могу изменить ситуацию, но я могу быть сильной для них обоих. Это единственное, что я могу делать в этой ситуации.
У смерти есть запах и он ударяет мне в нос, когда я захожу в спальню родителей. Больничная кровать отца приподнята, и он сидит на ней, а его хрупкие руки сжимают чашку с водой.
— Привет, папочка.
Его руки трясутся, когда он ставит воду на прикроватную тумбочку.
— Анюта, — даже голос его ослаб. Эта болезнь украла у него все — работу, силы, гордость. Но не его семью. К черту рак. Он никогда не отнимет нас. — Иди сюда. Иди ко мне поближе.
Я не знаю, как сумела дойти до стула рядом с кроватью.
— Тяжелая ночь? — спрашиваю я. Вопрос заполняет пространство. В нем абсолютно нет смысла, каждая ночь в течение нескольких месяцев была ужасной. И каждый день
— Не страшно, — отвечает папа.
Я горько смеюсь.
— Ты обманщик, папуль.
Он обхватывает пальцами мою руку. Мой отец был таким сильным когда-то! Эти руки поднимали меня в детстве миллионы раз. Они обхватывали мои коленки, когда он носил меня на плечах; трогали мой лоб, проверяя температуру и переворачивали страницы моих любимых сказок на ночь.
— Мы поговорили с врачами.
Я киваю. Потому что знаю. Потому что я надеюсь, что он не заставит меня выслушивать эти слова, если я просто покажу ему, что я все понимаю. Я знаю, что будет дальше, и моя грудь разрывается от боли.
— Я хочу, чтобы вы знали: я буду страдать годами, если это будет означать, что я выиграю этот бой. Я сделаю это ради вас, дети. Если бы у меня был хоть какой-то шанс на победу, я бы сделал это только для того, чтобы прийти на твою свадьбу. Я бы сделал это только для того, чтобы увидеть, как ты становишься мамой.
Слезы катятся по моим щекам. Я пытаюсь быть непоколебимой, быть сильной ради него. Но не могу.
— Я не хочу, чтобы тебе было больно, — шепчу я. — Не беспокойся обо мне.
Он нежно гладит мою руку.
— Я беспокоюсь о тебе. Ты — моя единственная девочка. Мое солнышко. Ты свет во тьме.
Моя грудь содрогается, и я делаю один неровный вдох, затем другой. Слеза капает на тыльную сторону моей ладони, и папа вытирает ее дрожащим большим пальцем.
— Надеюсь, ты знаешь, как я горжусь тобой.
— Знаю. Я знаю.
— Я знаю, что тебе есть о чем беспокоиться, кроме мальчиков и замужества, но, поскольку рано или поздно меня не станет, я хочу, чтобы ты пообещала мне, что будешь беречь свое сердце. Не отдавай его никому, кто будет небрежно с ним обращаться. Не соглашайся ни на кого, кто не заставит твою душу петь.
— Папа... - я качаю головой. — Я люблю тебя. Я очень тебя люблю.
Он хлопает меня по ладони.
— Я тоже тебя люблю, милая девочка. Больше всего на свете.
Еще один всхлип вырывается из моей груди, и я опускаюсь на колени рядом с папиной кроватью, позволяя ему погладить мои волосы теми хрупкими руками, которые когда-то были такими сильными. Он в последний раз утешает меня сквозь слезы.