Глава 12

Хауэлл накрывал на стол, когда появилась Скотти. Она вошла в комнату и застыла, как вкопанная.

— Ах, ты, сукин сын! — вскричала Скотти. — Ты все это время симулировал?!

— Нет, нет! Я…

Она подошла к Хауэллу.

— Ты просто хотел, чтобы я нянчилась с тобой и растирала тебе спинку, да?

— Нет, послушай! Меня вылечили! Честное слово, я выздоровел!

Скотти удивленно уставилась на Хауэлла.

— Ты что, действительно ходил к маме Келли? Правда?

— Правда.

Хауэлл не счел нужным сообщать Скотти, что его лечила не мать, а дочь.

— И помогло? Неужели помогло?

Хауэлл поставил на стол тарелки и, наклонившись, дотронулся до носков ботинок.

— Вот это да! Я сейчас умру!

— Может быть, но сначала поешь моих знаменитых спагетти.

— Чем это они знамениты? Тем, что в них птомаин?[1]

Хауэлл ударил себя в грудь.

— Вы меня обижаете, мадам. И до конца вечера вам придется принести свои извинения.

Через полтора часа Скотти осушила последний бокал вина и поставила его на стол.

— Прошу прощения, — покаянно произнесла она.

— То-то же.

— Птомаин тут ни при чем, это самое обычное несварение желудка.

— От моих спагетти обычного несварения не бывает. Оно возникает от всего, чем питаются репортеры, которые возможно едят грязными ложками. Это расстройство желудка имени Пулитцера.

— Раз уж ты об этом заговорил, то расскажи мне, как человек получает Пулитцеровскую премию?

— Тебе дают тысячу долларов, и ты становишься ходячей легендой.

— Нет, мне интересно, как именно это происходит. Как человеку сообщают, что ему присудили премию?

Хауэлл откинулся на спинку стула и отпил глоток вина.

— Мне кажется, обычно люди узнают об этом заранее, — сказал он. — Мне, например, позвонил мой редактор из «Таймс» и попросил приехать в Нью-Йорк. А зачем — не объяснил. Но в тот же день, к вечеру, агентство «Ассошиэйтед Пресс» передало последние новости. Пять звонков — и телетайп заработал. «Совет попечителей университета Коламбия объявил сегодня имена лауреатов премии Пулитцера по журналистике». Они не стали держать меня в напряжении. «Пулитцеровская премия по американской журналистике присуждена Джону Хауэллу из „Нью-Йорк Таймс“». Вслед за мной назвали и остальных лауреатов. В кабинете главного редактора был устроен импровизированный банкет, а потом он взял несколько сотрудников в ресторан «21», и там был самый шикарный ужин в моей жизни.

— Здорово! — тихо сказала Скотти. — Вот бы и мне так…

— Не торопи события, детка. Кто знает, что его ждет впереди?

— А ты скучаешь по работе в «Таймс»? — спросила Скотти. — Тебе хотелось бы туда вернуться?

— Иногда, — признался Хауэлл. Господи, как же он на самом деле скучал по «Таймс»! — Но вряд ли я туда вернусь. Говорят, этой газете можно изменить только раз — так сказать, ради новой любви — дважды такой номер не проходит. Я, правда, ушел оттуда всего один раз, но не думаю, что им это понравилось.

На самом деле он постарался сгладить острые углы. Ведь в «Таймсе» ему предложили лучшую работу, какую только можно себе представить, а он ею пренебрег. Конечно, им не понравилось такое отношение!

— Послушай, — продолжала расспрашивать Скотти, — неужели спина у тебя действительно не болит?

— Клянусь!

— Значит, ты можешь спать с женщинами и… все такое прочее?

— Значит, так.

— Тогда не болтай языком, а докажи, что можешь! — воскликнула она, резко отодвигаясь от стола.

Когда она проходила мимо него, направляясь в спальню, Хауэлл схватил ее за запястье и повернул лицом к себе. Вытащив зубами майку, заправленную в джинсы, он лизнул Скотти в пупок.

Она тихонько охнула и сняла майку через голову, обнажив красивую грудь, которая всегда так возбуждала Хауэлла. Он принялся покусывать торчащие соски.

Скотти расстегнула джинсы, торопливо сняла их, отбросила в сторону и, к удивлению Хауэлла, улеглась в кресло, положив ноги на подлокотники. Он уткнулся лицом в волосатый бугорок и раскрыл ее языком. Скотти тихонько вскрикивала и так прижимала Хауэлла к себе, что он боялся задохнуться. Однако, остановиться не мог. Не прошло и минуты, как она громко закричала, выражая криками свой восторг.

Хауэлл взял ее на руки и понес к кровати. Затем разделся и медленно, не торопясь, овладел Скотти. Он положил ее ноги себе на плечи и проникал в нее все глубже и глубже, пока она не начала учащенно дышать и смеяться.

Общаясь с Леони, Хауэлл очень возбудился, и теперь это возбуждение нашло выход. Заставляя Скотти еще и еще раз трепетать от наслаждения, он думал о двух женщинах сразу. Наконец и для него настал сладостный миг. Хауэлл тоже закричал, и кровать так закачалась, что казалось, вот-вот сломается. Хауэлл перекатился на спину. Скотти лежала сверху, и капли пота, выступившие на их телах, сливались воедино.

— Джонни, — выдохнула Скотти, — я, конечно, всякое видывала, но так хорошо мне ни с кем не было!

— Мне тоже, — тихо пробормотал он и добавил. — Послушай, Скотти. Я хочу быть с тобой откровенным…

— Да?

— Послушай, я только что расстался с женой… семейной жизни у нас не получилось, и это исключительно моя вина. У меня такое чувство, будто я обманом заманил тебя в постель.

— Ну, знаешь ли… в том, что мы сейчас делали, никакого обмана не было, все по-настоящему.

— Да, конечно, мне тоже так кажется. Но я не хочу, чтобы ты ждала от меня слишком многого.

Скотти повернулась на бок и положила голову ему на плечо.

— Джонни, я здесь совершенно одна, мне даже не с кем провести вечер… о том, чтобы заняться любовью, я и не говорю! Ты мне нравишься. Честное слово, нравишься! По-моему, мы с тобой подружились. И для меня этого вполне достаточно. А для тебя? Может быть, тебе хочется, чтобы в тебя кто-нибудь влюбился?

— О нет, — искренне запротестовал Хауэлл. — Нет, я сейчас с этим не справлюсь.

— Я тебе нравлюсь? Мы друзья? Ты чувствуешь, что мы с тобой близкие люди?

— Да. Я это чувствую, правда.

— Ну, а тогда, раз уж мы ступили на эту стезю, то почему бы нам не пойти по ней и дальше? Посмотрим, что нас ждет впереди.

Хауэлл поцеловал Скотти в макушку.

— По-моему, это прекрасная идея, — сказал он и, совершенно обессиленный, крепко заснул.


Когда было уже за полночь, Хауэлл внезапно проснулся и сел на постели. Простыни были скомканы. Обнаженная Скотти раскинулась рядом, уткнувшись лицом в подушку. При одном взгляде на нее Хауэлл почувствовал желание.

Однако… что же его разбудило? Помнится, он видел сон, но затем раздался какой-то звук, и сон прервался. Откуда донесся этот звук? Из дома? Хауэлл слез с кровати и крадучись пошел в гостиную. Он не стал включать люстру. Угли, тлевшие в камине, пусть слабо, но освещали комнату. Постепенно глаза Хауэлла привыкли к темноте, и он снова увидел девочку. Хауэлл замер. Она стояла, как обычно, вполоборота, повернувшись к окну. Света было недостаточно, а Хауэллу хотелось разглядеть девочку получше, ведь в предыдущие два раза он видел ее всего несколько секунд. Боясь даже моргнуть, он пристально вглядывался в темный силуэт. И, вглядевшись, убедился, что в облике девочки появилось что-то новое. Она была такая же маленькая и хрупкая, но фигура ее казалась более оформленной; у нее уже был не такой детский вид. Хауэлл глубоко вздохнул.

— Кэтлин! — тихо произнес он.

Девочка слегка повернулась к нему; лицо ее оставалось в тени, но, похоже, она смотрела прямо на Хауэлла. Это длилось минуту, а потом она снова отвернулась к окну.

Хауэлл сделал по направлению к ней шаг, другой… Девочка отступила в тень и словно слилась с ней. Она исчезла, Хауэлл подошел к окну: ему хотелось понять, что она там видела. За окном темнело озеро, освещаемое лишь звездами; все было, как всегда. Хауэлл открыл стеклянную дверь и вышел на крыльцо, нависавшее над водой.

Луна скрылась за облаками, стояла полная тишина, даже сверчки умолкли. По голому телу Хауэлла пробежали мурашки. Теперь он понял, что его разбудил не какой-то звук, а полное отсутствие звуков. Он вспомнил, что уже был такой момент, когда сверчки умолкли…

Хауэлл оглянулся в темноте, но ничего не увидел. Вокруг не было ни души. Он нащупал перила и свесился с крыльца, пытаясь заглянуть как можно дальше. Старая деревяшка вдруг громко затрещала и сломалась. Хауэлл полетел в темноту, в озерную воду, черневшую внизу.

Однако никакой воды внизу не оказалось, под ногами была трава! Хауэлл стоял в каком-то другом месте и был совершенно уверен, что он — это уже не он, а некто другой. Он чувствовал себя ужасно, как с тяжелого похмелья. Хауэлл дико озирался, абсолютно не понимая, где он и что с ним. Вокруг по-прежнему была темнота, но домик исчез. И озеро тоже!

Хауэлл стоял на лесистом склоне горы, поросшем травой и папоротником, и смотрел в долину. Внизу виднелся дом, он был примерно в миле от Хауэлла, чуть поменьше; окна весело горели, над трубой вился дымок. По дну долины струился густой туман, его клубы достигали ступенек крыльца. Внезапно взревел автомобильный мотор, и Хауэлл повернул голову влево. Мимо него — ярдах в двадцати — промчалась старая машина с откидным верхом: она понеслась по дороге, которая вела в долину. По детской привычке определять марку каждого проезжающего автомобиля, Хауэлл произнес вслух:

— «Линкольн континенталь», выпуск сорокового года.

И понял, что говорит чужим голосом.

Машина нырнула в туман, стлавшийся по дну долины, и подъехала к дому. Она остановилась во дворе, какой-то мужчина вышел из нее и подошел к крыльцу. В дверях его кто-то встретил и впустил внутрь. Хауэлл услышал хлопок входной двери, а потом… потом раздался крик, вопль — кричал мужчина. Хауэллу стало дурно… похоже, прошло некоторое время… Затем хлопнула дверца автомобиля, мотор заработал. «Линкольн» свернул на дорогу: он возвращался тем же путем на старое место. Автомобиль ехал быстро, и Хауэлл надеялся, что через несколько мгновений ему удастся разглядеть водителя. Он уже видел огоньки на приборном щитке. Так… так… еще чуть-чуть — и будет видно…

Но тут его ослепила белая вспышка, сноп белого пламени заслонил дом, машину — вообще все! Потом вокруг стало черно, и Хауэлл почувствовал, что болтается в воде вниз головой. Ему было холодно, он захлебывался и прилагал неимоверные усилия, чтобы вдохнуть хоть глоток воздуха. Наконец ему удалось вынырнуть и, давясь и отплевываясь, Хауэлл жадно дышал, закачивая кислород в изголодавшиеся легкие. Он протер залитые водой глаза и, увидев причал, поплыл к нему. Выбравшись из воды, Хауэлл пошел к дому и остановился лишь, поднявшись по ступенькам и очутившись на крыльце. Стараясь не приближаться к сломанным перилам, он поглядел на озеро. Облако, заслонявшее луну, уплыло, и все было, как и всегда. Сверчки громко стрекотали.

Хауэлл вошел в дом, отыскал купальный халат и налил себе спиртного, да покрепче. Он примерно полчаса сидел за столом в гостиной, глядел на озеро и пытался вместить то, что с ним произошло, хоть в какие-то рамки. Наконец Хауэлл решил, что он чуть не утонул, и от ужаса у него была галлюцинация. Но ведь и во сне он видел то же самое! Хауэлл был в этом уверен. Наяву ему пригрезился все тот же сон. Хауэлл попал в какое-то незнакомое место, стал кем-то другим, видел дом и машину, но не смог разглядеть шофера. Галлюцинация слишком быстро прекратилась. Хауэлл точно знал, что во сне он успел увидеть гораздо больше.

Он допил рюмку и вернулся в спальню. Скотти по-прежнему лежала на животе. Когда Хауэлл залез в постель, она пошевелилась. Он легонько провел пальцами по ее спине. Скотти тихонько вздохнула и прижалась к нему.

— Какая удивительная ночь, — пробормотала она, уткнувшись в плечо Хауэллу.

— Что верно — то верно, — ответил Хауэлл и заснул.

Загрузка...