Илья закрыл за мной дверь, пробежался по квартире — надо же убедиться, что родителей точно нет.
— Идем сюда, — позвал он в зал, где мы смотрели видик всей толпой в новой жизни, а в старой — только мы вдвоем.
И как теперь отделить одно от другого, быль от той были, что осталась в моей-его памяти, но никогда не случится. Хорошо хоть только два месяца прошло, которые в памяти двоятся.
Я уселся на диван, Илья остался стоять. Воцарилось молчание, я не знал, с чего начать, он не торопил. Наконец друг не выдержал:
— Что стряслось такое страшное?
— Я… он… Помнишь, я тебе говорил, что быстро повзрослел, что как будто промотал жизнь на много лет вперед и принес опыт себя взрослого?
— Ну-у…
— Ты решил, что это раздвоение личности. — Я помассировал виски. — Так вот, он исчез.
— Кто он? — не понял Илья.
— Взрослый я! То есть память осталась, а личность его как будто растворилась, и я стал, таким, как раньше, да не совсем.
Друг смотрел неотрывно, и на его лице проступал ужас.
— Ты думаешь, что это крыша поехала? — криво усмехнулся я. — Сам так думаю.
— Так… — Илья сел рядом, задумался и продолжил спустя минуту: — Про психов я читал. Много читал после того твоего рассказа. Они бредят, и логики в их россказнях нет. У тебя как-то все слишком логично. Но к врачу я бы сходил.
— Я помню будущее, — сорвалось с губ. — Не по дням, а в общем. Ну и я не считаю себя сумасшедшим. Сомнения, конечно, есть… Но, если сдамся в дурку, это ведь навсегда клеймо! Да и можно скоро проверить, псих я, или все было взаправду.
— Как? — вскинул брови он.
— Скоро денежная реформа. Я этого знать не могу, нет информации в открытых источниках… Да ты послушай, блин, как я говорю! Я ж раньше и слов таких не знал. В общем, давай так. Если реформа будет, значит, я не псих. Если нет — пойду сдаваться.
— Ну-у… — протянул он. — А помочь тебе я чем могу?
— Ты выслушал, это уже дофига. Раз. Два — я не знаю, как вести тренировку. То есть теоретически знаю, как и то, какие упражнения выполнять, но как у меня получится… В общем, ссу. Он делал то, что я сам никогда бы… И Димоны, Гайка… Я ж их терпеть не могу! А теперь мы типа друзья.
Слова лились и лились, я бормотал, делал перерывы, снова бормотал, и ноша казалась неподъемной, снова хотелось забиться в нору и притвориться мертвым.
Я замолчал, Илья тоже. Он заговорил первым:
— В чем-то ты прав. У тебя знания и умения взрослого, которым в голове просто неоткуда взяться!
— То есть ты не считаешь меня психом?
— Нет. Это что-то странное. Павел, которого я знал, никогда не занимался боксом и борьбой. Он не мог бы остановить грабителей и до икоты напугать Русю с Зямой. И уж тем более он не поперся бы с обрезом освобождать девочек, потому что не умел стрелять.
Стиснув зубы, я признал то, в чем не признавался себе раньше:
— Какой же я трус! Теперь мне стыдно, что я такой.
— Но ты же стал… тем человеком. Это ведь ты, а не кто-то в тебя вселился.
Руки сами сжали голову. Мне совершенно не на кого опереться! Хотелось биться башкой о стену и орать, но я лишь прошипел:
— Соберись, тряпка! Не просри возможности!
— Ты чего? — заволновался Илья.
— Да размазало… растарантинило. Слово-то какое, а? Это я себе. — Я вскинул голову. — Надо взять себя в руки и стать таким, как он. Но у него на это было тридцать лет, а у меня…
Илья сказал неожиданно умную вещь:
— Зато у тебя есть алгоритмы, что делать и как, а он шишки набивал. У него тридцать лет ушло, а у тебя может уйти пара лет или даже меньше, ведь ты знаешь, что бесполезно, а что — можно использовать.
Впрочем, мой друг всегда был умным и собранным, я тянулся за ним, чтобы стать таким же, но не получалось, потому что я — другой.
— И я должен провести эту гребанную тренировку!
— Какую-какую? — усмехнулся Илья.
— Да ту же, что и всегда, но я не уверен…
Он мотнул головой.
— Я про странное слово. Вообще, много их стало у тебя.
Пришлось повторить ругательство, мы поулыбались, и Илья предложил:
— Ты же ведь помнишь, что делал, когда был взрослым?
Я кивнул.
— Помню. Все тренировки помню, и что планировал добавить, когда прокачаемся, но не знаю, как у меня получится… Точнее получится ли так же, и вообще.
— Я понял. Давай сделаем так. Нашим скажу, что родители приехали, отправлю их на море. И, пока база свободна, ты порепетируешь тренировку, проверишь себя, поймешь, на что способен, на что — нет.
И как мне самому в голову не пришло такое простое решение? Черт. Так можно окончательно в себе разочароваться. Тормоз! Дятел!
Тукан.
— Шикарно, считаю, — оценил его предложение я. — А родители твои где?
— В гости поехали в город. До вечера их не будет. Все, поскакал разгонять наших.
За спиной друга с хлопком закрылась дверь, а я рухнул на диван. На меня прыгнул Маклуша, кот Илюхи, потерся о мою щеку. Как я мог быть таким тупым? Теперь ясно, чего меня в классе не любили.
Но ладно бы просто тренировать ровесников, я же во взрослые дела полез! Отца подставил. С валютчиком связался. Через мои руки проходили такие суммы, что голова кругом! Да если узнают бандиты, нас же всех прибьют!
Страх сковал тело и зашептал, что мне это все не под силу, нужно отказаться и заниматься тем, что более-менее безопасно. В какой-то миг захотелось ему поддаться, расслабиться, и пусть несет течение…
Нет! Хватит. Усилием воли я заставил себя сесть. Я же хотел быть крутым? Хотел, чтобы меня уважали? Теперь я знаю, что для этого нужно: напрягаться, а не прятать голову в песок. Да, напрягаться неприятно, порой страшно, но иначе никак.
Слушали же того меня? Слушали и слушались. Если существуют души, то у нас с, назову его Павлом Романовичем, она одна, а значит, и меня будут слушать. И я не сдуюсь, не сверну с намеченного пути, зря, что ли, столько работы было проделано?
Интересно, что стало с тем взрослым сознанием? Он-то ведь был отдельной личностью, пусть и связанной со мной. Его навсегда стерли из реальности, чтобы не влиял? От этой мысли в горле заскребло. Хотелось, чтобы он продолжал жить! Ощущение было, словно у меня отняли близкого. Нет — я похоронил близкого. И в память о нем я завершу начатое! Вот сдохну, в лепешку разобьюсь, но ни на шаг не отступлю!
А что, если его память точно так же растворится? И я снова стану глупым, самовлюбленным и трусливым? От мысли меня словно окатило ледяной водой, я шагнул к столу, чтобы найти ручку, бумагу и побыстрее все записать, но ничего не нашел, а без спроса лезть в ящики чужого стола постеснялся.
В конце концов, есть то письмо со списком событий. Хотелось бы, конечно, расписать все подробнее, но больше — излить на бумагу то, что никак нельзя проверить и ощутить.
Илья все не возвращался. Мурлыканье Маклауда успокаивало, я взял кота на руки и подошел к окну в кухне, откуда просматривался двор. На детской площадке молодой отец катал малыша, там же в тени огромного инжира на скамейке сидели старушки: круглая, что гнала Паруйра, и бывшая директриса, как же ее… Мария Витальевна.
Распахнулась дверь соседнего подъезда, и высыпали наши: два Димона, Рамиль, Гаечка, Алиса. Наташка с Борисом отсыпались дома. По-хорошему, и мне надо бы вздремнуть, но не получалось. Пока не проверю свои силы, не засну.
Вспомнилась статья в газете, где опубликовали интервью с матерью Алисы. Микова-старшая поступила не лучше работорговцев и продала свою дочь, пусть и таким образом. Не подумала, каково девочке будет учиться в школе.
Я проводил взглядом компанию моих новоявленных друзей. Когда все поравнялись с детской площадкой, которая была чуть на возвышенности, навстречу нашим бросилась светловолосая женщина — все прыснули в стороны, как воробьи от ястреба.
Женщина вцепилась в Алису, и я наконец узнал ее мать. Девочка принялась вырываться из тисков объятий, бить Микову-старшую по голове. Старушки вытянули шеи, директриса вскочила, будто сурикат на дозоре. Поднялся гвалт. Алиса вырвалась, и они вместе с Гаечкой рванули прочь.
Что, интересно, Миковой понадобилось? По идее радоваться должна, что нелюбимая дочь не ночует дома и не мешает. Или ею движет что-то другое? Интересно, Илья это видел? Судя по тому, что он еще не здесь, видел. Ага, вон он подошел к Димонам, они повернули головы к Миковой, та всплеснула руками, что-то им объясняя.
Совсем недавно я довольно грубо поставил на место эту женщину. А что, если выйти и разобраться? От мысли о том, что придется грубить незнакомой женщине, я разом взмок.
Пререкались они не дольше минуты. Микова, ссутулившись, побрела прочь, друзья — к трассе, Илья вошел в свой подъезд и вскоре был здесь.
Маклауд спрыгнул с моих рук и побежал к нему, я оперся о подоконник, где стоял горшок с алоэ.
— Что там? — спросил я.
Разуваясь, Илья заглянул в кухню, понял, что я видел все в окно.
— Микова приперлась, хотела Алису домой забрать. Та ни в какую. Мать давай прощения просить, оправдываться. Черт те что.
До меня дошло: это внушение! Я-взрослый говорил ей, чтобы она любила дочь больше мужиков.
— А что-то конкретное она сказала? Можешь слово в слово передать?
— Просила ее вернуться, обещала, что ноги любовника в доме не будет.
— Хммм…
— Что? — вытянул шею Илья.
Нет, про внушение ничего говорить не буду, это совсем сказки. Да и не факт, что я тоже так могу. Скорее всего — не могу.
— Странно…
Илья кивнул.
— Вот и я о том же. Как будто эти к ней пришли… Ну, которые следят, чтобы в семье детей не обижали.
— Органы опеки, — воспользовался я своими-чужими знаниями. — Пришли, нагнули. Пригрозили лишением родительских прав.
— Да, так логично и не странно.
Я решил поделиться еще кое-чем:
— Перед отъездом на рынке пацана чуть не прибили. Я его отбил и припер сюда, в ДОТе поселил. Хрен знает, что с ним теперь делать… Впрочем, разберусь. Придумаю что-нибудь. Пацан реально хороший.
— Познакомишь? — Илья как-то даже обрадовался, интересно, почему?
Задумавшись, я обратился к опыту себя-взрослого и понял: Илья страдал от того, что я стал отдаляться, а теперь, как в старые добрые времена, прибежал в первую очередь к нему, и он снова обрел друга. И пацан воспринимается не как бедный сиротка, а как будущий боевой товарищ.
— Он мелкий, ему одиннадцать лет. Но смышленый. И у него ожог на пол-лица, как у Крюгера. За это его гоняют. Но под очками и челкой не видно и не страшно.
— В общем, зови малого в клан. Пока в подвале поживет.
— Так там туалета нет.
— В поле будет ходить. Главное — крыша над головой есть, а мы поддержим его. Так что, репетировать пойдешь?
— Ща только деда наберу, — вспомнил я. — Как все это уместить в голове?
Дед не ответил. Выходные закончились, он получил партию товара и стоит возле метро Перово. А двадцать третьего он садится на поезд и едет к нам, потому что, пока неразбериха с деньгами, лучше просто залечь на дно…
Или это все бред, ложные воспоминания? То есть я сам себе все придумал, никакой реформы не будет, как и ядерной войны. Впрочем, скоро проверю. А деньги все равно лучше перевести в доллары и расчет производить в них. У меня только кофе на пятьсот баксов, ё-мое!
Думая об этом, я набрал бабушку, и она ответила:
— Привет, Паша. Спасибо за халат, отлично подошел! Алексей отремонтировал машину и даже завел! Представляешь?
— Здорово, — проговорил я, пытаясь схватить разлетевшиеся мысли: о том, что надо за руль, купить права, расплатиться с Канальей, но единственное, что пришло на ум, это слова про халат: — Наташка выбирала.
— Ты ж приедешь завтра?
— Э-э-э…
Проверить машину, собрать остатки абрикосов, отвезти за вокзал…
— Впрочем, отдыхай. Ты не особо и нужен. Абрикосов осталось на день-два, ананасные так отошли.
— От Наташи и Бори привет. Постараюсь завтра быть.
Я повесил трубку. Я ж ее совсем не знаю! Только помню, и то не я помню, а тот, что жил во мне, Павел Романович.
Глядя на меня, Илья сказал:
— А я бы так хотел. Раз — и ты много чего знаешь. Ты один во всем мире! Во тебе подфартило! Ты хоть понимаешь, какой ты крутой?
Похоже, он окончательно мне поверил.
Мы спустились по лестнице, молча вышли из подъезда и направились в тот, где находился подвал.
— Армян больше не приезжал? — спросил я просто так, точнее, задал риторический вопрос.
— Не.
Илья отпер дверь.
В прошлой моей жизни не было этого подвала. Для меня слово «подвал» ассоциировалось с дном жизни, где собираются такие, как Руся, бухают, нюхают клей, ширяются. А тут у нас прям хорошо! Атмосфера домашняя, вместо матов — матрасы…
Вообще можно в школе у физрука парочку таких купить, он их спишет, типа порвались. Там их целая куча, а нам и плохонькие сойдут. А вот груша, которую принес Рамиль, на ней мы отрабатывали удары. Ну, тело, что ты умеешь?
Я встал в боксерскую стойку и спросил:
— Так?
Илья обошел меня, придирчиво осмотрел, кивнул и протянул перчатки. Я надевал их в первый раз, но руки сами знали, что делать. Как это называется? Мышечная память, вот. Теперь вспомнить бы, как правильно бить. Я попрыгал, поприседал, помахал руками перед собой, будто танцуя танец, пробуждающий мышечную память. Ударил.
Шмяк!
— Не годится, — покачал головой Илья, — как баба.
Я закрыл глаза, попытался отключить мозг и обратился к памяти себя взрослого. Не разлепляя век, нанес серию ударов. Вот теперь, похоже, правильно: не шмяк, а бум, бум, бум! Увлекшись, я чуть крутнулся и ударил грушу ногой.
Это называется лоукик.
— Е-е-е! — подбодрил меня Илья. — Хорошо пошло!
Еще ногой. Кулаками. Лоу! Прямой, прямой, боковой! Апперкот! Прямой! Прямой! Лоу!
Открыв глаза, я продолжил в исступлении колотить грушу, испытывая доселе неведомый кайф — как отзывается послушное тело, как проходят крутые комбинации! У меня! Который ненавидел физру! Я крутой! Я могу виртуозно бить! На! На! И еще вот!
Дыхание сбилось, пот застилал глаза, а я не мог остановиться. Отлупив грушу, упал, отжался, кувыркнулся через левое плечо, вскочил, серией ударов нокаутировал невидимого противника, пусть это будет Костаки, и поставил ногу на его воображаемую тушу.
Но этого мне показалось мало, и я, как в реслинге, разбежался и приземлился на тушу двумя ногами.
— Неплохо, — оценил Илья. — Выходит, можешь?
Адреналин так и пер, так и клокотал в крови, я пронесся по подвалу, молотя себя в грудь и вопя:
— Я все могу, е-е-е! Я всемогу-у-ущий!
Набегавшись, я завалился на матрасы, раскинув руки и радостно глядя на друга.
— Говорю ж, подфартило тебе.
— Да! — Я наконец улыбнулся от уха до уха.
Адреналин поутих, я закрыл глаза, слушая пульсирующее в ушах сердце. Еще в мае я такого не испытывал — чтобы перло просто от какой-то глупости. Опыт меня-взрослого словно сорвал заглушку в моем мозгу, и я понял, что не надо оглядываться и ждать подвоха, и бояться никого не надо, потому что все такие же, как и я, в том числе взрослые.
И вообще, надо дышать полной грудью, пока не шарахнуло. В памяти всплыли цифры на таймере: 13.01.2026. Я подарил миру полгода спокойной жизни.
— Все хотел спросить, — проговорил Илья, — а что там, в будущем?
— Там хорошо. Семь лет будет трудно, а потом почти у всех будут машины, и квартиры, и что хочешь. Гопники переведутся, бандитов перестреляют, по улицам можно будет спокойно ходить, а не вот это вот: «Ты с какого района». Поступить в универ можно будет бесплатно, если есть мозги. Но нам тогда будет по тридцать лет.
— Круто! — Илья сел рядом, скрестив ноги по-турецки.
— И вообще то, что сейчас — это ненормально, — продолжил я. — Ну, что на одежду надо копить, и не все могут купить колбасу. Но три года будет еще хуже. Перестанут платить зарплату, появится много наркоманов, которые колются в вену… Я боюсь это все забыть. Помнишь, я давал тебе письмо? Вот там написано, что и когда будет. Но нужно повспоминать и описать подробнее.
— А я? Что там со мной? — спросил он.
— Все хорошо. Женишься. Будешь военным, как и я… Хотя теперь, наверное, не будешь. Зачем? Это ж моя ошибка, из-за которой нас убило.
— То есть ты изменил наше будущее?
— Надеюсь. Войны бы не хотелось, но это сильно глобальная цель. А еще в Москве в октябре будут стрелять по Белому дому. Вот если бы на это повлиять, все бы изменилось. Правда не факт, что к лучшему.
— А что там будет? — заинтересовался Илья.
Пришлось подниматься, сосредоточиваться, копаться в памяти. Забавно, что еще не случившееся воспринималось как что-то, произошедшее очень и очень давно.
— Ну смотри. Вот есть Ельцин. А есть Верховный Совет и депутаты. Они повздорили, и Дюрекс стал рван: Ельцин незаконно разогнал Совет. А Совет разогнал Ельцина. Ну и сошлись одни против других. Дебилы вышли на площадь и давай голой жопой на танки прыгать, останавливать их. Короче, полегло там больше ста человек.
— А кто победит?
— Рван Дюрекс, то есть Ельцин. Но мы в это лезть не будем. Потому что там почти вся Москва за Ельцина топила. Народ за типа демократию. Многим потом стыдно было. Но — потом, спустя много лет.
— А что такое Рван Дюрекс? — спросил Илья.
Я сказал одним словом, и друг покатился со смеху. Отсмеявшись, спросил:
— Так ты тренировку проведешь?
Меня снова сковало от неуверенности. Там будут Димоны, которые надо мной прикалывались, и Рамилька… Черт! И как Илье объяснить, что они мне неприятны! Глаза бы не глядели.
Он подумает, что я слился… Но ведь так и есть! Я сливаюсь, и все усилия меня-взрослого пойдут прахом.
— Проведу. Но вечером. Захвачу жвачек — привез всем.
— И пацана того приводи, — предложил Илья. — Клан должен развиваться.
— А если он вам не понравится? — засомневался я.
— Хм… Давай его сперва ко мне. Часа в четыре сможешь?
— Смогу… Тогда я пойду. В четыре встречаемся здесь. Фу-у-у, ну и пекло!
— Договорились. Жду тебя вечером. Точнее — вас.