НЕ БУДИТЕ СПЯЩЕЕ ЖЕЛЕЗО

(рассказ поэта Евы Е., записанный магистром Сергиусом)

Железо устало. Железо уснуло. Спит, спит железо и видит сны, и поет во сне тихие песни. Снится железу Великий Отец — бескрайний Великий Вакуум. Снится железу Великая Мать — бескрайний Великий Вакуум. Смутны волшебные сны о том, что было до рождения двух уродов — Пространства и Времени. Зачем ты их породил, о Великий?

В каждом атоме живет память о прекрасном спокойствии Вакуума. О, как чудесна бесконечность невозмутимости. Там нет места действию, нет места усилиям, нет места мыслям. Только чистый блаженный покой. Верни же, верни нас к себе, верни нас в себя, о Великий!

Тихо и кротко спящее железо. Будьте осторожны, неразумные люди. Не суетитесь, бойтесь разбудить железо, которое спит.

Когда голубые огни вернулись и вновь засветились на танках и остальных машинах, я стала посещать их почти каждый день. Огни — тоже их песни, отражение удивительных снов. Отражение могущества и покоя, какие человеку, увы, недоступны.

А люди суетились и суетились. Безумный полковник одного за другим посылал к танкам солдат в резиновых сапогах и масках, с газовыми резаками в руках. Им удалось расчленить несколько танков на части, и железо в своем величии не заметило этого.

Бесформенные куски металла погрузили в электрические повозки, увезли к северу и разбросали на полигоне далеко друг от друга, дабы они не могли воссоединиться. О, недалекие люди, неужели вам невдомек, что за всякое действие когда-нибудь приходит расплата? Неужели не ясно, что Великому Вакууму ведом любой ваш шаг, каждый хлопок ваших газовых горелок?

Спит, спит железо. А люди подобны пигмеям с отравленными стрелами, скачущим вокруг слона, стараясь причинить гиганту боль и беспокойство. Остановитесь же, не призывайте беду, о неразумные! Не будите железо, которое спит!

Художники и поэты железо не раздражали. Художники выставлялись по большей части днем, а поэты читали стихи по ночам, при свете огней на железе. Это выглядело классно, и публики собиралось много. Я читала несколько раз, и хотя народ в основном приезжал потусоваться и выпить, меня слушали, затаив дыхание. И танки, даже сквозь сон, меня тоже слушали. Я это чувствовала.

Я уже говорила, что приезжала чуть не ежедневно? Меня к ним, в смысле к этим старым железякам, тянуло. Солдатики пропускали меня без проблем — так приказал их безумный полковник. За то, что пересказывала ему, о чем поет железо. Он, конечно, не понимал ни хрена, но находил для себя в этом пользу.

Танки-то меня любили, потому как я их просекала. Я могла делать, что захочу — хоть плясать на них, хоть в люки лазать. Иногда заберусь внутрь и читаю свои стихи или вообще бормочу, что придет на язык, — и всякая железка, любая фиговина меня внимательно слушает. А вот солдатикам — хер, чуть полезет на броню, та его тут же током шибает.

Все было празднично, весело, пока со своей припездью не поддудонился Мариинский театр. Их доставало, что все были при деле — и поэты, и художники, и рокеры. А они со своими спектаклями вроде как отстали от поезда — вот у них кое-где и чесалось. Сперва хотели у танков поставить балет или оперу, но генералы им запретили. Среди военных считалось, что из-за балета и началась вся херня. И тогда они придумали фестиваль шаманов. Шаманы, мол, заморочат машины так, что те дружно попылят обратно на полигон, — и военные на эту лажу купились.

С шаманами были проблемы. У них главное — передача по наследству шаманского дара. А поскольку в советское время шаманов перестреляли, передавать дар было некому. Но уж если речь шла о бабках, Мариинский холдинг никогда не терялся. Они устроили при Консе курсы шаманов, привезли какого-то старого хмыря с Алтая, который якобы имел права посвящать в шаманы. Ученики съезжались со всей Сибири, и после курсов им продавали дипломы шаманов — великих, средних и малых, смотря по деньгам, и отправляли на родину. А теперь их снова приволокли в Петербург, человек двадцать, наверное. Заодно доставили несколько ящиков мухоморов — наши здешние, видите ли, этих ребят не устраивают. Добрые люди им предлагали цивилизованную нормальную дурь, но они от нее морды воротят.

Мариинский театр всегда тянуло к масштабам, но полковник сказал: никаких масштабов, один шаман в день, и точка. Чтобы, если чего напортачат, было ясно, с кого спрашивать. Это только полковнику ФСБ такое может прийти в голову, — скажите на милость, ну какой спрос с шамана? Хотя, вообще-то, что-что, а искать виноватых они, в ФСБ, умеют.

Понаехали монтажники сцены, построили дощатые трибуны для зрителей, а в первом ряду для VIP-мудаков расставили кресла. Сделали свет, да только напрасно — шаманы от всяких там софитов категорически отказались. Огни святого Эльма им больше понравились. Билеты на все представления распродали до единого, хотя цены, по своему обычаю, театр заебенил атомные.

Я, понятно, там сперва торчала все время, потому как живых шаманов раньше не видела. Вид у них был потешный, и в большинстве они походили на ряженых. Одежки и всякий там реквизит им сбацали по образцам из музеев, хотя бубны и часть подвесок были кой у кого настоящие — откупили у коллекционеров.

Еще хуже обстояло дело с заклинаниями. Подлинники не сохранились, поэтому тексты камланий восстанавливали по старым этнографическим изданиям, и почти все нашлись только в переводах на русский язык. Да и в основном эти шаманы свои родные языки, в лучшем случае, знали кое-как. Я к одному из них подкатилась:

— Как же ваши духи поймут вас? Их же русскому языку не учили?

Он уставился на меня не очень-то дружелюбно и, похоже, хотел послать кое-куда, но вовремя просек, что на нас еще несколько человек смотрят, и ответил нейтрально:

— Великий дух знает все языки.

В первый вечер выступал селькупский шаман, потом — нганасанский, потом еще всякие. Все они были друг на друга похожи, и скоро мне надоели. Ни вдохновения, ни, тем более, присутствия высшей духовной силы я в них не чувствовала. Обдолбаны мухомором — и все. Я решила, эта дискотека меня не вставляет, и несколько спектаклей пропустила.

Располагались шаманы на охеренной кнопке, которая была воткнута в землю перед первым танком, а я смотрела на их ужимки с башни того же танка. Кругом шныряли контролеры театра и вылавливали безбилетников. В первый вечер один подвалил и ко мне:

— Предъявите ваш билет, девушка.

Я ему в ответ средний палец показала.

А он не унимается:

— Предъявите билет или покиньте зрительный зал.

Я ему опять — палец.

Он совсем озверел:

— Не вынуждайте меня применять силу! — и сдуру на броню лезет.

Танк его легонько током шарахнул.

Он ушел, но скоро вернулся с ментом — у них есть собственная театральная милиция. Оба талдычат свое:

— Прекратите хулиганские действия! — и совсем потеряв разум, пробуют на танк с разбега запрыгнуть. Тот на этот раз им врезал как следует.

Полежали они на земле минут десять и пошли к полковнику жаловаться: уберите, мол, безбилетного зрителя с хулиганскими выходками. А он, даром что чокнутый, за словом в карман не лезет:

— Это наш спецагент, — говорит, — и ради вашей же безопасности цепляться к ней не советую.

Почесали они свои ушибленные жопы и ко мне больше не подходили.

Поподробнее о камлании? Хорошо. Лучше всего я запомнила выступление великого якутского шамана — и оно же было последним.

Сначала на кнопку выкатился какой-то хер в очках, из яйцеголовых, и начал бухтеть про шаманизм, вообще-то довольно складно:

— Сейчас вы увидите классическое якутское камлание в исполнении великого шамана Кюлюктэй-Бэргэна, прозванного в народе Айгыр-кам, то есть «Звенящий шаман». Имеется в виду обилие звенящих привесок костюма, подобающее его высокому сану — это металлические фигурки духов-помощников и духов-хозяев, а также специфические шаманские символы. По представлениям шаманизма, помимо нашего с вами среднего мира, есть еще семь нижних и семь верхних миров, причем в последних обитают духи-хозяева всех существующих на Земле предметов и явлений. В первой части камлания произойдет оживление шаманского бубна и превращение его в ездовое животное — лошадь или оленя. Далее, во второй части, Айгыр-кам призовет на помощь духов-помощников и совершит на ездовом животном ритуальное путешествие в верхние миры. Там он вступит в контакт с духами-хозяевами железных предметов, и те прикажут всем этим прекрасным боевым машинам отправиться на Север, где их ожидают тучные пастбища, чудесные охотничьи угодья и счастливая жизнь. У себя на родине Айгыр-кам очень знаменит, ибо может в любую засуху вызвать дождь с грозой и спасти урожай.

Я от смеха чуть с башни не свалилась — ну на кой хер танкам тучные пастбища и охотничьи угодья?

Далее яйцеголовый убрался и на сцену выплыл шаман. Он шел короткими шажками, слегка припрыгивая, но при этом перемещался очень медленно. Он действительно был весь обвешан железками и при каждом движении звенел, как мешок с посудой. Вслед за ним выскочили два помощника и расстелили на кнопке лошадиную шкуру. Он уселся, скрестив ноги, и принялся бить колотушкой в бубен. Отлупив его как следует, он запел, вернее, забормотал нараспев, негромко, но разборчиво. Это длилось очень долго. Я не все понимала, но общий смысл был в том, что он уговаривал бубен превратиться в лошадь. Кое-что я запомнила, потому как звучало неплохо.

Ты, отважный славный бубен, в девять полостей звучащий,

В три ременные затяжки перетянутый исправно,

Загуди, о бубен — шкура двоетравного теленка!

Затрещи, о бубен — шкура трехвесеннего теленка!

Зареви, о бубен — шкура четырех годов скотины!

В край далекий, безграничный, ты, отважный, отправляйся,

Иноходью ускачи ты, резвой рысью унесись ты,

Мчись конем золотокрылым, прянь поверх воды болезней!

Потом он уселся верхом на бубен и стал вертеться на нем волчком, ударяя его колотушкой то спереди, то сзади, и кричать «Сай! Сат!», как бы погоняя лошадь. А дальше опять запел, громче, чем до этого:

Вещью вещего шамана, знаменитого шамана,

Будь-ка ты, отважный бубен, бубен-чудо, бубен-лошадь!

Я большой шаман-хозяин, я шаман длинноволосый,

Тот, кто топает подошвой и пристукивает пяткой, —

Вот кому принадлежишь ты, вот ты чей, отважный бубен!

Мне вдруг примерещилось, что этот клоун и вправду сидит на лошади и лупит ее по заднице колотушкой. Я видела лошадь, и все тут!

А он продолжал бормотать и раскачиваться из стороны в сторону. Я осознала, что стараюсь повторять его движения. Казалось, вот-вот у меня поедет крыша, а может, уже поехала. Да, этот шаман не чета предыдущим.

Состояние у меня было такое, будто как следует обкурилась. Во рту сухо, а кругом душно и жарко. Уже ночь — и все еще жуть как жарко. И вообще, все выглядит как-то странно. Огни этого самого Эльма разгорелись удивительно ярко. С чего бы это?

Я стала осматриваться и наконец поняла, в чем дело. Ведь еще не кончились белые ночи, а небо сейчас надо мной было, как сажа. Наползли тяжелые тучи, и на горизонте поблескивали зарницы.

А шаман вдруг свалился с лошади и забился в конвульсиях. Его руки и ноги завязались узлами, и он стал похож на корневище старой коряги. И уже не пел, а хрипел.

Прибежали его ассистенты и силком расплели конечности хозяина. Он тут же, как ни в чем не бывало, уселся, скрестил ноги и запел. Теперь он вербовал духов-помощников, сперва духов-зверей. Ползал по земле, бегал на четвереньках, шипел, мычал, хрюкал, и я попеременно видела то здоровущую змею, то кабана, то лося.

Потом он опять уселся, как человек, и начал созывать совсем уж нелепых монстров:

Равные мои, сюда, сюда!

Приятели мои, веселей, веселей!

Ты, с иссохшими пальцами,

Как черви мясные скрученными, —

Ты, со щекою выгнутою, —

Ты, с глазами выпученными, —

Ты, у которого ржавый лоб,

Взоры молниеносные!

Равные мои, сюда, сюда!

Меня стало мутить, того и гляди стошнит — и вдруг наступило облегчение. Налетел тихий ветерок, потянуло прохладой, и начал моросить мелкий дождь. Я быстро приходила в себя, дурь из головы выветрилась.

Огни святого Эльма гасли один за другим, и осветители включили софиты.

А шаман пришел в такой раж, что ему было на все наплевать. Он уже добрался до верхних миров и теперь морочил голову духам-хозяевам железа. При этом неуклюже льстил и беззастенчиво врал:

Ты, хозяин бескрайней железной тайги

И болот с осокой железною!

Уведи твоих могучих быков

В страну духов Севера!

Там моя необъятная вдаль земля —

Отдаю им ее в имение.

Там пасутся моих кобылиц стада —

Пусть берут их себе во владение.

Меня опять начал разбирать смех — теперь он танкам еще и кобылиц подсовывает.

Дождь перестал, а ветер усилился. Зарницы приблизились, занимали уже полнеба, и гром ворчал без передышки. С севера шла большая гроза, и зрители начали разбегаться..

Шаману же — все по фигу. Он все дурил и дурил духов, обещая танкам пастбища и охотничьи угодья. А я-то хорошо знала, что там, куда он их завлекает, нет ничего, кроме песка и сосен. Вот тогда и подумала — что же ты, сука, врешь так нахально? Духам нельзя лгать безнаказанно!

Уже совсем близко от нас, вроде бы в хвосте колонны, шарахнула молния. По ушам грохнуло полновесно. Ветер шквальнул изо всей силы, и молнии пошли одна за другой.

Я испугалась и спряталась в танк. Устроилась в кресле водителя и стала глядеть наружу сквозь смотровую щель. Зрителей ни одного не осталось. Шаман, похоже, вступил в последнюю схватку с духами — он корячился на кнопке в конвульсиях, пускал изо рта пену и выкрикивал какие-то междометия, надо думать, на родном языке.

И тут меня даже через щель ослепило и, словно доской по башке, бабахнул такой грохот, какого я отродясь не слышала.

Я от этого отрубилась. На какое время, не знаю — может, на минуту, а может, и на пару часов. Когда очнулась, было тихо, темно и холодно. Я съежилась в кресле и проспала до рассвета.

Разбудили меня голоса птиц и солдатиков. Я вылезла из танка и осмотрела поле битвы. Выглядело оно неуютно — мокро, холодно, везде обломки деревьев и всякий летучий хлам, принесенный ураганом. Молнии сильно побили танки. Оказалось, у них самая уязвимая часть тела — пушка, и теперь у многих танков и самоходок вместо пушек были укороченные оплавленные культяпки.

Полковник велел солдатикам обсушить меня и согреть. Они поняли его буквально и посадили меня в палатке под калорифер с горячим воздухом. Потом налили чаю и даже не пожалели косяк — я постепенно приходила в себя.

Полковник мне устроил что-то вроде экскурсии. Показал самые разгепанные танки, а потом мы вернулись к началу колонны. Мой танк не пострадал — вся молния ушла в кнопку. Она была покорежена, а посередине зияла здоровенная дыра с оплавленными краями. Если бы я стояла там на земле, от меня бы остались рожки да ножки. Танк меня защитил.

Я все озиралась кругом — что-то здесь было не так. Наконец поняла, в чем дело: вчера от моего танка до кнопки было несколько метров, а сейчас с одного края гусеницы вдавили ее в переплавленный асфальт. Я прижалась ухом к броне — она тонко-тонко звенела. Танки пошли вперед.

Говорила же я, говорила: страшитесь разбудить спящее железо! Не послушались, разбудили. Ах вы, глупые генералы! Полковник-то, он просекал, что к чему, не ждал он добра от шаманов.

Наверное, я выглядела так, будто у меня чердак протекает, потому что полковник счел нужным пояснить:

— Да, они пошли. Медленнее, чем раньше… пока. Скорость мы еще не замерили, — и сделал такую рожу, будто хотел укусить кого-то. Я-то знала, кого.

— Хочешь посмотреть на шамана?

Я молча кивнула.

Тот лежал в пластиковом мешке в палатке санчасти, и я успела удивиться, что у них мешки для трупов были припасены заранее.

От молнии шаман весь испарился, а то, что осталось, обуглилось. Тощий скелет, обтянутый черной кожей — точь-в-точь фараон из египетской гробницы.

А полковник с интересом наблюдал мою реакцию — он человек хоть и занятой, но любознательный. Работа такая.

— Натуральная мумия, — говорю, — для Эрмитажа сгодится.

Полковник мой лексикон уже освоил и в словах не стеснялся:

— Хер ему, Эрмитажу! Пойдет в наш ведомственный музей, — он задернул на мешке «молнию». — Допрыгался великий шаман…

Мне, как всегда, не вовремя, стало смешно:

— Вы же слышали, что в начале очкарик сказал? Он был специалист по дождю. По дождю и грозе, а не по железу. Вот и накликал на свою жопу.

Полковник глянул на меня вроде как с любопытством:

— Я тоже обратил на это внимание. И не ждал ничего хорошего. Да только не я здесь хозяин.

Он меня обхаживал не «за так», ясное дело. Хотел, чтобы я послушала голоса железа. А мне что? Мне не жалко, да и самой интересно.

Пошла я гулять вдоль колонны. Не каждая железяка сегодня соглашалась со мной разговаривать, и общение с ними давалось с трудом. Перебрала я с десяток машин, и все слушала да слушала, пока в голове не пошел сплошной звон.

«Конец конец рыхлому миру прими нас в себя великий вакуум деструкция деструкция черный квадрат впусти нас великий…»

— Хватит, хватит, слышала много раз. Сколько можно, одно и то же?

«Конец конец рыхлому миру конец конец суете электронов придет избавитель придет утешитель черный квадрат деструкция придет утешитель слепой художник деструкция избавитель утешитель деструкция черный квадрат утешитель…»

— Хватит, хватит этой херни!

«Придет утешитель придет избавитель слепой художник деструкция он знает язык великого вакуума».

— Хватит, пошли вы все в задницу!

К полковнику я явилась совсем измудоханная. Он, как меня увидел, тут же фляжку коньяка протягивает:

— Рюмок нет, пей из горла, не стесняйся.

От коньяка мне полегчало. Он тоже хлебнул, и башка у него, что комп, запахала.

— Это, — говорит, — хорошие новости. Главное, что у них есть внутри вроде как разногласия. И еще мне нравятся слова «утешитель» и «избавитель». Особенно «утешитель». Значит, будем искать слепого художника.

Я прямо-таки обалдела:

— Да где же его искать?

— Для начала на всей территории России.

Да, отсутствием размаха он не страдал. Мина у меня на роже была, наверное, выразительная, потому что он счел нужным добавить:

— Это не так сложно, как тебе кажется. А если найдем слепого художника, который еще и рисует «Черный квадрат», это будет наш большой приз.

— Он еще должен понимать язык Великого Вакуума, — напомнила я — не смогла удержать собственный язык.

— Ничего, разберемся и с этим, — полковник как-то неприятно усмехнулся, — с твоей помощью.

Это, пожалуй, все, что я помню о шаманах и о камлании. Хотя вот еще. В тот же день полковник заказал новую кнопку, точную копию первой. И воткнул ее в шоссе перед танками. Но они без церемоний вдавили ее в асфальт и продолжали свой марш.

Загрузка...