Время культурного бешенства

ЯЗЫК ВЕЛИКОГО ВАКУУМА

Тим провел зиму в ожидании лета. Хотя эти слова и банальны, они — чистая правда. Невозможность посещать «гору» он ощущал почти как недомогание, общение с «горой» прочно въелось в его психологический метаболизм, а быть может — и более глубокого уровня. Свои живописные занятия он продолжал с неизменным трудолюбием, по-прежнему не спеша, после каждого мазка делая паузы.

Наблюдая за ним, по возможности — незаметно, мать поняла, что эти паузы — никак не следствие тугодумия или природной медлительности. Их причиной было чувство ответственности за каждый мазок, и ей пришло в голову, что это и есть первейший признак профессионализма. Если так, то ее сын — настоящий художник.

Общий тип композиций Тима за зиму окончательно устоялся. Черный или почти черный фон с мощным излучением энергии, и на нем — несколько цветных полос, приблизительно вертикальных, параллельных или почти параллельных, и теперь уже ни в коем случае не пересекающихся. Мальчик выработал собственный своеобразный канон, в пределах которого и происходили все поиски и вариации. Зеленая вертикальная полоса, затем бледно-оранжевая, а за ней лиловая — Тим менял их ширину и соотношение расстояний между ними, а потом вдруг оставлял расстояния неизменными и начинал изменять цвет. Он что-то упорно искал, и все время что-то его не устраивало.

— Он похож на медвежатника, который подбирает код к сейфу, — усмехнулся однажды отец.

Мать натянуто улыбнулась — шутка показалась ей грубоватой. Чтобы сгладить неловкость, она продолжила разговор:

— Меня беспокоит другое. Эти цветные полосы на холстах, — она упорно продолжала называть стальные листы, на которых писал сын, холстами, — они мне что-то напоминают, но я не могу вспомнить, что. Это меня беспокоит, иногда прямо-таки мучает.

— А ты не напрягайся и не старайся, — рассеянно посоветовал муж, — тогда вспомнится само собой. Закон психологии.

В начале мая Тим смог, наконец, посетить «гору». Он предъявил ей свой последний «Черный квадрат» и, получив одобрение, с помощью Акелы закопал его в землю. Возобновление прекращенного зимой ритуала привело мальчика в состояние эйфории, он хохотал без причины, подпрыгивал в своем кресле и трепал по загривку Акелу. Тот же, видя, что хозяин чему-то радуется, тоже вовсю веселился, скакал и лаял.

Родители, наблюдавшие издали, хмурились каждый по своим соображениям. Отцу процедура закапывания в землю живописи, сделанной на железке, казалась очевидным психиатрическим симптомом, чуть не диагнозом. А мать просто жалела шедевры сына, которые в земле наверняка погибнут.

Радовало только одно: туловище ребенка казалось вполне подвижным, как у здорового человека. Отец даже подумывал, не предложить ли сыну попробовать встать. Но решил, будет лучше, если мальчик сделает это по собственному почину.

Когда стало известно, что танковая колонна приближается к городу, об этом сказали Тиму. В ответ он коротко кивнул:

— Я знаю. Они пришли.

Колонна подошла к городу утром первого по-настоящему теплого весеннего дня — девятого мая, что местное население и городские власти сочли весьма знаменательным. День Победы есть День Победы, для многих он — главный праздник. Для Магнитогорска танки — не просто боевые машины, когда-то защищавшие Родину. Броня и танки для магнитогорцев — их гордость, их бренд, их плоть и кровь.

Понимая, что предстоит торжественная встреча, полковник постарался обставить прибытие надлежащим образом. Вырядившись в парадный мундир, он вместе с Виконтом на своем штабном внедорожнике выехал из города заранее и пристроился к голове колонны. За ним следовали машины с морскими пехотинцами. Еву не без труда выдворили из танка, она никак не могла усвоить, что ветераны сочтут оскорблением, если в боевой машине вдруг обнаружится какая-то девица. Ей предложили место на заднем сиденье полковничьей машины, но она гордо отказалась и заявила, что пойдет пешком.

С торжественной встречей вышла маленькая неувязка, не имевшая, к счастью, неприятных последствий. Встречающая делегация поджидала колонну у въездной стелы в город, но танки в него входить не пожелали и направились по объездной дороге явно к останкам горы Магнитной, что полковник счел своей очередной удачей. Встречающим он объяснил, что обходной маневр предпринят, чтобы не портить гусеницами городской асфальт, и местные власти нашли мотивировку весьма разумной. Второй странностью было то, что машины и не подумали остановиться, и тут уж полковнику пришлось извиняться, что железо, мол, старое, нравное и, как говорится, малость «с приветом». Извинения были приняты, и праздничный митинг начался. Он длился часа два, и все это время мимо нескончаемым потоком шли танки и бронетранспортеры — что выглядело как внушительная демонстрация оборонной мощи страны.

Когда митинг закончился и народ стал расходиться, Ева высмотрела в стороне, на обочине, мальчика лет пятнадцати в инвалидной коляске. Глаза его закрывали темные очки, а в коляске находилась вроде бы какая-то живопись.

— А вот и незрячий художник, — тихо сказала Ева.

Виконт рванулся было к ребенку, но того взрослые уже погрузили в автомобиль, который тотчас уехал. Знакомство с художником решили отложить на завтра, тем более, что в мэрии предстоял обед, от которого отвертеться было невозможно. При этом Виконт был представлен, как адъютант полковника, а Ева — как переводчик. С каких языков на какие она переводила, никто не интересовался.

После обеда, сверившись с картой, полковник решил, что колонна уже должна была дойти до бывшей горы Магнитной, и предстояло самое интересное — проверить, остановятся ли наконец машины или соберутся еще куда-то. Полковник уже столько натерпелся от этого старого железа, что ждал от него новых подвохов.

Найти останки горы оказалось нетрудно — туда направлялось много машин. Всем было интересно, что станут делать танки, в конце концов.

Зрелище было впечатляющее. Огромная территория заброшенного открытого рудника везде, сколько видел глаз, была заставлена боевыми машинами. Далеко впереди, в центре скопления, виднелся головной танк, танк Виконта с изготовленным им квадратным железным штандартом. Танки становились друг к другу вплотную, не оставляя проходов — похоже, они больше никуда идти не собирались, ибо уже не смогли бы сдвинуться с места.

И тогда полковник произнес слова, весьма странные для человека его рода занятий:

— Слава тебе, Господи!

Впрочем, почти сразу выяснилось, что возможности этих машин неисчерпаемы.

Около скопления танков появился мальчик в инвалидной коляске. Предводительствуемый крупной овчаркой, он с бесстрашием слепого направился прямо в гущу машин. Казалось, он сейчас врежется в металл, и несколько человек из публики бросились было спасать ребенка. Но ничего страшного не произошло, а произошло очень странное. Танки перед ним расступились. Как они могли это сделать в такой тесноте — было всем непонятно, но они расступались, открывая узкий проход.

— Японский городовой, — громко восхитился Виконт и заскрипел от восторга зубами.

А Еву вдруг одолел приступ нервозного смеха.

— Ты чего? — подозрительно спросил Виконт.

— Извини, это нервное. Просто я в кино видела — маршал Жуков принимает Парад Победы. А сейчас мне примерещилось, — она неопределенно махнула рукой, — мальчик-инвалид принимает парад инвалидов-танков, — ее опять начал трясти нервный смех.

— Замолчи, извращенка! — цыкнул на нее Виконт.

Мальчик стремился к центру скопления, к головному танку, над которым возвышался штандарт. Собравшиеся зрители наблюдали за ним в бинокли.

Тим остановился у головного танка — он пребывал в нерешительности. Головной танк стоял на бетонной площадке, и, как обычно, закопать свою железную живопись мальчик не мог. А просто оставить ее на бетоне не хотелось.

Он думал довольно долго, и вдруг, повинуясь внезапному импульсу, как ему самому показалось, исходившему от массы железа, он, сделав усилие, встал на ноги. Постояв и обретя равновесие, он сделал шаг к танку, затем еще один. Пройдя пять шагов, он нащупал броню и положил на нее свой железный «Черный квадрат», а затем сел в подтащенную овчаркой коляску.

По мере того как он возвращался назад, машины за ним снова смыкались вплотную, чтобы никогда больше не двинуться с места.

Ева хотела поговорить с мальчиком и направилась было к нему, но он выглядел таким изможденным, что она заговорить не решилась. Овчарка негромко заурчала, предупреждая хозяина.

— У тебя ко мне какое-то дело? — спросил он.

— Дело? Нет, дела нет.

— Но тебе от меня что-то нужно?

— Да. Нужно поговорить. Но я решила, ты слишком устал.

— Ничего. Говори.

— Ты — Утешитель железа.

Мальчик вздрогнул:

— Ты кто?

— Я поэт. Но я понимаю язык железа. Я слышала о тебе еще прошлым летом.

Пока Ева беседовала с мальчиком, полковник вычислил его родителей и вступил с ними в контакт. Результатом было приглашение на завтра в гости. Полковник хотел, чтобы его рапорт об обстановке в Магнитогорске был максимально полным и точным.

— Я приду к тебе завтра в гости, — сказала Ева.

— Дай руку, — попросил он.

Она протянула ему левую руку, и он тщательно ощупал ее ладонь и пальцы.

— Хорошо, приходи.

Родители увезли Тима — от усталости он был на грани обморока. Но остальная публика расходиться не желала.

Танки все прибывали и прибывали, и муравьиная колготня огромных тяжелых машин завораживала. Кроме того, зрителей одолевало любопытство — что станут делать машины, когда площадь рудника будет заполнена целиком? Куда они намерены распространяться? Сейчас они теснились уже из последних сил.

Тем временем стало темнеть, и на машинах засветились огни святого Эльма. Началось стихийное распитие спиртных напитков и пение военных песен.

А арьергард колонны все тянулся и тянулся. Настал момент, когда тесниться уже было некуда, танки стояли сплошной массой. И тогда зрители стали свидетелями необычайного зрелища: вновь прибывающие машины стали карабкаться поверх столпившихся ранее. Возник как бы второй этаж скопления, и машины ползли и ползли вперед, стремясь к центру растущей новой горы. Последние танки подошли уже глубокой ночью.

Но на этом дело не кончилось. Через несколько дней начали прибывать новые машины — уже не из колонны полковника Квасникова. Старых ржавеющих танков на Урале было предостаточно. Заползая друг на друга, они строили новую Магнитную гору, из чистого железа. По ночам она светилась голубыми огнями. В районе горы возникли магнитные и электрические аномалии, настолько сильные, что самолетам было рекомендовано не прокладывать над горой маршруты. Гора стала объектом поклонения туристов.

Народная легенда гласит, что постройка горы из железа длилась до тех пор, пока ее вершина не достигла отметки шестисот четырнадцати метров, то есть высоты первоначальной горы Магнитной. После этого новые машины приходить перестали, огни святого Эльма погасли, и электрическая активность железной горы прекратилась.

Но это все было потом, а пока что вокруг только что прибывших танков шло народное веселье. День Победы есть День Победы!

На другой день полковник, Виконт и Ева посетили дом Степана Тимофеевича. У всех троих были разные цели. Полковник собирал материал для отчета, Виконта интересовала живопись, а Еве хотелось пообщаться с Тимом — как-никак, он понимал язык Великого Вакуума. Да и просто он ей понравился.

Виконт сразу уставился на железные квадраты Тима, развешенные на стенах.

— Японский городовой! — воскликнул он и тут же, по привычке, стал апеллировать к Малевичу, к счастью для хозяев дома, совершенно неразборчиво: — Мудак ты, Малевич, и я такой же мудак. Ты сделал копию, и я копию. Может, я немножко получше, но все равно копию. А подлинники — вот они где. Вот на этих стеночках! Так что у нас с тобой результат один — хер! Ясное дело, это неокончательно, поглядим еще, кто будет смеяться последним. Но сегодня нам обоим с тобой — только хер!

Полковник записал на диктофон историю взаимоотношений Тима с железом и железной горой, сомневаясь, впрочем, что рискнет хоть слово из этой истории пересказать в официальном отчете. Далее он попытался купить у матери Тима одну из его работ. Он несколько раз возвращался к этой теме, но она каждый раз поджимала губы и твердила одно:

— Не продается.

В утешение она разрешила ему сделать несколько снимков цифровой камерой.

Еву интересовала не живопись, а сам Тим. Они уединились в углу комнаты.

— Ты неравнодушен к железу. Почему ты выбрал железо?

— Не знаю. Мне хорошо рядом с железом. Я сегодня научился ходить. В этом мне помогло железо. А ты — как ты слушаешь железо?

— Самым примитивным способом, — Еве стало смешно, — прикладываю ухо и слушаю, — она громко рассмеялась, и Тим к ней присоединился.

Мать, ловившая краем уха их разговор, изумилась — он до сих пор никогда не смеялся вслух, а только сдержанно улыбался.

— А я ничего специально не слушаю. Все звучит внутри меня. Само по себе.

— Потому что с тобой напрямую разговаривает Великий Вакуум. Завидую!

— Только вот жить с этим нелегко, — вздохнул мальчик и стал на секунду похож на старичка.

— Догадываюсь, — уныло кивнула Ева, — а ты знаешь, что год назад железо хотело все разломать, весь мир уничтожить и превратить всех нас в одну черную дыру?

— Знаю. Ты испугалась?

— Не очень. Подумала: ну и хрен с ним.

— Теперь бояться нечего, — успокоил ее Тим, — пока… Железо, оно нервное. А люди его провоцируют, дразнят по-всякому.

За столом, как водится, было пито. Изрядно пито.

После нескольких рюмок мать Тима вдруг начала хохотать:

— Ох, какая же я дура!

— Что с тобой? Ты в порядке? — забеспокоился ее муж.

— Ха-ха-ха! Дура я, дура!

Только с большим трудом от нее удалось добиться связного ответа.

— Я весь год уже думаю, где же видела эти картинки? — она махнула рукой в сторону железных картин Тима. — А ведь я их каждый день видела. Зеленая полоса, оранжевая, лиловая. Это же оптический спектр железа! Я, когда Тимочкой была беременна, как раз спектральным анализом занималась. Так что у Тимочки эти картинки прямо-таки в крови. Но я, я-то дура, как я могла забыть? — Ее опять одолел приступ смеха.

На другой день Виконт и Ева отправились в Петербург поездом, а полковник остался по свежим следам писать отчет об окончании танковой одиссеи, которая длилась два года.