Дай-ка вспомню, как это было. Этим летом, в июле… да, совершенно точно, в начале июля. Тогда как раз моя подружка из командировки приехала. Жарища, сам помнишь, была какая — будто медный таз над нами повесили и в нем костер развели. Я даже картину тогда написал — «Медный таз», так и называется… Выпивать имело смысл по ночам и на воздухе, а иначе — сразу в отруб. И вот мой приятель Колька говорит:
— Поехали поддавать в зону.
Я только головой помотал: не люблю этого слова. Но Колька иногда бывает настойчивый:
— Я же сказал не «на зону», а «в зону». Это разные вещи. Не нравится «зона», пусть будет «аномалия».
Колька-то, он в поэтах себя числит, и постоянно ни с того ни с сего принимается свои стихи декламировать, а в остальном — мужик отличный.
Про эту зону-аномалию я уже слыхал, будто там всякая странная херня происходит. Но я-то не любитель необъяснимых явлений и хотел уже Кольку послать подальше, но тут меня осенило. Дунька моя, Ирина, — искусствовед как-никак, разные статьи пишет. Целый год с ней спал — все без толку. Одну заметочку в занюханной газетке опубликовала, ее даже из моих друзей никто не читал. А что, думаю, если показать ей крутую экзотику, вдруг она возбудится — в творческом смысле — и напишет наконец про меня что-нибудь путное?
Нашел Колька сталкера — тот провел инструктаж. Главное, говорит, — никаких железных предметов, ни ключей, ни ножей. От них неприятности.
В общем, поехали. Было нас шестеро — больше сталкеры не берут. Все — знакомые, мужиков и девчонок поровну. Добрались на электричке до станции километрах в восьми от зоны. На электромобилях туда не ездят — они мигом выходят из строя. Так там целый поселок специализируется на доставке в зону. Наладились делать телеги, по старинке, чтоб без гвоздей. Мундштуки и прочую мелочь для упряжи отливают из бронзы, как три тысячи лет назад.
Чуть не час тряслись на дурацкой колымаге. Девчонки с непривычки уже ныть начали. И вдруг в чистом поле мужичок командует лошади: «Тпрру». Оказывается, тут и есть граница зоны. А внутрь они ни за какие посулы не заезжают, хотя ни людям, ни лошадям там ничего не грозит… Из принципа или из суеверия.
Солнце уже к закату, и сталкер торопит: мол, дойти до хорошего места нужно засветло. Пошли. Сперва показалось скучно — холмы, песок, сосенки да вереск. Но скоро стало забирать. И вроде бы ничего особенного не происходит, но какая-то дурь в воздухе копится, как белье на веревочке повисает. Чувствуется это отчетливо. Будто я, сам того не заметив, переехал на другую планету. Или, по крайней мере, крыша моя переехала. И остальным, вижу, тоже не по себе, но пока все молчат. И вообще тихо. Только кузнечики цыкают, да шелестит вереск, как ветерком потянет.
Стали попадаться боевые машины — то бронетранспортер, то танк или самоходка. Почему-то почти все на вершинах холмов стоят, подняв свои пушки к небу. И вот ведь странное дело — техника современная, а на фоне вечернего неба — ни дать ни взять динозавры. Кругом тишина, а кажется, что они орут, зовут на помощь своих диких собратьев.
Сталкера нашего, похоже, к общению не тянуло, но я все же к нему подкатился:
— Скажи, а зачем их на холмах расставляют?
Ответа пришлось ждать долго — он медленно подбирал слова, а может, для него вообще любой разговор был мучительной процедурой.
— Их не расставляют… Они сами.
— Ни хрена себе! Ты хочешь сказать, что они заползают на холмы сами? Без водителя, без топлива, без посторонней помощи?
— Здесь происходит много странного.
— А ты мне мозги не паришь? Может, у вашего брата шутки такие?
— Тебе виднее.
Каждую следующую фразу он произносил тише предыдущей, а последнюю реплику едва удалось расслышать. Я потихоньку стал раздражаться:
— Ты уж прости, что на тебя наседаю. Но почему ты говоришь еле слышно? Чего-то или кого-то боишься?
— Сталкеры громко не разговаривают. Это еще от Тарковского известно.
— А я что, говорю слишком громко? Мне тоже шелестеть надо?
— Ты можешь говорить как захочешь. Но кричать здесь не принято.
От ходьбы на жаре с рюкзачками девчонки наши стали скисать, запросили привал. Сталкер лицом приуныл, говорит:
— Лучше не надо. Идти минут сорок осталось. Пусть потерпят.
Но Колька уперся:
— Мы в рабы к этой зоне не нанимались. Нам нужен маленький перекур, за пятнадцать минут ничего не случится.
— Зря вы так, — огорчился сталкер. — Ладно, пятнадцать минут, не больше.
Присели. Я закурил, Колька тоже. А он, мало того что поэт, еще и во всякую науку верит, когда-то матмех закончил. И, оказывается, в эту нашу экспедицию взял с собой компас, а сейчас его мне показывает:
— Смотри, что делается.
Я гляжу — стрелка без передышки вращается, то в одну, то в другую сторону.
— Здесь вращающееся магнитное поле, — с умным видом говорит Колька.
— Ну и что?
— Значит, что-то здесь происходит.
— Здесь всегда происходит, — вмешался сталкер. — Спрячьте эту штуку подальше, а еще лучше — выкиньте.
И Колька его почему-то послушался, снял компас с руки и бросил на землю. Раздался тихий хлопок, и мы увидели короткую яркую вспышку. Мне это не понравилось.
— Хватит сидеть, — говорю, — пошли.
Боевые машины попадались все чаще. Небо стало темнеть, и теперь мы видели только призрачные силуэты.
Когда сталкер остановился и снял со спины рюкзак, силуэты превратились в невнятные тени, казалось, они подступают вплотную со всех сторон.
— Здесь будет хорошо, — говорит.
Мы с Колькой собрали под ногами сушняк, развели костер и занялись шашлыком, используя вместо шампуров веточки кустов. Наши девчонки, Ирка и Ева, измученные жарой, скинули с себя одежду и, оставшись в купальниках, уселись прохлаждаться на землю. Третья пара, Колькины знакомые, удалилась в темноту, и оттуда доносились приглушенные вскрики и стоны. Сталкер, неподвижно сидя у костра, тревожно косился в их сторону, но пойти проведать не решался.
Мы сушняка не жалели, и пламя костра сделалось высоким и ярким. Наконец стало видно, что творится вокруг. Метрах в десяти от нас стоял порядком разгепанный танк, поблизости от него — здоровенная пушка, а по другую сторону костра кособочился бронетранспортер, и дальше во мраке угадывалось еще что-то массивное.
Взобравшись на танк, мы с Колькой вдали разглядели несколько огоньков костров. Я закурил сигарету, и тут же к нам подвалил сталкер.
— Слезьте, пожалуйста, — уныло попросил он, — скоро начнется.
— Начнется что именно?
— Не знаю, как точно сказать. Это связано с электричеством. Что-то вроде огней святого Эльма. Слезьте, пожалуйста.
С танка мы видели, что угля в костре для наших нужд уже хватит, и спустились вниз без базара.
Запах шашлыка всех собрал у костра, и от этого даже сталкер малость повеселел. От костра остались одни угли, и мы жевали мясо при их тусклом багровом свечении, а водку из пластиковых стаканчиков пили, можно сказать, на ощупь. Тосты говорили краткие, охоты болтать не было.
ЭТО началось внезапно. Я сразу понял, почему сталкер затруднился с ответом. Описать одним словом то, что мы увидели, было невозможно. ЭТО — и все тут.
Вдруг появился свет, сперва не яркий. Но дело не в том, что не яркий. Я понимаю, так нельзя выражаться, но свет был какой-то светлый. Мы все, как на пружинах, вскочили — сидеть никто не остался. А свет разгорался все ярче, переливался, искрился, становился то голубоватым, то белым. От всех предметов побежали тени, они двигались, плясали, будто источник света куда-то летел, перемещался. Я стал искать его глазом — оказалось, их много. Сперва засветился огонь на конце танковой пушки, потом по контуру башни, по кромкам брони, на любой выступающей фитюльке. Даже мотки колючей проволоки, валявшиеся неподалеку, окутались серебряным сиянием. На конце ствола самоходки разгорелся большой голубой факел, и куда ни глянь, в любом направлении — везде мерцали огни. Иногда они отрывались и плыли по воздуху, а на их прежнем месте тут же возникали новые. Кругом стало светло и весело.
Водка под это дело шла изумительно, и мы с Колькой на нее приналегли. Ветра не было, жара не спадала, и мы тоже сняли с себя большую часть одежды. Даже сталкер, и тот остался в одних шортах. Как только началось ЭТО, он отошел от костра, раскинул в стороны руки и, слегка запрокинув голову, подставил лицо свету от яркого факела на стволе самоходки. Так и простоял около часа, и физиономия у него была счастливая.
Колькины знакомые — парочка — сидели в обнимку и, не обращая на нас внимания, с усердием тискали и облизывали друг друга, успевая, однако, по очереди прихлебывать вино из горла бутылки.
Моя дунька от этого карнавала возбудилась до крайности. Сначала пустилась в пляс, изображая вакханку, а потом схватила меня за руку и потащила прочь от костра. Я далеко не пошел, понимая, что в этом море огня легко заблудиться. Местность однообразная, и все танки, по мне, одинаковы.
Она была усталая и на таком взводе, что разрядилась мгновенно. Получив все, что хотела, тут же попыталась задремать, но я ее силой увел назад. Расстелил ей спальник, и она на нем сразу уснула, разбросав по сторонам руки и ноги.
Но круче всех огненное шоу достало Колькину Еву. Как и Ирка, она не могла усидеть, перебегала с места на место, разглядывала огоньки, издавала невнятные восклицания и приплясывала, и все время бормотала какие-то странные стихи. Впрочем, я поэзию не рассекаю и оценить их не могу. Эта Ева оказалась та еще штучка. Я про нее только и знал, что студентка и поэтесса. Это ясное дело — раз Колька поэт, значит, и девчонка у него поэтесса. Но с его слов выходило, что он просто поэт, а она — гениальная поэтесса. Образы, мол, у нее столь яркие и неожиданные, что глаза на лоб лезут, а воображение — вообще охереть можно. А что матерные слова вставляет, так это особый шарм придает.
С виду она маленькая и тощая, но по-своему соблазнительная, и вся какая-то электрическая. Кажется, тронь ее пальцем — сразу же током дернет. Прыгала она, прыгала, а потом вдруг вцепилась в мою руку и тянет куда-то.
— Ты чего, — говорю, — у тебя свой мужик есть.
А Колька сидит и вдумчиво водку пьет.
— Иди, не бойся. Она тебе ничего не сделает.
— Ну ладно, пошли. — Она взяла меня под руку и натурально на мне повисла.
— Ты что же, вместилище сперматозоидов, решил, что я хочу тебя трахнуть? Если захочу, так и скажу. А сейчас всем твоим сперматозоидам — большой хер.
Материлась она непрерывно и вставляла лингвистические ненормативности не только для смысла, но и для ритмики речи.
Добрались мы до какой-то пушки, которая светилась огнями, будто новогодняя елка.
— Посади меня на лафет, — просит.
Я понял, ей пьедестал нужен.
— Ну уж нет, я твой труп таскать не хочу. Вон смотри, какой валун здоровенный.
На валун она согласилась. Я ее на него взгромоздил, а она взяла меня за руки и давай стихи читать. Чешет без передышки. Может, и впрямь гениальная — стихи из нее перли фонтаном, как в Петергофе.
Скоро мне стихи надоели, и я стал прикидывать, как бы эту дискотеку прикрыть. Но она внезапно сама остановилась:
— Слышишь, — говорит, — слышишь?
— Ну да, эти факелы шипят и потрескивают, как настоящие.
— Да нет же, не это. Слушай еще.
Я прислушался повнимательней — действительно, висит в воздухе какой-то тонкий звон.
Она спрыгнула с камня, потащила меня к ближайшему танку и вцепилась в мое плечо обеими руками.
— Железо поет. Слушай, слушай песню железа!
Она отпустила меня, прикрыла глаза и начала слегка раскачиваться из стороны в сторону. В ее бормотании я разбирал только отдельные слова:
— Новая вселенная… какое величие… старому миру конец… ядра железа, ядра железа, о, какая мощь!
— Откуда ты знаешь язык железа? — попробовал я пошутить.
— Понятия не имею. Знаю, и все, — отрезала она.
Небо на востоке понемногу серело, и огни стали тускнеть и гаснуть. Девчонка скисала вместе с ними:
— Пойдем отсюда. Спать хочу.
Она шла, с трудом переставляя ноги и тяжело опираясь на мою руку.
Проснулись мы поздно, к полудню, от того что грохнула какая-то пушка. Голова трещала, но, к счастью, нашлось, чем опохмелиться. Сталкер дал нам час на осмотр местности, и мы торговаться не стали — песчаные холмы выглядели уныло, а интереса к танкам у нас не было. Единственным объектом, достойным внимания, оказалась башня высотой с трехэтажный дом, с большим балконом наверху. На фасаде ветер полоскал большущее полотнище с изображением «Черного квадрата». Мы направились к ней — сталкер насторожился и поплелся за нами.
Вокруг башни танки стояли рядами, как на плацу. Любопытный Колька направился ко входу в башню, но сталкер всполошился и замахал руками:
— Нельзя! Нельзя, туда нельзя!
— Почему?
— Орудийный выстрел — слышали? Это значит, кто-то из туристов пытался забраться в башню. Они ее охраняют.
— Да ну, — изумился Колька, — в натуре?
— Проверять не советую, — меланхолично предостерег сталкер.
А нам проверять и не хотелось.