Время лохов [СИ]

31

Я стоял на остановке автобуса, когда возле меня притормозил серый «Фольксваген» и из открытого переднего окна звучно раздалось:

— И где бы мы еще встретились? Ярцев, дружище!

Я присмотрелся к говорившему и чуть не обомлел:

— Жэка, ё моё! Убей меня, если это ты! Поверить не могу, куда ты пропал?

— Долго рассказывать, почти полгода прошло, как мы не виделись. Ты что здесь делаешь?

— Потерял работу, теперь домой собрался.

— Что, работа нужна? — широко осклабился Баскаков. — Могу предложить, падай в тачку, если есть желание. Подвиньтесь там, — гаркнул он сидящим сзади.

Я открыл заднюю дверцу, втиснулся с сумкой в машину.

— Привет, Серый, — кинул соседу, узнав в нем Дрыща. — Всех приветствую, — поздоровался и с остальными.

Сидящего за рулем круглолицего увальня я тоже знал по школе, не помнил только, как зовут; с четвертым пассажиром, представительным, интеллигентного вида брюнетом знаком не был.

— Поехали, — скомандовал Баскаков.

Круглолицый выжал сцепление, переключил скорость, «Фольксваген» тронулся с места.

— И снова наши с тобой пути пересеклись. Ну, не мистика ли твоя обожаемая?

— Не то слово, — сказал я. — Я в шоке. Я думал…

— Ты думал, нас так же завалили, как Батю с Халявой? Не на тех нарвались. Следующие могли быть, конечно, и мы, но, видно, не пришлось.

— Баскак всегда чуйку чует, — ухмыльнулся Дрыщ. — Они не решились в день похорон хватать остальных, а мы к тому времени уже были далече.

— Мы с Дрыщом, что блохи: не прижал вовремя ногтем — ищи, свищи! — расплылся в улыбке и Баскаков. — Ты какого ляда здесь?

— Пытался найти работу. Ту, что была, — потерял. Обидно, что не по своей вине.

— А мы тут почти полгода мыкаемся. Теперь, вроде, как что-то налаживаться стало.

— Сплюнь, Баскак, не то сглазишь! — буркнул сидящий у окна брюнет.

— А-а, еще один суеверный. Тоже, как и ты, Диман, верит в мистику. Вы, наверное, сойдетесь. Знакомься: Ерема.

— Дима, — кивнул я Ереме.

— Олег, — сказал в ответ Ерема.

— Ну, мы куда теперь? — заелозил на сиденье между мной и Еремой Дрыщ.

— Куда, куда — на кудыкину гору. На хату, куда еще!

— Да ну тебя, Баскак, такое дело провернули, а ты на хату.

— И там нормально отметим. Не видишь разве, Димана надо пристроить. Ну, ты чё решил, Диман: остаешься? Поработаешь, посмотришь; не понравится, неволить никто не будет: у нас все птицы свободного полета. Упасть негде, — останешься пока у меня, я все равно с Ритулей в двушке, а там подыщешь себе что-нибудь.

Я даже обрадовался такому повороту.

— Так, может, купить чего-нибудь к столу?

— Остынь, все есть. Как в Греции. Но если захочешь порадовать братишек, выкатишь с первой получки — тут все начинали с нуля.

— Заметано.

Я не стал больше теребить Баскакова расспросами, главное, я снова при деле. Что за дело? Баскак и сам расскажет, не удержится. Тогда я и приму решение, а пока — легкий ветерок в окно, яркое июльское солнце, обильная зелень на деревьях, необычайная легкость на душе — что еще простому человеку для комфортной жизни надо?

Квартира, которую Баскаков снимал на Удальцова в небольшом пятиэтажном доме на первом этаже, была маленькая, убогая. Владелец ее, бывший молодой депутат, за присвоение крупной суммы, выделенной государством на строительство какого-то объекта, отсиживал свой срок где-то на Таймыре, в это время его жена, хрупкое неземное существо лет двадцати пяти, нигде не работающее, проживая в одной из комнат, вторую сдавала квартирантам, на то и жила. Правда вскоре она спуталась с каким-то хиппи, месяца два назад перебралась к нему и появлялась теперь только раз в две недели, чтобы получить с Баскакова причитающееся.

Женька девицу не обижал, платил исправно, да и сумма оплаты для него была не такая уж и кабальная — в других районах Москвы драли втридорога. Но за эту много и запросить было нельзя — квартирка не из лучших. Обитая разрезанным вдоль бамбуком кухня оказалась рассадником прусаков. Их было тут превеликое множество: от крошечных, снующих и днем при свете, до больших, выбирающихся лишь в темноте поздним вечером, с опаской и осторожностью. Бороться с ними было бесполезно. Трещины в стенах между кафелем, в плинтусах и под подоконниками, — все служило им надежным убежищем. Холодильник, мойка, мебель, ванна, — все осталось от родителей хозяина и давно пришло в негодность, дышало на ладан, текло, трещало, шумело и замыкало. Как еще только не взорвалось. Такими же запущенными были и комнаты, стены которых обили гобеленом бордового оттенка в виде квадратов. Мебелью служила старая деревянная кровать, шкафом — кое-как отремонтированный пенал для одежды и металлическая перекладина, одним концом пришпиленная к стене, другим прибитая к верхушке пенала. На перекладине на вешалках, отгороженные ситцевой прохудившейся шторкой, висели пиджаки и куртки жильцов. Все здесь говорило о том, что в квартире до этого жили обычные, перебивающиеся с хлеба на воду, пенсионеры. О следах цивилизации напоминали лишь встроенное внутрь кухонного окна жалюзи да реостатный выключатель в гостиной. Даже душ в ванной и тот не работал. Прежние хозяева купались, лишь набирая из шланга в ванную воду и окунаясь в нее.

В квартире Баскакова разговоры продолжились. Пока Рита, невысокая, бледная, сухощавая подружка Баскакова, нарезала закуски, компания разливала по стопкам.

— Давайте выпьем за то, чтобы и дальше нам так фартило, — поднял свою стопку Баскаков. Народ одобрительно загудел и зазвенел стеклом.

Сегодня, как я понял, приятелям улыбнулась удача. Надо полагать, она не всегда была такой, раз они так бурно радовались.

В двух словах Баскаков объяснил мне, чем они занимаются:

— Никакого криминала, добровольное участие игроков в розыгрыше, азарт, фортуна. Спросишь, что нам за это: административное наказание, — не больше, чем за втягивание прохожих в азартные игры на улице или проституцию. Две минуты позора у судьи, слезливое раскаяние, копеечный штраф и снова у станка. Так что твоя душенька может по ночам спать спокойно. Поедем завтра — сам увидишь. Не приглянется, говорю, никто неволить не будет. Колись теперь, чем ты жил последние полгода.

Я слегка улыбнулся:

— Да так, помаялся немного, успел и в Питере пожить, и в Москве, однако, не зацепился ни там ни тут.

— Ну, это дело такое: не всем везет, — сказал Баскаков.

В ходе разговора я украдкой оценивал окружающих его людей. Что я знал о них? В сущности, ничего. Чуть больше о Баскакове, чуть меньше о Дрыще, Ерему вообще видел впервые. А мне сегодня надо было решить, оставаться ли среди них, жить, как в стае, по волчьим законам, ходить по краю пропасти или порвать раз и навсегда, ехать мытариться дальше без перспективы и надежд. Но я уже так устал в одиночку пересекать океан жизни; без друзей, без знакомств, без поддержки. Своей независимостью я иногда могу покичиться для бравады (да и то не во всякой компании), но себе-то не соврешь: в нынешние времена одиночки не выживают.

Словно почувствовав мои колебания, Баскаков стал одного за другим представлять своих друзей.

— Ну, с Дрыщом ты знаком, Антоха учился с тобой в одной школе, только на два года раньше…

— Я помню, — бросил я.

— Олежка приезжий, приткнулся к нам через своих корешей. Они свалили, он остался. Сам саратовский, из Саратова уехал где-то с год назад.

— Полтора, — поправил Еремеев.

— Вытеснили конкуренты.

— Отжали мой бизнес. Я там держал заправку и оптом торговал бензином.

Я с любопытством посмотрел на Еремеева.

— Как же так? Не было «крыши»?

— Была, пока не ликвидировали.

— Родные власти?

— Нет, соседские братки. Подросшая молодежь без роду без племени. Полные беспредельщики: ни принципов, ни понятий.

Я усмехнулся про себя: отъявленные представители уголовного мира пытаются говорить о законах и понятиях. Всем известно, что они давно остались в прошлом. И не только в криминальной среде.

— Димана представлять особо тоже не буду, — пробормотал уже заплетающимся языком Баскаков. — Скажу только, что я его считаю за брата, поэтому хочу, чтобы и все к нему относились так же, как вы относитесь ко мне. За Димана я любому пасть порву.

Мне еще раз пришлось удивиться. Странно было слышать о себе такие слова. С чего вдруг ни с того ни с сего Баскаков назвал меня братом — мы не были особо близки. И это его «пасть порву» — я что, на самом деле так сильно ему дорог, сильно им уважаем? Но с другой стороны, если я не приму покровительство Баскакова, мне в этом обществе и дня не продержаться — я не настолько безудержен, не настолько озлоблен или силен в каких-либо единоборствах. Завяжись я тогда, скажем, с тем же Халявой, еще не известно, смог бы за себя постоять. Я если в трех-четырех массовых драках и засветился, это не значит, что стал умелым бойцом (я не брал в расчет свои занятия самбо в подростковом возрасте; моего тренера по самбо, кстати, участкового милиции, убили такие же уголовники). Поэтому замолвленное за меня словечко Баскакова давало мне фору, и теперь я уже не мог перед этими братками ударить лицом в грязь. И все-таки из природной скромности я прервал Баскакова:

— Да ладно тебе, Жека, не начинай.

— Ладно, ладно, — пошел на попятную Баскаков. — И так понятно.

Постепенно все достаточно хорошо набрались. Антон глубоко устроился в кресле и захрапел. Дрыщ попытался его растормошить, но Баскаков его одернул:

— Отстань от него, он и так сегодня с пяти на ногах.

Разлили на оставшихся. Я отказался:

— Я уже все, мне достаточно.

— Как скажешь, — не стал перечить Баскаков. — Хочешь, поди с Ритулей телек посмотри, она наверняка в спальне.

Я грузно поднялся. Ноги были как ватные — давно я так много не пил.

Троица хлопнула еще по одной, стала закусывать остатками.

— Дрыщ, братуха, сгоняй еще за пузырем, — последнее, что услышал я, выходя из комнаты.

В туалете я долго не мог оторваться от унитаза. Неужели во мне так много накопилось жидкости? Ноги подкашивались, голова кружилась. Я ухмыльнулся: как удивительны зигзаги судьбы: еще утром я не знал, как быть, что делать, думал, как нещадно измывается надо мной жизнь, а спустя несколько часов опять крутой вираж, новый поворот.

«Мне или по жизни везет, — думал я, — или судьба снова играет со мной, как котенок с мячиком».

Спальня, в которой ютились Баскаков с Ритой была небольшая, квадратов одиннадцать, и вытянутая. К стене в углу у входа жалась полуторная кровать. На ней, листая глянцевый журнал и краем глаза следя за событиями на экране телевизора, подперев ладонью голову, лежала Рита.

— Привет, — сказал я, войдя. — Не помешаю?

Заходи.

— Спасибо.

Я присел на край кровати. «Любовь с первого взгляда» — эта передача нравилась мне еще с начала девяностых, и хотя теперь правила немного изменились: пару для второго этапа стали выбирать зрители в студии, сократилось число сердец и исчез сектор «Разбитое сердце», все еще интересно было наблюдать за действием. Сосредоточиться, правда, полностью над передачей мешал один вопрос: мне показалось, я видел Риту раньше. В конце концов, не выдержав, спросил:

— Мне кажется, или мы знакомы? Мы не встречались случайно?

Рита пожала хрупкими плечами.

— Может быть, наш городок не такой большой.

— Вы мне напоминаете одну девушку. Я в классе десятом лежал с ней в одной больнице. Люда, Люда Ветрова, если я не путаю.

Рита подняла на меня глаза.

— Случайно знаю. Это моя родная сестра.

— Вы на нее очень похожи. Где она сейчас? Вышла ли замуж?

— У нее двое детей, муж работает дальнобойщиком, живут хорошо.

Я еще раз удивился, как тесен мир.

Вошел Баскаков.

— Ритусь, дорогая, подрежь нам еще закуски. Познакомились?

— Да мы, оказывается, встречались, когда еще учились в школе. Я близко знал ее сестру.

— Ну, тогда у вас не будет никаких разногласий. Я тебе еще не сказал, лапуля: Диман какое-то время поживет с нами, все равно вторая комната пустует, так что, будь добра, не обижай его, пожалуйста.

— А кого я из твоих приятелей когда обижала?

— Ты моя умница. Ну, уважь компанию, подрежь колбаски и помидоров.

— Вы как будто сами не можете подрезать?

— Ладно, ладно, не фырчи, у нас все закончилось.

Рита отправилась на кухню. Баскаков немного задержался.

— Все хорошо? Сегодня мы посидим недолго — завтра в семь подниматься. Как только все разбредутся, Ритуля постелет тебе и ляжешь. Живой еще?

— Нормально, — сказал я.

Когда Баскаков вышел, я задумался: новая страница моей жизни, — как душе выдержать очередные мытарства? В тридцать мне бы уже остепениться, остановиться, а я продолжаю колесить из страны в страну, мыкаться по углам, жить, как цыган. И в сердце и намека нет на вольницу. Бросает меня жизнь, как щепку в море: от волны к волне, от неизвестности к неизвестности. И сколько еще будет это продолжаться — одному Богу известно.