Время лохов [СИ]

8

Когда я переступил порог своей квартиры, мой телефон нервно разрывался. Я снял трубку и услышал недовольный голос Лидии:

— Где ты ходишь? Я звоню, звоню; звоню, звоню…

— Я был у Литвина, немного посидели.

— А, ну-ну. Да, я хочу сказать тебе, что завтра загляну, заберу кой-какие вещи.

Я нисколько не удивился новости.

— У тебя что, нет ключей?

— Есть, я просто хотела тебя предупредить, чтобы ты был в курсе.

— Хорошо, теперь я в курсе, — сказал я с раздражением и положил трубку.

Она хотела сообщить мне, что завтра заберет вещи? Она еще не все забрала? Ерунда! Уколоть захотелось. Бабы без этого не могут, у них это в крови: даже не желая, уколет.

Снова раздался телефонный звонок.

— Ты почему бросаешь трубку?

— Я не бросаю. Сорвалось, наверное, — не стал заводиться я дальше.

— Так я приду?

— Приходи, куда тебя денешь?

— Да, и еще: я подала на развод, уведомление в суд придет тебе по почте. До завтра.

Теперь трубку положила она. Все-таки уколола. Если бы я не выпил, скорее всего, разболелось бы сердце. А так бьется лишь сильнее обычного. Мое верное измученное сердце…

Я подумал: «Почему я так спокойно отнесся к уходу Лиды? После нас хоть потоп или — прошла любовь, завяли помидоры? С другой стороны, вернись она, встретил бы я ее как прежде? Унижаться бы точно не стал: не в моем характере».

Она подала в суд! И что? Развод… Но мы и так в последнее время жили, как в разводе, разве что только делили общую постель, да иногда ели за одним столом по привычке. А так, уже ни общих интересов, ни общих мыслей. И друзья врозь. Она не хотела встречаться с моими друзьями, а мне что было делать среди ее подруг? Для них я почему-то всегда был ее придатком, а то еще хуже: шифоньером в комнате или креслом в гостиной. Так что развод для меня был ничуть не страшнее похода в магазин за хлебом — чем она хотела напугать?

Без всяких терзаний по поводу развода, я спокойно переключился на другие мысли: мне тут же пришло в голову, что повышению Литвина вероятнее всего поспособствовал Сахно. Он, якобы, (со слов Литвина) дал понять вышестоящему руководству Литвина, что хочет забрать его к себе в Харьков, в свою фирму, чем добавил тому своеобразного веса. Но суть не в этом. Сахно создал в перестройку свою фирму, накопив первоначальный капитал спекуляцией на продаже машин. Вдвоем с товарищем они пригоняли из Польши и Германии авто на рынок, сплавляли по-быстрому и ехали обратно за очередной партией. Впрочем, тогда многие так раскручивались, тогда только подобным образом и можно было развернуться быстро: налоговая система еще не была отлажена, налоговой полиции как таковой не существовало, страны СНГ строгими границами не разделились, таможенники представляли собой вялый немногочисленный контингент, мелькавший только в аэропортах и на границах с дальним зарубежьем, но и тех при желании можно было купить с потрохами.

Добавилось у Сахно капитала, когда он выгодно женился на дочке одного из директоров харьковского районного рынка. Утроенный таким образом капитал и «крыша» тестя стали основой будущей фирмы. (Впрочем, сам Сахно всегда открещивался от этого, утверждая, что тесть тут совершенно ни при чем, и только он сам, благодаря своим незаурядным способностям смог всего добиться. Но говорить можно, что угодно, я знал, что некоторые из моих знакомых, даже имея приличный капитал, так и не смогли пробиться на харьковские рынки без поддержки и связей. И еще Сахно уверял, что в период своего становления в качестве бизнесмена он вообще с тестем чуть ли не порвал. Но это его слова.) Тогда же Сахно взял к себе в фирму двух наших одногруппников-харковчан, до сих пор работающих у него на разных должностях. Может, поехать к нему и самому напроситься в батраки? — вспыхнуло у меня. По крайней мере, на первых порах не придется думать о выживании.

Я набрал номер Сахно. Тот был дома. Я рассказал ему, как мы проводили в Донецк Литвина, отменно провели вечер: как в старые добрые студенческие времена с сочным преферансом и густым коньячком.

— Ты, кстати, завтра не будешь случайно у себя в офисе, я по делам еду в Харьков, мог бы к тебе заглянуть, — соврал я. Я понимал, что поездка обойдется мне в копеечку, но надежды не оставлял, может — чем черт не шутит — потом все окупится?

Сахно сказал, что завтра будет на месте (заглядывай, если получится, заодно встретишься с нашими), объяснил, как до него добраться, во сколько лучше подъехать.

Я засыпал в полной уверенности, что судьба не оставит меня на распутье. Харьков — один из самых любимых моих городов на Украине. Пять с лишним лет, которые я прожил там, так привязали меня к этому городу, что о Харькове я всегда вспоминал, как юноша о любимой девушке: с трепетом в душе и болью в сердце. С трепетом от упоения прошлым и болью от сожаления, что я так и не смог остаться в нем навсегда.

Как часто потом после выпуска я мысленно бродил по его шумным проспектам и тихим улочкам, глухим подворотням и тенистым паркам; выйдя из одного кинотеатра, как прежде, спешил в другой; музей сменял на театр, метро на троллейбус. Так влюбленный воссоздает черты любимой: по деталям, по крупицам, высветляя, озвучивая, пока образ не становится ясным, ярким, определенным…

Да, но ведь завтра должна явиться Лида, — занозой кольнуло меня. Ничего страшного, ключ у нее есть, возьмет, что надо и уйдет — я-то ей зачем?

Я лег и до утра спал как младенец.

Контора Сахно находилась на Павловом поле. С этим районом меня связывало немало: одна из моих прежних студенческих пассий жила здесь в двенадцатиэтажном доме на взгорке. Жгучая черноокая грузинка Тамара с мальчишечьими узкими, упругими бедрами и полной тугой грудью жила вдвоем с матерью, высокой поджарой брюнеткой аристократического вида, регулярно два-три раза в неделю принимавшей в гостиной, где она обитала, какого-то мужика, несмотря на то, что ей давно перевалило за пятьдесят. Мужик появлялся и исчезал, как привидение, пока мы с Тамарой (о, страсть моя, царица Тамара!) уединялись в ее небольшой, но уютной спаленке (совсем, правда, не запирающейся). Впрочем, у Тамары с матерью существовал негласный договор: если у матери мужчина, Тамара в ее комнату ни ногой. Если кого приглашает Тамара, мать поступает подобным образом. Так что мы с Тамарой могли безбоязненно вытворять наедине самые безумные вещи, словно соревнуясь с парой, скрипящей диваном по соседству, прерываясь иногда только для того, чтобы выпить чаю или помузицировать на пианино, приткнувшееся к свободной стене Тамариной комнаты. Играла Тамара обворожительно. Училась, наверное, лет с шести. Но судьба так и не определила ее в пианистки, хотя все задатки были налицо.

Наши отношения были бурными, но, к сожалению, не очень долгими. Однако в сердце оставили такой яркий отпечаток, что даже чуть позже, когда Тамара вышла замуж за одноклассника моего близкого друга, по старой памяти мы иногда встречались, не предъявляя никаких претензий и не испытывая разочарований…

Сахно подробно объяснил, как его найти. Я миновал кинотеатр, в котором мы с Тамарой нередко смотрели ленты, и по улице 23 августа спустился к бывшему магазину «Каштан», стоявшему на небольшом возвышении, так что миновать его было просто невозможно. Именно в этом здании мой институтский приятель открыл собственный магазин тканей и обивочных материалов. Рулоны крепдешина и крепа, твида и флока сразу же с порога окружали тебя и увлекали в свой веселый красочный хоровод. Смазливые девицы с апельсиновыми лицами и фигурами топ-моделей щебетали где-то между длинными лабиринтными рядами, создавая атмосферу праздника и света.

У одной из длинноногих нимф я спросил, приехал ли Сахно. Окинув меня с ног до головы беглым взглядом, она, наверное, сильно удивилась, что могло быть общего у ее хозяина с этим непритязательным и к тому же — не спрячешь — неброско одетым типом. И все же из вышколенной вежливости попросила меня пройти в другое помещение, где находились административные кабинеты. Но и там Сахно не оказалось. Я спросил у других сотрудников, когда появится их директор и долго ли ждать. На вопрос, кто я и что мне вообще нужно, я ответил, что только вчера разговаривал с ним по телефону, и тот обещал быть к десяти.

— Сейчас узнаю, — сказал один из смазливых, бойких парней в сером твидовом костюме и бордовом галстуке — пронырливый молодой человек. Он быстро связался с квартирой Сахно и тут же изменил ко мне отношение, предложив присесть, выпить чашечку кофе и минут пятнадцать подождать.

— Роман Федорович выезжает.

Слащавая улыбка запечатала широкий рот молодого человека.

Я стал цедить кофе. Натуральный бразильский кофе, жаль, что растворимый.

Сахно, конечно, развернулся. Огромный магазин в Харькове — не шутка. Успел схватить жеребца наживы за хвост и после пересесть на более крепкую лошадку. А начиналось-то все с того же: купил — продал, купил — продал; кое-что удачно сплавил, почувствовал, как можно сорвать куш, угадал и — понеслось-поехало… Бахвалился, что кредиты ему предоставляют даже в Саудовской Аравии. Выходит, капиталец закрутился немалый. Одни кладовщики имели у него баксов двести пятьдесят — триста в месяц, раза в три выше средней по стране, а работало на него несколько десятков сотрудников — не меньше — только в этом магазине.

Чего себе лгать, к Сахно я рванул не просто встретиться и покалякать о старом. Погнал соблазн другого рода: не столько работа как таковая (этого никто не отрицает), но больше еще одна попытка зацепиться в Харькове, вернуться в атмосферу мегаполиса, вновь подышать воздухом бурлящей жизни и кипящей культуры. Тут и говорить нечего: это не мой маленький шахтерский городишко, в котором только чистое звездное небо и бескрайняя томная степь напоминают о Вечности…

Кофе оказался чересчур горячим, и я, пользуясь случаем, как всегда в новой обстановке, превратился в соглядатая.

В последнее время наблюдение за другими и их окружением стало моим новым увлечением. В этом было какое-то сладостное упоение. Я поступал, как настоящий коллекционер, любовался любой мелочью, штрихом, изъяном или выпуклостью. Так заядлый филателист может часами рассматривать одну единственную марку и не устать. Для него предметом любования становится не только изображение, но и срезанный где-то в верхнем углу зубок, старая потертость с краю, сделанная по ошибке двойная опечатка и даже затесавшийся волнистый штемпель. Также и я в свободное время мог часами наблюдать за другими, изучать их поведение, эмоции, окружение. Вот, например, один из сотрудников Сахно украдкой выудил из своего стола обломок плитки шоколада и, скользнув по сторонам взглядом, стараясь остаться незамеченным, быстро положил кусок в рот и стал жевать, нет, растворял его слюной, выдавая себя едва уловимым прикрытием глаз и шевелением челюстей. А вот двое молодых ребят с увлечением окружили компьютер. Я немного завидовал им, потому что сам совсем недавно освоил эту машину на заводе, а возможности совмещать интерес с работой у меня почти никогда не было. К тому же купить собственный компьютер я не мог себе позволить: и дорого, и Лида была всегда против, не понимала, для чего тот вообще нужен дома. Для нее компьютер был просто игрушкой, баловством, очередной забавой для инфантильных мужчин.

Но вот, наконец, дверь распахнулась и в комнату вплыла Виолетта, жена Сахно. Я ее плохо знал, хотя Сахно закрутил с ней еще в институте. Прежняя Виола, помнится, была худенькой остроумной девчонкой. Теперешняя, обвешанная килограммами золота, наштукатуренная слоями пудры, источавшая удушливый аромат сладких духов мадам больше походила на обрюзгшую, оплывшую жиром матрону, ничего общего уже, наверное, не имевшую с той живой и смазливой в прошлом студенткой. Во взгляде ее, каким она не торопясь окинула сотрудников, я уловил властность и деспотизм. Остановившись на мне, человеке явно не ее круга, но бывшего приятеля мужа, она натужно выдавила из себя улыбку и небрежно бросила «привет», как старому доброму знакомому, чем заставила всех посмотреть на меня по-иному. Впрочем, я не уловил в этом «привете» ни теплоты, ни искренности.

— Сейчас Роман подойдет, — неторопливо стекло с ее пухлых сальных губ и где-то растворилось в комнате. Она не стала ждать появления мужа и волнующей встречи бывших однокурсников, вышла, вся озабоченная новым рабочим днем.

Сахно хвалился, что жена ему очень помогает. Она могла заменить его в любую минуту по любому поводу, потому что была в курсе всего, что творилось на фирме. Судя по лицам сотрудников, ее боялись даже больше, чем самого хозяина.

Не успел аромат дорогих духов хозяйки раствориться в воздухе, как в комнату ввалился и сам Сахно. Он тоже почти вдвое раздался в боках, и брюшко его теперь едва сдерживал широкий кожаный ремень, лишний раз доказывая, что хорошее питание хорошим людям всегда идет на пользу.

Первым делом Сахно поздоровался со мной и поинтересовался, угостили ли меня кофе. Я поблагодарил за гостеприимство.

— Вот и хорошо, — сказал Сахно, потом кинул: — Пошли ко мне!

Его кабинет располагался рядом — еще меньшая, чем соседняя, комнатушка, но у Сахно уже было, что называется, «чемоданное настроение».

— Я арендовал помещение под офис в центре, кое-что там еще подлатаю и, наверное, в следующем месяце переберусь. Здесь, сам видишь, тесно — хуже некуда. А «Каштан» останется как магазин-склад. Ну ладно о делах, — насел он на меня плотнее, — рассказывай, как ты сейчас.

С последней встречи мы не виделись года полтора. Я рассказал, что в моей судьбе с тех пор почти ничего не изменилось, разве что я вынужден был рассчитаться, расстаться с женой и остаться без работы.

— Кстати, хотел поинтересоваться: не возьмешь ли к себе? Двоих наших взял ведь, у меня, вроде, башка тоже не пустая.

Сахно расстроился не на шутку:

— Вот зараза! — сказал. — Где ты раньше был? Позвонил бы всего недельку назад, я как раз комплектовал штат, принял двух новых сотрудников, теперь не выгонять же их!

— Даже грузчиком? — я еще надеялся хоть на какое-нибудь место.

— Да что грузчиком? Тебе придется снимать квартиру, а квартиры в Харькове недешевые: от пятидесяти до ста пятидесяти баксов, содержать себя, питаться, — потянешь ли?

— А много ли они у тебя получают?

— Сейчас скажу.

Сахно выудил штатное расписание и посмотрел табель.

— Грузчики, грузчики, грузчики, — стал перебирать он списки. — Вот, грузчики: сто долларов.

— Неплохо.

— Да ерунда! Кольку (тоже наш одногруппник) я взял заведующим склада, определил ему двести пятьдесят, плюс дорога, обед… Но он же местный, у него свое жилье.

Я больше не стал ничего просить. Сахно засуетился:

— Я сейчас еду на одну важную встречу, могу тебя куда-нибудь подбросить, ты говорил, у тебя здесь какое-то дело.

— Не беспокойся, — успокоил я его, — город я знаю, доберусь.

— Вот и ладно, — широко улыбнулся Сахно. — Тогда я поехал. Очень рад был тебя повидать. Кстати, сегодня Колькина смена, он внизу, в подвале, там у нас склад. Если не торопишься, можешь поболтать и с ним. Погоди, позову, — Сахно вышел за дверь.

Через некоторое время в кабинет заглянул Воропай. Я и с ним перекинулся дежурными фразами: «как ты?», «как жизнь?», «семья?», «работа?». Сам из Харьковской области, Воропай тоже, как и Сахно, женился на харьковчанке и теперь жил у нее. У него двое детей. Это обрадовало меня. Воропай до того, как Сахно забрал его к себе, мытарился по разным предприятиям так же, как и я, перебиваясь на копейки. Теперь его жизнь, благодаря Сахно, наладилась, чего не скажешь обо мне.

— Вот только честный слишком, — сыронизировал Сахно, укладывая последние бумаги в кожаный портфель.

— В смысле? — не понял я.

— Как отпускает товар, никогда не сэкономит для фирмы — все чики-чики, как в аптеке.

Я усмехнулся:

— Разве это плохо? Это лицо фирмы.

— Скорее Колькино лицо.

Мы рассмеялись.

— Ну ладно, вы тут еще посплетничайте, а я полетел: дел невпроворот, — сказал Сахно и выскочил. Мы с Николаем не стали сидеть в кабинете, вышли на улицу.

— Ты сейчас на обед? — спросил я.

— Да, здесь через дорогу кофейня, мы всегда в ней обедаем. Еще к нам заглянешь?

— Вряд ли. Заеду в одно место и обратно домой. Буду искать работу.

— Где же?

— Не знаю, еще не решил. Может, куда-нибудь съезжу — мир не ограничивается родным прудом.

— Наверное, так, — посочувствовал мне Воропай и довел до остановки автобуса. — В центр тебе лучше на этом. Приезжай, как сможешь — встреча со старыми приятелями всегда как-то окрыляет, ты будто вдыхаешь свежего воздуха…

Я его понимал. Мы распрощались. Я не знал, попаду ли еще когда-нибудь в Харьков, город моей юности, моей мечты, город Бориса Чичибабина и Миколы Хвылевого, вторая некоронованная столица Украины, моя безответная любовь…

— всплыло у меня, когда я сквозь стекло автобуса печальными глазами глядел на удаляющегося в бесконечную даль Воропая.

До поезда оставалось часа три. Не приходил бы поезд поздно домой, можно было бы еще побродить по знакомым улочкам в центре, посетить любимые места, потеребить душу. С другой стороны, приеду я сейчас на вокзал, что буду делать два часа: тупо сидеть в зале ожидания? Приятного мало.

Я вышел у парка Горького и по Советской (здесь когда-то снимали «Адьютанта его превосходительства») прошел пешком до площади Ленина (говорят, второй по величине в Европе) и дальше к парку Шевченко, где любил гулять в студенческие годы. И если у памятника Ленину с красными знаменами митинговали коммунисты, то у памятника Шевченко толклись гладковыбритые хлопцы с длинными усами и не менее длинными чубами — «оселедцями», в вышиванках, с «жовто-блакытными» стягами, ратующие за «вiльну Неньку-Украïну». А чуть дальше, на аллее к зоопарку четверо размалеванных кришнаитов в оранжевых сари в танце под трамбон воздавали хвалу Кришне.

Как все смешалось в этом мире, удивлялся я, как разобраться во всем, что происходит вокруг?

Но мне ли горевать с твердым стержнем внутри? Моя память, надеюсь, никогда не даст ему согнуться…

Время до отъезда еще оставалось, я перешел на другую сторону улицы, сел в трамвай и рванул на край города, где, утопая в лесном массиве, располагались корпуса родного института. В здание заходить не стал, окинул взглядом портик центрального входа с ионическими колоннами и надписью института на фронтоне, прошел к общежитию, где ютился долгие годы, немного взгрустнул.

В парке отыскал действующую еще со времен моей юности кафешку, где цены всегда были на порядок выше, чем в студенческих столовых, но где готовили так, что пальчики оближешь: солянка была вкуснее всех первых блюд, а харчо получалось по-кавказски острым, настоящим, неподражаемым.

Цены и теперь были выше крыши, но я, прикинув, сколько осталось в кармане, все-таки заказал солянку и, несмотря на хамовитость администраторши, кучерявой стервы с чернильными глазами и тонко выщипанными подкрашенными бровями, нашел, что вкус солянки через много лет ничуть не изменился, словно повар, готовивший ее в мои студенческие времена, остался прежним.

После солянки напрасная поездка к Сахно показалась пустяшной. Из лесного кафе я вышел воодушевленным. Мир не казался мне больше несправедливым, просто немного непредсказуемым, но ведь я, в конце концов, не провидец, чтобы каждый раз что-то предвидеть, к чему-то готовиться, от чего-то предостерегаться. Надо просто жить тем, что у тебя есть, радоваться тому, что у тебя в руках, наслаждаться счастьем, когда почувствуешь его у себя в груди, пусть даже на одно мгновение, на секунду, на долю секунды…