Вы это переварите! Комплексный подход к лечению болезней ЖКТ

Возможно, эта глава вызовет у вас раздражение, и именно поэтому она также может спасти вашу жизнь. Давайте сделаем вдох и погрузимся в эту захватывающую историю.

Она начинается с одного звонка на мой телефон.

– Здравствуйте, меня зовут Эден, я невестка вашего соседа. У меня болезнь Крона, и я хочу договориться о встрече с вами, чтобы проконсультироваться о питании.

– Без проблем, – ответила я, – давайте назначим встречу.

Этот разговор состоялся в конце мая 2017 года. Если бы я знала, что ждет меня после этого невинного звонка, то заранее бы отказалась и порекомендовала бы Эден обратиться к врачу, специализирующемуся на такой проблеме. В конце концов я была всего лишь нутрициологом…

Эден пришла ко мне в кабинет и села на диван перед моим креслом в клинике. Она была стройной женщиной с застенчивым взглядом и очень миловидным лицом. Бо́льшую часть ее худого тела покрывали татуировки. Она показала мне документы о ее последнем удалении прямой кишки и отметила, что уже пережила пять операций, дважды стояла на пороге смерти и жила со стомой уже несколько лет. Также она пристрастилась к обезболивающему морфину, чтобы облегчать боль, и только недавно приняла решение бросить курить обычные сигареты, хотя делала это много лет до этого момента. О, а еще у нее была «красочная» история случаев психиатрической госпитализации и попыток самоубийства. Она считала, что добилась медицинского равновесия. Жила в основном на кофе, подслащенной воде, чае и лишь небольшом количестве пищи. Она ненавидела и боялась приемов пищи. А еще она ненавидела нутрициологов.

Я сделала глубокий вдох.

– Ладно, но о чем вы хотите попросить меня? – стандартный вопрос, который я всегда задаю, прежде чем подвести итог рассказа пациента.

– Я хочу вырваться из этой петли и снова начать питаться. Я хочу вернуть жизнь, чтобы у моих детей была мать. Но я не знаю, что делать и как это сделать…

На этом этапе у меня был выход. Если бы я тогда умела контролировать свое врачебное эго (каждый врач страдает от жгучего желания спасти мир), то всего того, что произошло в течение следующих трех лет, можно было бы избежать.

Но я не умела.

Я на словах рассказала Эден о том, что наблюдала в ней:

– Я вижу, что вы страдаете от лишений в целом, не только от недоедания. И под недоеданием я подразумеваю эмоциональное, духовное, ментальное и физическое.

Эден напомнит мне об этой фразе через два года:

– Вы были первым человеком, который увидел и меня, и болезнь. До того момента мы были отдельными сущностями. То, что вы увидели меня такой, запустило цикл выздоровления.

Но тогда, в тот день, мы лишь договорились о терапевтическом плане, как я и делала со всеми пациентами на первой встрече (нам нужно знать, какие действия помогут пациенту добиться поставленных целей). Я предложила, чтобы Эден отправили под присмотр нутрициолога. Я выбрала врача, практикующего китайскую медицину. Эден согласилась, но попросила стать моей пациенткой. На дворе стоял 2017 год, и я все еще соглашалась на такие просьбы. Я наивно решила, что план будет выполнен за несколько сессий, Эден научится правильно питаться и мы дружелюбно попрощаемся, как и происходит с большинством моих пациентов.

К сожалению, она проявляла признаки постоянного ухудшения на каждой сессии. Эден приходила на них сонная после применения наркотиков, и вены на запястьях, которые она резала в моем кабинете, когда я отводила взгляд, пристыдили бы любого пациента в закрытой психиатрической клинике. Она не могла сидеть на стуле или диване, и как правило, опускалась на пол. Я едва могла убедить ее использовать подушку. В итоге я сама сидела на полу рядом с ней. Во время некоторых сессий Эден ложилась на пол, закрывала глаза и отвечала на мои вопросы короткими фразами или вообще молчала. Иногда она устраивала сцены безумной ярости. Другие встречи она начинала с улыбки, а потом закрывалась на несколько минут, сворачивалась, прижимала лоб к коленям и сохраняла эту позицию на протяжении всего приема. Несмотря на это, ей было сложно заканчивать встречи вовремя. Я пыталась предупредить ее заранее о завершении встречи, и она уходила из комнаты, заходила на нашу кухню и возвращались с ножом в руке. В итоге я убрала все ножи из кухни.

Несколько недель спустя, как только я поняла, что эта история окажется сложнее, чем я думала, я услышала звук разбивающегося стекла, когда Эден вышла из моего кабинета.

И нет, я не говорила ей об окончании нашей терапии. Что-то внутри говорило мне, что если я «уволю» ее, то стану еще одним звеном в долгой цепочке врачей, с которыми Эден столкнулась в жизни. Что-то внутри требовало, чтобы я продолжала, несмотря на все трудности.

Через неделю, отвлекшись, Эден уронила фотографию в рамке на пол в комнате ожидания. Снова же осколки стекла были повсюду. В этот раз мне пришлось платить за восстановление рамки. Медленно стали пробиваться воспоминания: огромный мужчина, темная комната, маленькая девочка.

В этот раз мне стало ясно, что Эден не способна оставаться в одной комнате с врачами-мужчинами. После того как я несколько раз умоляла ее, она наконец пришла на встречу с нашим практиком китайской медицины. Я не могла пойти вместе с ней, но верила, что он, невероятно опытный врач, справится со сложной пациенткой. Но затем он в ужасе позвонил мне:

– Она безумна! Она сломала вещи в моем кабинете, я не готов ее лечить!

Я поняла, что женщине, страдающей от сложного посттравматического стрессового расстройства (также известного как ПТСР) из-за сексуального нападения, сложно терпеть присутствие мужчины в одной с ней комнате, даже если он врач. Я попросила других врачей, практикующих китайскую медицину, женщин, принять Эден в качестве пациента. Нужно отметить, что Эден с энтузиазмом отправлялась к ним по моей рекомендации, несмотря на то, что клиники находились в других городах. Но оба врача отказались продолжать с ней работать.

Кризис наступил, когда Эден появилась на пороге моего дома поздно ночью. Она постучала в дверь, позвонила в звонок и попросила впустить ее в дом «ради объятия», как она сказала. Признаюсь, в ту ночь я была в ужасе. После недолгих раздумий я позвонила в полицию. Эден забрали двое членов семьи, которые пришли поддержать ее.

Я всю ночь не спала.

Дети рассердились на меня.

Семья Эден злилась на меня.

Что бы я ни делала, все было не так. С одной стороны, я чувствовала, что мне не хватает инструментов, чтобы лечить Эден. С другой стороны, Эден нужен не еще один специалист по ментальному здоровью, а тот, кто даст пространство ей такой, какой она является, тот, кто не будет ее бояться, кто не бросит ее, не отправит в психбольницу, откуда ее выкинут за разбитую вазу или слишком громкое хлопанье дверью менеджера палаты.

Но почему мы? Почему именно нам нужно заботиться о ней? Мои коллеги-врачи, мои дети и те, с кем я консультировалась, постоянно задавали мне эти вопросы.

– Потому что все физические болезни Эден связаны с психологическим состоянием, – отвечала я.

На тот момент я уже знала про серьезное сексуальное насилие, которому Эден подвергалась с самого детства и во взрослом возрасте. Я знала, что ей не верили, как происходит со многими детьми, на которых нападает кто-то из членов семьи или в институтах, которые призваны защищать их. Мне было ясно, что эта ужасная жестокость, вспыхивающая в ее израненных руках, и частые угрозы и попытки самоубийства были похожи на демонов, правящих ее истерзанной душой. Демоны? Вы, наверное, удивились. Разве всего несколько страниц назад я не описывала биохимические механизмы и не цитировала научные работы? Так почему же я говорю о демонах?

Я рациональный человек с двумя научными степенями. Моя семья – ученые. Но то, что я видела в клинике, было выражением другой, иррациональной силы, неизвестной мне.

Мне сложно выразить свои чувства на бумаге, но именно демонов я увидела в не поддающемся контролю поведении Эден. Складывалось впечатление, что ею управляют невидимые силы, могущественнее ее, которые заставляли Эден отстраняться даже после всех отчаянных попыток сблизиться и получить любовь. В итоге ее бросали из одного института в другой. Она заставляла себя голодать, пока не начинала нуждаться в парентеральном питании, которое также саботировала. Словно во власти загадочных темных сил Эден резала вены и посылала мне фотографии себя в крови, сходящей с ума посреди разбитого стекла, а затем плакала, просила обнять ее…

Когда я узнала, что она подверглась сексуальному насилию, когда ей было пять лет, а диагноз болезнь Крона ей поставили в шесть, я начала видеть связь.

Поэтому она молчала.

Несмотря на то что она оказалась способна поддерживать отношения и семью и даже родила троих сыновей, Эден заперла себя в доме на десятилетие в возрасте между 29 и 39 годами. Ее признали инвалидом на 100 %, и она перестала функционировать. Одновременно у нее начало развиваться «селективное молчание». Эден мало говорила, особенно с профессионалами. Она просто сидела перед врачом и часами, днями, целыми десятилетиями молчала. В это время тело ее отказывалось молчать. У нее возникла фибромиалгия (нервное заболевание, выражающееся в ужасной боли в определенных точках тела), ей поставили диагноз ПТСР. Болезнь Крона стала еще серьезнее, и Эден пришлось пройти через несколько операций по удалению кишечника. Она грозила спрыгнуть с моста, ее уводили в психиатрические палаты и выгоняли из них, она теряла вес и существовала на парентеральном питании. У меня уже заканчивались идеи.

– Что же нужно сделать? – задавалась я вопросом.

Самым логическим вариантом было сдаться, сообщить ей и ее семье, что я заканчиваю эти сессии и запрещаю связываться с любыми врачами в центре. Логично – да, гуманно – нет. Что с ней станет? А с ее детьми? Как им расти?

Вселенная, как вы знаете, слышит наши мольбы. Судьба привела меня в Центр помощи жертвам сексуального насилия в Тель-Авиве. Менеджер центра, Орли Либерман, стал маяком надежды для меня, а позже и для Эден. Мы проводили долгие разговоры по телефону для поддержки друг друга. Орли тоже пережила сексуальное насилие и использовала личный опыт, чтобы помочь таким же женщинам. Она наделила меня силами продолжать поддерживать Эден одной бессмертной фразой:

– Она уже не жертва. Не позволяй ей затащить тебя в фестиваль жертвенности. Она пережила то, что пережила, но сейчас она больше не жертва. У нее есть силы, чтобы выздороветь.

Я передала это послание Эден. Ей было сложно отказаться от роли жертвы, потому что «внутренние демоны» постоянно затягивали ее в нее. В этот момент она начала смотреть видеоинструкции психотерапевта центра, чтобы участвовать в групповых сессиях и делиться опытом, мыслями и чувствами с группой. Она научилась переходить от болезни к осознанности, чтобы вернуть эту осознанность. Но затем случилась еще одна госпитализация, и ее стали кормить насильно.

Она сказала мне, что после того, как действие успокоительных прошло, она решила покончить с жизнью. Мы с Орли Либерман смогли убедить ее записать видео о сексуальном насилии. Я ходила вместе с ней в Центр Поддержки, сидела с ней, когда она рассказывала историю на камеру, и держала ее за руку. История Эден присоединилась к тысячам историй, собранных проектом центра по документации случаев. Наши встречи продолжились за стенами клиники. Я боялась встречаться с ней там, потому мы проводили сессии в общественных садах, гуляли, сидели на качелях, на лавочках. Иногда Эден что-то говорила. Я пыталась заставить ее взглянуть на свою агонию с другой точки зрения. В итоге оказалось, что она перестала принимать лекарства. Эден пережила очень тяжелый отказ от морфина, который получала через пластыри на коже, и от медицинской марихуаны, а также от психиатрических лекарств, которые держала дома и принимала в разных дозах, в зависимости от того, насколько хотела находиться на связи с реальностью.

Прошел еще один год.

Эден перестала резать вены. Ее желудок чувствовал себя нормально бо́льшую часть времени. Она все еще оставалась очень больной женщиной, но ее фибромиалгия успокоилась. Когда она в последний раз столкнулась с непроходимостью кишечника и ей предложили операцию, нам удалось уклониться от необходимости проходить через операцию за счет использования техник расслабления – намеренное расслабление посредством направленного воображения и за счет потребления негазированной кока-колы. Этот случай рассмотрели на встрече сотрудников хирургического отделения, которые никогда не видели, чтобы пациент спустился с операционного стола, не нуждаясь в операции и с улыбкой на лице.

У Эден теперь совсем другая жизнь, и она сама ее создала. Она исследует свою любимую тему – образование для людей с особыми потребностями – и хочет продолжать изучать дополнительные сферы. Эден пишет стихи, некоторые из которых читает во время поэтических мероприятий, и собирается опубликовать свою вторую книгу стихов. Она ответственная мать, которая готовит еду для детей. Ей все еще иногда приходится отправляться в отделение неотложной помощи на встречу с любимыми хирургами, но это происходит все реже и реже.

Эден решила вернуться к жизни. Она учится, как делать это по-своему. Она по собственному желанию написала предисловие к этой книге, а также в начале можно найти ее стихи. Ее первая книга стихов как раз публикуется, пока я пишу эту книгу.

Я поделилась с вами этой историей, потому, пока писала книгу, задумалась о самых важных для людей, страдающих от острых или хронических заболеваний, вопросах:

Что мешает вам поискать новое лечение от вашей болезни?

Что заставит вас начать искать такое лечение?

На эти вопросы необходимо ответить, если вы хотите хоть что-то изменить. Ответы Эден были потрясающими. Я также задала эти вопросы в одной из своих социальных сетей. Полученные ответы отражали перемены в нашем обществе и среди людей, которые сталкиваются с острыми заболеваниями, которые раньше считались неизлечимыми.

Давайте повторим эти вопросы, подробнее рассмотрим их и ответы на них вместе. Обещаю, что к концу этой главы вы поймете, почему я называю их самыми важными вопросами.

1. Что мешает вам заняться поисками нового лечения, отличного от предыдущего?

Пожалуйста, молча прочитайте первый вопрос по крайней мере два раза. Затем запишите его на бумаге. Теперь перечислите по крайней мере 10 причин в качестве ответа на этот вопрос.

2. Что заставит вас начать искать новое лечение?

Пожалуйста, молча прочитайте второй вопрос по крайней мере два раза. Затем запишите его на бумаге. Теперь перечислите по крайней мере 10 причин в качестве ответа на этот вопрос.

Теперь, когда вы ответили на эти вопросы, позвольте рассказать вам, что Эден и ее друзья написали в одной из социальных сетей: «Мудрость толпы дает нам больше информации, чем отдельный человек, каким бы умным он ни был». Так сказал мой друг доктор Диор Цореф, международный эксперт в мудрости толпы.

Поиск альтернативного лечения

Вопрос 1. Что мешает вам заняться поисками нового лечения, отличного от предыдущего?

– Дорогая Эден, что мешало тебе найти другое лечение? В конце концов, ты слышала обо мне задолго до того, как решила отыскать.

– Это так, – ответила Эден, – я впервые услышала о тебе несколько лет назад. Но я твердо отвергала просьбы брата и невестки связаться с тобой.

– По каким причинам ты отказывалась? – настаивала я.

– У меня было множество причин, чтобы не делать этого. Я была очень больна и испытывала ужасную агонию, но никогда не пробовала что-то новое. Я воспользовалась несколькими предложениями, чтобы отказаться от предложения обратиться к тебе:

• Меня уже лечат лучшие врачи в стране. Чем мне поможет дополнительная помощь вне медицинской системы?

• Мой кишечник и так покрыт шрамами и болен. Что может исцелить его?

• Обратиться за помощью к нутрициологу? Они ассоциируются у меня с плохим опытом – женщины запихивали еду мне в горло, заставляли пить лечебные жидкости, вставляли трубочки мне в вены и прописывали парентеральное питание и так далее. Я ни в коем случае не собиралась обращаться к нутрициологу!

• А что ей вообще известно? Она понятия не имеет, как я страдала много лет, не знает о сотне кровавых испражнений в день, о всех моих операциях. Она даже меня не знает, так как она сможет помочь мне?

• Моя болезнь Крона. Она всегда присутствовала вместо меня. На каждой сессии, на каждой встрече с врачом, нутрициологом или психологом они сначала работали с болезнью, а я растворялась в стенах. И у меня больше не осталось сил. Я не хочу снова быть прозрачной. С меня хватит. Хочу прожить свою жизнь и не позволять людям (снова) пытаться меня чинить. Я уже не верю, что кто-то или что-то может мне помочь.

– Ого, это достаточно серьезные причины, – ответила я. – Понимаю, почему ты не хотела начинать терапию.

– Я была так погружена в болезнь и слепую веру, что медицинское лечение является единственной возможностью для меня, что и не рассматривала другие варианты. Я не искала, не спрашивала и отталкивала любую попытку предложить мне хоть что-то другое. Я оказалась заложником понятия. И было еще кое-что… – Эден поерзала на стуле. Опустила глаза и подняла плечи, покрытые татуировками в виде летящих птиц. Я сделала глубокий вздох. Она тоже стала глубоко дышать и продолжила:

– Знаешь, я болела с шести лет. Не помню, когда вообще была здоровой. Не помню жизнь без больниц, врачей, отделений неотложной помощи, операций, лекарств и насильственного питания. Вот такой была моя жизнь. Что-то в твоем характере намекнуло мне, что работа с тобой будет отличаться, что, возможно, она поможет избавиться от болезни. Но я не хотела этого. Подсознательно я чувствовала, что болезнь, как и изнасилование, было тем, с чем я научилась жить. И я столько лет страдала, прежде чем научиться этому, а теперь потеряю все за одно мгновение? Это все у меня просто заберут? Зачем же я тогда столько страдала?

Я молчала. У меня не было слов пред лицом такой ужасной ноши из боли, пред лицом многих лет невозможной борьбы. Я могла лишь оставаться рядом, присутствовать и не осуждать, не проявлять страх. В плане тренировок ответ Эден называется зоной комфорта. Верно, весьма неприятно складываться пополам от пронзающей желудок боли, переползать с кровати в ванную и назад, закрываться от мира, потому что уже не можешь выслушивать поток советов и жалостливые взгляды людей вокруг тебя, мучиться из-за диареи по десятку раз на день и постоянно находиться среди врачей, проходя обследования и переливания… и все это знакомая нам безопасная зона. Как и описала ее Эден, это знакомая нам жизнь.

Некоторые объясняют это тем, что без болезни им пришлось бы разбираться с проблемами, с которыми они не знают, что делать, например обучением в университете или поиском работы или с функциями супруга и родителя. Многие пациенты описывают болезнь как «передышку» от мира, своего рода отпуск, потому что у них нет другого способа найти для себя это время. Или им просто не хватает для этого способностей. Мы можем провести всю свою жизнь в зоне комфорта и не осознавать, что именно сознание выбирает ее для нас. Это не хорошо и не плохо; просто это так. Например, я много лет страдала от возвращающегося воспаления в мочевыводящих путях. И лишь через почти 25 лет борьбы, когда я стала полностью зависеть от антибиотиков, появилась мысль, что, возможно, воспаление было подсознательным способом моего тела попытаться сказать мне что-то и что мне нужно было искать альтернативные способы борьбы.

Зигмунд Фрейд, отец современной психологии, выделил два способа выразить тревожность.

1. Объектная презентация. Тело выражает тревожность физически. Например, ребенок плачет, потому что ему некомфортно, он не может выразить это словами. В какой-то степени он может быть болен, поскольку не знает, как выразить свои потребности вербально.

2. Словесная презентация. Мы вербально выражаем наши тревоги, говорим об эмоциях и потребностях. Это уже более зрелая стадия, на которой малыш учится говорить, на примере родителей учится выражать свои эмоции и способен рассказать о потребностях, боли и желаниях с помощью слов. Человеку, который так и не научился выражать эмоции, который вырос в обществе, не разрешающем их, будет сложно выражать себя вербально. Но потребность в таком выражении никуда не исчезнет. Вот почему тело берет на себя эту роль, как и делало в детстве. Это ведущий принцип, если говорить кратко и ясно, психосоматических симптомов.

Вот как мудрое тело Эден выражало ее боль и отчаяние посредством болезни. Зона комфорта Эден стала болезнью Крона, которая мучила ее тело в течение многих лет. Я заглянула в глаза Эден и спросила ее:

– Были ли другие причины, которые мешали тебе поискать другую терапию?

– Я умела отлично все скрывать. Я была полна секретов и загадочности, – ответила она с застенчивой улыбкой. – С самого детства я привыкла к тому, что мне по-настоящему не верили и меня не слышали, поэтому я научилась все скрывать. Я умалчивала о том, что мне больно. Скрывала кровавую диарею, не рассказывала об изнасиловании. Мне так хорошо это удавалось, что я успешно скрывала такие вещи и от самой себя. Благодаря тому, что я прятала болезнь, она стала меньше присутствовать в моей жизни. Бывали периоды, когда я практически могла жить «как обычно». Ну знаешь, эта невинная вера в то, что «если об этом не говорить, оно не будет существовать». Мне было комфортно жить вот так. А еще я испытывала чувство вины. Ненавижу его, но виновной я себя чувствовала очень много лет. Из-за болезни, из-за того, что она вредила моей семье, разрушала жизнь. Чувство вины по отношению к моей семье и детям. Вина перед врачами и терапевтами. Я виновата. Потому лучше об этом не говорить, чтобы не чувствовать это снова.

Иногда оказывается, что мы едим пудинг, который готовили не сами, если говорить метафорически. Особенно те из нас, кто вырос в окружении, которое винит нас за события, никак не связанные с нами или причиной которых мы не являемся. Или тем, кто плохо различает ответственность и чувство вины, сложно функционировать без вины.

Такие тяжелые чувства влияют на ментальное и физическое здоровье и вредят ему. В предыдущей главе мы объясняли, каким образом постоянная стимуляция нервной системы может помешать правильному функционированию кишечника, даже навредить его стенке, привести к появлению синдрома протекания кишечника, к излишней стимуляции иммунной системы и развитию чрезмерного воспалительного процесса. Детям, растущим в окружении, неспособным разобраться с их расстройствами – будь это болезнь или любой другой феномен, который заставляет семью учиться работать с ним, сдерживать его и воспитывать ребенка так, чтобы он вырос и стал взрослым, способным позаботиться о себе, – будет сложно справляться со своими расстройствами во взрослой жизни. Эден выросла без таких инструментов.

– Каким было твое состояние, прежде чем ты решила связаться со мной? – спросила я.

– Я только что пережила еще одну операцию, в этот раз на мою гипервоспаленную прямую кишку. Я понимала, что стома останется со мной до конца жизни. Мне было очень грустно. Я не могла обрести надежду, а затем снова впасть в отчаяние. Знаете, весьма утомляюще чувствовать надежду, а затем снова ее терять. А я прошла через этот процесс десятки, если не сотни, раз во время болезни. Например, в детстве родители нашли мне врача, который на самом деле убедил мою семью, что вылечит меня на 100 %. Мне пришлось поменять имя, зажечь свечи и проводить разные церемонии. Через несколько месяцев кровотечения вернулись, а врач перестал отвечать на телефонные звонки. Я снова почувствовала себя одинокой.

Обещания, которые не выполняются, причиняют боль. Мы знакомы с такими разочарованиями в жизни. А когда вы даете обещание по поводу таких тяжелых болезней, как болезнь Крона, то страх и разочарование становятся еще сильнее.

– Что тогда вызвало перемены, которые привели тебя к тому, что ты подняла телефонную трубку и взялась за дело?

Эден молчала. Ей отлично удавалось молчать. Она молчала целое десятилетие. А тут внезапно заговорила – на камеру, перед зрителями в залах, для книги. Это непросто. Она полностью вышла из зоны комфорта. Эден сделала глубокий вдох и продолжила:

– Ты сняла один клип на каком-то духовном фестивале в пустыне, ну, знаешь, ты любишь иногда посещать (полуулыбка, попытка вылить на меня вину за то, что я иногда исчезала или, как обычно говорят, брала отпуск). Ты называешь его «шляпным видео». Я просмотрела этот клип без преувеличений десятки раз. Ты рассказывала, как хорошо подготовилась к поездке – составила список, все упаковала, – а затем, когда ты была на полпути к пустыне, обнаружила, что забыла шляпу.

Это был спонтанный клип, который я сняла после внутренней работы над собой. Наверное, вам знакома беспомощность, когда вы вдруг обнаруживаете проблему, с которой просто не можете разобраться в данный момент. Это не простое чувство, ведь большинство из нас плохо справляются с беспомощностью. Именно так я чувствовала себя в тот день, после двух часов езды на автомобиле, и я понимала, что не стану возвращаться за шляпой. Но что мне делать? Я чувствительна к солнцу, и провести четыре дня в пустыне без шляпы, которая бы защищала мое лицо, было плохой идеей. В тот момент в моей голове начали всплывать самокритичные фразы: «Безответственная дура! О чем ты думала, когда так спешила? И что теперь делать? Сидеть в палатке и умирать от жары весь день? На тебя нельзя положиться! Кто вообще дал тебе права?!» Кажутся ли вам знакомыми такие голоса? Полагаю, что да, ведь все мы мастера ругать себя в таких ситуациях. И я в нее попала, потому что это оказалось привычкой, а, как и в случае любой привычки, ее было сложно побороть. Но как только я поняла, что эти предложения не отражают правды, а являются просто критикой, которая никак со мной не связана, то мне удалось разобраться с этими мыслями. Например, я могла спросить себя: «Кто управляет моими мыслями? Чей это вообще голос? Разве приятно о таком думать? Разве они дарят моему сердцу, животу и телу хорошие ощущения?» А если нет (покажите мне хоть одного человека, которому они нравятся…), мне не хочется продолжать так думать.

Я называю такие чувства «гремлинами» (этот термин я использовала несколько лет назад на уроке осознанности) и отпускаю их. Попробуйте… на самом деле очень приятно выбросить ментальный мусор в корзину и вместо этого задать себе другие вопросы, например: «Где мне купить новую шляпу?» (Просто, не так ли?)

Эден, после многих лет неудачных попыток настроить связь с врачами (найти общий язык ей удалось только с арт-терапевтом), несколько раз посмотрела этот клип. К ее удивлению, как она рассказывала мне спустя два года, ее выздоровление после последней операции сильно отличалось от предыдущих случаев: «Я начала смотреть этот клип до операции. И продолжила после. Очевидно, мне было страшно, потому что резали мою прямую кишку, а также наполненную кистами маточную трубку. Я знала, что останусь со стомой, прикрепленной к желудку до конца жизни. Но после операции что-то в моем выздоровлении изменилось. Я не вернулась в больницу из-за осложнений из-за инфекции, как бывало раньше. Всего через месяц я уже ходила и даже ездила на автобусе на мои сессии с тобой. Я чувствовала, что “в голове” становлюсь сильнее».

Ее мышление изменилось, и казалось, что она приняла решение превратить неудачу в возможность, а лимоны, как говорится, в лимонад. На мой взгляд, это и есть разница между надеждой и верой. За годы моей работы в качестве терапевта я повстречалась со многими людьми, которые страдали от возвращающихся болезней кишечника, чье здоровье превратилось в неописуемый ад. Люди, потерявшие кишечник из-за операции, которым приходится питаться через трубки, прикрепленные к венам или носу. Были случаи, когда пациенты умирали, и необязательно от болезни, а от связанных с ней осложнений. Но также я встречала людей, которым удалось выбраться из долины смертной тени. Тех, кто, несмотря на удаление частей кишечника, и на пристрастие к мощным медикаментам, все еще знал, как поддерживать хорошее здоровье. Такие как Эран, о котором я писала в начале этой книги. Такой была и Аяла Бар-Натан, женщина, которая гордо ходила со стомой. Эден даже не верила, что она такая, но ее история показывает, что, несмотря на то, как далеко мы уходим во тьму нашей болезни, пока свеча веры горит, мы можем выбраться из тьмы.

Я не стану останавливаться на разнице между надеждой и верой из-за незначительной семантики. Все тысячи пациентов, с которыми я повстречалась на протяжении профессиональной жизни, обладали верой. Все искренне говорили: «Я хочу стать здоровым. Хочу чувствовать себя хорошо. Не желаю больше испытывать боль в животе. Я не хочу страдать от диареи или запора. Не хочу испытывать боль в животе». Но не верили.

Вера является эмоцией, вложенной в нас за многие поколения. После тысяч страданий, во время которых мы сталкивались с войнами, миграциями, гонениями, голодом, холодом, жарой, мором, смертью в родах, всеми видами жестокости. Особенно это касается моего народа, евреев и их двух тысяч лет изгнания и жизни в качестве меньшинства среди враждебно настроенного населения.

Наша ДНК сохраняет в себе все эти воспоминания. Наше коллективное сознание (как описывает его мой любимый психолог Карл Юнг) таит в себе всю эту боль.

Но, на мой взгляд, надежда не является «активной» эмоцией. Еврейский народ мечтал и молился о возвращении на родину тысячу лет… но тысячу лет ничего не происходило. Пока однажды Теодор Герцль, ассимилировавшийся еврей, заново открывший свои корни, не явился и не решил, что его народ заслуживает государства. Он написал утопическую футуристическую книгу об этом и организовал первую сионистскую конвенцию в Базеле. Он умер от туберкулеза, а его мечта так и не исполнилась. Но его жаркая вера продолжила жить и привела к созданию государства, которое на 2022 год является домом для 7 миллионов евреев. Человечество целыми поколениями надеется, что однажды изобретет вечное пламя – свечу, которая будет гореть всю ночь напролет. Но именно вера Томаса Эдисона, одного из изобретателей электрической лампочки и его коллег на самом деле дала нам освещение ночью. Он, кстати, придумал ее не первым, но, видимо, был самым упорным – 2000 экспериментов было проведено, прежде чем появилась первая электрическая лампочка. Как и Эдисон, другие изобретатели, такие как Никола Тесла и Джордж Вестингауз, также трудились. Если бы они не разделяли страстную веру в успех, несмотря на то, сколько лампочек взорвалось или погасло по пути, мы бы все еще полагались на мерцающий свет свечи. Именно вера помогала еврейским диссидентам в Советском Союзе пережить изоляцию в советских тюрьмах, прокладывая путь для других, таких как мои родители, путь побега в Землю Обетованную. Когда Шаранского, позже члена израильского кнессета, спросили, как он выжил, он ответил с характерной покорностью: «Они смогли пленить мое тело, но не дух. В душе я всегда был свободен».

Классическая работа Виктора Франкла, «Человек в поисках смысла», описывает зарождение его метода работы «логотерапии». Франкл пережил лагеря смерти во время холокоста и, наблюдая за товарищами по несчастью, пытался понять, что отличает от тех, кто выжил. Он пришел к заключению, что вера в значение поддерживает человеческое тело во время испытаний жизни. Именно внутренняя сила веры позволила пережившим холокост пройти через войну.

Вера – ведущая сила. Она порождает изменения в реальности. Вера возвращает силу нам, верующим. Надежда является пассивной, зависимой от внешних факторов. «Я надеюсь, что медикаменты мне помогут и не заставят столкнуться с побочными эффектами». Кажется ли такое мышление знакомым вам? Думающие таким образом помещают себя в пассивное состояние, потому что им кажется, что они ничего не могут делать, кроме как надеяться, что их тело правильно отреагирует на медикаменты, без побочных эффектов. А у каждой надежды есть друг по имени «разочарование». И когда оно наступает, как же больно становится телу…

И наоборот, такое выражение как «Что мне сделать, чтобы тело реагировало на медикаменты без побочных эффектов?» является активной мыслью, укорененной в вере, что мы можем что-то предпринять, чтобы добиться этого. Другими словами, вера – активная эмоция.

Когда я спросила наших друзей в социальных сетях, что ими руководило или мешало найти новую или дополнительную терапию, первым ответом была «вера». Не надежда.

Это наводит нас на два важных вопроса: возможно ли намеренно обрести веру? И если да, то как это сделать?

Чтобы ответить на данные вопросы, я вернусь к истории Эден…

У нее была вера или по крайней мере надежда на меня – но также на ней оставили шрамы принудительное питание и опыт, связанный с нутрициологами в прошлом. Я спросила ее: «Учитывая все это, почему ты поменяла решение?»

Ее ответ говорил сам за себя:

– У меня появилась вера. Твои слова отличались от всего, что я раньше слышала о моей болезни. А я считала себя невольным экспертом по ней. Мое тело отреагировало еще прежде, чем голова поняла, что происходит. Но после многих часов, проведенных за просмотром твоих видеоклипов и особенно того ролика про шляпку, мое тело начало реагировать. Моя душа почувствовала, что возможно, я могу кому-то довериться.

История Эден иллюстрирует важность поиска информации о переменах, о которых вы мечтаете, – на международных форумах, в книгах и фильмах. Например, на мой взгляд, нужно обязательно посмотреть фильм «Исцеление» (Heal) на Netflix. Это документалка о человеке, который прошел через реабилитацию после серьезного несчастного случая и знакомит нас с другими людьми, которые выздоровели после «неисцелимых» проблем и теперь живут счастливой жизнью.

Эден идет по своему пути выздоровления с достойным восхищения упорством. Ее вера крепка, а ее тело, которое прошло через множество сложных испытаний, реагирует на это с благодарностью.