Выходим на рассвете

Глава двадцатая

Пароходы шли, почти не делая остановок. Минули уже сутки пути. За это время военно-революционный штаб, разместившийся на «Республике», подсчитал все имеющиеся у него силы и каждому новому бойцу определил место в строю. Интернациональный батальон, пополненный теми, кто не хотел или не мог оставаться в Ломске, насчитывал теперь почти столько человек, сколько имел в самом начале своего существования — более трехсот, три роты полного состава. Во взводе Гомбаша осталось всего лишь пятеро прежних бойцов-венгров. Пополнили его коренными ломскими жителями. Числился во взводе и Големба.

Батальон теперь с еще большими основаниями, чем прежде, мог именоваться интернациональным. Если раньше в нем была, наряду с русскими, мадьярская рота, польский, татарский, латышский взводы и еврейское отделение, то теперь все перемешались, все взводы стали разноплеменными, оказалось, что в национальных перегородках нет никакой нужды.

Кроме трех рот в батальоне был создан еще пулеметный взвод. Был включен в батальон и расчет единственной трехдюймовки. Ольга поступила в распоряжение начальника медицинской службы Углядова — пожилого фельдшера из фронтовиков. Кроме Ольги под командой фельдшера были три брата милосердия — студенты-медики.

На вторые сутки пути, когда позади осталось уже более четырехсот верст, было решено сделать первую продолжительную остановку возле большого села Карым, того самого, в котором еще не так давно находились в ссылке Корабельников и многие его товарищи. В Карыме — телеграф, связывающий с Ломском, и это давало какую-то надежду узнать обстановку. Кроме того, требовалось пополнить запас дров, пожираемых ненасытными пароходными топками.

Когда проходили мимо одного из сел, через которые тянулась телеграфная линия, по пароходам с берега несколько раз выстрелили. Может быть, в этих местах уже известно, что произошло в Ломске, и здешние контрреволюционеры осмелели? А какая власть в самом Карыме? Решили подходить к нему с осторожностью.

Когда «Республика», шедшая впереди, приблизилась к повороту берега, за которым должен был открыться Карым, она дала задний ход и пошла рядом со следовавшими за нею судами. Поравнявшись с «Ермаком», «Республика» застопорила машину. Корабельников, стоявший на крыле капитанского мостика, прокричал в мегафон:

— Эй, на «Ермаке»! Принять боевую готовность! Будем высаживаться в Карыме! Когда пойдем, следуйте за нами!

Тем временем с «Республикой» поравнялся буксир.

— Проходите вперед! — прокричал Корабельников на буксир. — К пристани, шагов на пятьсот! Развернитесь орудием на берег! Если начнут в нас стрелять, ответьте парой снарядов! Мы подойдем следом за вами!

С кормы буксира помахали солдатской фуражкой:

— Поняли!

Было видно, как возле трехдюймовки засуетились артиллеристы. Буксир выбросил из трубы тугую струю черного дыма. Его колеса бойко зашлепали плицами, он стал обгонять остановившихся «Ермака» и «Республику». Вот буксир вышел вперед и, оставляя за кормой двойной пенный след от колес, стал огибать выступ берега, еще скрывающий Карым. Тотчас же вслед за буксиром, двинулась «Республика», за нею «Ермак» с баржей.

Гомбаш с винтовкой стоял в одной из кают нижней палубы возле окна, деревянные жалюзи которого были наполовину закрыты. Рядом с ним теснились к окну, стараясь разглядеть, что же на берегу, бойцы его взвода. Снаружи на палубе не было видно никого. Таков был приказ: всем укрыться, держать оружие наготове, если с берега начнут стрелять — отвечать огнем.

Ференц уже предупредил Гомбаша, что его взвод, как только пароход подойдет к берегу, должен будет первым незамедлительно высадиться.

«Республика» медленно огибала высокий, желтевший глинистым обрывом берег. Вот уже виден и буксир, стоящий к берегу кормой, с которой глядит пушка. Ветерок треплет красный флаг на мачте, гонит дым из трубы к берегу. Уже различимы над обрывом длинные поленницы дров, чуть дальше — серые тесовые крыши, за ними белая колокольня со сверкающим на солнце золоченым крестом, а еще дальше — темная полоса тайги, словно прижимающей село к реке. «Вот он какой, Карым!» — всматривался Гомбаш. Вспомнив рассказы Корабельникова о его карымской ссылке, Гомбаш несколько удивился: «Выглядит это место не таким уж мрачным… Впрочем, в неволе, наверное, все немило. Разве не казался мне совсем непривлекательным Ломск, пока я жил в нем на положении пленника?»

Медленно подрабатывая колесами, «Республика» подваливала к пристани — ею служила лишенная каких-либо надстроек баржа, соединенная с берегом мостками. На барже стояло несколько человек в рубахах и картузах, приложив руки к глазам, они смотрели на приближающийся пароход. Повыше, на берегу, тоже толпились люди, сновали ребятишки, было видно, как от изб, вытянувшихся вдоль обрыва, к пристани спешит народ. Кажется, ничего опасного нет…

Гомбаш вскинул ремень винтовки на плечо, обернулся:

— Пошли, товарищи!

Взвод Гомбаша первым сошел на пристань. Следом сошли Корабельников и другие члены штаба. Тотчас же их тесно обступили карымские жители — мужики, бабы в белых платочках, степенные седобородые старики, босоногие мальчишки, мельтешившие между взрослыми, девчонки с косичками, в длинно-полых платьишках.

— Валентин Николаич! — окликнул Корабельникова один из крестьян средних лет с коротко подстриженной бородой. — Какими судьбами к нам?

— Да уж привелось… — уклончиво ответил Корабельников, пожимая мужику руку. — Здравствуй, Евстигней Федорович! Видишь, привелось тебе снова встретиться со своим квартирантом. Какая власть у вас здесь?

— Да ведь как сказать — какая? — в недоумении развел руками Евстигней Федорович. — По телеграфу будто известие вчерась пришло, что в Ломске Советской власти больше нету. Бежали, дескать, Советы…

— Что поделать, Евстигней Федорович… — Корабельников объяснил, что произошло.

— Ну вот и наши карымские живоглоты враз обрадовались! — сказал в ответ Евстигней Федорович. — Откуда ни возьмись — целый отряд ихний как из-под земли появился, с ружьями, с револьвертами, один так и с бомбой. Видать, давно своего часа дожидались.

— И что же за этим последовало?

— Что? Пошли сельсовет громить. А у наших карымских большевиков никакой военной силы и оружия никакого, только дробовики да один наган у секретаря ячейки. Ну, успели товарищи — подхватились и — в тайгу. Где-то там сейчас обретаются. А у нас здесь власть бывший воинский начальник Маковеев взял, вроде карымский главнокомандующий. Объявили вчера: Советы кончились, вся власть — сибирскому правительству.

— Не слыхал о таком правительстве…

— И мы не слыхивали, Валентин Николаич. Может, его и нету, так, придумано?

— И где же теперь ваши новые власти? Где их военная сила?

— А ни властей, ни силы нету, — ответил Евстигней. — Как увидели пароход с красным флагом и с пушкой — сразу сорвались. Не иначе и эти в тайгу ударились. Она, матушка, велика — всех примет, и не столкнешься. Так что у нас сейчас никакой власти. Белая только убегла, а красная, того не зная, еще не возвернулась. Теперь вы, что ли, у нас командовать будете?

— Нет, мы дальше пойдем.

— А как же мы, Валентин Николаич? Это вашей пушки Маковеев со своим войском испугался. Уйдете, а они вернутся…

— Очень может быть.

— Неужто опять страх терпеть? Меня ж, как власть перевернулась, враз в каталажку: «Ты, — говорят, — за большевиков!» Ждал — сказнят! Да убегли, слава богу. А меня наши выпустили, спаси господь.

— Что же нам делать-то, дорогой человек? — спросил другой крестьянин, еще не старый, чисто выбритый, усатый, с заметной солдатской выправкой.

— А может, оно без властей лучше? — вступил в разговор еще один мужик. — Пущай над нами хоть медведь царствует, абы не трогал.

— Вот что, товарищи! — Корабельников окинул взглядом обступивших его крестьян. — Власть Советов по всей России, и по Сибири тоже, единственно законная. Сейчас против нее поднялась контрреволюция. Идет борьба…

— Брат на брата… — вздохнул один из крестьян.

— Да, и так! — жестко сказал Корабельников. — А разве у вас не бывает, что брат на брата смертным боем идет, ежели чего не поделят?

— Бывает…

— Ну, а сейчас посерьезнее схватка… И не братьев, а народа с угнетателями. Мы бы рады вам помочь, да, простите, не можем пока. Уходим туда, где главные бои. А вам один совет могу дать: большевиков своих держитесь. Не может того быть, что они только и будут в тайге отсиживаться. Придет момент, начнут действовать. А насчет медведя — на такого тихого царя не надейтесь. Тайгой от того, что происходит, не отгородитесь! Какой власти быть — это и от вас зависит. Хотите под купцами да под лавочниками ходить — значит, будете под ними какое-то время. Не захотите — скорее поможете большевикам обратно нашу народную Советскую власть поставить.

— Верно говорит Валентин Николаич! — согласно кивнул Евстигней. — Я то же самое толкую, да не все согласны…

— Придет час — поймете все, товарищи, что Евстигней Федорыч правду говорит!

— Вашу правду, Валентин Николаич.

— Большевистскую! — поправил Корабельников. — А теперь — за дело, товарищи! — Обернулся к бойцам и командирам, ожидавшим его распоряжений: — Выставить посты вокруг села! Все остальные на погрузку дров! Вон тех, что на пристани для пароходов заготовлены. А вы, — повернулся он к Гомбашу, — забирайте взвод и — со мной. Будете в резерве.

Быстрым шагом следуя за Корабельниковым, Гомбаш и его бойцы вышли с пристани на главную улицу Карыма. Широкая, с одним рядом дворов, глядящих воротами на реку, поросшая реденькой низкой травкой, с наезженной посередине колеей, выбитой колесами и копытами, она далеко тянулась вдоль берега. Преобладали на ней избы добротные, с искусной резьбой по наличникам и карнизам, под тесовыми, а то и под железными крышами. На улице был даже тротуар, такой же, как в Ломске, из толстых плах. Возле изб почти не видно было деревьев, только кое-где в палисадниках белела вышедшая в полный цвет черемуха. Из окон, из-за высоких дощатых и бревенчатых заборов, из калиток за идущими наблюдали любопытные лица. Следом бежали несколько мальчишек.

Вот и почта. Двухэтажный дом из крашенных рыжею охрою бревен, возле — столб с проводами, тянущимися к стене, над дверью облупленная вывеска со скрещенными рожками — эмблемой почтового ведомства.

Корабельников первым вошел в помещение почты, за ним Гомбаш и остальные. За барьером, где стояли два стола, было пусто. Но вот из двери в противоположной стене выглянуло испуганное щекастое лицо, и тотчас же показался его обладатель, малорослый, полноватый, в форменной тужурке почтово-телеграфного ведомства, которую он торопливо застегивал на ходу. Поспешно, почти рысцой, он приблизился к барьеру, дернул головой — не то от страха, не то делая поклон, но, увидев Корабельникова и, видимо, узнав в нем одного из бывших карымских ссыльных, улыбнулся:

— Здравствуйте! С возвращением вас…

— Здравствуйте! — узнал начальника почты и Корабельников. — А я к вам, как видите, не один…

— Очень приятно-с! Чем могу быть полезен?

— Какие известия есть из Ломска?

— Три депеши. Две поступили вчера днем, третья перед вечером. Вот, пожалуйста! — Чиновник протянул Корабельникову зеленоватые бланки. Тот взял их, прочел вслух:

— «Карым, Шерстобитову Афанасию Лукичу»… — обернувшись, пояснил: — Шерстобитов, это, товарищи, местный пушной князь. И, так сказать, политический деятель… — Спросил чиновника: — А что, Шерстобитов и при Советской власти свое дело вел?

— Совершенно верно! — с готовностью ответил чиновник. — У господина Шерстобитова коммерция большого размаха. Почти каждый день телеграммы получал. Даже из Петрограда…

Корабельников уже пробежал глазами все поданные ему телеграммы, усмехнулся:

— Интересно, товарищи! Первая — это, так сказать, излияние чувств господину Шерстобитову. Вот, послушайте: «Поздравляю окончанием большевистской узурпации Ломске и губернии Совет бежал в город вступили доблестные союзные чешско-словацкие войска власть приняла губернская дума надеемся немедленное установление истинной власти у вас». Далее следует несколько подписей, единомышленников Шерстобитова, надо полагать. А вот вторая телеграмма, вдогонку первой послана. Видимо, ответ на какую-то телеграмму Шерстобитова в Ломск?

— Истинно так! — подтвердил начальник почты. — Господин Шерстобитов, получив первую депешу, собрал некий комитет, который объявил себя здешней властью. О чем и телеграфировал в Ломск, губернской думе. Здесь, на телеграфе, был установлен вооруженный пост. При виде ваших пароходов он ретировался…

— Правильно сделал! — заметил Корабельников. — А теперь послушайте, товарищи, вторую телеграмму: «Карымскому уездному комитету. Примите срочные меры прекращению всем уезде деятельности большевистских Советов во главе волостей ставьте уполномоченных вашего комитета возможное сопротивление большевиков решительно подавляйте вооруженной силой большевистских главарей арестовывайте ближайшей оказией отправляйте Ломск сообщите нужна ли вам военная помощь обстановку телеграфируйте ежедневно Председатель губернского комитета сибирского правительства Прозоров».

— Это какой же Прозоров? — поинтересовался Корабельников. — Отец нашего Прозорова?.. Послушайте третью телеграмму! Особенно любопытно, товарищи!

— Данную телеграмму еще не успели вручить адресату, — вставил чиновник.

— Понятно, — ответил Корабельников. — Адресат сбежал, не дождавшись получения. А депеша сия гласит: «Карым. Уездному комитету. Коменданту уезда штабс-капитану Маковееву. Вышедшая рассвете сегодня из Ломска большевистская эскадра трех пароходах отрядом численностью до трехсот штыков при пулеметах и одном орудии вероятно сделает остановку Карыме пополнения запаса дров. Примите меры задержанию. Ввиду того что большевики угнали все пароходы Ломска ожидаем пароход Новониколаевска по прибытии немедленно направляем на нем чешский батальон и офицерский отряд для разоружения большевиков. О подходе большевистской эскадры и принятых мерах немедленно телеграфируйте. Командующий правительственными войсками губернии полковник Егошаров…» Ну, меры уездный комитет принял, — заключил Корабельников. — Смылся комитет в тайгу, товарищи.

Шевельнул бланком телеграммы:

— Однако, судя по этому, нам здесь особенно задерживаться не следует. Парохода с белогвардейцами ждать не будем. Как можно скорее заканчиваем погрузку — и дальше в путь! — Попросил: — Товарищ Гомбаш! Пошлите кого-нибудь из бойцов на пристань. Пусть переправится на буксир и передаст мой приказ: отойти обратно, вверх по течению, встать за поворотом и, если покажется пароход с белогвардейцами, дать по нему выстрел. А когда все пароходы закончат погрузку дров, буксиру идти следом, как прежде. Впрочем, я лучше напишу записку капитану буксира…

Корабельников тут же набросал несколько строк на листке блокнота, и боец, которого подозвал Гомбаш, взяв записку, выбежал.

— Скажите, — спросил Корабельников начальника почты, — проходят ли теперь телеграммы дальше Ломска? Вам что-либо известно о положении западнее его?

— Что я могу знать? — развел руками чиновник. — Я человек маленький.

— Допустим, маленький. Но знать вы можете многое. Ведь телеграфисты — люди самые осведомленные. Хотя бы неофициально.

— Да, конечно, — согласился чиновник. — О положении можно судить хотя бы по тому, как проходят депеши.

— На запад, например?

— Трудно сказать определенно. Все телеграммы отсюда проходят непременным образом через Ломск. До вчерашнего дня дальше Ломска телеграф не работал.

— А сегодня?

— Сегодня уже поступали частные телеграммы из городов Новониколаевска, Омска, Ялуторовска. Но дальше на запад телеграф не действует. У меня лежит несколько телеграмм на Тюмень, передать не смог…

— Покажите мне все телеграммы, которые вы отправляли отсюда за вчерашний и сегодняшний день.

— Служебные?

— И частные тоже!

— Слушаюсь! Они все в телеграфной. Сию минуту!..

Вскоре чиновник вернулся с пачкой бланков. Корабельников, облокотившись о стойку, быстро просмотрел их. Задержал одну в руке, спросил чиновника:

— Вот эта, с донесением в Ломск об установлении законной власти, подписана председателем уездного комитета Шиберовским. Это какой Шиберовский — Федор Эрнестович?

— Совершенно верно. Изволите знать?

— Еще бы! — усмехнулся Корабельников и повернулся к бойцам: — Шиберовский — это, товарищи, меньшевик, из ссыльных. Вместе со мной сюда по этапу прислан был, в девятьсот двенадцатом. Можно сказать, домами знакомы. Весьма решительный был революционер. Но здесь, в Карыме, с ним произошла эволюция. Женился на дочери купца Канунникова. Так сказать, породнился с российским капиталом, помогал тестю в его трудах. После революции остался здесь, при жене. А сейчас, оказывается, вновь политической деятельностью занялся. Председатель уездного комитета белогвардейского правительства! Только подумать! Когда-то я его товарищем звал…

Корабельников на секунду задумался, тень промелькнула по его лицу. Потом, отгоняя набежавшие мысли, усмехнулся, спросил чиновника:

— Линия на Ломск в исправности?

— Вполне! — ответил тот.

Корабельников показал на пачку бланков, которые все еще держал в руке:

— Здесь я не вижу никаких телеграмм, переданных в связи с нашим приходом. Но, может быть, вы все-таки что-нибудь сообщили о нас в Ломск?

— Нет-с, ничего не передавалось! — угодливо склонил голову в полупоклоне чиновник. — Новые власти бежали. А мое дело — сторона.

— Ладно. Верю вам. Где у вас аппаратная?

— Пожалуйте! — чиновник показал на дверь за барьером, ведущую в глубь помещения. Корабельников уже шагнул было за барьер, но в этот момент из двери аппаратной торопливо высунулся человек с непомерно пышной черной шевелюрой и маленькими, только под носом, усиками, тоже в форменной тужурке, но нараспашку. В руке, нервозно помахивая ею, он держал телеграфную ленту, свернутую в несколько неплотных колец.

— Иван Аристархович! — воскликнул он, обращаясь к своему начальнику, но, увидев необычных посетителей, осекся.

— Что-нибудь важное приняли? — спросил начальник почты.

— Правительственное сообщение!

— Правительственное? — спросил Корабельников с усмешкой. — А ну-ка, читайте, дорогой товарищ!

Телеграфист покосился на него, тряхнул шевелюрой, кашлянул, справляясь со смущением, и, привычно перебирая ленту между пальцами, стал читать:

— «Всем уездным комитетам военным комендантам всем начальникам учреждений всех ведомств. С первого июня сего года вся власть на территории Сибири принадлежит временному западносибирскому комиссариату сибирского правительства образованного на демократической основе имеющему резиденцию Новониколаевске. Распоряжением комиссариата все учреждения большевистской власти объявляются упраздненными все распоряжения постановления Советской власти объявляются утратившими силу. Предписывается всех уездах губернии восстановить государственные установления существовавшие до захвата власти большевиками. Советское законодательство отменяется восстанавливаются законы действовавшие до большевистского переворота. Торговые и прочие предприятия все движимое и недвижимое имущество экспроприированные декретами Советской власти подлежат немедленному возвращению законным владельцам. Лица состоящие в большевистской партии подлежат немедленному удалению с государственной службы. Партия большевиков объявляется противозаконной лица ведущие большевистскую агитацию и другую деятельность подлежат привлечению судебной ответственности как за посягательство на существующий государственный строй. Всем органам власти на местах всем учреждениям частным лицам предписывается с сего первого июня исполнять распоряжения исходящие только от временного западносибирского комиссариата сибирского правительства или органов власти ими учрежденных. Уездным управам вменяется ежедневно по телеграфу или нарочным докладывать исполнении сего распоряжения.

Председатель Ломского губернского комитета сибирского правительства Прозоров».

— Понятно, товарищи? — спросил Корабельников. — И партию, и Советскую власть — все господин Прозоров сей депешей упразднил…

— Ну, мы еще посмотрим, кто кого упразднит!

— К стенке этого нового губернатора, как в Ломск вернемся!

— Товарищ Корабельников! Дадим этому губернатору телеграмму на понятном языке! Мол, так и так, мать твою…

— Телеграмму дадим! — согласился Корабельников. — Только не такую, как вы предлагаете. — Поискал взглядом: — Товарищ Аверьянов!

Подошел один из бойцов.

— Есть для вас дело по специальности! — сказал ему Корабельников, предложил телеграфисту: — Проведите нас в аппаратную!

В аппаратной Корабельников показал Аверьянову на телеграфный аппарат:

— Садитесь и вызывайте Ломск!

— Позвольте… — метнулся к столику с аппаратом карымский телеграфист. — Я к вашим услугам, но не имею права допустить к аппарату постороннее лицо…

— Это я-то постороннее? — сердито глянул на телеграфиста Аверьянов. — Смотри, как бы тебя посторонним тут не сделали! А насчет аппарата — не беспокойся, управлюсь. Три года в телеграфной роте прослужил.

— Пожалуйста, пожалуйста… — отскочил от столика телеграфист.

— Ломск на проводе! — доложил Аверьянов.

— Передавайте! — приказал Корабельников. — «Ломск командующему правительственными войсками полковнику… как его? — посмотрел Корабельников в один из бланков, который держал в руке: — …полковнику Егошарову. Сего первого июня большевистская эскадра в составе трех пароходов и одной баржи на буксире при подходе к пристани Карым в семи верстах высадила на моторной лодке разведку сделавшую попытку проникнуть в Карым. Разведка встречена с боем и разгромлена захвачены пленные. Эскадра после этого возле Карыма не появлялась. Согласно показаниям пленных и нашей разведке предпринятой на захваченной моторной лодке большевики на пароходах не доходя Карыма свернули в реку Парабель рассчитывая ею пройти на запад и высадиться в тайге очевидно намерением скрыться. Прошу ускорить высылку водой сил для уничтожения большевистских банд. Комендант Карыма штабс-капитан Маковеев».

— Ловко сочиняете! — восхитился Аверьянов. — Теперь пущай ищут нас в парабельской тайге.

— Пусть ищут! — улыбнулся Корабельников. — Сейчас после половодья вода высокая, Парабелью можно на пароходах далеко пройти. Наши преследователи, вероятно, сразу в нее и свернут, не доходя до Карыма. Вот мы от них и оторвемся. А теперь снимайте аппарат, товарищ Аверьянов, и быстро!

— Позвольте, позвольте! — кинулся к Корабельникову телеграфист. — Как можно! Это казенное имущество! Я за него отвечаю!

— Ничего, я отвечу. Мы вам расписку дадим, что аппарат изъят.

— Но если вы заберете аппарат, прекратится телеграфное сообщение с Ломском!

— Нам это и требуется. Разбирайте, товарищ, Аверьянов, всю эту телеграфную премудрость. Товарищи, помогите отнести на пароход!

Через час эскадра покинула Карым.