Выпускница Бартонского пансиона (СИ)

Пролог

782 год. Королевство Рамезия.

Безымянная деревушка

Мимо нашего окна проходили отступающие войска короля Грегора IV. Молодые и среднего возраста пехотинцы в запыленной форме цвета грозового моря, не поднимая глаз на усевшихся у дороги стариков, усталыми колоннами устремлялись в город, где был порт. Уже две недели продолжалось отступление. И чем дальше, тем более усталыми, израненными и упрямо отводящими глаза выглядели воины.

Слухи достигли нас раньше отступающей армии. Говорили, что генералом полиан был сам наследный принц. Говорили, что войска полиан идут непобедимой волной, не оставляя в живых мужчин и без приплода — женщин. Говорили, что первыми в сёла врываются чудовищные звери — порождения чёрной магии, питающиеся исключительно живой человечиной. Говорили, что всех детей увозят вглубь Полийской империи, ими подкармливают тварей в ожидании новых войн… Говорили вполне достаточно, чтобы в деревушке остались одни старики да я с мамой.

Три дня назад, когда последними на полуостров уплывали оставшиеся мужики, староста приходил к нашей калитке, мял в заскорузлых руках шапку.

— Варьянка, — покровительственно и жалостливо сказал он, — не встанет больше мать-то. Не сегодня-завтра помрёт. У тебя вся жизнь впереди. Давай собирайся. Бери самое нужное. А там подмогнём.

Я отступила во двор, куда староста нипочём бы не зашёл, мамина волшба держалась крепко, и из безопасности звонко ответила:

— Сохрани вас Зей-Штормовик в плавании, господин староста, а я без мамы никуда не поеду!

— Тьфу, — плюнул мужик, — егоза пустоголовая. Попадёшься на зуб чудовищам. Варьянка, пойми, дура-девка, чёрные маги идут со своим зверьём. Ежели ты надеешься на мамкину защиту, так пропадёт же, когда помрёт Ваюта. Да и магам тамошним на один щёлк ваютино колдовство.

Это соображение здорово подорвало мою самоуверенность. Я и впрямь была убеждена, что мамину волшбу победить невозможно, но сейчас заколебалась.

— Господин староста, — я даже сделала шаг к выходу, — возьмите маму на койке. Я отработаю, честное слово! У меня и деньги есть.

— Не могу, Варьянка, — развёл руками немолодой (а мне казалось, что и вовсе старый) человек, — тебя-то между лавками сунул бы, как-нибудь высидела, а твою мать, сама знаешь, сейчас трогать нельзя.

Я знала, поэтому лишь качала головой, когда добродушная соседка звала с собой, когда лучшая подружка Ланка оплакивала мою незавидную участь, когда староста, уже уходя, в последний раз обернулся и крикнул: «Варьяна, бегом сюды!».

Мама слегла за день до появления первых отступающих — роскошных кавалеров, стремительно проносящихся на породистых скакунах по единственной улице деревушки. Следующими были кареты и повозки. «Штабы тронулись», — знающе прошамкал дед-травоед, так дразнили его ребята за то, что из уголка рта у него постоянно торчала либо травинка, либо соломинка, а то и веточка.

В поселении царила паника. Со всех окрестностей съезжались родня, кумовья, друзья, просто знакомые. До полуострова на заговорённую волну наши рыбаки доплывали часов за пять. А уж сейчас, когда страшный враг подходил ко двору, мужики только успевали отоспаться, снова грузились и отплывали уже с новыми пассажирами.

Моя любимая мамочка лежала недвижно на койке. Закукливание завершилось ещё неделю назад, и с каждым часом надежд на благополучный исход оставалось всё меньше. Мама на всю округу славилась как отличный зельевар-лекарь, и, не напади на неё проклятие Дейров, староста вывез бы нас первыми, вместе со своей семьёй. Но свойства магического кокона были таковы, что при малейшем его нарушении высвободившаяся магия обрушивалась на окружающих самым зловредным образом: тяжёлыми болезнями, несчастными случаями и смертями. Маг, попавший под проклятие Дейров, почти всегда умирал после расплетания кокона, поэтому никто в деревушке не верил, что мама очнётся.

В первый же день к нам началось паломничество.

Пришёл староста, повздыхал и предложил, чтоб со мной пока пожил кто-то из взрослых. Прибегала Ланка, от имени своей мамы звала ночевать у них.

Приходили соседки, усаживались болтать, как у себя дома, с неуёмным любопытством глядя в клубящийся кокон. То просили чаёк им заварить на семи травах, то, разглядывая тяжёлый сундук, расспрашивали, буду ли я извещать родню о наследстве. Причитали, всё норовили погладить меня по голове и ласково называли сиротинушкой. Поминали пропавшего брата и намекали, что не против позаботиться.

В этот день я по-новому посмотрела на людей.

Кто-то забегал со словами поддержки, оставляя мне гостинчик, а то и горшок каши, как старостиха. Но чаще шли, чтобы своими глазами посмотреть на закукливание мага, чтобы успеть подешевле выкупить сборы трав и присмотреть остающиеся от будущей покойницы вещицы. Эти так и зыркали по избе, примечая желаемые приобретения, и вспоминали о хозяйке, лишь когда натыкались на меня, сидящую у маминого кокона и настороженно наблюдающую за этими «жалельщицами». Пусть бы Ярт-Проказник обманул этих глупых баб, лишь бы они не потревожили проклятие Дэйров!

Весь день я держалась, а вечером вытащила семейный гримуар и шкатулку с мамиными поделками. Само собой, магиня из меня была никакая, да и разве двенадцатилетняя девчонка сможет сама наложить волшбу? Однако мама успела нам с братом показать, какие из наложенных чар мы сможем активировать простыми амулетами. Защита двора как раз входила в это число. Замысловато вырезанная деревяшка плотно вписалась в третий справа и пятый сверху узор на калитке.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Во всей деревне только у нас была такая дверь. Мама специально заказала в городе, а потом почти неделю чары накладывала. Брат рассказывал, что сначала вся округа смеялась, мол, купили за бешеные деньги дырявую дверь, а потом привыкли и не замечали, что снаружи в дырки ничего не видать. Кумушки-сплетницы, так любившие до этого навяливаться в гости для пустых разговоров, теперь заглядывали только по делу. А когда во двор за лечением ломились двое пьяных мужиков, покалечивших друг друга в драке, то дверь и не шелохнулась. В отличие, скажем, от соседской, которую их коза раскрывала даже запертую с одного тычка рогами!

Я в ту первую ночь маминой болезни долго лежала и смотрела на сияющий силовой кокон, оплетающий мамину фигуру. Думала о том, как жить дальше, и вспоминала Ри.

В Академию магии брали только с восемнадцати, да и я не была уверена, что мне так уж хочется там учиться. Риавар, мой старший брат, очень хотел. Я обожала долгие зимние вечера, когда брат вслух фантазировал, как станет великим магом, вернётся в нашу деревушку, наколдует большой тёплый дом, прелестные платья нам с мамой и изысканную еду, а не эту рыбную похлёбку.

— Ри, а можно Ланке тоже платье? — замирающим голоском в который раз спрашивала я, представляя нечто пышное в рюшах, стеклярусе, бусинках и кружеве.

— Можно и Ланке, — щедро соглашался брат.

— Ри, ты самый лучший! — я лезла на худющие мальчишечьи коленки и громко чмокала в щёку.

День, когда Риавар передумал, изменил всю нашу жизнь.

Тяжело уходила зима, напоследок кружа вьюгой. Традиционный обоз с продуктовыми товарами задерживался. Летние запасы были съедены, и наш обед зависел от того, поймает Ри рыбы либо придут ли к маме на лечение. Жители окрестных деревень болеть не спешили, а может, просто перевалы засыпало, и люди не рисковали, чтобы до нас добраться. Мама несколько раз ходила к старосте, покупая втридорога крупу, которую мы растягивали на несколько дней.

В тот памятный день весеннее солнышко беззаботно утвердилось на небе, тёплыми лучами растаивая снег. Ребятня высыпала на улицу, весёлыми криками провожая холода. Из-за Дальней Скалы показался долгожданный обоз, и хозяйки заторопились вновь пересчитать запасы. Мы с Ланкой и мальчишками бегали встречать обоз, а потом толклись рядом, рассматривая предложенные товары.

Среди женщин я увидела маму и подбежала помочь ей донести покупки. С другой стороны спешил Риавар. Я, ужасно довольная, тащила большие отрезы тканей для перевязки и шитья, нитки, специи, новые ботинки, а Ри достались крупы, лук, морковь, картошка — всё то, что плохо росло на нашей гористой земле. Мама перекинула через плечо тяжёлую сумку с мукой — последней покупкой, и мы отправились домой праздновать начало весны.

Вечером на столе красовалась похлёбка из козлятины с крупой. Я, зачерпывая первую ложку и ожидая, пока уймётся парок над ней, восторженно сказала:

— А когда Ри станет магом, мы будем так кушать хоть каждый день!

Мама ласково улыбнулась, а Риавар опустил ложку и проговорил:

— Мам, Янка, я завтра ухожу с обозом. В городе объявили набор юнг. Я записался.

Обоз уходил ещё затемно, с вечера загруженный мороженой, солёной, копчёной, вяленой рыбой и вязанными из козьего пуха вещами, на которые деревенские бабы были большими мастерицами. Ри уходил вместе со своим дружком — младшим сыном старосты, который не в последнюю очередь из-за этой дружбы благоволил нашей семье. Староста провожать не вышел, а вот старостиха смотрела на кровиночку, платком закрывая себе рот, чтобы не завыть в голос. Мама обняла Риавара, примостившего себе за спину узел с вещами.

— Помни, сынок, мы тебя всегда ждём.

Я без отрыва смотрела на брата и не могла уложить в голове. Как это?

— Прощай, Янка, — он сам наклонился, обнял меня и ткнулся губами в холодную щеку.

Тёмные силуэты мальчишек потопали за тронувшимся обозом. И пока темнота окончательно не поглотила высокую тень, я завопила:

— Ри-и-и! Ри-и-и! — и понеслась, налетела, обняла. — Я с тобой!

— Дурочка, туда девчонок не берут, — буркнул старостин сынок.

— Янка, а кто останется с мамой? — строго спросил брат. — Не плачь, сестрёнка, я вернусь скоро, а ты маму береги пока. Я заработаю много денег, и мы никогда не будем голодать. Вот сплаваю в заморские земли и привезу тебе самое шикарное платье, хорошо? Всё, беги, а то мама будет беспокоиться.

— Хорошо, — пролепетала я.

Ри попятился, заулыбался и помахал рукой.

Потом староста ездил в город узнавать новости, мальчишки оказались у разных капитанов. И корабль, на котором уплыл брат, не вернулся из плавания.