Выпускница Бартонского пансиона (СИ)

Глава 4

Мы встали первыми, а за нами выстроились остальные пары. В центре зала установили переносной алтарь Олиры-Матери.

— От имени Полийской империи, выступающей опекуном воспитанницы, передаю вам, офицер Хельриг Вольди, руку лери Варьяны. Свидетельствую желание воспитанницы Варьяны и офицера Хельрига Вольди вступить в супружество, — директор торжественно сделал паузу и махнул рукой в сторону алтаря. — Освободите место для следующей пары.

«Хельриг, Хельриг», — стучало в моей голове. Никогда раньше не слышала такого имени.

Жрица Олиры-Матери в традиционной расшитой хламиде дождалась, пока мы встанем напротив неё у алтаря и нараспев проговорила:

— Встанет муж по правую руку её, чтобы сердцем чувствовать жену свою. Встанет жена по левую руку его, чтобы разумом к мужу прислоняться. Станет муж советом и опорой, силой и отвагой жены своей. Станет жена лаской и надёжей, очагом и продолжением мужа своего.

Мы сплели в замок пальцы моей правой и его левой руки, протянули над алтарём, и жрица продолжала приговаривать, перевязывая сплетенные руки невидимой тесьмой:

— Что Богиней связано — людьми не развяжется. Кто слово молвил — не откажется. За выбором — слово, за словом — дело, за делом — семья, за семьёй — доля своя. Благослови, Богиня!

Прижатые запястья охватила огненная радуга. Было так больно, что, казалось, я сейчас закричу и выдерну руку из цветного пламени. И, когда сил терпеть совсем не осталось, его пальцы крепче обхватили мою ладонь. Я вцепилась в ответ, и стало чуть легче. Ещё немножко легче. И радуга исчезла, оставив безобразные глубокие ссадины вокруг запястий.

— Поцелуйте жену, — подсказала жрица.

Я смотрела, как ко мне приближается чужое лицо. Короткое прикосновение губ, оставившее лёгкую досаду. Мой первый поцелуй я не успела даже осознать. Как в полусне, я шла от алтаря рядом с мужем, и моя обожжённая рука пряталась в складки бального платья. Нельзя, чтобы девушки видели, им это только предстоит.

— Твои вещи готовы? — спросил муж. — Мы можем отправляться.

— Да. Но… — я закусила губу.

— Слушаю.

— Я староста класса, это мои девочки. Я бы хотела, если можно, проводить их. Осталось ведь недолго, — я умоляюще посмотрела на него.

— Часа полтора, — взглянув на очередь к алтарю, сказал муж. — Хорошо, но для этого необязательно стоять здесь. Твои подруги всё равно придут за вещами в комнату, там спокойно и попрощаетесь. Идём, я провожу тебя.

Мы шли по вновь тёмным коридорам, и мне было так странно шагать рядом с мужем там, где я бегала ещё несмышлёнышем.

— Я зайду за тобой через два часа. Будь готова, — он поцеловал мою руку, задержав у губ, а я присела в реверансе. Это было так по-взрослому и так приятно!

— Ахххх, — выдохнула, закрыв дверь и прижавшись к ней с другой стороны.

В комнату заглядывала краешком луна, освещая наши аккуратно заправленные кровати. Я на цыпочках подбежала к своей и упала на неё прямо в платье, сбросив туфли.

Эта минута тишины и покоя в лунном свете была счастьем. Особенно для устало гудевших ног.

— Я замужем, — прошептала в знакомый каждой трещинкой потолок.

Распахнулась дверь, и в комнату почти вбежали две подружки, следующие за мной по успеваемости.

— Варьянка, ты чего в темноте валяешься? Ох, — послышался шорох распускаемой шнуровки.

— Ночами должно спать, а не свечи жечь, — спародировала я нашего завхоза, — вы-то сейчас свалите, а я, глядишь, чуток вздремнуть успею.

— Девчонки, я в шоке! — сообщила, влетая, Нара. — У вас рука болит?

— Что, у тебя тоже?

— Да чуть не удрала прямо оттуда! — Нара скинула платье на тумбочку и начала натягивать дорожный костюм.

— Почему так, не знаешь? Может, вам ещё чего без меня говорили? — спросила я, тоже выползая из платья.

— Только то, что узор каждая пара свой получает, неповторяющийся, — одна из девушек подошла к окну и стала рассматривать рану в лунном свете. С моего места было видно, что вокруг запястья набух толстый браслет, уродующий изящный силуэт руки.

Я неохотно встала с кровати, прошлёпала босыми ногами к хозяйственному ящику и достала последнюю заговорённую свечу.

— Кто будет зажигать? — Обычно желающих было хоть отбавляй, хотя надо-то выговорить одно слово.

— Сама, — устало отозвались девушки.

— Файре! — скомандовала я.

Жёлтый огонёк осветил поверхность стола и свадебное "украшение". Даже смотреть на ожог было чудовищно больно. Никакого узора не просматривалось. Вспухший, с просвечивающим сквозь лоскуты кожи мясом, широкий кровавый браслет до сих пор полыхал огнём. Я сильно сомневалась, что смогу сегодня уснуть. И тут же одёрнула свои мысли, вряд ли нынче получится нормально выспаться совсем по другой причине, чем саднящая рана.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Девчонки, вы тут? — в дверь ввалилась новая компания с Данкой во главе. — Вас там мужья ждут у спальни.

Зависло короткое молчание. Потом Нара встала и, не одёргивая сбившееся покрывало, подняла собранный ещё с вечера рюкзак.

— Прощайте, девочки.

— Доброго пути, подруга.

— Не забывай писать!

Девушки тоже засобирались. Началась круговерть, когда одни входили в дверь и на ходу прощались с выходящими, другие бегали по комнате то умываться, то переплетаться. Я успела переодеться и теперь помогала с затянувшейся шнуровкой, перекрутившимися лентами, обнимала на прощанье, просила писать и обещала сама.

Наступил момент, когда в разгромленной комнате остались мы с Данкой вдвоём. Переглянулись в наступившей тишине:

— Ты как?

— А ты?

— Я хорошо, — довольно сказала Данка. — И знаешь, что?

— Что? — простодушно спросила я.

— Он классно целуется!

— Когда это вы успели? — Я затушила свечу, и комната вновь осветилась голубоватым лунным сиянием.

— Успели, — настроение подруги внезапно переменилось, — Варь, ты сходи к моим на могилки, ладно?

— Могла бы не просить, — я вытащила свой рюкзак и постаралась как можно аккуратнее запихнуть бальное платье. А ещё туфельки! Ни одна из девчонок не оставила в комнате личных вещей, слишком мало их было у нас, чтобы разбрасываться. — А ты чего не собираешься?

— Тьен сейчас лечится в Бартонском госпитале, его только через три дня должны выписать. Но он обещал постараться отпроситься уже завтра. — Подруга прошла к своей кровати и уселась, раскинув пышную юбку бального платья. — Так что я сегодня снова ночую здесь. А ты?

Я посмотрела на стрелки настенных ходиков. Незаметно пролетело уже больше двух часов.

— А меня, наверное, уже ждут. Прощай, Данка, пиши чаще, хорошо?

Мы обнялись.

— Береги себя, Варьяночка, — всхлипнула Данка, — и спасибо тебе.

В комнату вошла куратор.

— Варьяна, в чём дело? Тебя уже полчаса муж ждёт.

— Иду, — я оглянулась, охватывая взглядом залитую лунным светом комнату, растрёпанную Данку в бальном платье и смятые постели, ожидающие следующих воспитанниц.

Куратор вышла, и я поспешила за ней. Светлое платье наставницы еле угадывалось в двух метрах передо мной. Никогда ещё не приходилось покидать дортуар в такой темноте. На последние метры коридора падал свет из открытых дверей в холл. Куратор остановилась:

— Номер четырнадцать просила передать тебе.

— Спасибо, — я бережно приняла Томкин травник.

— Не за что. Держи аттестат с новой фамилией и поторопись.

Я закопошилась, втискивая драгоценную тетрадь с документом в рюкзак между бальным платьем и нижним бельём.

При звуке наших шагов единственный человек в холле отвернулся от картины и подошёл ко мне.

— Я готова, — поспешно заверила я мужа, опасаясь его реакции на задержку.

— Хорошо, — только и сказал он, забрал мой рюкзак и кивнул куратору, — всего доброго, лери.

Коляска катилась по ночной столице. Вопросы о будущем занимали все мои мысли, не позволяя оценить архитектурное великолепие Бартона. Номер 2 сидел напротив, я кожей чувствовала его взгляды, но упорно разглядывала тёмные силуэты домов.

Было просто невозможно признаться, что я забыла его мудрёное имя.

Хель… чего-то там.

Хельсин? Хельмут? Хель…

Больно саднило запястье. Я украдкой взглянула на руку мужа. Если ссадина и была, то её надёжно скрывали плотные манжеты офицерской форменной рубашки. Наверное, сильно натирает. Надеюсь, скоро приедем туда, где ему можно будет снять рубашку. Я внезапно сильно покраснела от своих мыслей, и тут возница остановился напротив двухэтажного здания, над высокими дверями которого было написано «Гостиница».

— Варьяна, осторожнее, — муж подхватил меня за талию, когда я споткнулась, спускаясь по ступенькам коляски.

Сильный. Он поставил меня на ноги и предложил руку. К счастью, правую.

В холле за столиком сидела и вязала пожилая дама. Я, было, обрадовалась, что офицер сейчас назовёт своё имя, но дама лишь подняла на нас глаза и снова замелькала спицами. Муж провёл меня по коридору мимо спящих номеров и открыл ключом дверь в маленькую комнату с большой кроватью у окна.

— Хель, — боязливо прошептала я, — это чужая комната! Здесь остались вещи!

На одной из тумбочек стояла дорожная сумка.

— Это мои вещи. А на сегодняшнюю ночь — это наша комната, — он положил рюкзак на вторую тумбочку, — ты не против спать справа?

Я разом обрела почву под ногами и заулыбалась:

— Конечно, не против. Где здесь можно освежиться?

— Удобства в коридоре. Тебя проводить?

— Нет, — я подошла к рюкзаку и нерешительно спросила, — ты не мог бы отвернуться?

— Переодевайся спокойно, я сейчас подойду, — с этими словами он вышел за дверь.

Я торопливо отстегнула застёжку, вытащив заветный флакон, в этот раз проглотила всё до донышка. Хватит? А вдруг нет? Я прислушалась к себе, пожалуй, нечего жалеть! Оглянувшись на дверь, я опрокинула в рот содержимое ещё одного, последнего пузырька и радостно почувствовала изменения.

Теперь можно и раздеваться. Брюки, блуза, бельё, шпильки прочь. Всё, готова. Я застыла спиной к двери, обвёрнутая до подмышек белой простынёй. Длинные волосы рассыпаны по спине, изуродованная рука придерживает узел на груди, здоровая — держит шем*.

---

*Шем — любительский музыкальный инструмент, тонкостенная деревянная полость, в которой перекатываются камешки. В зависимости от величины камней различаются издаваемые звуки. Обычно шем полностью умещается в ладони, из-за своей мобильности и простоты изготовления и использования считается простонародной игрушкой («Народы и обычаи Полийской империи», изд. 688 г.).

Острое предвкушение растекалось по телу, оно тяжелело, наливалось силой, энергией и просило движения. С каждой проходящей секундой я всё с большим нетерпением вслушивалась. Тихий шорох открываемой двери прозвучал как команда.

Я тряхнула шем, камешки в нём стукнулись, издавая приятный звук. Слегка прогнулась и мелко его затрясла, вскинув высоко перед собой, всё больше прогибаясь назад. Резко стукнула и выпрямилась, одним слитным движением махнула рукой, забрасывая простыню за плечо так, чтобы она закрывала всё тело красивыми складками. Зрителю должно было показаться, что мелькнул силуэт, но на самом деле волосы закрывали почти весь обзор. Теперь обе руки скрывались перед моим телом, шем чётко отстукивал ритм, а простыня рывками перетягивалась на мою грудь, открывая ноги. Теперь чуть расставить ступни, не переставая потихоньку тянуть простыню.

Куратор утверждала, что ни один мужчина на её памяти не дождался конца этого танца. И меня вместе с простынёй обхватили сильные руки. Я, изогнувшись, ловко повернулась и впилась искусным поцелуем в губы, с радостью чувствуя выразительную выпуклость внизу живота мужа. Значит, всё сделано правильно. Голова шла кругом от бурлящей во мне силы и его запаха. Моё тело требовало, чтобы его трогали, мяли, может, даже кусали, а он с нежностью целовал и вовсе не торопился "бросать на белы простыни", как это описывалось в трактате.

Я тяжело дышала, жалась к нему обнажённым телом и была на грани отчаяния, потому что он не только не снял одежду, но и задержал мои руки, метнувшиеся, было, к пуговицам.

— Хель, прошу, — сдавшись, простонала я.

Как ребёнка, он поднял меня под попу и отнёс на кровать.

— Лежи, — сказал строго. Я вытянулась, крепко сжимая мышцы промежности. Наблюдать за тем, как неторопливо он расстёгивает пуговицы, было невыносимо. И я с закрытыми глазами дождалась, что его руки заскользили по моей коже, губы прижали вершинку груди. Мягкое давление на вход в лоно. Смутное ощущение боли было смято острым желанием. Его губы нашли мои, бёдра ускорили движение, и я утонула в буре обрушившихся ощущений.