Выпускница Бартонского пансиона (СИ)

Глава 44

ДЭЙС

Четыре дня, пока в крепости хозяйничали авархи, измотали всех троих.

Уже на следующую ночь Дэйс с Лемаром оттащили с места расстрела всех погибших людей в заросли и забросали ветками и землёй. Это, пожалуй, было самое угнетающее, чем только Дэйс занимался в жизни. Да и жизнерадостный Лемар был весь день угрюм. А ведь ещё оставались погибшие в крепости! Они лежали там, где их застала смерть. И куда бы ни следовал взгляд, он неизменно натыкался на убитых товарищей.

Авархов не занимали мертвецы. В лучшем случае тела погибших оттаскивали в сторону, а в основном — просто ходили по ним, что-то было в их убеждениях про попирание трупов врагов. На второй день, когда неубранные тела стали представлять опасность для живых, по гарнизону прошли маги, оставляя вместо погибших выжженную землю.

Ограбление города уже в первые сутки достигло уровня тотальной зачистки. Тащили всё, что было плохо закреплено, надёжно прибитое отдирали и тоже тащили. Погибших лошадей живо разделали и целыми днями коптили и жарили конину вокруг конюшен.

Дэйс невольно задавался вопросом — что же осталось от древней богатейшей культуры, сменившей век завоеваний.

700 лет назад Орайвал-Айар считался самым богатым и просвещённым государством всего мира. Туда стекались музыканты и сказители, воспевая храбрость и благородство. Многочисленные рабы возводили прекрасные города. Именно там был построен первый канал и открыта первая общественная библиотека.

Летописцы утверждали, что лучшим другом золотого хана был певец — золотой голос Орайвал-Айара. Хороший каламбур, вот только слишком уж исторический. Поглядели бы они на своих потомков.

Вот молодые степняки затевают стрельбу по воронам, не промахнулись, рады…

…собираются в круг и устраивают борцовские поединки…

…обвешивались украшениями, словно безнадёжные старые девы…

…подолгу сидят, любуясь и перебирая награбленное, хвастают друг перед другом…

Но при всем этом они оставались безжалостными врагами. Мужчины крепости, которые могли оказать сопротивление, были убиты в первые два дня. Девушек и подростков независимо от пола угнали в степь. В городе оставались старики, малые дети да женщины. Тех из них, кто был помоложе, периодически насиловали, чаще — группами, иногда — на виду у всех.

После того, как он увидел это в первый раз, Дэйс вечером проскользнул в дом, где несчастную утешала подруга, и под клятвенное обещание не подглядывать вывел женщину с завязанными глазами на северную сторону. Там до ближайшего села был день ходьбы. Подруга пострадавшей попросила сутки, чтобы собраться, а вечером уже четыре молодые женщины с мешками и малышами, нервничая, ожидали спасателей. Так и повелось. За это время Дэйс с Лемаром провели через лабиринт около тридцати женщин, беременных, с младенцами или детьми, которые уже самостоятельно могут ходить. Исключений ни для кого не делалось: клятва не подглядывать и повязка на глаза.

Варьяну, сговорившись, они старались держать подальше от этого. И так почти безотрывно караулившая Ирхана, она всё больше напоминала тень. Дэйс не очень разбирался в лечении, но странным образом ухудшение вида девушки приводило к улучшению состояния офицера. До здоровья было ещё далеко, но всё-таки друг уже не напоминал тот еле дышащий полутруп, которым его притащили.

Один раз Дэйс в отсутствие Лемара довольно резко велел ей не гробить себя. На что Варьяна так же конкретно ответила, что раз он не даёт помочь себе самому, то она будет делать всё, что может, для других.

— Мне незачем помогать! — отрезал парень.

— Отлично, значит, я на завтра не завариваю эти проклятые корешки!

— Ты должна!

Вот тогда их и прервал Ирхан. Вовремя, надо сказать. Варьяна молчала при Лемаре, яростно спорила наедине, но исправно продолжала заваривать корни лярчи по придуманному рецепту. Без этого напитка Дэйсу было совсем невыносимо.

Он стал раздражительным, особенно по утрам, до приёма очередной кружки. Злился на каждую мелочь и порой не мог справиться с этим, рявкал, ругался, бил ладонью по столу. Варьяна тут же кидала сочувствующие взгляды, а вслух требовала держать себя в руках, сердилась на него. Лемар простодушно полагал, что причиной злости служит присутствие авархов. Он просто не мог понять, как же Дэйсу было ПЛОХО.

К вечеру на него накатывала апатия. Да кому они мешают, эти степняки? Слава Олире-Матери, угомонились, перестали убивать. Подумаешь, девок в степь гонят. Грабят. Жгут. Так уйдут же рано или поздно! Император выделит денег, горожане отстроятся лучше прежнего. А девушки? Честно сказать, им же всё равно — за кого выходить, верно?

Остатками разума и чувства самосохранения Дэйс понимал, что надо скрывать эти настроения и симптомы. Хорошо хоть, что напиток возвращал ему способность мыслить, почти возвращал себя прежнего, без бешеного сердцебиения и постоянной тошноты, без болей во всех конечностях. Самое главное — без дурных скачков настроения, гнилых идей, пошлых и циничных мыслей, обессиливавших Дэйса куда хуже физической боли.

На четвёртый день он начал бояться прихода имперских войск. Потому что для него это означало прекращение ежеутренней дозы. И если ломку, как он полагал, можно пережить, привязаться к кровати, попросить выздоравливающего Ирхана двинуть посильнее по голове, чтобы перетерпеть в отключке, то потерю самого себя переживать было мучительно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍На себя Дэйс взял слежку за главными действующими лицами: комендантом и тактиком авархов. Это было не особо увлекательное, но важное занятие, к тому же позволяющее пережидать в одиночестве возрастающую тягу и периодические приступы боли и головокружения.

Едкая дурманящая тяжесть приходила всегда днём, ровно через три часа после приёма напитка. Накатывала волнами, заставляя его кусать руки, бить стены, совать голову или ноги под ледяные ключи на глубоких уровнях лабиринта, лишь бы оставаться в сознании, не позволить глазам выпустить из вида реальность, а мозгу — поверить в своё умирание.

Болезненные иголочки сначала будто пробовали его кожу на вкус, слегка покалывая. Он уже не обманывался этой щекочущей нежностью. Иглы становились тоньше и длиннее, кололи острее, а потом вонзались в тело со всего размаха и начинали вибрировать глубоко в мышцах.

А вечерами ему всё меньше хотелось есть или дружески разговаривать, но Дэйс держался, держался и держался под пытливым взглядом Варьяны. Пусть лучше она и не подозревает, чего ему это стоит.

Единственное, что сон был пока ещё для него спасением. На четвёртое утро Дэйс вдруг заметил, что просыпается с каждым днём всё раньше и мучительно ждёт момента, когда Лемар, наконец, уйдёт, а Варьяна поставит перед ним зелье.

Сейчас он следил за собой со страхом. С каждым приступом он скатывается туда, где эти люди и их мысли о нём станут ему безразличны. Это состояние уже кажется неизбежным. И если он только успеет его почувствовать эту разницу, то надо будет попросить у Варьяны заваривать по две кружки. Но пока он сильнее наркотика. Он ещё поборется!

Лемар не замечал в нём перемен, да они и до этого были мало знакомы. Парень исчезал сразу после завтрака, приготовленного Варьяной на четверых с учётом пленника, и довольным возвращался вечером. Впрочем, после ужина, обменявшись сведениями, снова уходил. Вот уж кто неистощим был на выдумки! Именно благодаря Лемару враги чувствовали себя в Южной как на пороховой бочке. Дэйс только диву давался его фантазии, помогая справиться там, где не получалось одному.

Такое впечатление, что за три года службы Лемар не только со всех сторон узнал крепость, но и выяснил слабые места. Все его проделки были такого типа, что списать это на диверсию не получалось, ловить авархам вроде было некого, а ощущение постоянных неудач преследовало.

Упал в старый колодец десятник авархов. Насмерть.

Внезапно обрушилась ночью лестница со второго этажа казармы, где авархи расположились на ночлег. Довольно высоко построенного этажа, надо заметить.

Забились тиной и илом водные фильтры, из-за чего вода вдруг стала поступать в гарнизон грязной.

Из ниоткуда возникла и никак не исчезала невыносимая вонь в доме казначея, куда поселился главный тактик. Аварх перебазировался в дом коменданта, но запах тут же переполз и туда.

Еда. Как выяснилось — испорченная. Теперь добрая четверть попробовавших вела весьма малоподвижный образ жизни в тени, максимально приближенный к нужнику и единственному доступному чистому источнику — маленькому родничку.

Стая разжиревших городских птиц основательно загадила крыльцо комендатуры. Совсем мелочь, но как неприятно!

Клубок степных гадюк, внезапно возникший между спящими авархами. Конечно, яд у них слабый, однако троих воинов пришлось спешно переправлять на родной берег — лечиться.

Возможно, это стало последней каплей, перевесившей в глазах главного тактика плюсы дальнейшего разграбления крепости. Нет, он не выступал на гарнизонной площади, не давал громких указаний, но вместе с покусанными на тот берег начали переправлять лошадей и награбленное добро. На пятый день утром западные ворота были распахнуты, авархов простыл и след.