Взлет

3. БОМБЫ ПАДАЮТ С НЕБА

Поезд пришел на Брянский вокзал утром. Из окна купе Микулин увидел Жуковского, который стоял на перроне, держа за руки Леночку и Сережу. Веру Егоровну Жуковский особенно долго целовал и даже немножко прослезился — так она ему напоминала покойную мать.

Наконец, на двух извозчиках оба семейства направились к Чистым прудам, в Мыльников переулок, где теперь Жуковский снимал квартиру. Вечером того же дня Вера Егоровна вместе с Александром Александровичем, Катя с мужем, Леночкой и Сережей собирались отправиться в Орехово. Жуковский же и Шура решили на несколько дней остаться в Москве. У Жуковского было еще много дел в своем воздухоплавательном кружке, а Шуре нужно было явиться к Бриллингу.

На извозчике оба отправились на Коровий брод, где находилось училище. У Шуры в ногах стоял ящик с лодочным мотором.

Приехав в училище, Шура взвалил ящик на плечи и отправился сначала в канцелярию, где он сдал документы, а потом пошел искать Бриллинга.

Бриллинг сидел в небольшой комнате и что-то писал.

— Здравствуйте, Николай Романович, — начал Микулин, широко улыбаясь, — вот я и приехал.

Бриллинг, видимо, не узнал его.

— Но кажется, я не имею чести быть с вами знакомым.

Шура растерялся.

— А помните соревнование тракторов под Киевом в прошлом году? И одного студента под дождем в поле?

— Здравствуйте, Микулин! — Бриллинг протянул ему руку. — Вы так изменились, возмужали. Я вас сразу и не узнал. Ну, где ваш мотор?

— Вот, в ящике.

— Покажите.

Микулин открыл ящик. Несколько минут Бриллинг внимательно рассматривал.

— А как вы перекачиваете бензин из нижнего бака в верхний? Где помпа?

— У меня на нее не хватило денег, Николай Романович. Я просто кружкой переливал.

— Браво, Микулин! Это чрезвычайно остроумная конструкция. Берите мотор, мы его сейчас отнесем в нашу лабораторию.

Потом Шура пошел в другое здание, к дяде Коле, знакомиться с воздухоплавательным кружком. Большой зал был заполнен моделями, приборами. Вдоль стены протянулась аэродинамическая труба, а в центре зала стояла решетчатая мачта, на стреле которой вращался пропеллер — установка для изучения тяги винта. Около нее хлопотало несколько человек в синих студенческих тужурках, и Жуковский что-то говорил плечистому усатому студенту. Микулин подметил, что большинство из них в «усах» и сразу подумал, что хорошо бы и ему для солидности их отрастить.

— А вот и Шура! — воскликнул Жуковский, увидев его. — Знакомьтесь, господа, мой племянник Александр Микулин. Конструктор моторов и знаменитый изобретатель, — пошутил он.

В другое время Шура только улыбнулся бы, но сейчас эта шутка пришлась не ко времени. Микулин вдруг ощутил, что этим молодым людям палец в рот не клади. И что все они меряют людей самой строгой мерой — мерой таланта.

— Туполев Андрей Николаевич, — проговорил неожиданно тонким голосом усатый, пожимая Шурину руку.

— Мусинянц, — представился другой, черноусый, черноволосый и черноглазый.

— Архангельский, — сказал третий, высокий.

— Юрьев.

— Сабинин.

— Ушаков.

— Ветчинкин.

Фамилии сыпались на него со всех сторон. Он же, растерянно улыбаясь, повторял: «Очень рад, Микулин. Очень приятно, Микулин».

Вдруг он увидел, что его руку держит его двоюродный брат Боря Стечкин.

— Стечкин, — чинно представился Боря.

— Микулин, — отшаркался Шура.

Все расхохотались.

— Микулин, — услышал он голос Туполева, — иди сюда, раз ты изобретатель.

Микулин подошел.

— Вот смотри, — Туполев включил рубильник. Электромотор начал крутить пропеллер и тяга винта стала вращать, как карусель, всю громоздкую установку. Туполев выключил рубильник. Раздался треск.

— Видишь, опять в зубчатой передаче полетел зуб у шестерни.

Микулин молча кивнул.

— Так вот, изобрети-ка так, чтобы передача больше не ломалась. Понял?

— Понял, Андрей Николаевич.

Оставшись один, Шура набросал карандашом эскиз. Задача, в общем, была не такой уж трудной: надо поставить вместо шпонки муфту с пружиной, которая предотвратит поломку шестерни. Только сделать это следует быстро, к следующему приходу Туполева и кружковцев, чтобы показать им, что и он не лыком шит. В зале были необходимые инструменты, за перегородкой токарный станок, а пружина нашлась в старье. Через пару часов муфта была готова.

Микулин включил установку, карусель начала вращаться. Выключил, она бесшумно плавно продолжала вертеться, пока не остановилась.

На другой день пришел Туполев, присел на корточки, посмотрел муфту, включил установку, выключил. Взглянул на Микулина и что-то одобрительно буркнул. Вступительный экзамен в кружок будущих светил авиационной науки был успешно сдан.

Отношения между членами кружка были простыми и дружескими. Туполев явно верховодил всеми — он был самый старший по возрасту. А Шура оказался самым младшим. По старинной студенческой привычке обращались друг к другу по фамилии.

Больше всех Шура сошелся со Стечкиным и Архангельским. Кроме того, в кружке был свой аэроплан и известный московский летчик Борис Россинский — высокий, с усами и эспаньолкой, как у Дон Кихота, — учил кружковцев летать. Причем Ветчинкин уже летал очень прилично.

Вообще, Владимир Петрович Ветчинкин, пожалуй, чаще всех других бывал в доме Жуковского. Он помогал дочери Леночке готовить уроки, а по вечерам вместе с Жуковским редактировал его статьи, подготовь ленные к печати. Помогал собирать материал для лекций, проверял его расчеты. Дело в том, что по рассеянности Жуковский часто делал арифметические ошибки. Ветчинкин был первоклассным аэродинамиком и первым наставником Шуры в этой новой для него науке. Поэтому редкий день в доме Жуковского садились обедать без Володи, как стал вскоре называть своего друга Микулин.

Как-то в начале июля 1914 года Жуковский собирался в Орехово вместе с Шурой и, разумеется, пригласил Ветчинкина.

— Завтра рано утром выедем и, глядишь, к обеду будем дома, — сказал Жуковский. — И вы, Владимир Петрович, пожалуйте вместе с нами.

— Николай Егорович, — ответил Ветчинкин, встряхивая черными, как смоль, кудрями, — пожалуй, я с вами не поеду, я прилечу к вам на аэроплане. Ведь на лужайке, рядом с «проспектом», он может свободно сесть и взлететь.

— А вы сможете отыскать Орехово с воздуха? — спросил Жуковский.

— Конечно, Николай Егорович, ведь я же там много раз бывал.

Микулин прямо зашелся от зависти. Аэроплан был двухместным и можно было бы полететь в Орехово вместе с Ветчинкиным, но разве дядя Коля позволит. Впрочем, в Орехове что-нибудь придумаем.

— А ты, Шура, — сказал Ветчинкин, — не забудь разложить на поляне костер, чтобы я мог видеть направление ветра, когда буду заходить на посадку.

На следующий день Жуковский и Шура были уже в Орехове и в тот же день пошли на охоту, пострелять болотную дичь.

После обеда все вышли гулять по «проспекту», посматривая то и дело в небо: не летит ли Ветчинкин.

Вскоре на западе Шура заметил точку — самолет Ветчинкина. Микулин бросился к приготовленному костру и, ломая от нетерпения спички, зажег его. Столб дыма потянулся к небу. Самолет сделал вираж и пошел на посадку. Едва он коснулся колесами земли, как Шура кинулся к нему. Не отдавая отчета в своих действиях, Микулин, как кошка, вскарабкался на сидение сзади Ветчинкина, и, перекрикивая треск мотора, заорал ему на ухо.

— Давай, Володя, круг над Ореховом!

Ветчинкин кивнул и дал газ. Машина взлетела. От восторга у Микулина захватило дух. Он что-то пел, кричал и упоенно смотрел вниз на деревенские дома, из которых выбегали изумленные люди.

Подлетая к лужайке, Шура вдруг увидел, что вся его семья отнюдь не смотрит на самолет, а столпилась вокруг кого-то. Едва самолет сел, как Микулин со всех ног бросился к толпе. В ее центре в обмороке лежала мама…

Столько, сколько выслушал Шура от отца, матери, дяди, сестер о своем мальчишестве, наверное, не слышал никто. А если бы бабушка была жива, то пришлось бы, пожалуй, попробовать и ее клюки. Под конец разгневанный отец заявил, что он с ним не будет разговаривать, а Жуковский со страдальческим видом ходил по комнатам и размахивал платком.

Ужин прошел в гробовом молчании. Но Микулину всегда страшно везло. Ночью произошло то, что десятки лет спустя обсуждалось в семье и продолжает удивлять ныне многочисленных экскурсантов в усадьбе-музее Жуковского в Орехове. До сих пор тайна Орехова не раскрыта… Ночью в комнате Жуковского прогремел выстрел. Была глубокая ночь и все уже спали. Шура по обыкновению спал в маленькой проходной комнате рядом с комнатой Жуковского. Вместе с ним спал и Ветчинкин. От выстрела оба вскочили.

— Где это, Шура? — встревоженно спросил Ветчинкин.

— У дяди, — сказал Микулин, бросаясь в чем был в кабинет Жуковского. Быстро зажег керосиновую лампу.

Жуковский сидел на постели, испуганно глядя на Шуру. Микулин принюхивался: в комнате сильно пахло пороховым дымом.

— Кто стрелял? Где? Ты цел?

— Цел, — недоуменно ответил Жуковский.

— Порохом пахнет, — сказал Ветчинкин, — откуда же стреляли? Из окна?

В комнату вбежали отец, мать, сестры и дети.

— Где же след от пули? — спросил Александр Александрович.

Шура поднял лампу, оглядывая стены и потолок.

— Вот, — он показал на потолок. В нем было видно несколько маленьких отверстий.

— Но ведь это явно дробь, а не пуля, — сказал Жуковский. — Непонятно, почему она так кучно легла. И, наконец, не понятно, почему стреляли дробью, а не пулей. Шура, возьми лесенку, выковыряй из потолка несколько дробинок.

Микулин поставил небольшую стремянку и стал подниматься.

— Смотрите, шкаф! — вдруг воскликнул он.

— Что шкаф? — спросил Жуковский.

Шура молча показал на шкаф, где за стеклянной витриной в специальной стойке стояли охотничьи ружья, с которыми они утром охотились. Там, где ствол ружья Жуковского упирался в верхнюю крышку, зияло отверстие. Все с изумлением долго рассматривали его.

— Вот те на, — удивился Николай Егорович, — видимо, я забыл его разрядить. Но отчего же оно выпалило? От сотрясения? Но ночью все спали.

Наутро дома только и было разговоров о злосчастном ружье. Жуковский даже сел было сочинять какую-нибудь теорию, но, не придумав ничего убедительного, так и махнул на это рукой.

И сейчас, спустя почти шестьдесят лет, Микулин, вспоминая об этом, разводит руками. Нет объяснения.

Но среди разговоров о ночном выстреле вчерашний полет Шуры как-то забылся.

Конец июля 1914 года в Орехове выдался жаркий. Все шло по заведенному распорядку: прогулки, купание в пруду, охота. Приехали в Орехово Архангельский и Стечкин. Шура сдружился с Александром Архангельским, который всячески покровительствовал, своему младшему товарищу. Тем более что дядя Коля тоже очень любил Архангельского и в шутку называл его за высокий рост «длинным».

Как-то в жаркий летний день пошли все во главе с Жуковским купаться на речку. Шли далеко, верст за пять, веселой гурьбой и старшие и младшие. С ними же отправились и барышни, жившие по соседству, за которыми три мушкетера — Стечкин, Архангельский и Микулин наперебой ухаживали. Купались порознь: мужчины отдельно, женщины неподалеку за кустами.

Архангельский превосходно плавал под водой. Никому не говоря, он нырнул и поплыл вниз по течению. Проплыв место, где купались женщины, он оказался за холмом. Выбравшись на берег, Архангельский понял, что попал в нелепое положение. Идти вдоль берега нельзя — наткнешься на одевающихся дам. Плыть против течения — сил не хватит. Архангельский решил идти назад через холмы, где виднелись дома деревни.

Тем временем мужчины стали одеваться и вдруг увидели одежду Архангельского, лежащую на песке.

— Архангельский утонул! — заорал Шура.

— Борис! — закричал тонким голосом Жуковский. — Беги в деревню! Зови мужиков с баграми. Его надо скорей найти.

Шура вместе с отцом бросились в воду и принялись нырять, пытаясь обнаружить тело, но находили одни коряги. Женщины на берегу отчаянно визжали.

Тем временем Архангельский, взобравшись на холм, с изумлением увидел толпу крестьян, которые с баграми бежали к берегу.

— Бежим утопленника искать! — кричали они.

Недолго думая, Архангельский схватил валявшуюся жердь и припустился за бегущей толпой.

Первым «утопленника» увидел Микулин и начал хохотать, как сумасшедший.

Архангельскому, хотя он и оправдывался изо всех сил, крепко попало от Жуковского.

Александра Александровича тревожили сообщения в газетах, к концу дня попадавших в Орехово. В Европе было неспокойно. Чувствовалось приближение войны. А семья Жуковских и Микулиных уже в 1905 году пережила трагедию. В морском сражении в Цусимском проливе погиб двоюродный племянник Николая Егоровича, молоденький мичман Жорж Жуковский — жених старшей дочери Микулиных — Верочки. Сколько было выплакано в подушку девичьих слез…

И вот первого августа Катя вдруг увидела скачущего во весь опор по деревне сотского, который кричал только одно слово: «Война!». На следующий день Жуковский и Шура вернулись в Москву.

Первая мировая война была еще и первой войной, в которой авиация стала новым массовым родом войск. В 1914 году средняя скорость самолета составляла 30 километров в час, а к концу войны уже 220. За время войны только Германия построила 47 931 самолет. Уже в первые дни сражений даже безоружный аэроплан стал чрезвычайно эффективным средством — как разведчик. Одной из причин поражения Русской армии под Таннебергом в Восточной Пруссии в самом начале военных действий было то, что авиационный отряд германцев с воздуха обнаружил попытку русских вырваться из окружения.

Жители Лондона, так же как и все англичане, чувствовали себя в безопасности: Англия — остров, а британский флот господствует на море. Но ночные налеты «цеппелинов» с грузом бомб быстро излечили их от этой иллюзии. Военная авиация стрекотом пулеметов и грохотом бомб очень быстро известила о своем рождении буквально всех — и войска противника во фронтовых окопах, и мирных жителей тыловых городов. Вот так началась война для Жуковского и его учеников. В глубинах сложной политики они тогда еще разбирались очень слабо. Конечно, война это плохо — гибнут люди. Но ведь кайзер первым объявил войну России. Мы только защищались. Так думали все. Так думал и Шура Микулин, пока позже судьба не свела его с удивительным дельцом, который так изобретательно наживался на войне, умудряясь при этом являться ура-патриотом, что Микулин только диву давался.

Прежде всего Жуковский, Ветчинкин, Стечкин, Архангельский и другие начали читать лекции в Московской школе авиации. Микулин, естественно, читал там устройство двигателей. Среди первых слушателей школы был и Н. Н. Поликарпов, впоследствии знаменитый авиаконструктор, и в 1917 году — Михаил Михайлович Громов, который стал прославленным летчиком, Вскоре Николая Егоровича назначили заведующим отделом изобретений при Военно-промышленном комитете.

Именно здесь при непосредственном участии своих учеников он закладывает теоретические и практические основы бомбардировочной авиации.

Появление в русском воздушном флоте самолетов такой большой грузоподъемности, как «Илья Муромец», естественно, поставило на повестку дня вопрос об их боевом применении. Но дело в том, что покуда еще не существовали авиационные бомбы. Их нужно было изобретать. А прежде провести необходимые эксперименты и создать теорию падения авиабомб с аэроплана. Жуковский пишет свою работу «Бомбометание с аэропланов» и объявляет открытый конкурс на конструкцию авиабомб.

Разумеется, Шура Микулин тотчас же принял участие в конкурсе на первую зажигательную авиабомбу. Требования к ней были в общем чрезвычайно противоречивые. С одной стороны, она должна быть максимально эффективной, а с другой — крайне простой и дешевой в производстве.

Тем не менее Шура сразу же приступил к работе и… отправился в керосиновую лавку. Там он за полтинник купил круглый жестяной бидон для керосина и принес его в лабораторию в техническом училище. Здесь он отрезал ручку и припаял четыре жестяных стабилизатора, чтобы бомба не кувыркалась в воздухе.

Потом повез бидон в университет и продул его в аэродинамической трубе. Кажется, все было в порядке.

На следующий день в техническом училище Шура начал заряжать бомбу. Он налил в бидон керосин, закупорил горло и к пробке начал припаивать запал собственной конструкции. Запал состоял из обычного охотничьего патрона, позаимствованного у дяди Коли, и ударника с предохранительной пружиной. При ударе бомбы о землю пружина сжимается, ударник воспламеняет порох в патроне, а затем уже взрывается керосин.

Весело мурлыкая под нос песенку, Микулин начал старательно запаивать запал прямо в бомбе. Вдруг дверь отворилась и в лабораторию вошел Туполев. Он с подозрением потянул носом воздух и подошел к Микулину.

— Слушай, почему так керосином воняет?

— А у меня зажигательная бомба начинена керосином, Андрей Николаевич, — ответил Шура, лучезарно улыбаясь.

— Что?.. — шарахнулся от него Туполев. — А запал у тебя пороховой?

— Пороховой, Андрей Николаевич! — бодро ответил Микулин.

— Слушай, Микулин, — Туполев овладел собой, — ты с ума сошел. Ты же сейчас взорвешься и нас всех взорвешь!

— Почему?

— От паяльника порох может воспламениться!

— Ни в коем случае, Андрей Николаевич, — Шура отложил паяльник в сторону и насыпал на верстак из мешочка дорожку из черного пороха.

— Вот смотрите, — он взял паяльник и поднес его к пороху. К его изумлению, порох мгновенно вспыхнул, Микулин сконфуженно посмотрел на Туполева.

— Ну, то-то, — пробурчал Туполев, — смотри, будь осторожнее.

Зажигательные бомбы испытывали на аэродроме на Ходынке. Группа офицеров и штатских внимательно следила, как от самолета, кружащегося над аэродромом, отделяются темные капли и со свистом устремляются к земле. Бомб испытывалось множество. Большинство из них не взорвалось. Шура изрядно нервничал, когда в небо взмыл самолет с его керосиновым бидоном. Но его бомба разорвалась, дав гигантскую шаровую вспышку. Конструкция Микулина победила. Ему был вручен почетный диплом, подписанный Жуковским, и премия — тысяча рублей золотом.

Однако при вручении денег (организацию конкурса финансировал Союз земств и городов — Земгор) ему весьма прозрачно намекнули, что почти всю премию надлежит пожертвовать Земгору на войну, что Микулин и вынужден был сделать.

Однако Шура начал купаться в лучах славы — его интервьюировали репортеры и в нескольких газетах появилось сообщение о его победе на конкурсе. Это дало совершенно неожиданный эффект. Папа, который в это время жил в Нижнем Новгороде, вдруг стал получать со всех сторон поздравления: подумать только, сын не только известный изобретатель, но и жертвует свою премию на войну. Строгий папа неожиданно расчувствовался и подарил сыну… мотоцикл.

Мотоцикл марки «Пежо» был довольно-таки допотопным, с ременной передачей. Но восторг Микулина, буквально танцевавшего вокруг него с гаечным ключом, был непередаваем. Тотчас же Шура начал копаться в потрохах мотоцикла, усовершенствуя и изобретая. Мама же на этот подарок реагировала со слезами, так как была абсолютно уверена, что Шура теперь обязательно свернет шею. И была недалека от истины, потому что Микулин мгновенно превратился в завзятого лихача. Так, он на пари проехал по трамвайному рельсу, ни разу не сойдя с него, с Борей Стечкиным на багажнике от Театральной площади до Сокольников, почти не держась за руль руками. Впрочем, он был не одинок: и Архангельский, и Стечкин тоже были лихачами. К тому времени в распоряжение Жуковского Военно-промышленным комитетом был выделен «Форд», но без шофера, так как почти все водители были мобилизованы в армию. Поэтому Жуковского по очереди возили Архангельский, Микулин и Стечкин.

Как-то Архангельский решил продемонстрировать Николаю Егоровичу свое мастерство. На перекрестке он приметил два трамвая, движущихся навстречу друг другу. Притормозив, Архангельский подождал, пока они сблизятся, а затем, резко дав газ, помчался им наперерез и проскочил буквально в метре от них. Потом, гордо улыбнувшись, он повернулся и увидел суровое лицо Жуковского. Тот жестом показал ему: «Притормози».

Архангельский остановил машину. Жуковский молча вышел из нее и демонстративно отправился пешком.

Покрасневший от стыда Архангельский следил за ним, потом поехал вперед и, обогнав, отворил дверцу автомобиля. Жуковский, словно не замечая его, продолжал идти. Архангельский снова обогнал его. Опять Жуковский прошел мимо. Наконец, на третий раз Жуковский, взглянув на его огорченное лицо, сел в машину.

— Николай Егорович, — сказал Архангельский, — честное слово, я никогда не буду…

— Ну, ладно, «длинный», — улыбнулся Жуковский, — поехали.