Я живу в октябре

Я живу в октябре (VI)

Вот уже полгода как мы живём в новой реальности. У меня есть ребёнок. Нет, не так. У нас с Ритой есть ребёнок. И он остаётся с нами. Как это происходит – никто не понимает. Нелька по-прежнему не отходит от Риты. Им пришлось снимать другую квартиру с более подходящими условиями, как сейчас модно определять «чайлд-френдли». Не знаю, насколько хватит героизма у Нельки. Мы с Димкой разговаривали, он беспокоится, что жену месяцами не видит. Я подозреваю, он боится, как бы она не начала его уговаривать тоже завести ребёнка. В конце концов, наш богатырь доказывает, что дети у хомо новусов – это не так ужасно.

Практически, конечно, не всё просто. Рите в первое утро приходится объясняться с мамой – откуда вдруг в квартире появился младенец. Пару раз она выдавала дичайшую ложь про свою подругу, которую бойфренд заставлял сделать аборт, а она втайне родила и вот теперь иногда вынуждена прятать младенца по подругам. Интересно, что Риткина мама на эту пургу вполне соглашалась.

Когда малыш чуть окреп, Рита сменила тактику. Сразу после перемещения посреди ночи вызывала такси и мчалась в отель. Неля нашла ей небольшую гостиницу, где закрывали глаза на отсутствие свидетельства о рождении. В общем, когда Галина Львовна успевала опомниться, дверь за дочерью уже захлопывалась. К вечеру из Казани прилетала Неля, и они втроём переезжали в найденную квартиру. Я не представляю, что бы мы делали без нашей замечательной подруги.

Пашка уверенно сосал мамино молоко, пухлел и вообще был крайне мил. Когда наступал мой день, я тетешкался с ним вволю. Не знаю, что было бы со мной, если бы приходилось каждый день возиться с памперсами, гулять, купать. Наверное, к этому привыкаешь и даже устаёшь – Ритка не даст соврать. Но я видел сына раз в месяц и откровенно кайфовал.

Особенным таинством для нас становилась последняя ночь. Всякий раз был риск, что чудо закончится. Но Рита объясняла мне, что процессом можно управлять.

– Понимаешь, Алекс, я словно удерживаю его одной рукой, пока на нас льётся поток воды. Важно держать, пока поток не закончится. Когда мы приплываем ко мне в сентябрь, малыш рядом со мной. Это физически сложно, иногда я начинаю бояться, что не удержу, но в итоге всё заканчивается благополучно. Павлик – молодец. Как будто знает, что я его не отпущу. Он ни разу не заплакал даже, представляешь?

Я не представлял. Слова Риты превращались в моей голове в картину того, как Фетида окунает Ахиллеса в воды Стикса, держа его за пятку. Тоже, наверное, боялась не удержать. В общем, Риткиным мастерством я восхищался. Происходящее оставалось совершеннейшим фестивалем, в котором искать логику было противопоказано.

Мы пока не думали о том, что будет дальше. Очевидно, что скоро Павлик начнёт ходить, а потом и говорить. Как ему тогда жить? С кем дружить? Как и чему учить его в этой жизни? Про это мне намекали, а иногда напрямую спрашивали друзья. А я отшучивался, переводил разговор на другое. Не думалось про это, никак не думалось.

Когда Пашке стукнуло десять месяцев, произошёл загадочный случай. Рита оставила его спящего в комнате и пошла на кухню готовить чай. Нельки в тот момент, как нарочно, не было – она пораньше уехала в Казань. Как только чай был заварен и подготовлены печеньки, Рита заглянула проверить малыша.

– Его не было в кроватке, – рассказывала она шёпотом.

– Как так?

– Не знаю. Я обыскалась, ну куда он мог деться? Я эту квартиру уже знаю так, что могу жить, не включая свет. Уползать ему некуда – там же прутья.

– А почему ты шепчешь?

– Неля меня убеждала, что мне привиделось, – невпопад ответила Рита. – Ты понимаешь, я уже на балкон выскочила. Возвращаюсь назад – он лежит, посапывает как ни в чём ни бывало.

Если бы не последующие события, я бы согласился с Нелькой. Но через месяц подобный казус произошёл уже со мной. Мы всем семейством уехали днём в Парк Победы. В какой-то момент получилось, что Рита осталась доедать в кафе обед, а я вышел на улицу укатывать Павлика на сон. Засыпал он обычно хорошо – достаточно было прокатить коляску метров двадцать, и здоровый малышковый сон наступал без промедлений. Внезапно коляска стала подозрительно лёгкой – за пологом младенца не оказалось. Я спешно расстегнул все застёжки, но постелька оказалась совершенно пустой. У меня тогда возникло страшное чувство нереальности происходящего. В такие моменты мозг, не способный объяснить случившиеся, выдаёт на-гора безумные комбинации. Я побежал обратно в кафе, убеждённый в том, что забыл забрать Павлика у мамы.

– Что случилось? – Рита вскочила, сразу почувствовав неладное.

– Где Павлик? – тупо спросил я.

Видимо, она поняла бессмысленность дальнейших выяснений и, отодвинув меня, бросилась на улицу к коляске.

– Ты что, идиот? – она старалась не кричать, но у неё плохо получалось. – Так шутить?!

Посреди расстёгнутой коляски попой кверху беззаботно дрых мой маленький наследник. Я осторожно вытащил из детского кулачка обслюнявленную игрушку – гладенькую деревянную птичку. Птичка зашуршала – внутри что-то легко перекатывалось.

– Это ты ему погремушку дала? – спросил я Риту.

Она испуганно помотала головой.

***

Не могу сказать, что мы привыкли к подобным «выходкам» нашего дитя. Это происходило всегда совершенно неожиданно, в минуты, когда он оказывался один, без нашего пригляда. И редко, не чаще одного раза в месяц. Хотя, возможно, исчезновения происходили и по ночам, ведь не могла же Маргарита беспрерывно бодрствовать.

Мы были в дурацкой ситуации, когда ни с кем посоветоваться было невозможно. Знакомых специалистов по детским аномалиям у хомо новусов на горизонте не наблюдалось. Нельку, конечно, мы посвятили в подробности. Против наших совместных аргументов ей уже было не отмахнуться.

– Один раз Павлик вернулся с синяком на руке, – делилась Ритка. – А в парке вообще с погремушкой. Как это понимать?

– Ничего подобного никогда не слышала, – качала Нелька головой.

– Коршунов тоже не в курсе, – поддержал я. – Но у него и знакомых с детьми не было.

– Может ты поговоришь с кем-нибудь из полиции? – спросила Рита. – Ну из дозорных?

Мы с Нелей удивлённо на неё посмотрели, так что Рите пришлось пояснить.

– Я видела, как она в Казани с дозорным разговаривала.

– Они вас контролем замучают, – мрачно заметила Неля. – Безо всякого толку. Давайте не будем пока пороть горячку. В остальном же он здоров?

Мы покосились на ползающего по развивающему коврику Павлика. Малыш зыркнул на нас и заулыбался.

– Здоров, – подтвердила Рита.

– Может быть, это возраст, – неуверенно сказала Неля. – Я попробую что-то ещё узнать. Алекс, а что твой Барри?

– А что Барри?

– Ты его постоянно поминаешь. Он же коллекционирует слухи, загадки и прочее?

– Ты всегда это белибердой называла.

– Не нуди, – поморщилась она.

– Ладно. Я ему позвоню.

– Только лишнего не болтай. – Неля предупреждающе приложила палец к губам.

– Ты как Коршунов, ей-богу.

Звонок Барри практически ничего не дал. Мы с ним трепались битый час, в ходе которого я выяснил, что у него проблемы с желудком, в Непал он так и не попал, а американский дозор – осторожные бараны. Последняя реплика относилась к истории Барри с мексиканцами. Дозор прочистил Барри мозги по части употребления наркотиков в полнолуние, что, надо признать, требовало изрядных усилий, ведь Барри – человек увлекающийся.

Я постарался аккуратно перевести разговор на детей, но Барри немедленно стал выпытывать откуда у меня такой интерес к детям хомо новусов. Ссылки на невнятные слухи его не устраивали, Барри в интересные загадки впивался не хуже клеща. Так что пришлось сказать прямо:

– Помнишь про рублёвских олигархов рассказывал?

– Йес.

– Они у нас с масонами подружились.

– Оу!

– На совместной мессе они зачали ребёнка. Назвали Лунтиком, – память вовремя вытащила имя мультяшного персонажа.

– Как?

Я по слогам повторил, а потом ещё попытался перевести на английский.

– Не слышать, – признался Барри. – Откуда ты знать, Алекс?

– У меня приятель в спецслужбе работает.

– Окей. Зис чайлд… Ват из зе проблем?

– Ты что-нибудь слышал о новорождённых, которые были хомо новусами?

Барри понял меня с третьего раза. Всё-таки в некоторых областях у меня проблемы с подбором слов.

– Говорят… Это только слухи, Алекс, имей в виду…

На языке Барри такая оговорка означала, что даже он ни на гран не верит.

– Помнишь, я рассказывал про Паутину?

– Тех, кто создаёт агентов по всем временам?

– Да-да. Так вот…

Из слов Барри получалась следующая схема. Паутинщики хотели создать новых агентов, но в некоторых временах это почти невозможно. Тогда они пошли на ряд чудовищных экспериментов. Точных данных о том, что и как делалось, нет, но якобы они брали детей своих агентов и пичкали их специальными лекарствами, вроде как ноотропами или что-то наподобие. В общем, стимулировали мозговую активность. И некоторые эксперименты принесли результаты, хотя не совсем те, на которые рассчитывали паутинщики. Дети не стали новусами, но «замерцали» – они то вываливались из пространства времени, то возвращались обратно. Когда подобные препараты давали взрослым или детям постарше, они или умирали, или сходили с ума.

– Это правда? – ошарашенно спросил я. – Вурдалаки какие-то.

– Слухи, Алекс, слухи… Может быть их распускает Дозор, чтобы очернить Паутину, может ещё кто. Этот мир полон слухов и вражды. Не знаю.

– А что с детьми-то произошло?

– Исчезли. Но некоторые исчезли вместе с родителями.

Конечно, в страшилки Барри я не поверил, но они навели меня на любопытную мысль. Пересказывать подробности Ритке я не стал, а просто сообщил, что дело может быть в особой связи мамы и ребёнка.

– Когда ты перемещаешься и удерживаешь Пашку, он сам что-то делает?

– В смысле?

– Он может не захотеть перемещаться?

– Не знаю. Надеюсь, нет.

– Ты можешь меня научить его держать?

– Как я это сделаю? У нас же разные месяцы.

– Я буду рядом с вами, когда вы будете перемещаться. Рассказывай мне всё, что происходит, возможно, я смогу почувствовать.

– Мне не нравиться это, Алекс. Зачем это?

Я погладил её по щеке. Рита смягчилась.

– Я боюсь, – сказала она. – Не знаю чего, но я всё время боюсь.

– В полную Луну все боятся.

– С обычными детьми всё понятно – люди знают, как их растить, куда их выводить. А я? Ничего не знаю. И всего боюсь.

Рита невольно нарушила наше табу на обсуждение будущего. Но кто-то должен был сделать это рано или поздно.

– У нас особенный ребёнок, – ласково сказал я. – И нам с тобой тоже нужно быть особенными. Попробуй научить меня.

***

Вы когда-нибудь плавали ночью по озеру или по морю при свете Луны? Тихая ночь, тёплая вода, лунная дорожка дрожит на лёгкой волне. Перед тобой расстилается тёмный простор, по которому словно специально разлили серебристое молоко. Кажется, можно плыть бесконечно, к далёкому неведомому берегу.

К такому безмятежному переживанию прыжка хомо новус приходит примерно на второй год, а большинство ещё позже. Рита только-только распробовала это буддийское спокойствие. Оказалось, что одновременно чувствовать, удерживать Павлика и комментировать свои действия ничуть не легче, чем делать тоже самое в настоящем море.

В первый раз я ничего не понял – от её волнения и моего напряжённого желания прочувствовать «всё и вся» толку было мало. Но ко второму разу мы успели договориться, что мы никуда не спешим и будем просто слушать наше дыхание – оно задавало ритм, позволяло настроиться друг на друга. Ещё несколько месяцев спустя я вдруг осознал, что очень хорошо различаю переход Риты и Павлика. Раньше они словно сливались в единое целое, а теперь на несколько секунд я отчётливо слышал их раздельное дыхание, их отличное друг от друга сердцебиение.

– Какой же, наверное, кайф, – сказал я однажды Ритке. – Жить в одном месяце и вместе уходить обратно.

– Думаешь? – с сомнением протянула она. – Когда ты провожаешь нас, то словно остаёшься на берегу, а если вместе, значит, мы плывём в разные стороны, к разным берегам.

За время нашего эксперимента Павлик исчезал лишь единожды и то без последствий. У меня зародилась смутная надежда, что, если мы будем продолжать наше сближение, то на этом выкрутасы могут и закончиться. В конце концов, сын рос полноценным здоровым мальчиком, разве что говорить стал чуть позже нормы, но это вполне объяснялось отсутствием постоянного круга общения.

У меня складывалось ощущение, что мы втягиваемся в (насколько это возможно) нормальную колею семейной жизни. И, как это часто бывает, тут же произошло событие, заставившее меня опять переживать.

Как-то посреди моего цикла в один дождливый вечер ко мне постучали.

– Меня зовут Глеб Иванович, – представился пожилой мужчина. Он был одет в потёртый кожаный плащ, с которого стекала вода. Мне особенно запомнились вислые седые усы на его худом морщинистом лице. Такие показывают в фильме у казаков навроде Тараса Бульбы. Вид у казака был усталый.

– Я представитель Темпорального Дозора. Временно исполняю обязанности по октябрю 2006 в Москве. Можно войти?

– Временно? – только и нашёлся я, что спросить.

Глеб Иванович принял это за приглашение и шагнул за порог.

– Позвольте? – он знаком показал на вешалку.

Я покорно отступил. Казак неторопливо снял мокрый плащ и аккуратно повесил. Под плащом оказался старенький пиджак с невнятно блистающим значком. Глеб Иванович по-стариковски огладил волосы и сказал:

– Мне нужно поговорить, Александр Григорьевич.

– Можно просто Алекс, сказал я.

– Тогда зови меня Глеб, – согласился казак, переходя на ты. – Чайку бы? Ехал издалека, из-под Тулы.

– На машине?

– На мотоцикле, – ответил Глеб и зачем-то добавил: – с коляской.

– Понятно, – сказал я. – Ну, пошли на кухню, Глеб.

– Если найдётся коньячок в чай, буду счастлив, – сказал он, устраиваясь на табуретку.

– Есть бальзам, спиртовой.

– Тоже можно, – с достоинством склонил голову Глеб. – Я к тебе по какому делу… Ребятёнок у тебя появился.

– Так, – протянул я.

– Во-первых, разреши поздравить. Дело хорошее.

– Спасибо. А во-вторых?

– А, во-вторых, мне поручено опросить тебя о деталях вашего… ммм… случая.

– Кем поручено?

– Начальством.

Я налил чай и щедро сдобрил бальзамом.

– Благодарствую, – сказал Глеб, – разглаживая усы. – Ты не бойся, Алекса. Дозор хочет защитить.

Имя моё он странно коверкал, но я не возражал. Неприятнее было, что речь зашла про защиту. В голове у меня всплыл невнятный киношный образ рекэтиров, которые приходят с благородной миссией по защите бизнеса. Впрочем, образ благополучно разбился о деревенский видок казака.

– От кого защитить?

– Это секретная информация, – заявил Глеб, припадая к чашке.

– И ты мне не скажешь?

– Почему? – удивился он, причмокивая. – Долей-ка бальзамчику. Хороший он у тебя. Как называется-то?

– Рижский.

– Ага-ага. Я вот тоже самогон варю, но это другое… Где покупаешь?

– Не знаю. Привезённый вроде. Неважно. Что там с секретом-то?

– По нашей информации, – официальным тоном сказал Глеб. – Несколько сект считают твоего сына предтечей светопреставления.

Видя моё недоумение, Глеб добавил:

– Ну, антихристом, так понятнее?

– Объясни толком.

По словам дозорного выходило так, что в подлунном мире есть ряд живучих легенд о конце времён. В каждой из них главным действующим лицом становиться потомство хомо новусов. Дитя, получившее возможности родителей, разрушит само время. Но если проклятое дитя будет уничтожено, то апокалипсис можно и отложить. Рассказывал он это короткое послание битый час. Видимо, вызубрить, как делали почтовики либо не успел, либо не мог в силу возраста и здоровья. Поэтому Глеб пытался пересказать всё своими словами, но поскольку сам некоторые термины понимал плохо, то получалась каша. Винить мужика не хотелось, Он получил задание и старательно исполнял его.

– А Дозор верит в эти легенды?

– Мы же не язычники какие-нибудь, – удивился Глеб. – Дитя-то при чём?

– Ну да.

Рассказывать о необычностях поведения Павлика я, естественно, не стал.

– Кому известно о ребёнке?

– Моим друзьям, – пожал я плечами. – Хотя Нелька предупреждала меня, что болтать не стоит.

– Правильно, – Глеб поднял указательный палец вверх.

– А Дозор откуда узнал?

– Слухи докатились, – уклончиво ответил Глеб. – Поэтому рекомендуем – болтовню прекратить. В полнолуние держаться вместе. К вам приставят охрану, но незаметно.

– Тебя?

– Не, – усмехнулся Глеб. – Какой из меня телохранитель. Годы уж не те. Но смотреть будут, уж поверь. Меня специально вызвали, чтобы местных дозорных ты в лицо не знал. Так правильнее, поверь.

– Зачем это Дозору?

– Как это? – удивился Глеб. – А для чего мы ещё нужны? Защитники мы. Сам подумай – если сумасшедшие будут творить, чего хотят, то это какая жизнь-то будет?

Я кивнул. Глеб Иванович, во всяком случае, явно верил в то, что говорил. «Надо бы с дядей Кешей пообщаться», – подумал я. Он поближе к этим конспираторам будет.

– Что мне нужно делать?

– Дитя одного не оставлять, разговоры прекратить, – загнул пальцы Глеб. – Посторонние вами интересовались?

– Вроде нет.

– Никаких странностей не замечал?

– Нет, – уверенно соврал я.

Мне показалось, что казак недоверчиво усмехается, но оказывается, он просто приглаживал усы.

– Телефончик запомни.

Глеб выложил передо мной бумажку с аккуратно написанными цифрами.

– Если что подозрительное, сразу звони, – сказал дозорный. – Поможем, чем сможем.

***

Посоветовавшись с Коршуновым, я решил рассказать об этом разговоре Ритке. Сам Коршунов отнёсся к произошедшему спокойно. Единственно, что попросил повторить номер телефона.

– Попробую пробить телефончик, – сказал он. – На всякий случай.

Сама история его вроде не особенно и впечатлила.

– Это Дозор, Алекс. Их девиз – лучше перебдеть, чем недо… Ну ты понял. Всякий по-своему проводит вечность. Кто-то детей рожает. А кто-то охраняет их от заговоров, реальных или нет.

Ритку во всей этой истории заинтересовало только, откуда Дозор узнал обо всей этой истории.

– Ты Барри не проговорился?

– Нет.

– Уверен?

– Не превращайся в Нельку. Тебе не идёт.

– Фрр… Погуляй лучше с Павликом. У меня хотя бы один выходной будет.

Малыш активно ходил, требовал много внимания, Ритка с ним очень здорово уставала, а у Нельки, видимо, ослабел заряд заботы. Она по-прежнему приезжала каждый месяц, но только на неделю –– максимум две.

– Ты себя нормально чувствуешь?

– Слабость, – поморщилась Рита. – Павлик сопливил неделю, могла заразиться.

К вечеру ей совсем поплохело. Ритка лежала под тремя одеялами и не могла согреться.

– Знобит, – жаловалась она. – Как всё не вовремя.

– Ты моя зазноба, – шутил я. – Заболела, бывает.

– Легко тебе говорить, а я завтра одна буду. Как мне с Павликом-то?

– Напьёшься парацетамола перед переходом и сделаешь всё как обычно.

Рита не ответила, враждебно выглядывая из-под одеяла, словно немец из окопа. Я взял на руки Павлика.

– Всё будет хорошо, Ритка, – сказал я. – Очень тебе сочувствую, но что я ещё могу сделать? Стараюсь вот поднимать тебе настроение. Ужинать будешь?

– Нет.

– Сделаем куриный бульон. Да, Павлик? Сварим маме суп?

– Свалим, – радостно повторил Павлик. – Папа!

– Вот, пойдём-ка и свалим на кухню. У мамы с глаз долой.

Я постарался ободряюще улыбнуться, но Ритка была в фазе хмурости, когда мой оптимизм совершенно переставал работать.

К ночи у неё предсказуемо поднялась температура. Павлика я к этому моменту ушатал, и он безмятежно спал. Хорошо иметь детей, у которых здоровый сон.

– Я очень устала, – тихонько пожаловалась мне Рита. – Надеюсь, Неля сможет приехать.

– Конечно, сможет. Она заботливая.

– Я плохая мама, – вдруг сказала Рита.

– С чего ты взяла? – удивился я.

–Павлика под вечер видеть не могу. Никакой радости уже нет.

– Ты устала.

– А ещё он спрашивает, где папа. Болтает беспрерывно.

– Ты устала.

– Ну что заладил? – вспыхнула она. – Устала-устала… Ему два годика всего, а у меня нет сил.

Я примирительно погладил её по руке. Рука была огненной.

– Температура повышается? – озабоченно спросил я.

Градусник намерял 39.8. Я впервые всерьёз встревожился.

– Надо сбить температуру.

– Сколько времени? – спросила она.

– Десять минут одиннадцатого.

– Ещё два часа до перехода. Лучше потерпеть. Когда лекарство подействует, у меня будет больше времени после перехода.

Уговорить её удалось лишь через час. Мне казалось, что Ритка становится всё горячее, хотя градусник упорно показывал одни и те же цифры.

– Скоро будет переход, – сказала Рита. После лекарства ей стало получше.

– Перенеси Павлика поближе ко мне. Надо, чтобы я могла держать его за руку, – инструктировала меня Рита. – И не давай мне спать.

– У него подгузник полный. Обкакался.

– Потерпит.

– Я заменю, жалко же.

– Ладно, – бессильно махнула рукой Рита.

С подгузниками я наловчился. Одно движение – снял, второе движение – надел. Павлик забавно помогает во сне – приподнимается на ногах. Сложнее, когда нужно удалить, так сказать, последствия. В ванную я тащить его не решился, обтёр как мог влажными салфетками. Павлик стоически перенёс всю процедуру, не открывая глаз. Но стоило мне перенести его к маме, как он проснулся.

– Я проснулся, – ясно сказал он.

– Ночь ещё, – шепнул я.

– Спи, – подтвердила Ритка. – Баю-бай.

Но наследник засыпать вновь упорно не желал: он ворочался, играл с маминой рукой, пытался меня укусить, хотя мы старательно делали вид, что спим. Я положил ему руку на животик, успокаивая. И тут началось. Я почувствовал, как изменилось дыхание у Риты, Павлик тоже попритих.

Лунная дорожка расстилалась перед ними, а я вновь стоял на берегу и протягивал к ней руки. Вот Рита уплывает от меня в свой сентябрь, увлекая за собой Павлика. Светлых пятнышка на тёмной воде, что пытаются влиться в бледный лунный поток. Но в этот раз что-то пошло не так. Маленькое пятнышко не хотело уплывать – она играло со светом, ныряло, дурачилось и не хотело расставаться со мной. Я ощутил ледяной страх от предчувствия, что Павлик не удержится с мамой. И что тогда? Что тогда? Мои руки словно выросли, лианами протянувшись через чёрные воды к светлому пятнышку.

Все эти образы пронеслись передо мной в считанные секунды. Рита, озарив напоследок своим серебристым силуэтом комнату, исчезла. Рядом, на перекрученном одеяле, лежал наконец-то уснувший Павлик.