Я живу в октябре

Я живу в октябре. Эпилог

Я часто прихожу к пруду, сажусь на скамейку и смотрю на разрезающих с хозяйской уверенностью водную гладь уток. Прошло три года с момента нашего расставания с Пашей. Маргариту с тех пор я не видел.

На следующий цикл я позвонил ей и рассказал, как было дело. Она стоически молчала. Я успел передумать всё на свете – и что мне стоило дождаться личной встречи, и что нужно было подобрать другие слова, и вообще пообещать, что всё будет хорошо. Одно стало ясно во время этой затяжной паузы – я не жалею. Всё было до суровости правильно.

– Ты безжалостен, Алекс – сказала она чужим голосом. – Прости, но я не хочу тебя больше видеть.

– Слышу тебя. Но так было надо.

Если бы Рита закричала на меня, зарыдала, обругала, то я знал бы что делать. Но она лишь холодно попрощалась и отключилась, оставив меня наедине с короткими гудками.

После чего я уехал. Я стал вторым Барри, стараясь объездить как можно больше стран. Я потерял счёт самолётам, отелям, городам… Мне всё казалось, что за новым поворотом, с новыми лицами, внутри что-то перевернётся, что-то начнётся заново. Это были тщетные надежды. На самом деле, я убивал время, надеясь на хоть какую-то весточку от сына.

Московские дозорные перестали опекать меня. После стольких лет я чувствовал себя как-то неуютно и всё время подозревал, что за мной тайно следят. Так, наверное, чувствуют себя разведчики на пенсии – профессиональную деформацию непросто излечить.

Любезной со мной оставалась только Алиса, но её электронным мозгам так полагалось.

Но в прошлый цикл кое-что случилось. Чёрным эквадорским вечером в пляжное бунгало завалился тощий смуглый человек и, подойдя ко мне, на ломаном русском заявил:

– Паша быть. Паш.

– Ты сказал Паша?

– Паша всё хорошо. Папа – привет.

Глядя на моё недоумённое лицо, эквадорец ткнул себя в грудь и сказал.

– Постман.

– Почтовик?

– Постман.

Почему в Эквадоре? Неужели это проще было организовать? Кто так мог отследить мои перемещения? Из бедняги-эквадорца я ничего выжать не смог. Он, виновато улыбаясь, всё повторял слова послания. А на мои крики разводил руками и повторял:

– No entiendo, No entiendo[1]

Видимо, я был слишком возбуждён. Так что ко мне подошёл бармен и гаркнул:

– Проблем?

Я посмотрел на его внушительные кулаки и честно сказал.

– Ноу!

Почтовик ожил и зачастил по-испански. Не знаю, что он рассказал бармену, но грозное выражение на смуглом лице развеялось, кулаки разжались, так что в итоге бармен легко похлопал меня по плечу.

– Гуд, гуд.

Почтовик отсалютовал мне и направился к выходу. Я вышел вслед и протянул ему руку.

– Спасибо, – сказал я, – Паша мой сын.

Не знаю, понял он меня или нет, но ответное рукопожатие было крепким.

Я пошёл к океану. Становилось прохладно, или мне так казалось после душного бунгало. Океан вздыхал, накатываясь волна за волной на берег. Серебристая лунная дорожка казалась маленькой, словно рыбацкое судёнышко посреди Тихого океана.

Наутро после возвращения в Москву я позвонил Рите. Трубку она взяла.

– Надо поговорить, – решительно сказал я. – У меня есть новости.

Теперь мы сидели на скамейке рядом.

Я несколько раз пересказал ей эквадорскую историю.

– Ты меня не обманываешь? Это правда?

– Конечно. Загадочно, почему Пашка воспользовался почтовиками, а не дозорными. Но спрашивать у них не хочется.

– Мне тоже.

– Ты изменилась.

– Как и ты, Алекс.

Закончилась ли наша вражда? Чем она сейчас живёт? Я не решался спросить.

– Смотри!

Рита взволнованно указала на другой конец пруда.

– Ты видишь там человека?

– Парня в костюме?

– Да! Это же…

– Откуда? – улыбнулся я. – Откуда здесь взяться Паше? Да и он белобрысый или седой. Видишь?

– Нет-нет, погляди же – Рита шагнула ближе к парапету. – Он уходит!

Далёкая фигура махнула рукой, нам ли или кому–то ещё. Но я давно не видел Риту столь счастливой. Я её вообще давно не видел.

[1] Не понимаю (испанский)