Я живу в октябре

Я живу в октябре (VII)

Этот месяц был кошмарным. Родительство свалилось на меня всей многотонной массой ответственности. Мне предстояло пережить с малышом не один праздничный день, а суровые будни с постоянной готовкой завтраков, обедов и полдников, вытиранием носов, прогулками, поиском одежды, подходящих подгузников и прочей большой и малой героикой. Но это была не самая сложная часть.

Страшнее виделся конец месяца. Я понятия не имел, удастся ли удержать Павлика, или он отправится в дальнейшее плавание по реке времени. На третий день я не выдержал и позвонил по телефону, который оставил дозорный Глеб.

Ответили немедленно. Приятная молодая женщина (судя по голосу) мягко выспросила у меня, что случилось, и обещала помочь.

– Завтра к вам приедут, – пообещала она. – Держитесь, Алекс.

Назавтра действительно прикатил Глеб вместе со спутницей – немного сурового вида тёткой, представившейся Алевтиной.

– Она тебе по хозяйству поможет, – подсказал Глеб. – И с ребятёнком погуляет, поняньствует.

Алевтина восторгов от такой перспективы не обнаружила, но стоило ей увидеть Павлика, как суровость тут же исчезла. Есть такие женщины – прирождённые воспитательницы. Павлик, уже начавший грустить без мамы, потянулся к ней. Через десять минут он уже увёл её показывать игрушки и прочее.

– Как так вышло-то? – просто спросил Глеб.

Я коротко пересказал события.

– Не знаю, что будет в полнолуние, – честно признался я.

– Он же с тобой остался? – спросил Глеб.

– Остался. Но, может быть, Павлик стал обычным линейным человеком.

– Слушай сюда, – деловито сказал Глеб, разгладив усы, и я немного успокоился. – Дозор найдёт людей и в ноябре, и в декабре.

– У меня в ноябре дядя Кеша есть!

– Павла одного не бросим, – строго резюмировал Глеб. – Но ты уверен, что не помог ему остаться?

– Не знаю.

– Мне велено тебе передать, что Дозору известны многие случаи, которые выглядят как чудо. Но ты…

Он ткнул мне в грудь пальцем. Получилось больно.

– Ты – лунник, ты сам знаешь, что можно с собой через цикл прихватить любимую вещь.

Я вспомнил картину Родиона и кивнул.

– С людьми так тоже можно. О мамах Дозор знает несколько случаев.

– А о папах?

Глеб покачал головой.

– Ты можешь стать первым. Держись, Сашка.

Ничего другого мне и не оставалось.

– Я доложу по начальству. С тобой свяжутся.

Связались со мной перед окончанием цикла. В этот день Алевтина, которая честно каждый день приходила ко мне и занималась Павликом, сообщила, что ей нужно уезжать. «К своим», – как она выразилась.

– Вы в следующий месяц… сможете?

– Как прикажут, – лаконично ответила Алевтина.

Она уложила Павлика на дневной сон и ушла, молча кивнув мне на прощание. Я не успел закрыть дверь, как мобильник завибрировал.

– Алекс? – ласково уточнил знакомый женский голос.

– Я.

– У нас есть для вас рекомендации. Простите, что в последний день, но это единственная возможность собрать информацию из других временных периодов.

– Да, понимаю. А что за рекомендации?

– Как вам оставить малыша.

– Дозор знает, как это сделать? – воодушевился я.

– Дозор предполагает, – поправила меня собеседница. – В вашем распоряжении опыт трёх континентов.

Звучало пафосно, но я приободрился. Приятно ощущать за собой такую мощь.

– Алекс, у вас есть куда записать?

– Да-да!

Я схватил блокнот и отыскал на полу синий карандаш. Когда в доме малые дети, то любую полезную вещь можно отыскать на полу.

– Во-первых, наши эксперты убеждены, что важнейшим является эмоциональная связь. Будьте в контакте с ребёнком ближайший час до перехода и десять-пятнадцать минут после. Во-вторых, поддерживайте физический контакт…

В общем-то, ничего нового она - не сказала. В блокноте образовалось шесть пунктов, каждый из которых я и сам мог бы сформулировать без всяких трёх континентов. Однако это добавляло уверенности.

– Такие случаи уже бывали? – спросил я.

– Есть ряд легенд.

– Понятно.

– Мы в вас верим, Алекс, – ласково проворковала она. – До связи в новом цикле.

Я запоздало понял, что так и не спросил, как зовут мою консультантку.

– Легенды значит… – пробормотал я, глядя в блокнот. – Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

Остаток дня прошёл нервно. Павлик, видимо, чувствовал моё состояние – капризничал, не хотел идти гулять. В общем всячески давал понять, что в его жизни спокойствия тоже нет. Меня спасло детское кафе с игровой площадкой. Там, к счастью, нашлись дети его возраста, и он тусил с ними.

Перед сном я рассказал ему что будет. Это были заключительные пункты рекомендаций Дозора – договориться с Павликом. «В каждом ребёнке есть взрослая часть, – цитировала мне консультант неведомого эксперта. – Вы договариваетесь с ней. Делайте это серьёзно, как со взрослым».

И сейчас я лежал рядом с ним, ожидая, когда сын наконец заснёт.

– Папа, – спросил меня Павлик.

– Что, мой хороший? – вздохнул я.

– А где мама?

– Мама уехала в командировку.

– Куда?

– Она приедет, и сама расскажет.

Он помолчал. Я слышал его дыхание.

– Завтра? – уточнил Павлик.

– А ты помнишь, как мы договорились?

– Да.

– Держи меня за руку. Даже во сне.

– Ага.

Хорошо, что он в том возрасте, когда сказку от были не отличить. Попробуй меня так кто-нибудь убедить – ни за что не поверю.

– Папа.

– Павлик…– с укоризной откликнулся я. – Пора спать.

– Я буду тебя держать.

– Правильно.

– И завтра увидим маму.

– Верно.

Я поправил одеялко.

– Не мешай, – сонно попросил Павлик.

Я улыбнулся. Теперь главное не уснуть мне. Ни с того ни с сего мне вспомнилось, как подростком ходил в лодочный поход. Один раз на плёсе нас настиг шторм. На самом деле, это, конечно был никакой не шторм, а просто очень сильный ветер. Но лодку болтало на волнах так, что становилось жутковато. Нас несло к берегу, как на парусах, и сложнее всего оказалось вписаться в каменистый берег.

Нет. Сон мне явно не грозил. Всё во мне готовилось к плаванью по лунной дорожке.

***

Я позвонил сам.

– Мы приплыли. Всё хорошо, Ритка.

– Он с тобой? – выдохнула она.

– Да!

Я слышал, как она всхлипывает.

– Всё хорошо, Ритка, – повторил я. – Не плачь.

— Это от счастья, – ответила она. – Ты не представляешь, чего я натерпелась.

– Мне тоже досталось, – сказал я.

– Бегу к тебе.

– Давай. Павлик по тебе очень соскучился.

Я выключил мобильник и осторожно заглянул в комнату. Павлик спал. Наконец-то меня стало отпускать напряжение. Получилось. Неизвестно, что будет дальше, но у меня получилось. «У нас получилось», – поправился я. Не знаю уж, какие тонкие настройки сработали. Но я чувствовал, что Павлик во сне будто прилипает ко мне, идёт за следом сквозь поток времени.

Полная Луна заглянула сквозь занавески в комнату. Сейчас её свет не казался ни жестоким, ни тревожным. Словно она тоже устала, как и я.

По кромке, почти по россыпи звёзд,

Я скольжу, не зная ответа.

Что несёт мне здешняя ночь?

Что я для этой планеты?[1]

– прошептал я, нанизывая по наитию слова.

***

Когда мне было пять лет, как сейчас Пашке, то время для меня было бездонной звёздной бочкой, из которой проливались потоком счастливые часы игры, растягивались тёплым плюшем минуты с мамой, тревожно томилось «надо немного подождать». А сейчас моё время словно деньги в дырявом кармане. Даже если оно и не утечёт незаметно в прореху, то всё равно карман невелик.

Куда эти годы улетели? Сам не понимаю. Павлик, когда вновь увидел маму после месячной разлуки, не слезал у неё с рук целый день до самого вечера. Да и сама Рита не желала отпускать его ни на минуту. Я себя чувствовал немного лишним.

Когда Рите пришло время возвращаться в сентябрь, то как-то буднично, почти не сговариваясь, мы решили сделать всё так, словно и не было этого месяца. Я даже не удивился, что Павлик уплыл вместе с мамой. Словно всё правильно, всё так и должно быть. Другого мнения придерживался Дозор.

Барышня с ласковым голосом (я наконец-то выяснил её имя – Алиса) плохо сдерживая волнение, просила у меня подробности.

А какие тут подробности? Ну, захотел мальчик с мамой в сентябрь. Не маленький уже, сам в состоянии решить. Так и жили эти годы: Павлик иногда оставался со мной, но чаще отправлялся с Ритой. А Дозор обложил меня специалистами. Бедный Глеб в своей мотоциклетной коляске кого мне только не привозил за эти дни: и врачей, и психологов, и внезапно физиков-теоретиков. Поскольку найти лояльных Дозору специалистов в моём октябре было не так-то просто, то география приглашённых впечатляла: и европейцы, и азиаты, и представители Латинской Америки. Я особенно запомнил бразильского спеца, медика по образованию. Мы вместе с Глебом, бразильцем и нанятым переводчиком с португальского мотались по частным клиникам, просвечивая мою голову, чем только можно.

Любопытно, что Риту и Павлика никто из них не трогал. Я однажды спросил Алису, почему это так, на что получил логичный ответ:

– Случаи с мамами и детьми нам известны, а вот с папами – вы первый, Алекс.

Я чувствовал себя самую малость Гагариным. Жаль, что моя известность, хоть и приобретала черты мировой, но всё-таки оставалась в пределах Дозора. Глеб по-прежнему настойчиво рекомендовал мне помалкивать. Он, надо сказать, за эти годы изрядно сдал. Казацкие усы поседели, он часто и подолгу кашлял. Время, оно такое, неостановимое.

***

Изредка я бывал у Коршунова. Он особенно любил, когда я приходил к нему с Пашкой. По этому случаю бравый майор закупал гору игрушек и с удовольствием играл вместе с мальчиком. Сегодня у него оказался целый полк игрушечных солдатиков и большая пушка, из которой можно было палить по боевым порядкам. Коршунов сначала с профессиональным видом оборудовал позиции солдатиков, а затем, вместе с подпрыгивающим от нетерпения Павликом, выкатывал орудие, заряжал его и приказывал открыть огонь.

Под радостные детские вопли солдатики разлетались во все стороны, поражённые тяжёлыми пластмассовыми снарядами. Я в это время сидел на диванчике, пил чай и думал о том, что из Коршунова получился бы хороший дедушка.

Когда я ему это сказал, то дядя Кеша нахмурился и буркнул:

– Я и есть дедушка. У меня две дочки в Хабаровске остались. У каждой по девочке.

Я присвистнул.

– Ты никогда мне не говорил.

– А что тут говорить, – он помрачнел ещё сильнее. – Растить я их всё равно не смогу, сам понимаешь.

Он хотел продолжить, но Павлик нетерпеливо требовал продолжения игры.

– Сейчас-сейчас, – подобрел Коршунов и принялся расставлять солдатиков.

– Как ты, Алекс? – спросил он меня. – Справляешься?

– Крутимся. С Пашкой не соскучишься…

В начале цикла я приноровился брать Пашку за город. Мы ездили на несколько дней в разные подмосковные санатории, которые были нетребовательны к детским документам (иногда я делал виноватое лицо и сообщал, что свидетельство о рождении жена забыла положить; это срабатывало).

Дома было сложнее – он часто встречал на детских площадках приятелей, которые, по понятным причинам, не могли его вспомнить. Чем старше становился Пашка, тем труднее мне было объяснять.

– К тебе няня приходит?

– Алевтина? Через раз. Она же живёт в Белоруссии.

– Пашка-то не куролесит?

– Полгода уже не исчезал.

– Это хорошо, – задумчиво сказал Коршунов. – Это хорошо…

Он полюбовался на расставленных солдатиков и залихватски скомандовал:

– Пли!

Пашка с радостными воплями стал расстреливать засевших в укрытиях солдатиков. С зарядкой пушки он справлялся практически самостоятельно. Коршунов лишь заботливо подкидывал ему разлетевшиеся снарядики.

– Надо сказать, что Дозор неплохо за вами приглядывает, – сообщил Коршунов. – Охрана, няня…

– Не нравиться мне, что они зациклились на моей персоне – проворчал я.

– А ты им про исчезновения Павлика так и не рассказывал?

– Нет. Но и они не спрашивают. Может оно и прошло.

– Может.

Коршунов сделал мне знак и быстро выставил ряд солдатиков.

– По атакующей колонне, – скомандовал он. – Осколочным! Огонь!

Пашка подпрыгнул от восторга и первым выстрелом снёс трёх солдат.

– Они мне предложили стать сотрудником, – сообщил Коршунов.

– Ого!

– Да, опять наш общий знакомый с Дальнего Востока приезжал, – продолжил Коршунов. – Я вот думаю, что дело не во мне, а в тебе, точнее, во всей вашей истории. Прокурорский намекал, что в ноябре у них почти никого нет, а очень надо.

– А причём тут мы? Мы же сентябрь-октябрь.

– А вдруг однажды что-нибудь сорвётся? – Коршунов незаметно указал на Пашку. – Кто тогда прикрывать в ноябре будет?

– И что ты?

– Сказал, что подумаю.

– Не пойдёшь?

Коршунов отрицательно мотнул головой.

– Мне и одного начальства хватает. А о Пашке я и так позабочусь, без всяких приказов.

Мы затихли. Пашка сидел посреди разгромленных солдатиков и встревоженно поглядывал на нас. Чувствуют дети, когда у взрослых неспокойно на душе.

– Пойдём-ка ужинать, – предложил Коршунов. – А? Пашок?

– Ура!

Вот и сынок повеселел. Но мне всё никак не получалось улыбнуться. Выспаться надо бы, вот что. Сегодня переместимся и заляжем спать. Без будильника! Отец я или не отец? Значит, принимаю решение – будем дрыхнуть, пока не выспимся.

***

В те месяцы, когда Пашка гостит у мамы, я задумываюсь, во что превратилась моя жизнь. Огромный мир, который когда-то открывался мне каждое полнолунное утро, сузился. У нас с Ритой ушло много сил на то, чтобы Пашка не отставал от обычных детей из линейного времени. Конечно, до конца он никогда не будет таким же, как они. Мы не могли отдать его в школу. У него, по сути, не было друзей среди ровесников. Среди хомо новусов вообще мало детей.

Но мы старались: Ритка учила его читать и писать, я старался побольше с ним путешествовать, чтобы сын знал географию и историю. Жаль, что мне не рассказать ему истории хомо новусов – всё, что я знаю, это слухи, слухи и ещё раз слухи.

Дозор тоже расщедрился: он смог найти и математиков, и физиков. Пашка по очереди занимался с ними.

Чем взрослее он становился, тем больше у него возникало вопросов ко мне, а у меня всё больше вопросов к Дозору. Я был уверен, что они годами чего-то недоговаривают. Наверняка им была известна информация за пределами наших месяцев, иначе зачем постоянно утверждать, что мы в опасности. За всё минувшее десятилетие ничего угрожающего не появилось. Даже пугающие нас исчезновения Пашки сошли на нет. Когда я пытал вопросами Глеба, то он разводил руками – он выступал лишь посредником. Всё равно, хороший был мужик, заботливый. Мы подружились с ним, даже разок ездили к нему в деревенский дом.

Год назад он умер. Алиса объяснила, что причиной была застарелая сосудистая болезнь. Жаль мужика.

Мы с Ритой… Сложно с Ритой. Дело в том, что как только началась импровизированная пашкина школа, он всё больше месяцев проводил со мной. Так получилось, что в октябре Дозору было проще найти репетиторов, да и путешествовать со мной Пашка любил. К тому же можно было видеться с дядей Кешей… Рита ревновала, злилась, но ничего поделать не могла. Мы с ней уже мало напоминали влюблённых. Сказывалась редкость наших встреч. Видимо, для влюблённости достаточно дня в месяц, а вот для семейной жизни уже нет. Это грустная страница, но такова жизнь.

Я рад, что она поддерживает связь с Нелей. Один раз даже ездила вместе с Пашкой в Казань. А вот мы с Нелей, да и с Димой как-то отдалились. Опять-таки разный месяц – это, пожалуй, не легче другого города в обычной жизни. Тем более, что и город тоже другой.

Я сижу на скамейке у своего пруда и чувствую, как на меня грузом давят годы. В этот цикл я уговорил Пашку отправиться к маме. Они празднуют в сентябре его день рождения. Раньше мы всегда отмечали его вместе, втроём, но в этот раз мне пришлось покривить душой и настоять, чтобы он отметил 10 лет с мамой. Дескать, это особая дата и всё такое. Но на само деле мне хотелось, чтобы Ритка немного ко мне потеплела.

***

Утром Пашка проснулся раньше меня. Я слышал, как он шлёпает в ванную, фырчит и плещется. Когда он умывался, то дверь не закрывал. Вымахал сын за последний год. Такой лось в четырнадцать лет, я таким не был. Или это так кажется? Эх. Я тяжело поднялся. В прошлом цикле у меня неожиданно стал болеть коренной зуб. Вот и сейчас, стоило о нём вспомнить, как за щекой заныло. Давненько у стоматолога не был, даже боязно. Старею, что ли.

– Пап, мюсли будешь?

Пашка услышал мои шуршания.

– Откуда у нас мюсли?

– Сейчас сгоняю.

– Волосы обсохли?

– Я толстовку с капюшоном надену.

– Мы её ещё не купили.

– Фак!

Любит он английские ругательства. Вообще с языками у сына гораздо лучше, чем у меня. Они с Барри даже умудряются сносно разговаривать, не повторяясь как со мной про три раза. Я, конечно, не рассказал Барри, что Пашка мой сын. Для Барри это очередной появившийся хомо новус, а что подросток, так это редко, но случается.

– Паша, куртку мою можешь взять, – предложил я. – У неё капюшон есть.

– Чего у тебя фена нет? – спросил сын, заглядывая в комнату.

– Зачем студентам фен? – удивился я. И тут же подумал, что от дядьки тридцати с лишним это звучит странновато.

– Иди уже за своими мюслями. Колбасы с сыром прикупи!

Пашка убежал в магазин, а я, морщась от зубной боли, отыскал в аптечке обезболивающее.

– Колеса выпиты, можно приступить к утреннему омовению, – сообщил я моей любимой африканке.

Когда я вышел из душа, завтрак был уже накрыт – мюсли в мисках ждали, когда в них опрокинут молоко, сыр с колбасой были крупно порезаны, заварочный чайник плакал на подставленное блюдечко. Пашка, подобно мне, наливал слишком много кипятка.

– Кушать подано, – приветствовал меня сын.

– Садитесь жрать пожалуйста, – откликнулся я фирменным паролем.

– Папа, мне надо с тобой поговорить.

Когда такие заходы слышишь от детей, то жди подвоха. Впрочем, Пашке давно пора было уже задавать вопросы о девочках. Хотя мне Коршунов намекнул, что уже провёл несколько раундов воспитательных бесед. В общем, я внутренне мобилизовал все свои педагогические таланты.

– Давай.

– Только ты не смейся, ладно?

– Я серьёзен.

– Папа… Когда я буду жить отдельно?

Я почесал затылок. Эк радикально-то.

– Можем снимать тебе квартиру, – осторожно предложил я. – Но что ты там хочешь делать?

– Не в этом дело, – помотал он лохматой головой. – Когда мне можно пойти дальше? В следующий месяц?

Я открыл было рот, но тут же его закрыл. Вид у сына был такой, словно к этому вопросу он долго готовился.

– Ты же не увидишь маму, – сказал я единственное, что пришло в голову.

– Почему?

– Ты же знаешь, как мы перемещаемся.

– Думаешь, у меня не получиться самостоятельно? Барри мне говорил…

– Нашёл кого слушать, – прервал я сына. – У него лапши хватит на сто твоих ушей.

– Но не только он. Мне и репетитор по физике объяснял, что если я могу перемещаться с вами, то теоретически могу и сам.

«Вот ещё новости», – недовольно подумал я. «Надо будет настучать на физика – Дозор обещал репетиторов поставлять, а не мозгокрутов. То-то мне его рожа не понравилась – сорока нет, а борода как у Солженицына. Или это другой?»

– Послушай, Пашка. У тебя уникальная ситуация. Ты – тот случай на миллион, да что там на миллиард. Никто не знает, сможешь ли ты быть хомо новусом или превратишься в обычного человека.

– А может мне того и хочется? – дерзко просил он. – Не хочу быть уникальным. Уникальный значит один, одинокий, понимаешь?

Тут его словно прорвало. Я всё услышал – и про отсутствие друзей и вскользь (стесняется, наверное) про отсутствие подруг и про то, что он не понимает, зачем жить, и прочая подростковая чепуха.

– Стой! – я поднял руку. – Давай поспокойнее.

Пашка пожал плечами. Сердится. Когда сразу не по нему, то тут же сердится.

– Послушай, Паша, – продолжил я. – Мы с мамой хотим тебе только хорошего. Нужно закончить школу, а потом…

– Вы с мамой? – возмутился он. – Вы с мамой?! Да нету никаких «вы»! Живёте каждый в своём месяце, как в капсуле.

– Ты не можешь про нас так говорить! – разозлился я. – Много ты знаешь! И вообще, тебе ещё учиться…

– А зачем мне учиться? – чуть не прорычал он. – Куда мне потом?

Тут он попал в самую точку. Мне оставалось лишь беспомощно разевать рот, в надежде, что нужные слова сами родятся.

– А что ты хочешь? – взял я себя наконец в руки.

– Я хочу, чтобы ты меня отпустил.

– А потом?

– Потом… Буду путешествовать. Жить. Может быть, пойму зачем я такой уродился.

– Ты сам не знаешь, – констатировал я с некоторым злорадным удовлетворением.

Ишь губу закусил. Упрямый. А ведь, действительно, взрослеет, надо с ним что-то делать. Не вечно же под нашим крылом быть.

– Давай-ка договоримся так. Паша, ты подумай, что ты в самостоятельной жизни хочешь делать. Посоветуйся с дядей Кешей. С физиком твоим. С кем хочешь, в общем. А потом поговорим.

– Потом… – эхом откликнулся он.

– Потом, – подтвердил я. – Это означает, что я всерьёз хочу поговорить. Ты думаешь, мне известны все ответы? Сам побегу консультироваться.

– С Алисой? – усмехнулся сын.

– С ней тоже, – согласился я, не понимая, чего он ухмыляется.

– А ты знаешь, что Алиса твоя – это нейросеть?

– Кто?

– Нейросеть… Ну, компьютер такой. Мне Юрий Юрьич рассказывал, что у Дозора есть доступ. Это экспериментальная установка.

– Этот твой Юрьич он с усами?

– Нее… С усами был тот, кто биологию преподавал. Ты всегда путаешь.

– Понятно.

За нашим столом снова воцарилась если не тишь, то благодать. Только теперь это вряд ли надолго, Пашка упёртый. Ритке надо будет доложить, только осторожно.

***

– Адрес дядя Кеши запомнил? Контакты дозорных в декабре? В январе можешь заглянуть в Клин, там живёт Катя. Екатерина Васильевна… Позже…

– Знаю, пап. – просто сказал он, и я умолк.

У нас оставалось несколько минут. Наверное, надо было ещё что-то сказать. Но в голове рождалась либо пафосная чепуха, либо тяжело ворочались сомнения в правильности происходящего. Но его нельзя и не нужно было удерживать. Сто раз об этом было передумано и переговорено, но, как говорится, сердцу не прикажешь.

Пашка к шестнадцати годам раздался в плечах, окреп. Сказывались занятия спортом, на которых практически настоял Дозор.

– Постарайся прислать весточку. Мама и я порадуемся.

Паша вздрогнул. Зря я, наверное, про маму, тоже ведь переживает.

– Помни и знай, что мы тебя любим, Паша.

– А маму ты любишь? – вдруг спросил он.

– Конечно, – твёрдо ответил я.

– Но вы же даже не разговариваете, – вырвалось у него. – Какая это… Как это…

Это правда. С идеей расставания с Пашей Рита так и не смирилась. Мы, конечно, разговаривали, когда встречались. Но сухо, делово.

– Я всё равно её люблю, – сказал я. – И она меня любит. Так случилось, что нам непросто оказалось быть родителями-новусами. Но мы старались.

Он кивнул, будто нехотя.

– Прощай, папа.

– Прощай сынок.

Лицо его таяло в белёсой пелене, что забирала меня обратно. Ещё можно протянуть руку и забрать его с собой, но всё решено. Пашка уходил дальше. Мой сын навсегда уходил дальше. Его путь лежал в ноябрь, декабрь, в новый год, и далее по реке времени к встречам, делам и, может быть, подвигам, в которых отца уже не будет. Мне обещали, что за ним присмотрят, насколько это будет возможно, но наши табу по личной судьбе слишком сильны. Лучше и не знать. Это уже его путь, не мой.

Пашка исчез. Нет. Не он исчез, а я. Я вновь оказался в своей квартирке посреди октября, под светом полной луны, на которую хотелось выть от тоски. Наверное, это и называется взросление. Суметь расстаться, отпустить, знать, что ты уже не сможешь прикрыть. Согласиться с тем, что у твоего мальчика свой настоящий путь. Как быть дальше, я не знал.

Я вообще ничего не знал в этом новом взрослом мире, где мне предстояло жить.

[1] Стихи автора