Я не свидетель

10

Со студенческих лет Левин помнил, что бараки, где жили военнопленные немцы, находились за железнодорожным мостом, под которым проходила шоссейная дорога. Тогда это была окраина. Еще студентом, идя утром на лекции в университет, Левин иногда встречал двух-трех расконвоированных немцев. Они отправлялись на какие-то работы. Шли спокойно, мирно в серо-зеленых незастегнутых шинелях. Никто на них уже не обращал внимания. Для проформы, а скорее для того, чтоб никто не обидел, их иногда лениво сопровождал наш безоружный солдатик. И еще Левин помнил, что немцы всегда что-то жевали. Потом они разом исчезли из города, кажется к концу 1948-го, и этого никто не заметил. Бараки опустели…

За мостом Левин сошел с трамвая. Он не был здесь давно. Красивые кооперативные дома из красного кирпича тянулись вдоль шоссе и в глубину справа и слева от него. Новые магазины, вычислительный центр, здание «Внешэкономбанка», школа, а вдалеке — еще один строящийся жилой массив.

Он долго искал место, где тогда стояли бараки — бывшие казармы драгунского полка, — топтался возле обнесенной металлической сеткой платной автостоянки. И наконец сообразил, что стоянка именно там, где были бараки. Не без досады он понял, что приехал сюда зря. Что, собственно, надеялся здесь найти? А ничего. Просто хотел настроиться на то давнее время, как-то войти в него, что ли. Однако вид сиявших под солнцем белых, красных, зеленых, желтых «жигулей», «москвичей», «запорожцев», новые дома, вытянувшийся почти на весь квартал магазин «Малыш» напрочь заслонили и ту малую щелочку в прошлое, ради которой ехал сюда…

Вернувшись в агентство, он позвонил начальнику следственного отдела управления службы безопасности. Они были знакомы давно, по работе их пути не раз пересекались, первый раз это случилось лет двадцать назад, когда Левин начал дело по валютчикам, которое потом передали в КГБ.

Гукасян оказался на месте.

— Гарник, привет. Это Левин… Да-да… Тот самый… Ничего, ты тоже на выданьи, вот-вот выпрут… Придешь к нам… Я уже постараюсь, дам тебе рекомендацию… Ты когда обедаешь?.. Где? Хорошо, я буду там к часу.

В час дня Левин был в столовой облисполкома. Гукасян уже сидел за столиком у окна. Как всегда, он был в цивильном, Левин никогда его не видел в форме, знал только, что тот подполковник.

— Садись, Ефим-джан. Что будешь есть? — спросил Гукасян.

— Я сам возьму, — Левин пошел к кассе, где висело меню, выбрал, выбил чек и принес на мокром подносе еду.

— Как живешь, Ефим-джан?

— Тружусь, — усмехнулся Левин.

— Стоящее дело этот «След»?

— Во всяком случае никто не напоминает: «конец квартала», «конец полугодия».

— У тебя ко мне дело?

— Да. — И Левин, подробно изложив историю с оберстом Кизе, спросил: У вас могут быть какие-нибудь концы?

— Тут все концы в воде, — рассмеялся Гукасян. — Зачем ты влез, Ефим? Глухое дело! Ты-то со своим опытом!

— Влезли уже, не об этом речь. Я тебя не для сочувствия пригласил на этот банкет сюда. Помочь можешь?

Гукасян задумался, потом сказал:

— Твой заказчик говорит, что оберст погиб при странных обстоятельствах. Это может означать все что угодно: умер от болезни, бежал и где-то сгинул во время побега, был убит, наконец, своими же по каким-то мотивам или лагерной охраной. Тут вариантов много. Даже если бы тебе были доступны архивы, ты не знаешь, по какому разряду числится дело оберста. А может он покончил с собой, скажем, повесился, тоскуя по фатерлянду?..

— Хорошо, возьмем самую удобную, что ли, версию: болел, умер от болезни, ему было пятьдесят шесть лет, — поразмыслив, сказал Левин. Значит, лежал в санчасти. Если жив кто-нибудь из медиков, работающих там в ту пору…

— …и оставался работать в санчасти КГБ или МВД до выхода на пенсию, — подхватил Гукасян, — то попытаться найти такого через наше финотделение или через пенсионную группу УВД. Так что ли? Это я попробую тебе сделать.

— При условии, что кто-то из медиков жив, — добавил скептически Левин.

— Предложи что-нибудь другое, — Гукасян вытер салфеткой рот, поднялся.

— Тогда я бы обошелся без тебя.

— Не зарекайся… Пошли?

— Ты только не тяни резину с этим, — попросил на прощанье Левин.