Я не свидетель

26

Левин сидел в кабинете заведующей поликлиническим отделением седьмой городской больницы. Входили и выходили сотрудники, звонил телефон, пришла старшая медсестра, потом бухгалтер объединенной бухгалтерии. Никак не удавалось начать разговор. Был понедельник. Только что окончилась «пятиминутка», длившаяся около часа, а Левин по неопытности пришел к девяти и проторчав все это время в коридоре под дверью, попав, наконец, в кабинет, все еще не мог приступить к делу. Но вот заведующая заперла дверь и усаживаясь, вытянула сигарету из кармана халата, закурила и, выпустив сложенными трубочкой большими губами долгую струю дыма, произнесла:

— Приходится запираться, иначе поговорить не дадут. Я вас слушаю… А, знаете, мне ваше лицо знакомо! Вы у Панчишиных на дне рождения не были?

— Нет, — Левин не знал, кто такие Панчишины.

— Но где-то мы с вами встречались! У меня на лица память хорошая.

— Встречались. И не раз. По делу о криминальном аборте. Гинеколог Барабаш. Восемнадцатилетняя девочка умерла.

— Совершенно верно! Неужели опять что-нибудь?!

— Слава Богу, нет. Все проще, — и он сказал: — Семнадцатого апреля больной Иегупов Антон Сергеевич, 1918 года рождения, проходил ВКК, закрывал бюллетень. Талон у него на семнадцать часов. Хотелось бы уточнить, был ли он действительно в этот день на ВКК и, если возможно, время. У вас в отчетности это как-то может быть отражено?

— Чего-чего, а бумаг хватает. Как вы говорите фамилия?

— Иегупов Антон Сергеевич.

Она записала.

— А чем он болел? — спросила.

— Он хромает, ходит с палкой. Полагаю, хроник и лечился у хирурга.

— Постараюсь выяснить. Дату его посещения проверить несложно. Тяжелее уточнить время визита. Все-таки прошло столько месяцев.

— Я понимаю.

— Как мне с вами потом связаться?

— По телефону, — и Левин назвал номер. — Фамилия моя Левин.

Она прикурила погасшую сигарету, два раза сильно затянулась и вмяла красивыми пальцами окурок в пепельницу…

В кабинете у Михальченко долго звонил телефон. Отложив газету, Левин направился туда, но пока шел по коридору, звонок умолк и теперь уже звонил его, Левина, телефон. Он вернулся, схватил трубку, однако уже раздавались короткие гудки. Выглянув в окно, Левин увидел, что их «уазика» на месте нет. Значит, Михальченко куда-то укатил…

Он развернул следующую газету. Из нее выпал конверт.

«Что за дурацкая манера вкладывать письма в газеты, — посетовал он мысленно. — А если я не стану читать эту газету, выброшу? И это уже не в первый раз!»

Письмо было от секретаря Анерта.

Те же цветные красивые пластмассовые скрепки, та же прекрасная бумага и четкий шрифт компьютерного печатающего устройства…

Из дневника Кизе за 24 марта 1928 г.

Пожалуй, это была одна из самых полезных информаций, полученных Левиным от Анерта. В ней имелась ссылка на конкретный документ, на книгу. Фамилия автора — В. Агафонов — была Левину незнакома, хотя он знал имена и работы многих известных следователей-криминалистов двадцатых годов. Имя В. Агафонова скорее всего предали забвению однажды и навсегда по одной причине: он эмигрировал в Германию. Этого по тем временам было достаточно. Книгу, понимал Левин, искать в частных библиотеках своих коллег, пожалуй, бессмысленно. От криминалистов своего поколения, имей они ее, он хоть однажды бы да услышал фамилию автора. Скорее всего она может быть в двух библиотеках: университетской или Академии наук. Если она там есть, то, вероятней всего, в спецфондах. Сейчас попасть туда уже не проблема. А Анерта надо попросить поискать в бумагах его дяди письмо Клеффера, которое должно было быть вскрыто после его смерти, либо содержание письма в дневниковых записях за вторую половину 1928 года.

И Левин принялся печатать письмо в Мюнхен…

Ломбард наконец открылся. С силой толкнув тяжелые застекленные металлические двери, Михальченко вошел. В правом углу узкого темноватого помещения находилась конторка, за которой сидела пожилая худощавая женщина с хорошо уложенными и в меру подкрашенными светлыми волосами. Она подняла на него глаза.

— Вы заведующая? — поздоровавшись, коротко спросил Михальченко.

— Я. В чем дело?

— Вам звонил Якимович из Ленинского райотдела милиции? — сблефовал Михальченко.

— Нет.

— Моя фамилия Михальченко, — он достал красную книжечку удостоверения, махнул ею и тут же сунул в карман. — После семнадцатого апреля вам был сдан мужской плащ, пятидесятый размер. Темно-синий, импортный, на меховой подстежке. Она крепится на «молнии». От вас он был анонимно передан в комиссионный номер двенадцать. Мне необходимо знать: кем он был сдан и какого числа точно. Когда вы сможете поднять документы? — он говорил с напором, не давая возможности перебить себя.

— Рыться надо долго, — спокойно ответила заведующая.

— Я зайду через час.

— Лучше после перерыва. В перерыв я и поищу.

— Хорошо. В три я буду, — он вышел, уверенный, что его деловитая настырность впечатлила.

Два с половиной часа он скоротал, съездив в финотдел за какими-то бланками и выстояв очередь в сберкассе, чтоб уплатить по счетам за телефонные переговоры.

Ровно в три Михальченко вошел в ломбард. Заведующая сидела на том же месте, словно и не поднималась с него с момента ухода Михальченко.

— Как наши дела? — спросил он, подходя к конторке.

— По-моему, я нашла то, что вы просили. Восемнадцатого апреля такой плащ был сдан гражданкой Лынник. Вот данные по ее паспорту, — заведующая протянула листок бумаги.

«Лынник Ольга Викторовна, проживает по ул. Шевченко, 17, кв. 8», прочитал Михальченко.

— Почему же она не выкупила плащ своевременно? — спросил он.

— Вот этого я уже не знаю. Срок прошел, и мы его сдали для реализации через комиссионный.

— Сколько же она за него у вас получила?

— По минимуму, — и назвала цену.

— «Странно, — подумал Михальченко. — Новый импортный плащ! По нынешним ценам на барахолке и у фарцовщиков такой втрое дороже».

— Что еще? — спросила заведующая.

— Все! Спасибо! — Михальченко схватил бумажку так, словно заведующая могла передумать. — Все в порядке, — повеселел он. — Задал я вам хлопот!

Она равнодушно пожала плечами, ей было наплевать на реакцию этого здоровенного детины, внезапно перешедшего от нагловатого тона к благодарно-любезному.

Попрощавшись, он вышел, уселся в машину:

— Стасик, домой! Везем подарок Ефиму Захаровичу!

Но Левина в бюро Михальченко не застал.

«Сейчас мы установим возраст Ольги Викторовны Лынник и все остальное, — сказал он себе и взялся за телефонную трубку. — Хотя спрашивать о возрасте женщины неприлично, но в данном случае мы ведь не у нее будем спрашивать, а? Потом попросим участкового дополнить нам портрет Ольги Викторовны». — Он позвонил в справочное бюро УВД.

Через полчаса он уже знал, что Ольга Викторовна Лынник, 1962 года рождения, замужем, работает барменшей в гриль-баре «Голубой день». Михальченко отправился туда. Он помнил этот гриль-бар в пятнадцати километрах от города, в зоне отдыха в старом сосновом бору с прудами, когда в субботу и воскресенье горожане ездили отдыхать автобусами и электричками — в эти дни въезд в зону отдыха частному автотранспорту был запрещен. В бору располагалось несколько пионерских лагерей, реабилитационное отделение для перенесших инфаркт. Заведение общепита «Голубой день», сооруженное из сборных древесно-стружечных плит, работало только летом. Сегодня, в будни, сюда можно было ехать машиной.

— Налево, по просеке, — сказал Михальченко шоферу. — Бывал здесь?

— Нет, — ответил Стасик.

— Вон флигелек. Подваливай к нему.

Народу в единственном зальчике оказалось немного. Быстро оглядевшись, Михальченко увидел за стойкой бара молодого парня в белом халате, наливавшего в мензурку из коньячной бутылки. Слева от него за стеклом вращались на трех вертелах бройлеры.

— Что будете заказывать? — подошла официантка.

— Одного красавчика, только пополам, два салатика, помидоры резать не надо, целиком. Бутылочку минеральной.

— Водку, коньяк?

— Кофе. Два.

Михальченко вышел, позвал Стасика.

— Навернем по курочке. Садись.

— Я уже позавтракал, спасибо, Иван Иванович, — деликатно отказался шофер.

— Я тоже завтракал. Но от такой еды в наши дни грех отказываться, втолкнем.

Официантка принесла воду, салаты и исходившего вкусным паром цыпленка.

— Что это Оли не видно? — спросил ее Михальченко, кивнув на стойку бара.

— В отпуске.

— Жаль. Я ее земляк.

— Из Богдановки?

— Вот ехали мимо, я в командировку, думал повидать. А когда она должна вернуться?

— Ей выходить с понедельника.

— Поехала позагорать? Ну, правильно. Красивой женщине да еще хороший загар… В Сочи, конечно?

— Нет, в Коктебель.

— Что это в такую глухомань?

— Она уже несколько лет ездит туда с Леней Локотком. Он на сезон, она приезжает к нему на месяц.

— Тогда другое дело. Я тебя, Стасик, обязательно с Олей познакомлю, повернулся Михальченко к шоферу. — Ты же у нас холостяк.

— Зато Оля замужем, — засмеялась официантка.

— Все-таки за Леню вышла, — воскликнул Михальченко.

— Нет. Она за Володю вышла. А Леня — старая любовь. Только между нами, сболтнула я.

— Дело житейское. Но я — молчок, — улыбаясь, Михальченко приложил палец к губам. «Вот, где ты, Локоток, выплыл!» — вспомнил он рассказ Виктора Вялова о парне, сдававшем иногда квартиру.

— Я вас где-то видела, — не торопилась отходить официантка, пока они разрывали руками горячее куриное мясо и поливали его острой приправой, отложив совершенно тупые ножи.

— Бывал я здесь, бывал, — мечтательно вздохнул Михальченко. Проездом.

— Приятного аппетита, — официантка наконец отошла.

— Рубай, — подмигнул Михальченко Стасику. — Потратились мы не зря, хоть и Олю не застали.

— Она действительно красивая, Иван Иванович?

— В глаза ее не видел.

— Ну, вы даете!

— Что поделать, Стасик. У каждой профессии есть свои издержки…

Поев, выпив водянистый кофе, оставив щедрые чаевые разговорчивой официантке, они вышли.

— Куда теперь? — спросил шофер.

— В город. На сегодня хватит впечатлений, — Михальченко, вытерев бумажной салфеткой жирные пальцы и губы, швырнул ее в траву.

Было без десяти шесть, когда в комнату к Левину вошел веселый Михальченко:

— Воды! — закричал он, хватая сифон и наливая полный стакан.

— Что это тебя так уморило? — спросил Левин.

Выпив залпом, шумно выдохнув, Михальченко поставил стакан.

— Объелся жареным бройлером, соус к нему очень острый.

— Где это тебя угощали и за что?

— В гриль-баре «Голубой день», где работает барменшей Оля Лынник. А угощал я сам себя. Дороговато, но вкусно, — перестав вышагивать по комнате, он уселся в кресло напротив Левина.

— А кто такая Оля Лынник? Сомнительные знакомства заводишь, Иван.

— Это дама, которая сдала в ломбард плащ Тюнена, но выкупать его почему-то не стала, и он был продан через комиссионный.

— Ты виделся с нею?

— Нет. Она в отпуске, укатила с хахалем в Коктебель. При живом-то муже! В понедельник выходит на работу. Это первое блюдо. А на второе кое-что погуще: ее хахаль — Леонид Локоток. Малый мутный. Когда-то фарцовал по-крупному. Вроде завязал. Осторожный, ведет себя тихо. Но иногда, на время отъездов, сдает квартиру. По надежным рекомендациям.

— Почему ты уверен, что эта Оля сдала именно тот плащ, который мы ищем.

— Я видел его у Кукина.

— Таких плащей может быть тысячи.

— Есть кое-что и на десерт, Ефим Захарович. Эту штуку Кукин обнаружил в плаще, — Михальченко положил перед Левиным картонку, обернутую целлофаном.

— Да, адрес Тюнена, — повертев картонку, сказал Левин.

— Только не пойму, что за формула на ней.

— Формула? — задумался Левин, потирая пальцем по поверхности целлофана, словно таким манером хотел нащупать ответ. — Это, Иван, похоже на группу крови владельца картонки. Некоторым поликлиники ставят штамп в паспорт, а многие пожилые и больные люди носят вот такие бумажки на всякий случай… Что ж, ты сегодня заслужил бройлера. Я готов оплатить тебе половину его стоимости.

— Что будем делать?

— Ждать, — когда эта Лынник вернется из отпуска. Она нам очень нужна. Проведем опознание плаща, хотя особой нужды в этом уже нет, — Левин показал на картонку. — Она подтвердила, чей это плащ.