Я увожу к отверженным селениям том 2 Земля обетованная

antique

Александров,

Григорий

Матвеевич

Я увожу к отверженным селеньям. Том 2. — Париж, Ymca Press, 1978

en

Александров,

Григорий

Матвеевич

calibre 5.34.0

23.2.2022

ddcbf2d3-66f7-4d9a-8fad-5f994b514a52

1.0

0101

я увожу

к отверженным селениям...

ДАНТЕ, АД, песнь III

Г. М. Александров

Я У В О Ж У к

ОТВЕРЖЕННЫМ

СЕЛЕНИЯМ

роман в двух томах

YMCA-PRESS

11, rue de la Montagne Sainte-Genevicve. Paris (5).

© W orld C opyright YMCA-PRESS 1978.

Т ом II

земля обетованная

Г л а в а 1.

ИГОРЬ НИКОЛАЕВИЧ

ПЕРВЫЕ ШАГИ

Четвертая лагерная больница лежит в тридцати двух кило метрах от небольшого поселка, знаменитого только тем, что

на окраине его нашла себе место пересылка, а в центре, по со седству с покосившимися от старости домиками, красуется се рое здание управления лагеря. Почему четвертую больницу

назвали четвертой, об этом не догадывался никто. От рядо вого охранника до генерал-майора Орлова все знали, что ни

второй, ни третьей, не говоря уж о первой, больниц нет и

никогда не было. И все же, очевидно для эффекта, продолжали

называть единственную больницу лагеря четвертой. Всякая

больница начинается с приемного покоя, но лагерная больница

— с вахты. Уже полчаса Рита и те, кто был с ней, ждали

на вахте прихода врача. Лида забилась в уголок. Ефросинья

лежала на полу, изредка шевеля кистями рук, сложенных

крест на крест на груди. Возле нее стояла Катя, иногда она

наклонялась к больной и шепотом успокаивала ее.

— Потерпи немножко. Скоро... — Лицо Ефросиньи оста валось неподвижным, она не слышала ничьих слов. Елена Ар темьевна дважды пыталась сесть рядом с Ефросиньей, но над зиратель всякий раз поднимал ее окриком.

— Не рассаживайся! Не на курорт приехала!

— Кого мы ждем? — тихо спросила Рита. Елена Артемьев на пожала плечами.

— Врача или начальство.

— Где Любовь Антоновна? — Елена Артемьевна что-то хо тела ответить Рите, но ее перебила Катя.

— Где Гвоздевский, там и она. Ей не до нас.

— Какая ты злая, — прошептала Рита.

— Заткнись! — посоветовал надзиратель и, подумав немно го, пообещал: — Мозги вышибу!

Минут через сорок на вахту пришел какой-то начальник, судя по погонам — майор. Увидев его, надзиратели вскочили.

11

— Вольно! — махнул рукой майор. — Что тут за кодла

на вахте?!

— Товарищ майор! Прибыли больные заключенные из

семьсот семнадцатого лагпункта в количестве пяти человек.

Доктор, который...

— Я сам доктор, — перебил надзирателя майор. — Y вас

тут не караульное помещение, а бардак. Одна разлеглась, или

это ты ее положил?

— Никак нет, товарищ майор! Старуха она!

— Сам вижу, что не молодая. Девчонку бы на лавке поло жил, а со старухой и на полу можно? Когда уж научитесь

уважать старость? Где их конвой?

— В казарму пошли отдохнуть с дороги, товарищ майор.

— Формуляры заключенных у них?

— Так точно, товарищ майор!

— Позвать их! Пускай забирают больных и везут назад, откуда привезли.

— Вот тебе и больница, — уныло прошептала Катя.

— Начальник семьсот семнадцатой здесь?

— В палате товарища полковника, товарищ майор, — до ложил надзиратель.

— Позвать ко мне!

— Куда же нас? — громко спросила Рита.

— Домой, — спокойно пояснил майор. — Больные на шлись. Эту старуху, — майор шевельнул носком сапога Ефро синью, — приму: она живо койку освободит. А у тебя что? — спросил майор Катю, тыкая ей пальцем в глаз.

— Чахотка, — ответила Катя, откидывая голову назад.

— Я думал — слепая. Хорошо видишь. Тубики по полгода

в больнице живут, жди, когда сдохнет. Друзья называются. Толь ко и думают, чтоб в больнице помереть, а товарищ хоть про падай. Ты с чем, старуха? — майор слегка щелкнул по лбу

Елену Артемьевну. — Звенит. Пустая у тебя голова. Чо мол чишь?

— Я отвечу доктору, — устало проговорила Елена Артемь евна, не опуская глаз под насмешливым взглядом майора.

— Гра-а-амотная... Расплодились контрики, как клопы! Y

меня врач вот где! — майор сжал кулак. — Осталась бы у меня

— я б тебя в карцер! Больничного трюма еще не пробовала?

12

Язык проглотила? Распустил вас капитан Лютиков. Ну а ты

с чем сюда попала? — майор дернул Риту за волосы и провел

пятерней по лицу. От его потных пальцев пахло табаком и

бензином.

— Я не знаю, — прошептала Рита.

— Я за тебя знать буду? Больная не помнит, чем болеет!

Фокусники! Как в том анекдоте: пришел симулянт к доктору

и говорит: «Y меня болит нога». «Какая, — спрашивает доктор, правая или левая?» «Пока шел к вам, забы», — отвечает симу лянт. В глубинке вспомнишь, что закосить надумала.

— А ты что мне козью морду строишь? — строго спросил

майор, хватая Лиду двумя пальцами за нос.

— Больно, — заплакала Лида, — я маленькая...

— Сумасшедшая, а больно. Ты мне черноту не лепи! Мор ду строишь, как чокнутая, а к носу притронулся — и больно.

Скажи спасибо, что красные сопли тебе не пустил. На больни цу не надейся! Чокнутых ни одна зона назад не берет. В воль ную больницу уголовных чокнутых принимают, а вас, контри ков, нет. Y меня трое таких в зоне бегает. Одна стекло тол ченое жрет, другой без штанов бегает, а третий...

— Товарищ майор! Вы звали меня?

— Звал, капитан. Туфту ты мне привез, а не больных.

— Я не врач, товарищ майор. Со своей командировки я

имею право по плану послать до нового года в больницу пять

человек.

— По плану, по плану... Y меня мест нет! Одну старуху

приму и хватит.

— Я обжалую ваши действия, товарищ майор, полковнику

Гвоздевскому.

— Он болен, капитан.

— Этих больных я привез по приказу полковника. Поза вчера он утвердил список больных. Их осматривал доктор.

— Я сам почище докторов понимаю, кто больной, а кто

здоровый. С сумасшедшими и чахоточными задаром возиться

не стану.

— Я не пойму, товарищ майор, о какой оплате идет речь.

Спрошу у полковника Гвоздевского.

— Не лезь в бутылку, капитан. Я сказал задаром... ну...

вроде бы напрасно. Пользы от этих больных не будет никакой.

13

— Я обжалую ваши действия начальнику управления ла геря.

— А кто тебе разрешит с ним говорить?

— Попрошу разрешения у товарища полковника. Вот и

мои конвоиры, — воскликнул капитан, увидя входящих на

вахту конвоиров. — До моего возвращения от зоны больницы

не отходить ни на шаг. Заключенных больных обратно не

этапировать, даже если вам скажут, что они не приняты в

больницу. Я доложу начальнику управления, товарищ майор, что вы самовольно, без осмотра врача, отказались принять

больных.

— Ты с ума сошел, капитан! Какое дело начальнику управ ления до зеков! Больные они, здоровые... живые, умерли — это нас не касается. Важно одно — работа! А в больнице они

даром едят хлеб.

Капитан громко хлопнул дверью. Майор поспешил за ним.

— Ты не бузи! — заговорил майор, догоняя капитана. — Какой врач примет зека без моего согласия! Кто они такие

эти врачи! Зеки! Запищат — я их на штрафняк погоню!

— Ты обещал, майор... — мрачно напомнил капитан.

— Да ведь и ты обещал... Забыл?

— Я с этих зеков копейки не взял.

— Темнишь, капитан! С уголовников — поверю, их и без

лапы в больницы направляют. А с контриков... бабушке своей

расскажи. Что я, всю лапу себе в карман кладу? Разбогатею!

С верхотурой не поделюсь — мне по мягкому месту влепят.

Ты мне, а я — им, ну и себе немного оставлю... Так и живем, капитан. С самого верху указание вышло, чтоб контриков по меньше лечить. Такие люди приказали, что сам Орлов тянется

перед ними. Y меня в больнице двенадцать бараков. Один надцать — бытовиков и один — контриков. Попробуй я хоть

одного контрика сверх плана прими, знаешь, что мне запоют?

Такую клизму поставят! Ого-о!

— Этих контриков приказал отправить Гвоздевский.

— Что ж, он сам с них брал?! Полковник с нас берет, а мы — с зеков. Еще скажи, — майор понизил голос до шепо та, — что сам Орлов с зеков лапу берет. Он от нас с тобой не

возьмет из рук в руки: ему Гвоздевский дает и другие.

14

— В прошлом году полковник дома заболел. К нему выз вали заключенную врачиху, она в то время на пересылке сидела.

Эта врачиха спасла полковника.

— А при чем тут твои зеки?

— А при том, что эта докторша, ее фамилия Ивлева, она

со вчерашнего дня возле полковника сидит, она просила Гвоздевского отправить зеков в больницу.

— Каких зеков?

— Тех, что у тебя на вахте сидят.

— Чтоб полковник из чувств, — майор хмыкнул, — из

чувствительности, хо-хо-хо! врачиху твою послушал! Он ее в

глубинку загнал и он же по ее просьбе контриков отправил.

Сюда они или доходягами попадают, или у вас на командировке

концы отдают. Полковник мужик идейный, лапу любит по больше нас с тобой.

— Зайдете со мной, товарищ майор? — спросил капитан, когда они подошли к небольшому домику, стоявшему между

двумя бараками.

— Зайду, — охотно согласился майор, лукаво взглянув

на капитана.

В жарко натопленной комнате у кровати Гвоздев с ко го

сидела Любовь Антоновна. Увидев начальство, она запахнула

потуже белый халат и предупредила: — Беспокоить больного не разрешаю.

— Не состоится разговор, капитан! — майор с удоволь ствием потер руки.

— У меня служебное дело, доктор! Прибыли пять больных

заключенных с моего лагпункта. Они отправлены в больницу

по приказанию товарища полковника. Их не осмотрели врачи.

Начальник больницы, майор Погорелов, заявил, что врачи за няты и не примут их в больницу. Я должен спросить това рища полковника, изменит ли он свой приказ.

...Что я наделала... Он спит... Я сказала, что его нельзя

тревожить... Можно!...

— Ваши служебные дела не имеют ко мне никакого отно шения. Сколько времени, гражданин начальник? — спросила

Любовь Антоновна, стараясь, чтоб голос ее звучал спокойно

и буднично.

15

— Пять минут седьмого, — нетерпеливо ответил майор, мельком взглянув на свои часы.

— Я на пять минут опоздала сделать инъекцию, — суетливо

заговорила Любовь Антоновна. — Шприцы прокипячены, а са нитара я отпустила поужинать. Мне не дали часы — и вот

результат.

— Может подождете с уколом? — упавшим голосом по просил майор.

— Ни одной минуты! Помогите мне! Я не могу ждать

прихода санитара. Если мне не дадут часы, я доложу началь нику управления лагеря и заявлю, что отказываюсь нести от ветственность за несвоевременные инъекции.

— Санитара завтра ж е на общие работы пошлю, — злобно

пообещал майор, обнажая руку полковника.

— Санитар не виноват. Виновата я и часы! — отрезала

Любовь Антоновна, вгоняя тонкую иглу в дряблое тело Гвоздевского.

— Товарищ полковник! Прибыли пять заключенных боль ных с семьсот семнадцатого лагпункта. Позавчера вы лично

распорядились, чтобы эти заключенные были отправлены в

больницу. Помните? — спросил капитан. Веки Гвоздевского

дрогнули и медленно поползли вверх, но полковник смотрел

не на капитана, а на Любовь Антоновну. Его безвольный потуск невший взгляд словно спрашивал доктора: Кто ты? Что нужно

тебе? Говори!

— Я вам о них напоминала, гражданин начальник. Вернее, просила, чтобы эти заключенные остались в больнице. Они

очень плохо себя чувствуют, — твердо сказала Любовь Анто новна.

— Майор Погорелов заявляет, что в больнице нет свобод ных врачей, а поэтому прибывших заключенных врач не гля дел. Прикажете отправить их обратно в зону? Нет? — лицо

капитана просветлело. — Оставить здесь? Разрешите от ваше го имени, товарищ полковник, позвонить начальнику управле ния, если майор Погорелов не примет этих больных?

— Раз-ре-ша-ю... — выдавил полковник.

В эту минуту в комнату вошел заключенный, одетый в по ношенные ватные брюки и порыжевшую от времени рубашку.

Увидев начальство, он вытянул руки по швам.

16

— Как стоишь, курвец! — набросился майор на вошедше го. — Полюбуйтесь на него, капитан. Мотня расстегнута, пуго вицы на рубашке оторваны, одна штанина короче другой. И

это называется санитар. Капитаном корабля до заключения

служил. Признавайся! Служил?

— Признаюсь, гражданин начальник! Служил! — в глазах

бывшего капитана промелькнуло подобие улыбки, а лицо оста валось сухим и бесстрастным.

— Гражданин начальник! — заговорила Любовь Антонов на, обращаясь к Гвоздевскому. Полковник продолжал непод вижно лежать. — Я к вам, гражданин полковник, — повысила

голос Любовь Антоновна. — Разрешите мне принять больных

с семьсот семнадцатого лагпункта. — Гвоздевский страдаль чески сморщился и с трудом кивнул головой.

— Зачем же тебе... вам беспокоиться? — спросил майор, злобно взглянув на Любовь Антоновну.

— Я еще раз спрашиваю, гражданин полковник... — нача ла Любовь Антоновна, но майор ее перебил.

— А кто ж е останется с больным?

— Начальник управления лагеря приказал звонить к не му, если возникнут трудности. Я выполняю его приказ. Y боль ного вместо меня останется другой врач. Вы разрешите позво нить начальнику управления?

— Звоните, — ответил майор и, немного подумав, добавил, — Я приказываю вам осмотреть прибывших больных с семь сот семнадцатой командировки.

— Есть осмотреть больных, — послушно повторила Любовь

Антоновна.

— Y меня к вам личный разговор, доктор. Один на один.

Насчет его здоровья, — счел нужным пояснить майор, кивнув

в сторону полковника. — Вы дура, Ивлева! — заговорил майор, когда они вышли из домика. — Восемь лет в лагерях и ума

не набрались. Я тебя врачом штатным хотел у себя оставить, а ты мне в суп серешь. Боишься своего начальника? Ты к нему

не попадешь. Держись за меня, выгоднее.

— Разъясните, гражданин начальник.

— Любой, кто в лагере пробыл полгода, понял бы. А ты: «разъясните!» Где не надо — вы умные, а где надо — дураки.

Видишь, что я против зеков с семьсот семнадцатой... а ты мазу

17

за них держишь. Выздоровеет полковник и на глубинку загре мишь. Тут тебе платье ситцевое дали, халат чистый, сыта.

А там? Почему защищаешь зеков? Они твои подельники или

ты снюхалась с ними?

— Я по делу иду одна, гражданин начальник. Капитан

мне безразличен.

— Жалеешь? Подружки они твои?!

— Никак нет, гражданин начальник. В моем возрасте

поздно обзаводиться подругами. Я на них и глядеть не хочу.

Я человек интеллигентный, а они... «Какой бред...» Одна обру гала меня. Из-за другой в карцер посадили. С третьей я вообще

не разговаривала.

— Почему ж е ты просила полковника за них? Ну есть

там одна гра-а-а-мот-ная... — последнее слово майор протянул

с отвращением, как особо обидную ругань.

— За нее я бы не стала просить никогда. Она придержива ется ложных взглядов, мы с ней ссорились с первого до послед него дня.

— Знаю я, что вы, грамотные контрики, лаетесь меле

собой. Но почему ж просила?

— Честно сказать, гражданин начальник?

— Только по-честному, Ивлева. Меня не обманешь.

— Одна из них получила богатую передачу и отдала ее мне.

— Так бы сразу и сказала. Ты, оказывается, умная. Дру гие из себя святых корчат, а ты... правильно! Ты мне нравишься!

Однако сюда ты приехала без ничего. Где же дачка? Слопала?

— Украли ночью, гражданин начальник.

— А говорят у контриков не воруют... Такая же шпана, как

и уголовники. Признавайся до конца, Ивлева! Ты баба с голо вой! Беззубая, да зубастая. За одну дачку за них бы не попро сила полковника. Что они тебе еще дали?

— От вас не скроешь, гражданин начальник... Не скажу...

— Говори, дура! В тепле спать будешь! Жрать от пуза!

Врачам отдельно готовят.

— Вы обещаете, а потом...

— Слово майора Погорелова! Ты мне не веришь?! — ос корбленно спросил майор.

— Как я смею вам не верить?

— Хочешь забожусь?

18

— Золотое кольцо.

— Молоток, старуха! По-моему действуешь... Я думал, что

ты по дурости за капитана мазу держишь. Заключенным золото

не полагается... И украдут его у тебя! Отдай мне его для

сохранности. Оно у меня как в госбанке будет лежать, не

пропадет!

— Примете больных — и отдам.

— А может сейчас?.. — нетерпеливо спросил майор. — Зайди в уборную и достань. Потеряешь, Ивлева...

— Только после того, как примут больных.

— Тебя и обыскать могут.

— Кольца при мне нет. Я перепрятала его в зоне. Если

его даже найдут, оно вам не достанется на сохранение, граж данин начальник. Придется делиться с надзирателями.

— Ох, и башковитая ты, стервоза! Не строй рожу, как та

дурочка, что на вахте. Я тебя любя стервозой назвал. Цени.

— Оценила, гражданин начальник!

— Дура ты или умная? Если в голове масло есть, должна

понять, что не выгодно спорить со мной из-за каких-то доходяг.

Ну, дали они тебе дачку и кольцо... Не приму я их, вы больше

и не увидитесь.

— Мне еще жить и жить в лагере. На больнице вечно не

буду. Расскажут они другим заключенным, что я взяла у них

кольцо, а обещание не сдержала — мне прохода не дадут.

О себе подумать надо, гражданин начальник.

— Какая ты умница! Все учла. Только без туфты принимай

их! Что есть, то и напишешь.

— Я бы сама рада всех их не принять, но если они больны

— не смогу.

— С тобой можно дело иметь! Долго с ними не кочевряжь ся! Раз-два — и в дамках! Чокнутую не принимай... И чахоточ ную... Разоблачи их, — попросил майор, когда они подходили

к вахте.

— Сумею — разоблачу!

— А колечко-то не медное?

— Золото девяносто шестой пробы, — успокоила Любовь

Антоновна взволнованного майора. — Старинное кольцо, тя желое.

19

— Жду! Поскорее бы схоронить его, — вслух мечтал май ор, пропуская Любовь Антоновну на вахту.

— Гражданин начальник! Я не могу при посторонних ос матривать женщин. Или предоставьте мне отдельное помеще ние, или прикажите всем мужчинам уйти, — потребовала Лю бовь Антоновна.

— А чо их рассматривать!? — удивился майор. — Здоро вых от больных в миг отличишь. Y меня глаз — алмаз: стоит

— здоровый, лежит — больной.

— Все могут на вахте баб осматривать, а она не может, будто врачи что-то тумкают в больных. На то начальник есть.

Захочет — выгонит, захочет — положит, — преднамеренно

громко сказал один из надзирателей. Он явно рассчитывал на

то, что его слова услышит Любовь Антоновна. Она подошла к

Ефросинье, прощупала пульс и коротко сказала: — Принять! Состояние очень тяжелое. — Любовь Анто новна обернулась к Кате. Катя выпрямилась и, громко засопев, открыла рот, что-то намереваясь сказать, но доктор заговорила

первой:

— Кровохарканье?

— Зачем вам это? Пишите здорова, — тяжело дыша, от ветила Катя.

— Сама говорит, что здорова, — весело подхватил майор.

— Y нее т-б-ц, тащи бревно целиком, вот какой у нее тубер кулез, — надзиратели весело заржали.

— Туберкулез в открытой форме. Принять! Или дайте

мне возможность выслушать ее с помощью стетоскопа.

— А с чем его едят, ваш староскоп? — нагло усмехнулся

надзиратель.

— С бычиными мозгами, гражданин надзиратель, — не

оборачиваясь пояснила Любовь Антоновна.

— Хватит, доктор. Нам ваши слова до лампочки. Погля дите на этих трех и скажите сразу, без фиитиклюшек: прини мать или не принимать, — потребовал майор.

— Все пятеро нуждаются в стационаре.

— Мест для всех нет. Ну ладно. Этих четверых в землянку.

Там раньше шорники жили, полы деревянные.

— Нары есть в землянке, гражданин начальник?

20

— Сплошные... так и быть, мы им пару матрасов подбро сим. Пусть гужуются.

— Не два, а на каждого по матрасу.

— Жирно будет, доктор!.. Хорошо, хорошо... Дадим по

матрасу. А куда эту чокнутую, — майор указал на Лиду.

— Вместе со всеми в землянку, — посоветовала Любовь

Антоновна. — Y вас больные работают санитарами. Этим трем, — Любовь Антоновна указала на Катю, Риту и Елену Артемьев ну, — вменить в обязанность присматривать за душевнобольной.

— Вы как по нотам все расписали. Запускай их в зону!

А вы, доктор, ступайте к своему больному.

— Есть идти к своему больному!

Катя попыталась что-то сказать. Рита робко протянула ру ки к Любови Антоновне. Елена Артемьевна спрятала в ладонях

лицо. Лида улыбалась растерянно и счастливо. Любовь Анто новна, не посмотрев на своих пациентов, размеренным шагом

шла к маленькому домику, где на белоснежных простынях, их меняли каждый час, лежал умирающий полковник.

— Вот мы и на месте, — вздохнула Елена Артемьевна, входя в землянку. Два небольших окошка смотрели в дере вянную ограду, едва заметную в синих сумерках наступающего

вечера. Во всю длину землянки шли сплошные одноэтажные

нары. Посредине стояла железная печка, но дров не было.

Возле окна — ведро, на дне его поблескивала вода. На подокон нике — жестяная круглая банка, наполненная каким-то воню чим жиром. Из банки выглядывал кончик обгоревшего фитиля.

— Каганец. Свет будет, — обрадовалась Лида, увидев бан ку, и тут же испуганно замолчала.

— Коптилка, — поправила ее Катя. — Чадит она... в бараке

редко зажигать дозволяли.

— Тут тоже не зажжешь без огня, — заметила Рита, тоск ливо вздохнув. — Я с детства боюсь темноты.

— Нам матрасы обещали, — вспомнила Лида и поспешно

добавила. — Y меня был брат...

— Не надо, Лида, — попросила Катя. — Кто у нас на вахту

побежит? Я? Рита? Елена Артемьевна?

— Я доктора испугалась. Это она меня насчет брата научи ла, — призналась Лида. — Как ты сказала, что она донесет, у

меня поджилки задрожали.

21

— Катя ошиблась, — сухо и холодно проговорила Елена

Артемьевна. — Свет, по-моему, нам не нужен. В камере надоело

спать при свете.

— Кто-то идет, — предупредила Лида, стоявшая у окна.

— Чертова дверь! — выругался вошедший, потирая ушиб ленный лоб. — Вот где вы разместились... Без света сидите.

Сумерничаете.

— Спичек нет, гражданин начальник, — отозвалась Катя.

— А зажигалка на что? Где ваша коптилка?

— На окне, — подсказала Катя.

Вспыхнул синий язычок пламени. Фитиль затрещал и кро хотный огонек осветил землянку.

— Заходите, доктор. Что вы за порогом стоите? — пригла сил хозяин зажигалки. Любовь Антоновна, слегка наклонив го лову, вступила на порог землянки.

— Не утруждайте себя, Игорь Николаевич, я сама, — за протестовала Любовь Антоновка. Но Игорь Николаевич, бе режно взяв ее за руку, помог спуститься с высокого порога.

— Показывайте, как вы тут устроились. Ночи прохладные, печку растопите. Матрасов нет, я так и знал...

— И дров тоже, — осторожно подсказала Катя.

— Минут через двадцать найдем матрасы и дрова, — по обещал Игорь Николаевич. — Вы ужинали? — Никто не ре шился ответить. — Жалобы есть? — услышав последний во прос, Лида мелко задрожала всем телом, Катя закашлялась

и алые брызги полетели в сторону Игоря Николаевича. Рита

еще ниже опустила голову. Елена Артемьевна порывисто вско чила на ноги.

— Жалоб никаких нет, гражданин начальник! — заслоняя

Риту, выкрикнула Елена Артемьевна.

— Гражданин главврач! — зазвенел голос Любови Анто новны.

— Бог с вами, доктор... простите... Не подумал, — оправды вался Игорь Николаевич, отступая к дверям. — Успокойтесь, Любовь Антоновна... Я — пятый год главврачом... Забыл, что

значит этот вопрос...

— Зато они хорошо помнят. Этот вопрос позавчера им за дал мой пациент, полковник Гвоздевский.

22

— Какое недоразумение... Вы прибыли в воскресенье. Я

был за зоной. Завтра все улажу. В больничных корпусах мест

нет. Завтра позвоню Орлову, может быть удастся что-нибудь

выбить. Запирайте покрепче двери. Если ночью постучатся

надзиратели, скажите, что главврач не велел никого впускать.

Я сам поговорю с ними. А сейчас дам команду, чтобы вам

принесли дров. За матрасами сходите сами.

— Я пойду, — вызвалась Рита.

— И я , — подхватила Катя.

— Вот и чудесно. Поскорей выздоравливайте, девушки! И

— в обучение к Любовь Антоновне. Она из вас семь потов выж мет, пока медсестрами сделает. Скучать не даст и ошибок не

простит. Чуть не так — и неуд в зачетки. Я не забыл ваш неуд, профессор.

— Я бы за такую палату и кол не поставила, — отпариро вала Любовь Антоновна, указывая на грязные стены со сле дами подтеков.

— Крышу починим. Стены побелим, девушки нам помо гут. Заглядывайте через недельку, увидите, какой я мастер, — балагурил Игорь Николаевич. — Где думаете отдыхать сегод няшней ночью?

— Если разрешите, Игорь Николаевич, здесь.

— Ваша воля... я в грязь лицом не ударю. Сейчас землянка

на карцер смахивает, а часа через два...

— Если бы нашлось отдельное помещение... — задумчиво

проговорила Любовь Антоновна.

— Найдем.

— Не мне, Игорь Николаевич. Ей, — Любовь Антоновна

указала на Ефросинью.

— Есть запасная комнатушка, туда ее и поместим.

— Прекрасно. Я ночью буду проведывать ее, — пообещала

Любовь Антоновна.

— Мы случайно с вами не коллеги? Простите, как ваше...

— Заключенная Денисова, гражданин главврач.

— Я такой же заключенный, как и вы, а не гражданин

главврач, — вспылил Игорь Николаевич. — Я бывший студент

профессора Ивлевой. Скверный студент, нерадивый. Вы не

доверяете мне. Я живу за зоной, без конвоя. Я слышал, как

вас приняли на вахте. А что я могу сделать? Простите, сейчас

23

не время для объяснений. Познакомимся поближе и... Пошли

за матрасами, девушки.

— Тебе не стыдно, Катя, за доктора? — спросила Рита.

Они шли позади Игоря Николаевича. Он о чем-то оживленно

беседовал с Любовью Антоновной.

— Стыдно, Рита. Я обозлившись на всех. Не верю никому.

— А я верю Любовь Антоновне.

— Эх, Ритка! Что как с мое пробудешь тут, матери родной

не поверишь... Попрошу прощения у нее. Простит?

— Она все-все знает. Даже, что думаем мы с тобой. Я в

мыслях тоже... ей открою... Что плохо думала.

— Она, видать, на воле знала этого главврача. Чудной он.

Я в лагерях таких не видела. Ему власть большую дали. Я

второй раз в больнице лежу. Заключенных докторов никто во

внимание не берет. Скажет что поперек — и на общие работы.

Этот пришел и как начальник командует. Почему бы это? — вслух рассуждала Катя.

Поздно вечером, когда на вахте пробили отбой, в дверь

землянки кто-то осторожно тихо постучался. Елена Артемьевна

с сожалением оторвала взгляд от печки, в ней весело потрески вал огонь, и, машинально одернув платье, подошла к окну.

«Любовь Антоновна... Так поздно... Не боится ходить после

отбоя», — удивилась Елена Артемьевна.

— Спят они? — шепотом спросила Любовь Антоновна, при саживаясь на охапку дров.

— Спят. Что ж вы так поздно?

— Y Ефросиньи задержалась. Скоро уйдет она... туда, «где

нет ни болезней, ни печалей, ни воздыханий, но жизнь беско нечная»... Ее похоронят без церковных обрядов. Даже могиль ного холмика не останется от нее... Какая для нее трагедия

умереть так... без попа, без пения... Мертвым все равно... Но

она живая и знает, как ее схоронят... Спасти ее невозможно.

Игорь Николаевич хотел ей ампутировать руку, я отсоветовала: лишнее мучение. Он опытный хирург.

— Вы давно его знаете?

— Семнадцать лет. Он тут имеет огромное, я бы сказала

фантастическое, влияние. На моих глазах распекал начальника

больницы за то, что он так обошелся с вами. Они его все

боятся... А вот почему — не знаю. Хороший он был юноша.

24

Крикливый немного, вздорный, но простой. Обещал, что со

мной ничего не случится, если даже Гвоздевский умрет. Свя тая простота! Неужели послушают какого-то заключенного вра ча, будь он дважды гением и трижды Гиппократом. В BYPe свободное место найдут и ему. Но самое странное, что он

говорит уверенно. Не пойму, чего тут больше — хвастовства

или...

— А вдруг?..

— Тогда — чудо или... подлость. В чудо не верю, от подле ца помощи не приму.

— Какая подлость?

— Он может вступиться за меня, если за его спиной стоит

управление лагерей. Даже если он мне окажет помощь беско рыстно, а человек, связанный с лагерной администрацией, бес корыстно не ступит и шагу, я такой помощи не приму. Мне

кажется, мое опасение напрасно. Он от чистого сердца, с

лучшими намерениями успокаивает меня.

— А его положение?

— Я спросила его об этом.

— И он?..

— Смутился и пообещал на досуге «открыть секрет» — так он шутливо высказался.

— Мы уже ощутили его заботу. Нам принесли почти но вые матрасы, соломенные подушки, одеяла и даже простыни.

Такой роскоши я не ожидала. Три охапки дров, по полной

миске супа и... ложки... Я ужинала как истый сибарит. Девоч ки наелись, уснули. А я сижу, топлю печку.

— Y меня к вам неприятное дело, Елена Артемьевна. Се годня начальник больницы не хотел вас принимать. Он, навер но, ждал взятку от капитана. Я пообещала отдать ему ваше

кольцо.

— О чем вы говорите, Любовь Антоновна. Для меня оно

потеряно. Отдали — и на душе легче.

— Не успела я. Когда возвращалась с вахты, меня встре тил Игорь Николаевич. Он сразу узнал меня. Я не ожидала

такой встречи. Обнял и чуть не плачет. Y него хорошая зри тельная память. В первую минуту я не могла понять, в чем

дело. Подумала, очередная шутка пьяного или обкурившегося

начальства, они тут от скуки зачастую курят анапгу. Но он

25

припомнил кой-какие детали семнадцатилетней давности, и мне

пришлось поверить, что передо мной Игорь. Мы с ним пошли

к вам, потом я была занята с Ефросиньей. Кольцо пока у меня.

Я чувствую, что если скажу Игорю, он уладит с начальником

по-другому, без кольца. Но удобно ли это?

— Оно мне не нужно. Вы лучше объясните вчерашнее.

— Проще колумбова яйца. Я приняла какое-то посильное

участие, чтобы нас привезли сюда. На мне полковник Гвоздевский. Умрет он — репрессии обрушатся на меня, не оставят

в покое и вас. Мне практически ничего не сделают, разве что

облегчат переход из одной...

— Не повторяйте слов Гвоздевского, — вздрогнув от отвра щения, попросила Елена Артемьевна.

— Извините... Могли погибнуть молодые девушки. Мне жаль

Риту. Она сирота. Варварский самосуд... глубинка... Она очень

тяжело пережила смерть Ани. Я сама плакала, как последняя

девчонка, а ведь они с Аней дружили... и такая смерть...

Представьте себе Риту в БУРе: воровки, лесбиянки и веревка...

То же самое ждало бы и Лиду... А Катя?.. А вы? Я дала себе

слово спасти всех. Сегодня чуть все не сорвалось. Я не ожи дала, что за сутки с небольшим вас успеют привезти сюда.

Вдруг входят капитан и начальник больницы. Мне хотелось

побыть одной. Гвоздевский измучил меня своими слезами...

Трус и неженка. Он спал. Капитан хотел разбудить его — я не

разрешила. Капитан стал говорить, что привезли вас. Я сообра зила, что разбудить молено с помощью инъекции и заставила

их помочь мне. Майор решил, что я выслуживаюсь перед ка питаном. А я сказала ему, что помогаю вам за взятку. Вы мне

подарили передачу и золотое кольцо. Передачу украли, а коль цо я готова вручить майору на сохранение, чтоб его не украла

лагерная шпана, вроде нас с вами. Это сегодня. А вчера я ду мала о завтрашнем дне. Узнают в больнице, что мы друзья, и вам всем несдобровать. Тяжело мне досталась эта роль...

Катя поверила мне и по своему обыкновению выругала. Му жественная женщина, честная. Лида уверовала в слова Кати, решила, что я ее выдам и принялась твердить, что она малень кая. Я надеялась, что поговорю с вами и вы сумеете повлиять

на Лиду. Сейчас я вам скажу самое неприятное. Имейте му жество выслушать. После смерти полковника меня здесь не

26

будет и я ни в чем не смогу помочь вам. Игорь Николаевич

сейчас хорохорится, как молодой петушок, но помочь он мне

не сумеет. Перед Орловым он бессилен. Игорь дал мне честное

слово, что Риту и Катю сперва сделает санитарками, а потом

медсестрами. Он обещал позаботиться о Лиде. Вы посоветуйте

ей выздороветь недели через две. В больнице есть опытный

психиатр. Официально она числится работницей кухни. С пси хиатром о Лиде поговорит Игорь. Беда в том, что меня здесь

не будет... Не перебивайте. И не пытайтесь меня уверить в

обратном. Я все взвесила, и шансов нет никаких. Это законо мерно и гуманно. Я устала и лишние два года жизни обозлят

меня. Я не хочу умирать обозленной. Игорь — человек совест ливый или... я сильно ошиблась в нем. Но он человек... Может

забыть... Напомните Игорю, о вас я ему говорила... о Рите и

Лиде. Пристыдите его... Потребуйте от моего имени. Скажите, что это моя последняя просьба, желание... Каприз выжившей

из ума старухи! Если хоть под конец я не спасу этих девчушек, зачем же я прожила эти последние восемь лет?

— Доктор! — закричала Рита, вскакивая с нар.

— Ты... не спишь? — растерянно спросила Любовь Анто новна.

— Я все слышала... все поняла... Вас убьют? Да? Убьют?

— Глупости! Кто тебе мог это сказать! Сейчас же спать!

— Я не уйду от вас! Доктор... Милая... — Ритины руки

обвили шею Любови Антоновны. — Я вас люблю... как тетю Ма шу... Я с вами вместе... В БУР...

— Ложись, Рита! — приказала Любовь Антоновна.

— Не лягу. Все погибают в лагере... Ася... Аня... И вы?!

Я побегу в запретку, как Ася... Вы не умрете!.. Я — девочка...

дурная, неграмотная. Вы людей спасаете! Лучше я! Лучше я!

— исступленно повторяла Рита.

— Не плачь, Рита, — уговаривала Любовь Антоновна. — Со мной ничего не случится. Я врачом здесь буду работать.

Помогите мне уложить ее, Елена Артемьевна... Я старая болт ливая дура.

Катя молча подошла к ним и они все вместе уложили

Риту.

— Полежите со мной, — попросила Рита.

27

— С условием, что ты будешь спать. За мной могут прийти

с минуты на минуту, а я хочу выспаться. Не мешай мне. И без

всхлипываний!

— Н е уходите...

— Не уйду, дай мне поспать.

ТАЙНА ИГОРЯ

Поздно ночью в окно землянки постучали. Любовь Анто новна, она не спала уже третью ночь, бесшумно встала и боси ком подошла к двери.

— Кто там? — прижавшись лицом к решетке окна, спро сила Любовь Антоновна.

— Главврач за вами послал. Велел поскорее.

— Тише. Больных разбудите. Идите и скажите, что я сей час приду.

— Главврач не велел отпускать вас одних. Дежурные ночью

поймают в зоне, изобьют или в карцер посадят.

— Вы будете драться с ними, если они остановят меня? — с досадой спросила Любовь Антоновна.

— Знают меня надзиратели. Я вроде адъютант у Игоря

Николаевича. Со мной не тронут вас.

«Почетный эскорт... Лестно... — усмехнулась Любовь Ан тоновна, надевая ботинки. — Впрочем, меня и так охраняют

лучше, чем главу правительства. Почести воздают, а я все

чем-то недовольна...»

— Доктор!

— Ты проснулась, Катя? Встань, закрой за мной дверь.

— Мне словечко вам надо сказать. Я не спала, когда вы

говорили с Еленой Артемьевной... Вы оговорили себя... Ради

нас... Я...

— Не мели чепуху, Катя. Ты — я — какая разница. Все

мы в одном котле варимся. Запри дверь и ложись.

Увидев Любовь Антоновну, Игорь Николаевич встал из-за

стола и пошел навстречу ей. Несмотря на поздний час, он был

в своем светло-шоколадном костюме.

28

— Гвоздевский умирает. Пульс почти не прослушивается, — озабоченно сообщил Игорь Николаевич. — Хорошо, если

дотянет до утра... Я сумею поговорить с управлением. А сей час, ночью, с начальником больницы договориться трудно...

Каждые два часа к Гвоздевскому заходит надзиратель. Он

доложит начальнику о его смерти и...

«Туманно говорит Игорь... Ночь... утро... А если полковник

умрет в полдень, что изменится?»

— Вы меня не поняли, Любовь Антоновна?

— Нет.

— Орлов приказал начальнику больницы, об этом я узнал

очень поздно, чтобы в случае смерти Гвоздевского немедленно

отправить вас на сорок седьмую командировку. Пешком, днем

или ночью. Тут всего километров пять. Вы в лагерях не первый

год и наверно догадываетесь, что ночью вас не доведут.

— А днем? Разве нет безрассудных беглецов, готовых бе жать днем?

— Завтра я дозвонюсь в управление и вы останетесь в

больнице.

— Химера, Игорь. Если Орлову надо, чтобы я бежала...

— Сегодня он услышит, что я побегу вместе с вами.

— Сколько вам лет, Игорь?

— В декабре стукнет сорок. Не поумнел за последние сем надцать лет. Я запомнился вам легкомысленным и самоуверен ным. Да таким я и был в свои двадцать три года. Я кипятился, спорил с вами, что-то доказывал. Было, Любовь Антоновна, все

было. Но за последние восемь лет я поумнел и не обещаю того, чего не могу выполнить.

— Сообщите немедленно о смерти Гвоздевского. Заклю ченная Ивлева, временно исполняющая обязанности врача, к

этапу на сорок седьмую командировку готова. Прикажите вер нуть одежду, в которой я прибыла в больницу. В этой, — Лю бовь Антоновна указала на платье и новые, по ноге, ботинки, — неудобно бежать, гражданин главврач четвертой лагерной

больницы.

— Я не ожидал от вас другого ответа. В ваших глазах я

или наивный мечтатель, или подлец. Так думают обо мне мно гие. Пять лет я — главврач, бесконвойник. Одет с иголочки...

и уж, конечно, не за мое врачебное искусство. Тут вы правы.

29

я мальчишка по сравнению с теми, кто здесь работает на кух не. Они бы еще подумали, прежде чем меня взять ординарным

врачом. И все же я кое-что делаю для людей. Делаю без под лости.

— Честный человек не сможет нарушить приказ Орлова, а тем более добиться его отмены.

— А я добьюсь — значит мерзавец.

— Если вы не тот, за кого я вас приняла... то завтра меня...

— Завтра вы примете седьмое отделение. И все же я не

сексот, не бегаю в управление с доносами. Больше того — я

вреден им.

— Фантазия? Бред? Или...

— Провокация. Ни то, ни другое, ни третье. Простое

совпадение... Как вы посмотрите, Любовь Антоновна, на лоша диную дозу танина? Продержится полковник до утра?

— Решайте сами...

— Нечаянно ошибиться вы не могли...

— В чем?

— Хороший студент не перепутает отравление с перито нитом. Я был средним студентом, знаниями не блещу и сегод ня, но такие простые вещи понятны даже мне. Можете выслу шать мнение коллег. Они работают здесь санитарами, истопни ками на кухне... Но некоторые из них мало в чем уступают

вам. Я говорил с ними. Все в один голос утверждают, что у

Гвоздевского отравление.

— Они не мои коллеги. Ваши. Дешево вы их купили...

Должность санитара, лишняя миска супа...

— Они мне доверяют, а вы... Вы оскорбили людей, Любовь

Антоновна. Я имел неосторожность пообещать вам... Вы не ве рите мне. Следовательно, для вас безразлично, умрет полков ник ночью или утром.

— А для вас?

— То же самое. В субботу утром я ушел за зону. О болезни

полковника ничего не знал... Лагерная охрана сумела разы скать меня только вчера вечером. Я уверен в отравлении. Чем?

— покажет вскрытие. При перитоните больные живут макси мально двенадцать часов, если не вмешаемся мы, хирурги. Пол ковник прожил около двух суток. Могут произвести вскрытие, а могут и нет. Это зависит от окончательного диагноза. Опыт 30

ного, да и неопытного патологоанатома больница не имеет.

Заключенных не вскрывают, а если иногда и случается, то обыч но орудует топором пьяный сторож: он разрубает грудную

клетку, вынимает содержимое, смотрит, нюхает и зашивает. Те ло полковника могут отправить в областную больницу, и пато логоанатом безошибочно установит причину смерти. Вот поче му, даже не доверяя мне, вы ничего не теряете, если Гвоздевский

доживет до утра. Если я захочу, правда так или иначе выйдет

наружу.

Любовь Антоновна тщательно осмотрела полковника, попы талась заговорить с ним, но он не отвечал. Сделав назначение, два врача, медсестра и санитар неотлучно дежурили в палате

Гвоздевского, она вернулась в кабинет Игоря Николаевича.

— Утром позвоните начальнику управления, что больной

Гвоздевский умер, а заключенная Ивлева к этапу готова.

— Это ваше последнее слово?

— Да.

— А женщины? Ваши протеже?

— Я больше ничего не могу для них сделать. Они в вашей

власти.

— Теперь я вам верю. Сколько раз меня предавали... доно сили... Я совсем разуверился в людях... Кто за миску баланды, кто и подороже совесть продает... А вы потребовали, чтоб я

вам открыл самую большую тайну. Я — не вы... многого боюсь.

Боюсь, что пошлют на общие работы, боюсь, что будут изде ваться и бить, боюсь остаться голодным... ох, как боюсь, Любовь

Антоновна. Но хуже всего я боюсь, что в больницу вместо меня

придет другой. Я нарочно ушел в субботу и не появлялся два

дня, они готовы были объявить меня в побеге, а я сидел у

одного охотника в избе и рассказывал ему старые анекдоты.

— Зачем?

— Я узнал о болезни на десять минут раньше майора и

посчитал за лучшее уйти. В том, чтобы выздоровел полков ник, мягко говоря, я не заинтересован. Компрометировать себя

безразличным отношением к нему — нет смысла.

— Как?..

— Узнал? От надзирателя. Он по селектору разговор услы шал о Гвоздевском. Селектор — не телефон: говорит один, а слушают все, кому не лень. Я охрану спиртом балую, а они

31

меня — свежими новостями. Я в курсе почти всех лагерных

дел. А теперь слушайте, почему я так твердо обещал вам, что

завтра вы не пойдете на этап. Орлов — мой двоюродный брат.

— Что?!

— Да, вы не ослышались. Об этом не знают даже всемо гущие чекисты. Он старше меня на пять лет. Его мать — род ная сестра моей матери. В детстве Орлова звали Ленькой.

Ленькина мать умерла, когда ему было два года. Отец его

спился, где-то проворовался и вскоре умер на каторге. С во семнадцатого года Орлов в своих анкетах пишет, что папа его

социал-демократ, погиб за святое дело революции. Ему, конеч но, не верят. До сорокового года встречались воры с дореволю ционным стажем, которые познакомились с его папой в аре стантских ротах и прекрасно знали, что политикой от отца

Орлова и не пахло. Начальство Орлова тоже знает цену его

отцу, а моему дяде, к слову сказать, но делает вид, что верит

Орлову. Сохранились полицейские архивы. Совсем недавно

еще были живы свидетели. Архивные документы спрятали, на случай, если Орлов заартачится, свидетели умерли, или не

вовремя пытались бежать, и их пристрелили. Ленька почти

всегда возглавляет новые лагеря. На самом верху знают, отку­