Я увожу к отверженным селениям том 2 Земля обетованная - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора �� (ч. 12)

с народом. «Народ — ребенок, он не хочет дать, не попытайся

вырвать, но украсть». Они не знали этого и не сумели спра виться. Где слишком круто действовали, а где либеральничали...

На каторге разрешали жениться... и следуй жена за своим

мужем, чтоб ему вольготней было. В ссылках на охоту ходили, книги читали, съезды собирали... жили, дай Бог всякому. Под

тройку бы их! В БУР! На штрафняк! Сразу бы присмирели. И

выгодно: дороги, города строят и шуму никакого. Y меня без

книг и съездов обходятся, вольно себя не поведут. Я — не

тюфяк Трепов, не поеду советоваться к министру: сечь или не

сечь. Отправлю в БУР и никаких разговоров. Писаки разные

сюда и носу не покажут. Что скажем им, то и напишут о ла герях. Не захотят писать — самих сюда на исправление. До

пенсии я многих на путь истинный приведу.

НОЧНЫЕ ВИЗИТЫ

— Тут он. — Орлов вздрогнул, он не слышал, когда вошла

тетя Оля, и откашлялся.

— Позовите Зотова сюда. Сами ступайте к себе в комнату.

И, пожалуйста, не заходите, пока он здесь, — попросил Орлов.

— Больно мне нужно знать, о чем вы лясы точите, — обиделась тетя Оля. — Y меня и товарок-то нет. К погодкам

своим почитай целый век не заглядывала. Все секреты, секре ты у вас. Обсекретились вконец. — Тетя Оля вышла за дверь

и недовольно сказала: «Иди. Ноги-то вытри как следует. Носит

вас полуношников».

265

Орлов услышал осторожные робкие шаги. Дверь скрипну ла и в комнату заглянуло широкоскулое лицо Зотова.

— Разрешите, товарищ генерал-майор.

— Входи. Ты что это таким шутом вырядился? Этаким

манером только в цирке наряжаются. — В разговоре с подчи ненными Орлов любил иногда прикинуться простачком и на рочно коверкал язык. — Этак тебя в цирк и упрячут. Брюки-то

гражданские сползают, не по тебе сшиты. Фуражечку в какой

помойке нашел? А фуфайка зековская. Увидел бы надзиратель, в зону бы приволок. А то и шлепнул бы в темноте как беглеца.

— Виноват, товарищ генерал-майор...

— Дома меня зовут по имени отчеству. Все гости, жена

и... остальные. Не люблю дома званий. А наряд у тебя, как

говорили старорежимные купчихи, не авантажный. Бросовый, я бы сказал.

— Маскировка, товарищ генерал... Леонид Фадеевич. Бо юсь, что признают в форме.

— Стыдишься навестить меня? Я тебя не звал. Мог бы и

не приходить. Поскучал бы один. Трудно мне было бы без

тебя, тоскливо, муторно. Но, глядишь, и пережил бы такую

потерю.

— Шутите, товарищ Леонид Фадеевич. Я к вам по самому

иаиважнейшему делу пришел. Можно сказать, ваша жизнь в

опасности. Вас лично касается. Я вам от всей души помочь

желаю, — Зотов лицемерно вздохнул. На его лице отразилась

сложнейшая гамма самых противоречивых чувств. Фальшивое

сострадание: жаль мне вас, товарищ начальник. Злорадство: и ты тоже попался, голубчик. Собственное превосходство: не

мы одни перед тобой дрожим, потрясись и ты, сердешный.

Лесть: хоть ты и в беде, генерал, а я тебя превыше всех считаю.

Угодливость: ради вас, товарищ Орлов, я с моста в воду пры гну. Трезвый расчет: а как же ты отблагодаришь меня? Услу га-то не маленькая. Жадность: не продешевить бы. И страх: а вдруг генералу все известно от самого Осокина? И они вдвоем

только проверяют его. Неуверенность: не сказал ли чего лиш него. Готовность отступить в любую минуту, раскаяться: не прав, признаю свою вину, прошу прощения. Спесивое самодо вольство: ты у меня попляшешь, как рыба на сковородке, вперед чем скажу, зачем пришел. И неутолимая жажда мести:

266

отыграюсь за все. Вспомню, как ты меня из кабинета выгонял.

Зотов еще раз взглянул на Орлова и не узнал его: с губ гене рала сползла ленивая добродушная улыбка. Только что перед

Зотовым сидел бесхитростный пожилой мужик и с легкой

усмешкой подтрунивал над ним. А сейчас в кресле сидел Орлов, с лицом, высеченным из камня, замкнутый, властный, спокой ный. Таким его видели те, кто, беседуя с ним, не знал, чем кон чится начальственный разнос и не выйдет ли он из кабинета

только для того, чтобы в ближайшие дни встретиться со следо вателем.

— Запомните, майор Зотов! По личным делам, особенно

если они связаны с моей безопасностью, вы обязаны явиться

в управление и доложить начальнику секретной части полков нику Осокину. Помощь мне необходима только в работе. В

личных делах я в помощниках не нуждаюсь. И потрудитесь

встать, когда с вами говорит старший по званию. — Зотов

испуганно вскочил, вытянулся в струнку и растерянно захлопал

глазами.

Припугнуть. Сделать вид, что мне все известно. Уговоры

бесполезны. Зотов — скот. Палка ему нужна. Шутильник! Он

пришел поговорить об Игоре. Ему что-то известно от Осокина.

Вынюхал, старая лиса. Мы с тобой еще побеседуем. На мое

место захотел? Подножку мне? Рано хоронить собрался. Я еще

пять Осокиных переживу и сто Зотовых.

— Чего глазами хлопаешь, как шкодливый кот? Сядь!

— майор покорно плюхнулся в кресло. — Я давно ожидал

тебя. Все думал, хватит ли ума и совести признаться в своих

грязных делишках. Наконец-то пожаловал. Рассказывай все без

утайки.

— О чем? — пролепетал Зотов.

Притворяется, подлец. Хитрит. Ждет наводящих вопросов.

Испытывает меня, знаю ли я что-нибудь. Попробую издалека, — решил Орлов.

— О себе. Об Осокине. О вашем заговоре, — на последнем

слове Орлов сделал ударение и, помолчав, веско добавил, — против меня.

— Вы... знаете? Какой... заговор? — майор беспокойно

заерзал в кресле.

267

— Что елозишь? Шило в зад попало? Сиди смирно, а то

выгоню.

— Я... товарищ генерал-майор... — заикаясь, проговорил

Зотов и осекся.

Знает, мерзавец, — негодовал Орлов. Липкий страх под крадывался к сердцу. — Боится продешевить. А вдруг он при шел просто с доносом? На кого? Мало ли мне о ком доносят.

И ради этого надел гражданский костюм? Осмелился в полночь

зайти ко мне домой? Только Игорь. Не дам ему торговаться.

Но как? Задам наводящий вопрос. Если он ничего не знает — вопрос ни к чему не обязывает. Знает — проболтается.

— Мне все известно. Осокин убеждал тебя, будто Игорь...

Стоп! Дальше нельзя, — подумал Орлов, демонстративно от ворачиваясь от Зотова. Орлов чувствовал, что он подошел к гра нице дозволенного. Шагнуть за нее — все равно что вступить

на окно болота. Сверху цветы, мягкая трава, а под ними мутная

пропасть. Вступи — и разноцветное окно не отпустит тебя, и ты бесследно исчезнешь в его бездне.

Неужто влип? — думал майор, трясущимися руками при глаживая мокрые волосы. — Осокин с Орловым заодно? Вот

тебе и раз! Меня испытывали: какой ты, дескать, верный своему

начальству. Чем же я так провинился, что два таких кобеля

взялись за меня? Зекам поблажки не даю, что говорят — вы полняю, все беру на себя, на начальство не сваливаю. Может, в больнрще порядка нет? Так Осокин пристал, когда я только

в больницу попал. За Гвоздевского вымещают? Они сами его

хуже меня возненавидели. За сестру? Я за нее не от ветчик, да и дело-то это давнее. Она — калека, Гвоздевский

окачурилея, не станут ворошить прошлое. Мало давал им? А

где больше возьму, сам кое-как перебиваюсь. Хозяин уследил

нас с Осокиным. Недаром сердце чуяло. Я-то думал, сам хо зяин у меня в руках, а оно вон как вышло. Признаюсь. Не

во всем, конечно. Пускай хозяин с Осокиным поцапаются. А

я в сторонке постою, погляжу на них.

— Убеждал, товарищ генерал-майор, — признался Зотов, дипломатично не уточняя, в чем же убеждал его Осокин.

— И ты? — спросил Орлов, словно не замечая недомолвки.

— Я все сделал, как он сказал.

268

— Руки на стол! — приказал Орлов. Майор поспешно

выбросил на стол большие красные руки. Пальцы Зотова, усы панные мелкими бородавками, непроизвольно вздрагивали, под нимались вверх и пугливо падали, со страхом прикасаясь к

полированной поверхности стола.

Как на допросе — руки на стол, — подумал майор.

Пальцы — жабьи, бородавчатые, — Орлов с отвращением

рассматривал руки майора. — Испугался стервец! Теперь он

мягкий, как раздавленная лягушка.

— Говори все или выметайся! Завтра встретишься со сле дователем. На воровских лагпунктах тебя ждут не дождутся.

— За что же, гражданин... товарищ... генерал-майор? Это

же Осокин все придумал.

— Договаривай или... — холеная ладонь Орлова потяну лась к телефонной трубке.

— Все скажу, гражданин... товарищ генерал-майор, — за хныкал Зотов. — Не губите... жена... дети... Жить-то как-то

надо... Он меня с толку сбил... Осокин. Он и в ответе, а я чист

перед вами. Не знал, что следят за мной.

— В такой системе работаешь. Следовало бы знать. Y нас

следят за всеми.

— Оно-то и так, да не думал, что наш разговор об Игоре

вам известен. Осокин надоумил меня, будто Игорь Николаевич

ваш брат двоюродный и вы с малолетства росли вместе.

— Знаю, — равнодушно бросил Орлов. Но это показное

равнодушие дорого досталось ему. Лицо оставалось спокой ным, взгляд сухим и колючим, а по спине побежали холодные

мурашки. Внизу живота он ощутил резь. Вот-вот, еще минута

— и он обмочит генеральские брюки, обмочит самым постыд ным образом. Проклятое недержание мочи. Разволнуюсь и

жди, что потечет. Врачи не велели мне волноваться. Попробуй

сохрани спокойствие. И все же надо. Спелись, звереныши!

— Продолжай! — приказал Орлов.

— Осокин велел, значит, добиться, чтобы донос о том, что

Игорь Николаевич ваш брат, исходил не от нас. — Майор

умолк. «Если знает от кого — скажет. А не скажет — на пушку

берет. Я тоже язычок придержу». Зотов опустил глаза и засо пел.

269

— От заключенных, — как само собой разумеющееся и

давно знакомое подсказал Орлов.

Все донесли, — сокрушался майор. — А вдруг он просто до гадался? Если не назовет фамилию, значит зря проболтался я.

— Так точно, товарищ...

— Фамилия? — в упор спросил Орлов.

— Не упомню я. Память-то у меня слабовата. Еще в школе

один учитель дал мне старорежимную кличку — Иван Непомня щий. Отцу говорил, что выгнать меня следует за тупоумие и

неуспеваемость, — майор подобострастно хихикнул.

— Хорошо ж е ты запомнил свою характеристику: «тупо умие и неуспеваемость».

— Какая ж е это характеристика? И не в праве учитель

характеристик выдавать. Только вы можете, — угодливо за юлил Зотов.

— Молчать! — Темнит гад... Вертлявый, как уж. Дурачком

прикидывается. Увиливает... Назвать фамилию? Но чью? Про махнусь — проиграю. В прошлом году Игорь говорил о дев чонке... ее повесил Волк... Как же ее фамилия? А-а-а... Руса кова... И о тайнике Игорь говорил возле его кабинета. Да-а-а...

Вскоре убили Волка... А перед этим Безыконникову... Она очень

грубо работала. Много кричала о своей преданности... Потом

вроде притихла, когда попала в больницу. Оттуда давала све дения... только ли мне одному? Могла работать и на Осокина...

От нее он мог узнать кое-что об Игоре. Но при чем тут Руса кова? Игорь не станет откровенничать с какой-то девчонкой...

Русакова подслушала? Она сексотка Осокина? Что я о ней

знаю. Пересылка... сожительство с вором, лесбиянкой... вензона

и самоубийство... Скорее все же убийство. Волк повесил ее.

Осокин не свяжется с Русаковой. А если бы связался, то как-то

бы заплатил ей... избавил бы от лесбиянки... Трудная голово-ломка... Впрочем, не исключено и другое: Игорь проболтался

кому-нибудь из врачей, Безыконникова подслушала, но не успе ла сообщить Осокину... или... может быть, сообщила, но поздно.

Полковник делает ставку на Русакову, она должна донести на

Игоря. В руках Осокина Русакова — разменная карта. На

первых порах ей поверят: Игорь забрал Русакову из вензоны, поселил в землянку, и ей лгать на Игоря нет никаких причин.

Потом, по замыслу Осокина, отправили бы Игоря в управление

270

лагерей... угРоза расправиться с семьей, иначе Игоря не запу гаешь... чистосердечное признание — и Осокин в моем кресле.

Хитро задумано. Может, он не сам составлял план? В управле нии лагерей есть Агапов. Он давно косится на меня. Может, это все Агапов состряпал? А полковник такой же исполнитель, как и Зотов? Подсунул мне Осокин этого мерзавца! Я не хотел

назначать его начальником больницы, без меня сосватали...

Побоялся привлечь внимание к Игорю, поэтому и не убрал

его... И вскоре случай с Русаковой... Игорь предупреждал меня, а я отмахнулся. Рискну. Назову Русакову. А если не она? Я

потеряю Игоря. Ни одному заключенному, будь он сто раз

сексот, до конца не поверят. А если и поверят, то чем он дока жет свой донос? Где свидетели? Главный свидетель обвинения

— Игорь. Он один может назвать наш старый адрес, знакомых, дальних родственников... Жаль, я их раньше не обезвредил...

руки не доходили... Дела-дела, свободно вздохнуть некогда.

Без Игоря Русакова и Безыконникова — нуль. Зотов — грязь!

А полковник — мой заяц. Упеку его за клевету. Меня-то не так

просто упрятать, как какого-нибудь ученого или армейского

генерала. Нужны доказательства, иначе хозяин со мной не

простится. Я — рабочая лошадь. Убьешь, а телегу кто повезет?

Воз — тяжелый, путь далек. Таких, как я, лошадей берегут.

Без нас застрянут в пути. Все это так, если... если не будет

Игоря. Ошибся я, донос писала не Русакова, тогда... — Так

и не вспомнил ее фамилию, майор? — Зотов исподлобья

взглянул на Орлова и приободрился. На бога берете, товарищ

начальник. Провел меня боров жирный! Ничего он не знает.

Дурак я! Дудки тебе! Заплати хорошенько, а потом и вспомню.

Мне уж давно полагается в управлении работать на месте Осо кина, а я все в майорах хожу... хозяин зажимает меня.

— Туго с памятью, товарищ...

— Я тебе ее освежу, — брови Орлова угрожающе сдвину лись, лоб избороздили глубокие морщины, под скулами захо дили желваки.

Знает! — обомлел майор. — Испытывал меня... Что же

мне будет?! А вдруг пугает? Почему он молчит? Знает — ска зал бы... Не из трусливых я. Не на таковского напал, товарищ

начальник. Я тоже ушлый, хоть и одна звездочка на два про света.

271

— Очень даже обрадуюсь, — с преувеличенным усердием, в котором угадывалась плохо скрытая издевка, воскликнул

Зотов.

— Y тебя совсем память отшибает?

— Совсем! Товарищ Леонид Фадеевич! — охотно подтвер дил Зотов.

Смеется курвец! Мне! В глаза! — бушевал Орлов, сохра няя бесстрастное выражение лица. — Назову Русакову. Спо койно, уверенно, небрежно. Каков Зотов! Воспрянул подлец!

Смотрит

па.

меня, как лиса на курицу. Попалась курочка — перышки полетят! Балбес! Не угадаю — Игорем пожертвую.

А ты, Зотов, петушком моим будешь. Развратник! с мальчиш ками якшается. Я ему все выложу.

— Мне приятно, когда подчиненные радуются. Значит, на чальник у них хороший и на душе светло у сослуживцев — с игривой улыбкой заговорил Орлов. — Плохо, когда память

им изменяет, так можно что-нибудь нужное забыть, например, фамилию... — Орлов замолчал. Зотов, выждав, решился на

вольность.

— С плохой памятью беда, товарищ генерал-майор. Да что

поделаешь. Память-то, она от природы дана, а природа только

самому большому начальству подчиняется. Это они имеют пра во говорить: «Милости не жди от природы, отнимем нахалкой

эти самые милости». Природу по соплям, за глотку ее схватим, как контрика, а милости — себе в карман. А мне, человеку

маленькому, не приходится природу за шкирку хватать. Жду

милости, а дождусь ли...

— Дождешься, Зотов. Я тебе обещаю. Фамилия той, что

писала донос на Игоря, Ру-са-ко-ва. Самый первый донос напи сала Без-ы-кон-ни-ко-ва. Вспомнил?

— Так точно...

— Встать, скотина! — Зотов вскочил, забыв напомнить, что ему присвоили звание майора, а между майором и скоти ной есть существенная разница. — Дурачка разыгрываешь пе редо мной? Насмехаешься?! Y следователя объяснишься! За

Малявина! За Зозулю! Вон из кабинета! — Орлов решительно

потянулся к телефону. Зотов на ходу поймал пухлую руку Ор лова и, всхлипнув, звонко чмокнул белую ладонь хозяина.

272

— Отслужу! — завопил Зотов. — Выложу всю правду! — Больше он не смог сказать ни слова. Зотов шмыгал носом, всхлипывал и, увесистой пятерней размазывая по лицу слезы, пытался еще раз обслюнявить руку Орлова.

— Сядь! — Орлов не торопясь достал из кармана чистый

платок и тщательно вытер ладонь. — Выпей воды. Вытри

сопли. Можешь говорить?

— Могу... гражданин... товарищ...

— Успокойся. — Орлов приоткрыл дверцу пузатого шкаф чика. Порывшись, он извлек оттуда начатую бутылку коньяка

и объемистый хрустальный бокал. Орлов плеснул немного се бе, полюбовался затейливым рисунком на стенке бокала. Вздох нул, причмокнул губами, пригубил коньяк, сладко зажмурился

и, немного подумав, налил Зотову чуть больше половины ста кана. Стакан придется выбросить... Или скажу тете Оле, чтоб

прокипятила после него... Не хватало еще этого майора из бо кала поить. Из лоханки Пирата вылакает. Сопля несчастная!

Выкабениваться вздумал, козел! Дрожит, как слизняк. Это тебе

не заключенных актировать! И все-таки, я угадал. Теперь Зо тов расколется, как гнилой орех, — с чувством огромного об легчения раздумывал Орлов.

— Пей! — приказал он. Майор залпом осушил стакан. — Коньяк полагается закусывать лимоном. Да тебе такая закус ка, что слону дробина. Рукавом занюхай.

— Так точно, рукавом! Я привыкший. Самогонку без за куски глушу.

— Оттого и нос покраснел, как знамя. Отошел?

— Полегчало, товарищ...

— По имени-отчеству зови. И выкладывай все. Каждое

твое слово проверю. Обманешь — пеняй на себя. Скажешь прав ду — не забуду.

— О Русаковой вы знаете.

— А ты повтори.

— Прошлой осенью Осокин приехал в больницу и стал

меня всячески запугивать Малявиным и Зозулей. Потом велел, чтоб Русакова написала донос.

— Текст записки Русаковой помнишь?

— Слово в слово. — Зотов монотонно прочел по памяти

то, что должна была написать Клава. Орлов слушал его с закры273

тыми глазами. «Далеко шагает Осокин... Донос Русаковой по шел бы в управление лагерей...»

— Она отказалась написать? — зевая спросил Орлов.

— Волк перестарался, товарищ Леонид Фадеевич. Повесил

ее до смерти. Думал побаловаться, а ему помешали.

— Кто?

— После узнали, что заключенная Воробьева. Ей саморуо

Буров о Русаковой сказал.

— От кого узнали?

— Воробьева рассказала Васильевой, а Васильева — Красноженовой Глафире. Глафира — сексот наш.

— С Русаковой у вас сорвалось. Жалеешь?

— Радуюсь, Леонид Фадеевич! Душа поет!

— Певучая у тебя душонка! Отчего бы ей так радоваться?

— От преданности к вам, Леонид Фадеевич! Я ведь и тогда

не хотел против вас идти. Ни в какую не хотел! Осокин...

— Полковник за свое получит. Ты за себя ответишь.

— Искуплю!

— Чем же?

— Чистосердечным признанием.

— Чистосердечное признание смягчает наказание, но не

избавляет от него.

— Как ж е заслужить?

— Делом, Зотов! Полезным и нужным делом!

— Выполню все, что вы скажете.

— Что вы еще с Осокиным сделали после случая с Руса ковой?

— Приставили к Васильевой Красноженову. Она, оказы вается, не чокнутая, притворялась.

— Кто притворялся? Красноженова?

— Васильева, Леонид Фадеевич.

— Так и говори.

— Слушаюсь! Игорь, когда узнал о тайнике, в кабинете

не стал ни о чем разговаривать. Поэтому мы с Осокиным боль ше ничего не смогли допытаться.

— Почему ты сегодня пришел ко мне?

— Я вас всем нутром уважаю, Леонид Фадеевич. Зачем

мне Осокин сдался? — «Ловчит, сукин сын! Y них что-то сорва лось... Испугался, что донесут мне».

274

— Не выкручивайся, Зотов!

— Так я же...

— Заткнись! — Орлов открыл крышку хронометра. — Ров но через двадцать минут ко мне зайдет человек с донесением.

От Васильевой.

— Значит, вы с самого начала в курсе были?

— А ты как думал, Зотов? — «В точку попал! Васильева им

нагадила. Поздно я узнал о Красноженовой... Ничего, будет

еще время с ней поговорить». Орлов злобно улыбнулся.

— Я проверю твою искренность. — Зотов убито вздохнул.

— Сегодня я вызвал Васильеву к себе и велел ей написать

записку на... вас. Она призналась, что уже написала и передала

еще утром. В записке просила, чтоб вы похлопотали за нее, что ей не дает житья начальник больницы, пристает с расспро сами об Игоре и что Красноженова велела ей донести, будто

Игорь и вы — двоюродные братья. Записку она послала к вам

с лейтенантом Дашковым.

— Вы очень бестолково объясняете, — с досадой перебил

Орлов Зотова. — Я сформулирую более четко: Васильева напи сала письмо, адресованное мне, что вы принуждаете ее при знаться, будто она слышала от Игоря о нашем родстве. Ва сильева опередила вас. Она передала жалобу мне с лейтенан том Дашковым. Вы не замечаете расхождения в своих словах?

— Нн-н-е-е за-мечаю.

— С Васильевой вы беседовали обо мне только сегодня.

Она жалуется, что вы уже несколько дней преследуете ее, после того, как она имела несчастье поделиться тайной своей

симуляции с Красноженовой.

— Виноват, Леонид Фадеевич! Первый раз я разговаривал

с Васильевой на прошлой неделе.

— А сегодня?

— В четвертый, товарищ генерал-майор. Пришлось того

этого припугнуть ее маленько.

— Она, конечно, не преминула признаться, а заодно, воз можно, донесла Игорю о разговоре с тобой.

— Я об этом не подумал.

— Ты вообще ни о чем не думаешь. Обещал чистосердечно

признаться и лжешь на каждом шагу. Клещами тянуть при

275

ходится. Как ж е я могу тебе доверить настоящее дело? Ступай, Зотов, и готовься сам знаешь к чему.

— Больше никогда... ни одного слова... только правду...

— В последний раз даю тебе возможность исправиться.

— Я сам заторопился, товарищ генерал-майор. Думал, за чем мне Осокин? Доложу все без него в управление лагерей

и простят мне старое. На Осокина скажу, что он мне запрещал

против вас действовать. Осокина — по боку, вас, извиняйте, — тоже, а меня в управление заберут работать. Я вызвал Ва сильеву сам, так сказать, по своей ини-ци-а-ти-ве. Кто же ее

знал, что она вашему человеку писульку передаст. Упредила

меня.

— Каковы ж е были твои дальнейшие планы?

— Я рассудил так: под нового хозяина подлажусь, выйду

в полковники, жалованье побольше и так вообще... — Зотов

запнулся.

— Слева перепадет?

— Кто ж е теперь на жалованье живет? Время трудное, вот и перебиваемся, как можем.

— Ты хочешь сказать, что и у меня побочные доходы

имеются?

— На вас такое подумать?! Что вы, товарищ генерал-майор! Вы, это самое, кри-ста-лли-чески честный... Борец за

идею... Мы все...

— Хватит молоть языком! Даже тут правду не сказал.

Ты трус, Зотов!

— Так точно!

— Хорошо хоть в этом признался. Я тебя предупреждал, что очередное вранье не прощу.

— Я из-за уважения к вам не посмел. Вы для меня...

— Будем считать, что на этот раз ты не соврал. А теперь

отвечай прямо и без уверток: почему не позвонил ко мне, а

прятался у ворот, как урка? Ограбить меня собирался?

— Я-а-а?! — нижняя челюсть майора отвисла, щеки поба гровели как кончик объемистого носа, глаза округлились.

— Верю, что не хотел грабить... Но почему же ты не по звонил?

— Впервые я у вас, не знал, что на воротах звонок.

276

— Допустим, что не знал. А постучаться тоже не дога дался? Кулаки пожалел?

— Оробел, товарищ...

— И опять врешь, Зотов! Оделся, как циркач, тоже со

страха? Ты прятался... Ждал. Кого? Подсказать или сам вспом нишь?

— Жж-дал... од-ного... чче-ло-века, — заикаясь признался

Зотов.

— И, конечно, не помнишь кого. Проклятая память под вела. Или «тупоумие и неуспеваемость?» — «Он ждал Дашкова...

Хотел перехватить записку. Добром бы ему записку Дашков

не отдал... Дерзкий, гад! Возле моего дома вздумал убить лей тенанта... Дерзкий! Скорее трусливый». — Ты ждал лейтенанта!

— Его, — признался Зотов, не смея поднять головы. — Уговорить хотел, думал согласится...

— Убить ты его хотел, мерзавец! Снова лгать будешь?

Терпение мое испытываешь?

— Хотел...

— Кто помешал? Зачем себя обнаружил?

— Лейтенанта еще не было. Мимо вашего дома прошел

человек... Он посмотрел на меня... Залаял кобель, простите, со бачка ваша. Потом старушка вышла.

— Наш человек? Из управления?

— Не признал я его в лицо. По всей видимости чужой, здешний житель.

— А он тебя узнал?

— Я к нему спиной повернулся. Не должен бы признать.

— Ты решил продать мне Осокина и взять за него подо роже? Думал, что за услугу я возьму работать тебя в управ ление? Ты будешь меня шантажировать, держать в руках, как

сосунка? Молод еще, майор! Ты думал так: пока придет лей тенант, я все выложу генералу и потребую награду.

— Думал...

— Ты еще, оказывается, и мыслить умеешь? С твоим-то

«тупоумием»? Удивляюсь!

— От вас...

— ...ничего не скроешь, хочешь сказать? Абсолютно ни чего! — «Зотов что-то знает об Осокине... Иначе почему бы он

надеялся, что Осокина уберут?»

277

— Выкладывай!

— Я все высказал.

— Далеко не все. Рассказывай об Осокине. И не тяни вре мя! Если я сам подскажу, что ты о нем знаешь, считай себя

заключенным. Эту фуфайку ты не снимешь!

— Дайте выпить, — прохрипел майор. Орлов плеснул в

стакан немного коньяку. Зотов жадно, одним глотком, прогло тил коньяк и наспех вытер влажные губы. — Полковник уго ворил меня, чтобы я на вас напустил Седугина.

— Какого Седугина?

— Бывшего конвоира с семьсот семнадцатой. Его осудили

за...

— Вспомнил. Защитник заключенных. Он связан с делом

Русаковой?

— Да. Зимой ему вышло помилование.

О Седугине просил Игорь... Ему оставили пять лет... Но

он же был на девятнадцатом лагпункте.

— Где теперь Седугин?

— Шестой день в больнице, товарищ генерал-майор. С

легкими у него плохо.

Что же Седугин мне мог сделать? Спрошу...

— И как вы думали использовать Седугина? Кстати, кем

он приходился Русаковой?

— Седугин ее полюбовник.

— Любовник? Это интересно.

— Полковник разговаривал с ним два раза. Он пояснил

Седугину, что Русакову повесили по вашей вине.

— Я-то тут при чем?! — искренно удивился Орлов.

— Вроде бы Русакова написала донос на Игоря Нико лаевича, что вы с ним живете.

— С Игорем?!

— Не серчайте, Леонид Фадеевич. Это лее Осокин так

учил. Я тут ни при чем.

— Не отвлекайся.

— Ну, и вы за этот донос как будто велели Волку пове сить Русакову. Седугин долго не хотел верить полковнику.

Потом полковник под большим секретом показал Седугину

письмо, как бы написанное вами. В нем было сказано, что вы

приказываете избавиться от Русаковой и поручаете исполнить

278

это передовому заключенному. Седугин — бывший конвоир, он понимает, как избавляются от зеков, и знает, кто такие

передовые заключенные.

— Ты сам это письмо видел? Я его никогда не писал.

— Осокин ловко чужую руку подделывает... Седугин ва шего почерка не знает.

— А ты хорошо знаешь?

— Вы пишете по-разному, — замялся майор. — Ну а Се дугин после того поверил и надумал вам отомстить.

— Как?

— Убить вас, товарищ генерал-майор.

— Меня?! Чушь! Я в глубинке всегда хожу с охраной.

— В том-то и дело, что не насовсем убить. Осокин приду мал похитрее.

— Договаривай, Зотов. Y тебя другого выхода нет.

— И то правда. Полковник удумал так. Он поедет вместе

с вами проверить больницу. Вы придете ко мне в гости. Седу гин попросится к вам по важному делу...

— С оружием? — усмехнулся Орлов.

— На виду у него ничего не будет. А в кармане он при прячет пистолет.

— Откуда он его возьмет?

— Я дам. С холостыми патронами. Седугин схватится за

оружие, а в это время вбегу я и выстрелю ему в спину. Пока

поднимется переполох, пистолет потихонечку сменим: подсу нем ему другой, с боевыми патронами.

— И дальше?

— При свидетелях и понятых найдем у Седугина в кар мане две бумаги...

— А где же буду я в это время?

— Тут же, рядом. Оружие сменить одна секунда. С пере пугу вы не заметите.

— Но отпечатки пальцев на пистолете...

— В том-то она и хитрость полковника: Седугину перед

тем дадим подержать в руках тетешник с боевыми патронами, его мы и подсунем вместо первого.

— А твои отпечатки пальцев?

— Я ж не голой рукой возьму его... тряпкой, Леонид Фадеевич.

279

— Про тряпку сам придумал или Осокин подсказал?

— Он. Нас учили на курсах, но я бы не додумался.

— Но как бы вы пояснили мне, понятым, начальству, от куда у Седугина появился револьвер?

— Украл, Леонид Фадеевич.

— Украл?! У кого?! И как?!

— Или снабдили его...

— Кто?!

— В больнице служит дружок Седугина сержант Алексей

Миронов. Он имеет доступ к оружию и вполне может снаб дить Седугина револьвером. Они часто встречаются тайком. У

нас есть свидетели.

— О чем написано в доносах?

— Я не знаю, Леонид Фадеевич. Полковник от меня скры вает.

Врет! Осокин очень осторожен, сам диктовать доносы не

будет: вдруг Седугин останется жив... тогда Осокину несдобро вать... Значит... Да-да, доносы в руках майора! Но почему же

он не пустил их в ход? Васильева помешала или еще какой-то

просчет? Пожалуй, Васильева тут ни при чем... Заварили ка шу... Действовать! Решительно!

— Дай-ка сюда эти доносы, — не повышая голоса прика зал Орлов.

— У меня... их нет.

— Дай. Или...

— Вам уже и об этом сообщили? Кто же?

— Не твое дело.

— Кроме лейтенанта Дашкова, никто из больницы не

уехал. Игоря я не допускал к селектору.

Оказывается, Игорь тоже в курсе дела... Узнать от над зирателей Игорь ничего не мог... только от Седугина... А доно сы? Как они попали в руки майора?

— Долго я буду еще ждать?

— Так они же не у меня...

— Еще раз лжешь. Подай мне свою кепку. — Майор за дрожал всем телом и протянул хозяину кепку. Орлов ощупал

козырек. Под пальцами что-то захрустело, Орлов извлек из

письменного стола перочинный нож с перламутровой ручкой

и белые перчатки. Он поднес их к настольной лампе, внима

280

тельно осмотрел, нет ли крохотных, едва заметных дырочек, и подозрительно, аккуратно и тщательно, как хирург перед

сложной операцией, натянул их на руки. Потом не торопясь

распорол козырек и извлек оттуда тощую пачку бумаг, завер нутую в тонкую клеенку.

— Они? — спросил Орлов, раскладывая исписанные бу маги на столе. Зотов судорожно проглотил слюну и утверди тельно кивнул головой. — Язык отнялся? Объясни, пока я не

прочел.

— Я...

— Уж не хочешь ли ты меня уверить, что не читал их?

— Читал... Я ж сам хотел... Все поясню...

— Не мешкай, майор. Мое время дорого стоит.

— Там три письма. Одно два раза написано. И ксивенка к

Игорю.

— Понятно, дальше.

— Прочтите сами, Леонид Фадеевич.

— Ого, тут еще и конверт. Посмотрим, куда он адресован.

Днепропетровск, проспект Карла Маркса, дом тридцать два, Седугиной М. С. В конверте тоже письмо. «Дорогая мама, — читал Орлов. — Это письмо передаст тебе из рук в руки мой

товарищ по армии Алеша Миронов. Его демобшшзовали из

армии и он едет в Днепропетровск. Сделай все, что он скажет.

Меня арестовали и осудили за то, что я помог заключенным.

Сперва дали пятнадцать лет, а теперь сбавили до пяти. В ла гере творятся безобразия. Нас плохо кормят, бьют. Один че ловек по секрету пояснил мне, что главврач четвертой лагер ной больницы, Игорь Николаевич, и генерал-майор Орлов, на чальник управления лагеря, двоюродные братья. Они вместе

росли. Орлов любит Игоря Николаевича, он дает в больницу

много лекарств, продуктов, политическим разрешает работать

врачами. Игорь Николаевич — человек замечательный. При езжай, поговори с ним и с начальником управления, они по могут мне выйти на свободу. Я слышал от Игоря Николаевича, что все безобразия творят враги народа, которые засели в са мом верху, но скоро их выловят. Я сам, под диктовку началь ника управления генерал-майора Орлова, написал разоблаче ние на одного врага народа. Кто он такой, не знаю. Запомнил

только номер того врага — КЛ/17. Если начальник управле

281

ния ничего не поможет, передай мое письмо в Кремль на имя

министра. Жду тебя. Твой сын Степа». Орлов подвинул к себе

вторую записку. «Довожу до вашего сведения, что известный

вам КЛ/17 обещал мне продвижение по службе, если я предам

огласке прошлогоднее мартовское дело. О чем идет речь, на поминать не буду. Знаем только мы трое: я, вы и КЛ/17. Кроме

того, он предлагал мне при моем ближайшем посещении цен тра устроить негласную встречу с иностранным корреспон дентом, с тем чтобы в печать капиталистических стран просо чилась информация об истинном положении в наших лагерях, о судьбе лжеученых, о тройках и количестве заключенных.

Как человек, патриот и старый чекист, считаю передачу по добной информации предательством светлых идеалов, за ко торые боролись наши отцы и боремся мы. Письмо написано не

моим почерком, ибо у КЛ/17 есть сообщники в министерстве.

Чтобы у вас не осталось сомнений, кто писал письмо, сооб щаю свой шифр: П-21/18. P.S. Письмо пойдет сложным путем.

Мой человек отбудет к месту назначения завтра. Он проверен

и предан нашему делу. С коммунистическим приветом — П-21/18». Записка, написанная тем же почерком, приоткрыва ла тайну писем. «Игорь Николаевич! Пишу вам вторую запис ку. Боюсь, что первую вы не получили. Время очень мало и

мы можем опоздать. Меня заставили написать три письма.

Одно, якобы, маме. В нем я пишу, что вы двоюродный

брат хозяина. В двух других, оба слово в слово, донос на

какого-то КЛ/17, написанный от имени П-21/18. Кто они такие

— понятия не имею, но буквы и цифры запомнил хорошо.

По-моему, они что-то хотят с вами сделать. От Алеши узнал, что сегодня ночью идет этап. Из землянки заберут Риту, Еле ну Артемьевну, Любовь Антоновну. Куда повезут, не знаю. Но

конвой отбирают такой, у которых на счету много убитых

заключенных при попытке к побегу. Если сможете что сде лать, то сделайте. Поговорите с Васильевой. Ее два раза брали

на вахту мыть полы и майор уводил ее за зону. О чем он с ней

разговаривал, Алеша не знает. Я боюсь за себя. Мне сказали, что Клаву убили по приказу хозяина. Я сказал, что убью хо зяина, а мне ответили: «Дадим оружие, убивай. Потом расска жешь за что. Больше двадцати пяти тебе не дадут, потому что

хозяин — враг народа, его все равно разоблачат». Хозяин

282

должен приехать завтра, а меня почему-то посадили в карцер.

Боюсь, что и хозяину ничего не сделаю и меня убьют. Майор

говорил, что вы и хозяин двоюродные братья. Если это прав да, помогите мне. Больше писать мне не к кому». Орлов глубо ко задумался. Он внимательно еще раз прочитал донос в центр

и, развернув последний лист бумаги, убедился, что это копия

доноса. «Почему дублировано письмо в центр? Какая цель

одно и то же писать два раза? Хотя... Осмотрю еще раз. По нятно... Полковник неосторожен... Спрошу Зотова... Призна ется? Тут еще много следует выяснить. Имея такие грозные

документы против меня, и вдруг явился. С какой целью? Уж

не из чувства же преданности. Скорее всего боялся, что мой

сексот опередит его. О каком этапе Седугин предупреждает

Игоря? Мне об этом никто не докладывал. Чья-то самодеятель ность... Трудно распутать... Мало времени... Прежде всего дре зина. И узнать, во сколько отбывает в глубинку поезд...» Орлов

потянулся к телефону. Зотов испуганно и умоляюще взглянул

на него. Хозяин пренебрежительно махнул рукой — не о тебе

речь — и нетерпеливо дунул в трубку. — Спят, мерзавцы...

Алло... Да, это я. Во сколько отходит поезд в глубинку? В три

десять? Приготовьте мою дрезину. Срочно! Если к трем часам

я не успею выехать, отход поезда задержать. О задержке со общите на станцию за десять минут до отхода. О моем звонке

ни слова. Записывать мое распоряжение запрещаю. Ждите

дальнейших указаний. Все. — Орлов повернулся к майору. — Почему донос в центр написан в двух экземплярах?

— Для верности, Леонид Фадеевич. Вдруг одно затеря ется.

— Когда я отучу тебя врать? Один донос написан на бу маге Осокина. Внизу три слова: «Не забыть спросить». Почерк

полковника. Украл?

— Никак нет, товарищ генерал-майор. Осокин по нечаян ности уронил.

— Допустим... Редкий случай. Полковник потерял лист

бумаги... Но поверю тебе... с натяжкой. Что ж ты думал делать

с двумя письмами? Не пытайся на ходу соврать. И лоб не

морщь! Мыслей у тебя не больше, чем в камне воды. Я подска ж у тебе. Одно письмо Седугина, написанное на простой бу маге, ты отдал бы полковнику, а второе оставил бы себе. Ты

283

надеялся передать его наверх сам, и Осокин полетит вслед за

мной. Угадал?

— Как в воду глядели.

— Черта с два. Так и не проснулась у тебя искренность.

Догадайся, о чем я еще тебя спрошу?

— Не могу знать.

— Можешь, а если нет, значит непроходимый дурак. Тебе

лагпункт нельзя доверить, а ты в управление полез. Собаково дом ты был неплохим и возился бы с собаками до сегодняш него дня...

— Сам жалею, товарищ генерал-майор.

— Как бы тебе гражданином не пришлось меня назы вать. Ну, собак ты знал, кормил их, ухаживал.... А людей? В

такую игру полез!

— Затащили. Сам бы и не помыслил. Отказывался... Пе ревестись хотел... Полковник виноват.

— Прежде чем слушать его, ты бы подумал, с кем ра ботаешь. — «У Осокина лишних людей нет. У него за душой, если не считать сексотов, только этот идиот Зотов... Я чего-то

не додумал... Не просмотреть бы... Но пока я наверняка не

ошибаюсь...» — Так и не догадался, о чем я тебя спрошу?

— Никак нет.

— Как только ты со своим умом с собаками справлялся!

Кто за кем бегал — ты за собакой или собака за тобой?

— Известно, когда беглеца преследуешь, собаку вперед

отпускаешь.

— Оно и видно. Собака — умница, а ты... Кто должен был

доставить письма? Адрес? Кому?

— Полковник все таил от меня...

— С письмами должен был ехать ты! Ты! И посмей от казаться, мерзавец!

— Не смею, гражданин...

— А теперь говори всю правду. Почему пришел ко мне?

Срок выезда? Куда? К кому?

— В Москву, товарищ генерал-майор. В министерство...

к Агапову... На той неделе полковник обещал мне отпуск.

Завтра мы договорились встретиться с ним.

— Не разжевывай! Почему приехал ко мне?

— Васильева...

284

— Слышал. Вторая причина?

— Седугин пишет, что передал одно письмо Игорю. Он

точно его передал.

— Откуда ты знаешь?

— Я застукал сержанта Миронова со вторым письмом.

Прижал его маленько, он и признался, что сегодня днем в кар цер к Седугину приходил один заключенный. Я, известное

дело....

— Наклал в штаны.

— Было такое, товарищ...

— Меня не интересует, сколько казенных брюк ты испор тил. За что Седугина в карцер посадил?

— С перепугу. Как узнал о Васильевой...

— Почему же днем сюда не приехал?

— Побоялся, что приметят.

— Как же Седугина без присмотра оставил? Сам бы охра нял карцер!

— На них понадеялся. На охранников своих. Завкарцером

человек верный, а проморгал.

— Подобрал ты себе людишек! Седугин в карцере сидит

один?

— Всех выгнал. Один, товарищ генерал-майор.

— Откуда ты узнал о цифрах?

— От полковника. Он велел мне сразу же и забыть.

— Но я завтра не думал ехать в больницу.

— Игорь Николаевич бы вас срочно вызвал.

— Зачем?

— Я бы припугнул его, что всех знакомых на этап отправ лю. По селектору поговорить неудобно, он бы утром вас и

позвал... условным знаком.

— Осокин и об этом тебе сообщил?

— Он говорил, что у Игоря секретное слово есть, когда

вас срочно вызвать надо.

— За что же Седугин должен был стрелять в меня? Как

бы вы объяснили это?

— Y полковника был ответ. Мы бы вдвоем подтвердили, что слышали, как вы грозили Седугину, в случае если он вас

выдаст. Седугин схватился за оружие, но тут забежал я и по мешал.

285

— Но если бы я потребовал бумаги Седугина?

— Вы бы их и не увидели. Полковник, как начальник се кретной части, не отдал бы вам их.

— Много власти ему дали. Не плохо придумал Осокин.

Ты захотел действовать самостоятельно. Если бы тебе не по мешали Седугин, Васильева, Дашков, то все равно ты погиб

бы со своей глупостью.

— Где же я промашку дал? Что не досмотрел?

— Учесть на будущее хочешь? Учти, если тебе пригодит ся... Оба письма написаны одним почерком. Если верить до носу Седугина, а вернее надписи под этим доносом, то станет

понятно, что Седугин писал под диктовку Осокина. Но письмо

написано от моего имени. Такое письмо я бы не доверил ни кому, продиктовал бы только сам. Выходит, что Седугин — мой человек, и он же пишет письмо матери, в котором разо блачает меня как двоюродного брата Игоря. Значит, оба пись ма — фальшивка. Осокина убрали бы, я бы остался на месте, а тебе несдобровать.

— Но Седугин мог работать...

— На нас двоих, — перебил Орлов. — В нашей системе

такое возможно. Иногда сексоты работают сразу на трех хо зяев и всех трех продают четвертому. Однако в данном слу чае подобное исключено. Интересуешься почему? Оба письма

Седугина написаны одинаковыми чернилами и в одно и то

ж е время. Я мог видеть Седугина два месяца назад, а следо вательно физически не мог сегодня утром или вчера вечером, или даже завтра, продиктовать Седугину письмо.

— Но завтра вы бы приехали...

— Все равно расхождение в один день.

— Неужто так точно время узнают, когда написано?

— С точностью до двадцати минут. Наука теперь шагнула

далеко. — «Поверил и этому, кретин... И он еще интригует...»

— Век живи — век учись, а дураком помрешь.

— Меткое замечание. Люблю самокритику. Полковник бы

не разрешил тебе выехать с двумя письмами, написанными

одним почерком. Кто должен был написать письмо к матери?

— Васильева. Сорвалось с ней...

— Полковник вышвырнул бы тебя с письмом Седугина.

Ну хорошо, что ты хоть научился говорить правду.