Я увожу к отверженным селениям том 2 Земля обетованная - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора �� (ч. 10)

вины ноги и с силой, которая еще ни разу не просыпалась в

ней, подняла Клаву над собой. Фонарь упал на землю, да и

сейчас он был не нужен. Ножик бы... перерезать веревку...

— Степан! Помоги! — теперь голос Риты прозвучал пронзи тельно и громко. — Степан! Ножик! Клава... — изнемогая и за дыхаясь, Рита не выпускала из рук тело повешенной. Поднять

тело за ноги и держать его над собой — на это навряд ли хва тит сил далее у здорового крепкого мужчины. Руки Риты зако стенели.

— Степан! — ни на что не надеясь, еще раз крикнула Рита.

— Клавка! — «Степан... очнулся...»

— Да помоги же!

— Держи ее... держи ее... Я сейчас...

— Тут чурбан, — подсказала Рита. — Поставь на попа...

Петлю... Петлю снимай!

— Ножик бы, — прохрипел Степан. — Туго затянута...

зубами перегрызу. Выше... Чуток выше подними... Спускай...

Снял петлю... Посмотреть бы... Жива может? К свету понесем.

Рита притронулась к холодным щекам Клавы и задрожала

всем телом. К Любовь Антоновне! Она спасет! Она...

— Постереги ее, — выдохнула Рита и побежала к выходу.

— Ты куда? — крикнул Степан, но Рита ему не ответила.

Скорей! Скорей! Лишь бы успеть... Сказать им... Где они?

Наверно у себя... Разговаривают... Клава... Кто же тебя? Сте пан? Нет... Его самого кто-то ударил. Клавочка! Ты жива? Жи ва? — Рита ворвалась в кабинет Игоря Николаевича. Не за метив Тимофея Егоровича, он шел ей навстречу, она подбе жала к Любови Антоновне. На нее сердито крикнул Игорь Ни колаевич, но она, не расслышав и не поняв его слов, только

и сумела сказать одно имя: «Клава». К ней подошла Любовь

Антоновна, спросила ее, но слова доктора утонули в глубине

парализованной ужасом души. Рита видела только Клаву. Кла ва. На чердаке восьмого. Любовь Антоновна говорит, а Рите

218

кажется, что она беззвучно шевелит губами. Она видела мер твое лицо и застывшие открытые глаза Клавы. На что они по хожи? На что? На что? На темные пятна, омрачившие лицо

безжизненной далекой луны. Клава и луна... Рассказать? Кри кнуть?

— Клава... на чердаке... восьмого... корпуса... — Рита хотела

сказать «повесилась», но это слово, страшное в своей обна женной правде, неотвратное и жестокое, захлестнуло ее, как

петля, отняло силу, утопило волю в волнах страха, жалости и

бессильного гнева. Ей захотелось присесть, чтоб хоть на одну

минуту отдохнуть от нахлынувших горя и ужаса, но в глазах

заплясали круги, и Рита, пошатнувшись, упала на пол. Она чув ствовала, как Любовь Антоновна укладывала ее на топчан, хотела ей что-то сказать, а вот что — забыла, и погрузилась

в глубокий сон.

Игорь Николаевич подбежал к восьмому корпусу. Скобы...

их вчера не было... Заранее приготовили... Почему же Клаву?

Мстят за Горячего?

— Тут есть кто-нибудь? — спросил Игорь Николаевич, оглядывая чердак. Фонарь не захватил... поторопился... при таились. — Клава, отвечай! — Молчание. Игорь Николаевич

замер. Сзади послышался шорох. На голос идут... Подпущу

ближе... Кажется, один... Не метнул бы в спину нож... Про махнется в темноте... Не промахнется... они умеют... Спокойно...

Главное, не двигаться. — Игорь Николаевич затаил дыхание.

Ближе...

Умело

крадется...

Пора!

—

Игорь

Николаевич

стремительно метнулся в сторону. Он ожидал, что сейчас про свистит нож. Помедлив ничтожную долю секунды, он круто

повернулся лицом к тому, кто бесшумно крался по чердаку.

— Игорь! — услышал он сдавленный крик, яростный и

злобный. Большое и сильное тело рванулось к Игорю Нико лаевичу. Цепкие пальцы схватили его за горло. Игорь Нико лаевич, изловчившись, ударил невидимого в темноте про тивника коленом в пах, но пальцы нападающего давили горло

с неослабевающей силой. Игорь Николаевич пошатнулся и

упал на пол, увлекая за собой того, кто мертвой хваткой вце пился в его горло. В последнюю минуту, уже лежа на спине, Игорь Николаевич поднял отяжелевшую руку и двумя паль цами, указательным и средним, ткнул в глазные яблоки врага.

219

— Осле-е-е-п! — «Седугин...» Пальцы Степана ослабли.

Игорь Николаевич вскочил на ноги. — Убью-у-у! — заорал

Степан, но Игорь Николаевич ударом кулака отбросил его от

себя.

— Очнись, Седугин! Встань!

— Убийца! — хрипел обезумевший Степан, с трудом под нимаясь с пола. Какое-то мгновенье он стоял неподвижно. И...

снова бросился на Игоря Николаевича. Сдавив в объятиях друг

друга, они топтались по земляному полу, пока Степан не спот кнулся о тело Клавы. Руки Седугина бессильно повисли. Игорь

Николаевич, оттолкнув Степана, склонился над Клавой.

— Мертвая... мертвая... — шептал Степан.

— Не вой, как баба! Делай, что тебе говорят. Бери ее за

руки!

— Не дам Клаву!

— Ей нужно сделать искусственное дыхание. Жалеешь Кла ву — помоги мне. Хочешь, чтоб она умерла, — дерись со мной.

Дурак! Чурбан!

— Говорите... Я все... все сделаю... Она жива? Мы спасем

ее?

— Что здесь произошло?

— Ее повесил Волк.

— Попробуем спасти. Бери за руки! Фонаря нет...

— У меня есть, Волк обронил.

— Дай сюда! Так... так... Кажется, сломлен третий шей ный позвонок!.. Платье расстегнуто... Тебя учили делать искус ственное дыхание?

— Нет.

— Стрелять только учат... Дай руки! Клади ладони сюда, чуть ниже. Дави и равномерно отпускай.

— Часто?

— Шестнадцать-восемнадцать раз в минуту. Я буду тянуть

за язык. Крепко стиснула зубы... Открою... Начали. Раз-два, раз-два...

Прошел час, второй, третий... Все то же равномерное не устанное «раз-два», но тело Клавы оставалось неподвижным.

— Я осмотрю ее еще раз. — Игорь Николаевич попытался

согнуть в коленях Клавины ноги, разжать кулаки, повернуть

220

шею, но тело, холодное и непослушное, не оставляло никаких

надежд, что в нем притаилась хотя бы крохотная искорка

жизни. Зрачки на свет не реагируют... Трупное окоченение...

Продолжать искусственное дыхание? Бессмысленно... Как бы стро прошло время... Я на чердаке три часа... Сказать ему

правду? Пока нельзя... — Клаву надо отнести ко мне.

— Ее из-за вас убили...

— Из-за меня? — с горестным удивлением спросил Игорь

Николаевич. — Я не обижал Клаву. Почему ж е из-за меня?

— Она на вас донос написала. Пришла сюда, забоялась, что вы прогоните ее в вензону. Не пришла бы — не убили б.

— Ее в вензону?! Глупая девчонка... Мало ли на меня пи шут... Она спасла мне жизнь... И я бы стал ей мстить?! Я — убийца?! Неужели у меня бы поднялась рука? Может быть я

поругал бы ее, но чтоб в вензону... Мне не простила бы за нее

Любовь Антоновна. Я бы сам не простил себе. Помоги, Степа.

Понесем ко мне. Там все расскажешь.

ПРОСЬБА РИТЫ

— Успокойтесь, профессор. Клаву не вернешь. Я хочу с

вами серьезно поговорить.

— Такую молодую... А меня опять минули... Я устала...

Сколько еще смертей?! Сколько?!

— Давайте лучше подумаем, что случится с вами, если

меня уберут отсюда.

— Никто вас не уберет, Игорь Николаевич. А меня оставь те в покое. Со мной! Со мной! Скорей бы кончали, вот чего я

хочу.

— Вы столько видели здесь и...

— И не привыкла. Ну кто, скажите мне ради Бога, кто

привыкнет к такому?

— Они подбираются ко мне. Уже близко. Клаве надели

петлю из-за меня. Виноватых нет, один я.

221

— Вы виноваты? Не верю! А если правда? Если вы при грозили ей, узнав о доносе? Если не пожалели ее? Я заставлю

вас повесить меня...

— Любовь Антоновна! Вы не в себе! Вы доктор...

— Я никому не нужная старуха. Вы говорите страшные

вещи. Вы угрожали Клаве?

— Ну, знаете ли... Подозревать меня в таких мерзостях...

Она написала донос в вензоне. Ее принудили. Хорошо же вы

думаете обо мне... Мстить девчушке... почти ребенку... Я — Клаве... За то, что она спасла меня? А если бы не спасла? Разве

я не знаю, как пишутся эти доносы?

— Простите, Игорь Николаевич. Я оскорбила вас... Голова

идет кругом после вчерашнего... Такая страшная смерть... Они

угрожали ей, и она ничего не написала. Но чего же они хотели

от нее добиться? Степан не знает, Волк — в карцере...

— Завтра Волка пошлют на этап.

— И это все?!

— Не будьте наивны, Любовь Антоновна... Не все! Его на значат комендантом или... уберут, если он не выполнил приказ.

— Чей же?

— Я только сегодня утром узнал, что за зоной третий день

живет начальник секретной части полковник Осокин. А Клаву...

Клаву убили из-за меня.

— Не говорите загадками, я не могу больше...

— Вы не забыли, о чем говорил Седугин?

— Помню.

— Клаву хотели заставить написать какой-то донос на меня.

— И поэтому вы считаете себя виновным? При чем же тут

вы? Не мучайте себя и меня! И простите за мою несдержан ность.

— Пустое, Любовь Антоновна... Донос... Но какой?! Со поставьте факты. Все так тщательно подготовлено. Распускают

слух, что якобы я отправляю Седугина на этап... Y него крадут

жалобу... и Буров подслушивает разговор Степана с Клавой...

потом игра, выпивка... пытки на чердаке... Все до мелочей об думано, вплоть до фонаря, карандаша и бумаги. Они хотели

добиться от Клавы чего-то важного. Ради простого доноса не

стоило бы городить огород. Пьяница, бабник, бандит, истяза тель — все это не звучит. Таких доносов на меня написано

222

слишком много. Три дня за зоной живет Осокин... Все роли

распределены... Клаве отвели немаловажную роль.

— Почему ж е именно Клаве?

— Нарушая инструкцию, я перевел ее из вензоны в зем лянку. Ради чего я пренебрег инструкцией? Она моя любов ница? Не поверят. Значит, Клаве известна какая-то моя тайна.

Я задобрил ее, чтоб она меня не выдала.

— Чепуха. Клава ни о чем не догадывалась.

— В том-то и дело, что она ничего не знала. Но чего не

знала Клава, то мог узнать Осокин, и вот тут-то она ему и по надобилась, чтобы она донесла на меня. Клава — разменная

пешка в игре Осокина. Он знает, но донести не может. Ано нимке в важном деле не поверят. Выбрать свидетеля вроде

Волка — а какая цена такому свидетелю? Клава — дело дру гое. Я в чем-то помог Клаве и лгать ей на меня просто не вы годно. Ее смерть — случайность. Y них сорвалось, не сработала

машина... Рита встречает Бурова, бежит к восьмому корпусу...

Чуму, вероятно, обидел Волк, иначе он задержал бы Риту.

Клава погибла, ценного свидетеля обвинения нет. Чего ж е они

хотели от нее добиться? Я подозреваю худшее. Заранее прошу

прощения, профессор. Но я вынужден задать вам один во прос. Вы никому не говорили о моем родстве?

— Никому! Никогда! Неужели Осокин мог узнать?

— Я подозреваю, что да. Он начал с Клавы. Если бы она

написала под диктовку Волка, меня бы изъяли из этого лагеря

и поставили б перед дилеммой: семья или чистосердечное при знание.

— В чем?

— В родстве. Его — к нам, а Осокина — в свободное

кресло. Полковник давно мечтает о нем. Грубая игра. Мне не

ясно одно: от кого просочились сведения к Осокину. Не вол нуйтесь, Любовь Антоновна. Раз вы сказали нет, значит так

оно и есть.

— Нас могли подслушать.

— Мы разговаривали вполголоса. Двери толстые. Окна за крыты. Входя в кабинет, я каждый раз заглядываю под топчан

и всюду, где может спрятаться человек.

— А через стенку?

223

— Одна стена выходит в коридор. Вторая и третья — на

улицу. Дырку не просверлишь — замечу. А за этой стеной — заброшенная кладовка. Там лежит всякий хлам. Я сам забивал

ее толстыми гвоздями. Допустим, подслушали. Но... малове роятно. Ночью сексоты спят. Выйди любой из них из корпуса

— сразу заметят. Хотя та ночь была несколько необычна. Уми рал Гвоздевский. Я не думаю, чтоб Орлов, — последнее слово

Игорь Николаевич произнес шепотом, — был сильно огорчен

смертью.

— А звонки капитану и приказ повесить меня вниз голо вой, если я откажусь лечить полковника?

— Для очистки совести, Любовь Антоновна. Не может же

он сидеть сложа руки, когда умирает его помощник. Заметьте, что с Лютиковым он говорил по селектору. Нетрудно догадать ся, что Орлов хотел и добился этого, чтобы лагерное началь ство, вплоть до надзирателей, узнало о принятых им мерах для

спасения полковника. А были ли и в самом деле приняты ка кие-нибудь серьезные меры, чтобы спасти Гвоздевского? За

сутки, пока полковник лежал у нас, его не осмотрел ни один

вольный врач. В управлении крупных специалистов нет, но, при

надобности, за сутки успевают пригласить любого специалиста

из области. Или же, если дело спешное, не брезгуют помощью

крупнейших медицинских светил, а их в нашем лагере предо статочно. Правда, вызвали вас, но вы терапевт. На шестьсот

первой на общих работах крупный хирург, тоже доктор ме дицинских наук. Почему вы думаете Орлов разрешил Гвоздевскому отправить вас в глубинку? Орлов тоже изредка болеет.

Он бы мог вас держать поближе к себе и... не захотел. Он

мстил вам за излечение Гвоздевского. Тут все понятно. Но как

мог узнать Осокин? Сегодня ночью осмотрю кладовку.

— Можно, Игорь Николаевич?

— Рита?

— Не ругайте меня, что я встала. Y меня ничего не болит.

— Ты погляди, на кого ты похожа. Долго ты будешь свое вольничать?

— Я пришла вас попросить...

— Ни я, ни Любовь Антоновна не хотим тебя слушать. Ло жись и никаких разговоров.

— Я не лягу, — решительно возразила Рита.

224

— Ну и упрямство! Говори!

— Я хочу проводить Клаву.

— Разрешит Игорь Николаевич — я не позволю. Ты сама

не знаешь, о чем просишь.

— Знаю. Мне рассказывала Катя, как здесь хоронят.

— Знаешь и просишь? Мне так тяжело... Пойди ляг, погово рим завтра, — в голосе Любови Антоновны звучали глубокая

тоска и усталость.

— Я хочу увидеть Клаву... в последний раз. Я виновата пе ред Тимофеем Егоровичем...

— Клава уже за зоной...

— Неправда, Игорь Николаевич, Ее еще не схоронили. Пу стите меня.

— Это не в моих силах, Рита. За зону вместе с Клавой выйду

только я. Если и меня пустят.

— Любовь Антоновна! Упросите Игоря Николаевича. Если

я не увижу Клаву, я тоже уйду... вместе с ней... Веревкой не

больно... Я знаю...

Глаза у Риты были сухие, но в голосе звучала такая мука...

Игорь Николаевич отвернулся и подозрительно долго рассмат ривал стену.

— Иди. Я подумаю.

— Спасибо, Игорь Николаевич, — Рита вышла.

— Я надеюсь, вы не собираетесь всерьез выполнять свое

обещание?

— Я ничего не обещал Рите. Вы задумывались когда-ни будь над тем, что ее ждет? Еще пол года, от силы год здесь.

Больше я не удержусь. Риту пошлют в глубинку. Возможно, к

воровкам в БУР. Мы с вами знаем, что это такое. А она? Ее

опекали вы, Елена Артемьевна... В лагере есть и другие люди.

Для них Рита — кто угодно, только не человек. Она должна

увидать все, набраться сил, мужества.

— Она смелее нас с вами. Рита не побоялась одна войти

на чердак. Она слышала разговор, знала, кто там. Рита назва лась вместо Ани, хотя и грозились посадить ее на солнышко.

— Я не о такой смелости говорю. Рита заступится за лю бого. Почему Буров поверил ей? К нам с вами он не пришел.

Допустим, мы с вами для него начальство, люди, которым

нельзя верить. Но он не сказал никому другому, только Рите,

225

за ее доброту, человечность. Он доверился ей, а ему ой как

трудно поверить людям. Я знаю, что это звучит кощунствен но, но Рита слишком добра для лагеря и не приспособлена.

Смерть Ани — и она теряет сознание. Я бы подумал, прежде

чем войти в это логово на чердак, а она вошла. Приехала сюда

— и снова глубокий обморок. В вензоне Васек ее не бил, вы

сами установили эмоциональный шок. Хотим мы этого или

не хотим, но мы с вами погубим Риту, если будем ограждать

ее от всех кошмаров.

— Но показать ей похороны Клавы...

— Она уже знает, как здесь хоронят.

— Одно дело услышать, другое — увидеть и пережить са мой. И как вы сумеете договориться с майором?

— Это пусть вас не беспокоит. Майор растерян. Если он

знает, кто я, он будет угождать мне во всем, пока... пока я

тут. Меня беспокоит Рита, но я должен взять ее с собой.

— Я протестую.

— Без вашего согласия я не возьму Риту. Вы великолепно

знаете людей, но с Ритой вам изменило чутье. Вы привяза лись к ней и хотите защитить ее от лагерных ужасов. Разумна

ли такая защита? Здесь пощады нет никому. Мы живем по

первобытным законам.

— Нет, Игорь Николаевич! Даже в лагере у людей оста лась капля человечности.

— Пять, десять, сто капель в море лжи, предательства, страха. Много ли это?

— Если Рита не выдержит и завтра мы похороним ее...

— А если она погибнет через неделю, месяц, год, когда

нас с вами не будет близко? Кому от этого легче? Я не сказал

самого главного: у Риты развито чувство вины. Ей кажется, что Ася погибла, спасая ее, что Тимофея Егоровича избили

только потому, что он за нее вступился. Теперь ее угнетает

мысль, что она виновата перед Клавой...

— Почему же?!

— Она слышала вчера слова Степана. Он говорил, что Волк

не хотел вешать Клаву, хотя сам Степан не верит Волку. Рита

может подумать так: если бы она не помешала, Клава бы оста лась жива. Мы с вами понимаем, что это болезненная чест226

ность, чистота... Рита хочет отплатить за добро, которое сде лали ей люди. А чем? В ее характере много жертвенности. Это

свойственно русскому человеку. Виноват — казните меня, нет

палача — я сам себя казню. Русский человек, как никто другой, не свалит вины на соседа, не попытается избежать наказания.

Рита не виновата, но она внушила себе это. Жить с таким чув ством тяжело, а для Риты — невозможно. Если она не простится

с Клавой, все может кончиться плохо. Вы и сами прекрасно бы

разобрались в этом, если бы не были так привязаны к ней.

— Да, я привязана к ней, — Любовь Антоновна замолчала.

Игорь Николаевич дважды прошелся по кабинету. — Пусть

идет. А если что с ней случится...

ВЫГОВОР ЗА НЕУДАЧУ

— Вы великолепны, майор! Провалить такое простенькое

дело!

— Но ведь меня не было в зоне. Вы не велели, товарищ

полковник.

— Еще бы не хватало вам вместе с Волком забраться на

чердак и побеседовать с Русаковой. Я надеюсь, ни один из

ваших подчиненных не знал о мероприятии Волка?

— Никак нет, товарищ полковник. Я предупредил Волка, что в случае провала помощи ему ждать неоткуда. «Выпуты вайся сам, как умеешь, — сказал я ему, — надзиратели ничего

не знают». Волк долго не соглашался. Я припугнул его этапом

к ворам.

— Вы глупец, майор! Поэтому Волк так скоро и наклал

в штаны. Вам не следовало говорить. Он бы надеялся на по мощь и все бы кончилось иначе.

— Волк мог спросить у надзирателей.

— Пожалуй, вы правы./. Трус! Идиот! Какой он Волк?!

Шакал! Ублюдок! С девкой не справился! Надейся на них! Вос питывай! Я не ожидал такой твердости от Русаковой. На пе ресылке она далеко не добровольно сожительствовала с вором

227

в законе, неким Юрием Черноусовым, и всем рассказывала, что он отдал за нее надзирателям хромовые сапоги. Было такое

дело, было... Сапогами берут... Крохоборы! В больнице жила

с лесбиянкой, как ее там? А-а-а, Кускова. Исправно написала

под диктовку Кусковой сигнал на главврача и вдруг заупря милась... На своем настояла. Не забудьте написать матери Ру саковой, какой развратной тварью стала ее дочка. Пусть по радуется старуха. И о сифилисе черкните, кратко, сдержанно, но чтоб каждое слово било, как кнут. Слово — наше оружие.

Мы должны уметь владеть им.

— Будет исполнено, товарищ полковник!

— Я вам сам продиктую. Попозже. Стерва! Все планы сор вала. Жаль, что отца нет, пусть бы и он почитал. На нет, как

говорится, и суда нет, обойдемся одной матерью. В управление

лагерей дайте характеристику на Русакову — неисправима, в

последнее время занималась мелкими кражами у заключенных, принуждала женщин к сожительству, проводила пропаганду, направленную против лагерной администрации, высказывала

антисоветские взгляды, по признанию Русаковой, привитые ей

в семье. Свидетелей найдете.

— Так точно, товарищ полковник!

— Пусть займутся матерью Русаковой. Может, скоро встре чусь с ней... Воспитала дочку! Месяца не пожила с врагами

народа — и вот результат. Растлили дочку! Влияние главврача.

Опасный он человек!

— Как прикажете поступить с Волком?

— К нему в карцер никого не допускают?

— Один сидит, товарищ полковник.

— Завтра его на этап.

— На какую командировку, товарищ полковник?

— Отучайтесь от жаргона в разговоре с начальством. Не

командировка, а лагпункт.

— Извините, товарищ полковник. По привычке вырвалось.

— Отвыкайте! Волка пошлем на сто пятую.

— А не опасно, товарищ полковник? Он может пробол таться.

— Текст письма Русаковой знает только Волк? Или вы

поделились с кем-нибудь еще?

— Y меня на плечах одна голова.

228

— То-то же. И не забывайте, что вторая не вырастет. Волк

не проболтается.

— Оно-то так, да по пьянке...

— Ему больше не придется пить.

— Не выдержит он, выпьет.

— На сто пятой его ожидает Витек Коряга и еще человек

десять воров в законе. Паву он выдал на воле, а двоих воров, что на сто пятом лагпункте, Волк искалечил в бытность свою

комендантом. По недосмотру их отправили живыми на этап.

Волк не успел с ними разделаться, зато они не упустят его. Ре бята серьезные, деловые, с ними Волк не доживет до ночи.

Начальнику сто пятой дадим команду, не я, а хозяин: гнать

Волка с вахты, если он прибежит туда искать защиты.

— Но захочет ли Орлов...

— Еще как захочет, майор. Обвиним Волка, что он по соб ственной инициативе, желая отомстить за Пузыря и Горячего, покушался на жизнь главврача. Хозяин не простит Волку. И

этим еще раз невольно докажет, что Безыконникова была

права.

— Как прикажете поступить с остальными?

— Чума ничего не знает, но он болтун... В БУР его, к во рам! Малину — на сто девятую, к сукам, он нам еще приго дится. Седугина не трогать. Успокоится все, я с ним займусь.

— Игорь просил, чтоб хоронить Русакову пустили одну

девчонку из землянки, Воробьеву.

— Разрешите. Никаких конфликтов с главврачом. Будьте

предельно уступчивы. Проследите за ним. Если он заинтересу ется тайником, немедленно доложите мне. Я распоряжусь, чтоб труп Волка привезли в больницу, это успокоит вашего

Игоря.

— Ну какой же он мой, товарищ полковник.

— К слову пришлось. Установите строжайший контроль

за Васильевой.

— За этой чокнутой?

— Может, она и не такая чокнутая, как нам кажется, она

еще пригодится, как и Седугин. Не вздумайте к ней приди раться, а то вас хватит и на это. Вы знаете лично заключен ную Красноженову?

— Не успел познакомиться, товарищ полковник.

229

— Вы не расторопны, майор. Красноженова — один из

лучших сексотов. Она три года сотрудничает с нами и заклю ченные не разоблачили ее. Передаю ее вам. Цените.

— Ценю, товарищ полковник! Большое спасибо. А то с

кадрами у меня туго.

— Работайте, майор! Воспитывайте людей! Сами они к вам

не придут. Красноженовой дайте задание: подружиться с Ва сильевой и войти к ней в доверие. Она должна разузнать, бо лела Васильева или симулировала. Если симулировала — вы зовем Васильеву, объясним, что ее ждет за симуляцию, и скажем, что ее выдал главврач. В случае удачи, Васильева более веский

свидетель, чем Русакова. Проиграли в первый раз, выиграем

во второй. Держитесь, товарищ Орлов! Записка от имени Ру саковой, написанная вашей рукой, хранится у меня, майор Зо тов. Хоть и говорят, что ласковый теленок двух маток сосет

да жиреет, но скоро и на бойню его. Вам не мешает вникнуть

в смысл этой пословицы. В случае чего, у двух хозяев вы про играете.

— Понял, товарищ полковник. Можете положиться на

меня.

— Я думаю. До свидания, майор. До скорого свидания.

ПОХОРОНЫ

— От меня никуда ни на шаг. Я не могу тебя вести за руку, как маленькую. А следовало бы...

— Я все сделаю, как вы скажете, Игорь Николаевич, — покорно пообещала Рита. — Где Клава?

— За зоной. Не вздумай мне устраивать истерику. Смотри

и молчи. Плохо себя почувствуешь — обопрись на меня. Заскан далишь...

— Я буду тихо. Только не страшно мне... Чего они мне

сделают? Положат рядом с Клавой?

— Я тебе дам «чего они сделают»! Ты поскандалишь, а мы

ответим. Любовь Антоновну и Катю в глубинку пошлют. Y Ти

230

мофея Егоровича дочь убили и то он молчит. Покричишь на

дежурных — тебя изобьют и нас подведешь.

— Словечка не скажу, Игорь Николаевич. Стерплю...

— Верю.

— Какое сегодня число?

— Восемнадцатое.

— Сегодня день рождения Павлика.

— Кто это?

— Брат. Его в сорок третьем убили на фронте.

— Уже два года прошло... Пока не вернемся в зону — молчи. Обожди меня, я запру кабинет. — Игорь Николаевич, не глядя по сторонам, широким размашистым шагом шел к

вахте. На вахте Риту окружили конвоиры и Айда-пошел.

— Вы идите вперед, Игорь Николаевич, — предложил май ор. — Мы приведем ее.

— Только с ней, — возразил Игорь Николаевич, указывая

на Риту.

— С ней, так с ней, — добродушно усмехнулся майор. — Пускай она поможет донести Русакову. Не годится, чтоб заклю ченная шла пустая. Я и так в виде исключения разрешил выйти

Воробьевой за зону. Вы не подумайте ничего плохого, Игорь

Николаевич. Я человек маленький: что велят — выполняю.

...Плохо дело... Юлит, как лиса... При надзирателях — и на

тебе: «Я человек маленький»... Значит, я не ошибся... Осокин

пронюхал об Орлове... Клава... Какой дорогой ценой я живу...

Тело прикрыли простыней... И это мне в счет поставят — ка зенное имущество па мертвых заключенных трачу... В простыне

схоронить не разрешат... Хотя сегодня майор добрый... Седугии! Я не просил за него... Кто же позволил ему выйти за вахту?

Майор сам не осмелится... Значит... значит Осокин продолжает

игру. Еще один его проигрыш — и меня не хватит... А Рита...

как она мучается... Неужели Клаву не хотели убивать? Только

свидетельницей... Рита пошла почти на верную смерть... не

побоялась. И Клава ушла... Пожертвовала собой и считает

себя виноватой. Если бы не Рита, чем бы кончилось все для

Клавы? Клаву убили бы, когда она стала не нужна как свиде тельница... Полгода лишних мук... Полгода... А сколько оста лось мне?

231

— С едугин! Бери носилки сзади. Я встану спереди, — при казал Игорь Николаевич.

— А я? — спросила Рита.

— Ты пойдешь рядом.

— Разрешите мне понести Клаву. Игорь Николаевич, я

прошу вас.

— Помоги Седугииу. Вместе понесете. — Игорь Никола евич закрыл глаза, вздохнул и отвернулся. Злобно урча и по визгивая, собака тянула за поводок. Собашник сдерживал ее, но она нетерпеливо рвалась вперед, настигая то Риту, то Сте пана. Конвоиры и надзиратели подозрительно и настороженно

смотрели на носилки. Еще ни разу заключенные долгосрочники

не выходили за зону, чтобы проводить в последний путь погиб шего друга.

— Гражданин майор! Прикажите отвести собаку подаль ше. Вас пятеро. Для троих заключенных вполне достаточно.

К тому ж е я бесконвойный.

— Инструкция, Игорь Николаевич! Долгосрочников вы водят за зону только в сопровождении собаковода.

— Никто не уйдет и без пса.

— Я-то понимаю, Игорь Николаевич, но не могу. Приказ, — заискивающе улыбаясь, оправдывался майор.

— Я не покушаюсь на вашу инструкцию, гражданин майор.

Я прошу отвести собаку на несколько метров.

— Пусть будет по-вашему. Сержант! Держитесь в десяти

метрах от носилок, — приказал майор собаководу. Собашник

заворчал. Пес, почувствовав неудовольствие хозяина, злобно

оскалил острые белые клыки.

Все дальше и дальше от зоны. Все ближе поляна, где обыч но хоронят заключенных.

Чистыми слезами дождя плакал осенний день об ушедшей

весне. Над тайгой нависла туча, и дети ее, малютки-капли, по корно обмывали деревья и умирали в топях зловонных болот.

Напоенную землю уже не мучила жажда. Она захлебывалась

в потоках воды. А туча, упрямо и настойчиво, посылала на

гибель дочерей своих, и они, светлые и безропотные, шли на

смерть, не зная, что жертвы их не нужны лесу, что смерть их

радостна только болоту, а оно, набравшись сил, породит ядо витый гнус. Ноги скользили по взмокшей земле. Рита оторвала

232

взгляд от трупа Клавы. Глаза девушки; опустошенные и уста лые, скользнули вокруг. На прогалинах сиротливо торчали

пни, а рядом шумела тайга. Колюче и неприветливо смотрела

она на людей. Мохнатые ветви ощетинились темно-зелеными

иглами, враждебно вздрагивали и грозно шумели, словно осуж дая изуверские похороны. Белые березки, редкие гости тайги, печально пригорюнились, как обиженные девушки. Они низко

склонили голые неубранные головки, словно стараясь скрыть

свою скорбь и негодование. К ним, белым березкам, милым и

приветливым подругам Клавы, несли мертвую девушку. Даже

сосны-великаны, они видели много, очень много на своем веку, сердито скрипели, жалуясь, что им довелось на старости лет

увидеть еще одну смерть, увидеть и молчать. Им не дано и

не с кем поделиться тайной тех, кого зарывали в землю рядом

с ними.

— Ставь носилки! Освидетельствуйте заключенную Русако ву, — приказал майор, откидывая простыню с тела Клавы.

Игорь Николаевич взял в свои широкие ладони безжизненную

руку Клавы и бережно опустил ее. Он взглянул в глаза убитой

и выпрямился во весь рост.

— Мертва, — глухо сказал Игорь Николаевич.

Рита глядела на Клаву. В скорбной прощальной улыбке

застыли посиневшие губы мертвой. Лицо вздулось. Открытые

глаза смотрели на небо, сумрачное и хмурое. Обнаженное тело

нежно и ласково целовали прозрачные капли дождя.

...Клава здесь и ее нет... Степан говорил, что Волк не хотел

ее убивать. Я виновата... Игорь Николаевич за меня заступает ся... Прыгнуть в могилу к Клаве? Вытащат... накажут всех из-за

меня... Сегодня день рождения Павлика... Клавочка! Встань!

Никто не встанет... И тетя Маша... и Павлик... и папа... И Ася...

и Аня... Могилы... могилы! Могилы!

— Исполняйте, — негромко приказал майор. Айда-пошел

поднял увесистую кувалду. Кувалда взлетела вверх и медленно, очень медленно, как показалось Рите, опустилась на беззащит ную голову Клавы. Второй удар, сокрушительный и точный.

Лопнул череп. По лицу поползла сукровица и темная мякоть

раздробленного мозга. Осколки выбитых зубов заполнили рот

погибшей. Левый глаз выскочил из орбиты и на кровавой то ненькой ниточке повис над изуродованной губой. Но, не дове-233

ряя даже кувалде, Айда-пошел, деловито поплевав на руки, взял штык и насквозь, до самой земли, проткнул левую грудь

Клавы.

— Айда-пошла, Русакова, на свободу! Вроде бы испеклась!

Этих самых признаков смерти, тьфу ты, жизни, нетути, това рищ майор, — доложил Аля-улю, вытирая руки. — Пол банки

бы с вас, Игорь Николаевич, причитается. Обмоем умершую

в лучшем виде и споем.

— Разговорчики! — крикнул майор.

— Я ведь шуткую, — оправдывался надзиратель. — Пить

в армии никак нельзя. Мы и без спирту на могилке ее спляшем.

— Отставить разговоры! — рассерженно рявкнул майор.

— Сбрасывай тело! Закапывай! — Майор отошел в сторону.

Аля-улю вплотную приблизился к Игорю Николаевичу и про шептал:

— Ставь три полбанки, лепило. А то ночью с ребятами

придем и на могилку нагадим.

— Ты! Падаль! Убирайся! — задыхаясь от гнева, прошеп тал Игорь Николаевич.

— Обхезаем косточки Русаковой! — мстительно пообещал

Айда-пошел. Надзиратели и один из конвоиров, взяв за ру ки и за ноги труп Клавы, с размаху швырнули его в неглу бокую яму. Рита подняла ком влажной земли. Трижды покло нившись изувеченным останкам подруги, она поцеловала зем лю и опустила ее в могилу. В воздухе замелькали лопаты.

Вскоре вырос небольшой холмик. Айда-пошел взял лопату

из рук Степана и старательно разровнял землю. Потом он пры гнул на свежую могилу и, ухая, затоптался на ней. Его кованые

сапоги усердно тромбовали землю. Подмигнув конвоирам, он

яростно заплясал на могиле убитой, насвистывая незамысло ватый мотив блатной песни.

— Что... Что он делает?! — прошептала Рита.

— Гражданин майор! Прикажите прекратить!

— Не могу, Игорь Николаевич! По закону могилу заклю ченного оставлять не полагается.

— Что... Что ты делаешь?! — закричала Рита, хватая с

земли лопату.

— Положи лопату, — вполголоса приказал Игорь Нико лаевич. Его ладонь легла на плечо Риты. — Кому говорю, поло

234

жи, — еще тише повторил он. Пальцы его, как железные тиски, обхватили черенок лопаты у самого заступа. Дула автоматов

глядели в лицо Риты. Палец одного из конвоиров лег на курок.

Собашник легонько свистнул. Пес ощетинился, зарычал и

прыгнул к Рите. Игорь Николаевич шагнул навстречу псу и

собашнику, заслонив собой Риту. — Прикажите стрелять в

меня.

— Это недоразумение, Игорь Николаевич. Отставить! За ключенных отвести в зону! Вести себя не можете, — ругался

майор. Конвоиры, что-то бурча себе под нос, окружили Риту и

Степана. Собашник неохотно оттащил пса. Игорь Николаевич

взял Риту за руку и до самой вахты не выпускал ее. Уже в

зоне, укоризненно покачав головой, он сказал: — Так нельзя, Рита.

— Они убили ее...

— Убили... Надругались... Но что сделаешь... Пока молчи, Рита. Ты обещала... И запомни этот день...

235

Глава 4.

Н Е Р А В Н Ы Й Б О Й

КАТЯ

— Y нас дома уже весна, а здесь еще холодно, — Рита

зябко поежилась, — без фуфайки из корпуса добежала и за мерзла.

— Моли Бога, что на больнице седьмой месяц прохлаж даешься, — Катя закашлялась и тоскливо посмотрела на окно.

— Зимой бы застыла ты. Мороз-то лютый был... свыше сорока.

Это в тепле вроде бы незаметно, а на общих работах прохва тило бы тебя.

— Теперь не страшно. Скоро лето. Меньше месяца до мая

осталось.

— А какая такая радость в этом лете. Мне-то внутрях все

как отбило.

— Полегчает тебе, Катя. Любовь Антоновна говорила, весна

пройдет и ты сразу на поправку.

— Не дури мне голову, Ритка... Поправлюсь рядом с Кла вой... Кровь-то вот она, — Катя показала белую тряпку, ее

только утром выстирала Рита, покрытую темно-красными за сохшими пятнами. — А выздоровлю — так что... На общие

работы.

— Игорь Николаевич не пошлет.

— Не век ему здесь хозяевать. И то дивлюсь, как долго

держат его. Хороших-то людей скоро на глубинку прячут, а

его чисто околдовал кто. Я попервах худое на него думала: за

какие такие заслуги держат? Сомневалась в нем... чудно... Сло ва плохого про него не скажешь, а держат. Я такого не

упомню.

— Потеплеет — пустили бы нас погулять за зону, — мечта тельно вздохнула Рита.

— Эва что удумала... За зону! Это нас-то с тобой? Была бы

я бытовиком, давно бы такую чахоточную сактировали бы до мой умирать по-доброму.

239

— За зону не пустят, я знаю, а посмотреть хочется. Берез ки зазеленеют, цветы распустятся.

— Счастье в зелени той... Мошкара и гнус сожрут. Спасу

от них нет. Местные привычные, их гнус не трогает, а нас

одолевает. Эх, жизня, жизня... В тягость я всем. Ты стираешь

за мной, миски моешь, а я как та чурка с глазами лежу. Попро шусь у Игоря в общую палату. Там такие доходяги, как я. А

тут еще заражу кого...

— Любовь Антоновна говорила, что от тебя никто не зара зится.

— Чахотка она привязчивая. К старухе, может, и не при липнет, а к молодым, таким, как ты примерно или Лида, при вяжется и не отгонишь ее проклятую. Лида сдружилась с Гла фирой. Не по нутру мне их дружба.

— Ты никому не веришь, Катя. Глаша еще до войны попа ла в лагерь. Сара Соломоновна ее второй год знает. Слова пло хого о ней не сказала. А ты — Глаша и Глаша. Знаешь что — скажи.

— Ничегошеньки я о ней, Рита, не знаю. Лицо у ней га дючье. И глаза... скользкие, выпученные, как у той жабы.

— Я не хотела бы вмешиваться в ваш разговор, но вынуж дена, — заговорила Елена Артемьевна. До этой минуты она без участно смотрела в окно. Занятая своими мыслями, она, кажет ся, не слышала, о чем разговаривают. — На мой взгляд, чело века судят не по лицу. Если всех некрасивых наказывать, сколько останется ненаказанных? Начинать надо прямо с меня.

Да и Любовь Антоновна не бог весть какая красавица.

— Ничего-то вы не понимаете, Елена Артемьевна. Нешто я

за красотой гонюсь? Y меня у самой рожа да кожа. Ребятишки

поглядят, со страху сомлеют. Сбегут невесть куда от такой кра савицы. Я о человеке говорю, не о красоте.

— Я меньше вас в лагере. Скоро год. Но за это время я

кой-чему научилась, — возразила Елена Артемьевна, но Катя

перебила ее.

— Разве ж вы были в настоящем лагере? На пересылке — какой там лагерь, да и всего вы были без года неделю. На

глубинке повидали за месяц, опять же Любовь Антоновна нас

вытащила оттуда. А тут разве лагерь? Едим досыта. По ны нешним временам не каждый на воле так живет. Таких, как

240

мы, мало. Оглядите все корпуса. Кто, кроме нас, здесь с осени

живет? По пальцам посчитать можно.

— Я в привилегированном положении...

— Н етто вы одна, Елена Артемьевна? Вся землянка.

— Рита и Лида работают. Ты тяжело больна. А я — просто

обессилела. Дней десять в месяц поработаю — и старческие

недуги. Стыдно мне. Место зря занимаю. Одно утешает — живу

в сверхплановой землянке, числюсь санитаркой. А другие боль ше меня нуждаются в должности той ж е санитарки. Я хоть и

недолго пробыла в глубинке, но понимаю, что эту зиму там бы

я не пережила. Tyi я спорить с тобой не могу. Но мы говорили

о Глаше. Почему ты о ней плохо думаешь?

— Как вам обсказать, Елена Артемьевна... Вот, к примеру, пришел тогда Степан за Клавой...

— Да... Ты была права... Если бы я отговорила Клаву... Y

меня не хватило ума, интуиции, опыта... О Степане ты знала, что он пил с Волком, что Волк кормил его. Я была обязана

удержать Клаву и не сумела.

— Я ж вам не в упрек, Елена Артемьевна. Слезливая вы...

Простите, как обидела.

— Меня б кто простил, Катя. Не сберегла я Клаву... Поче му же ты думаешь, что и Глаша погубит Лиду? Проморгаю я

— и мне конец. Не переживу я еще одной смерти. И все же

необоснованное подозрение предоставим нашему начальству...

Обидеть человека легко.

— Мне ли этого не знать, Елена Артемьевна... Обида — болючая... Она похуже горя душу выматывает... Не лежит у

меня душа к Глаше. Я по сходству людей узнаю. Вот, к при меру, два человека. Свиду они разные, и волосы другие, и глаза, а промеж себя — сходные. Не умею обсказать, а сходные. Зна ла я одну сексотку. Образование у нее может и поменьше, чем

у вас, а может не уступит вам. Софьей Макаровной звали ее.

Ласковая — без мыла в душу влезет. Всем услужит, со всеми

язык почешет. Повоет с бабонькой — и к начальству бежит.

Поговорят с ней бабы по-душевному, полают начальство — и

того, кто лаялся, — в БУР. Трое в побег уходить надумали и

она вроде бы с ними. В последний день больной сказалась. А

тех троих у зоны засада повстречала... Постреляли их... Не всех.

241

Одна живая осталась. Она и сказала опосля, кто их предал.

Схожа Глаша с Софьей Макаровной.

— Игорь Николаевич знает Глашу еще с довоенных лет.

С ней вместе он был на общих работах.

— Не бойся пса, что лает. Тихий-то пошибче укусит, Елена

Артемьевна. Да вас ведь не переговоришь... Знать до осени не

доживу я... Умираю, а спокоя нет. Злобность клятущая душит...

Хоть бы умереть бы с пользой. Увидеть бы кобеля председа теля и судьев своих в могиле. Сама бы живая к ним в яму

прыгнула. Почище бы Аля-улю поплясала б у них в могиле

на радостях. Пускай закапывают с ними вместе. А я бы пела!

Пела! Земелька-то она чистая. Кормит нас, не боязно, что на

голову ее сыплют!

— Не волнуйся, Катя. Я с тобой согласна. Права ты, толь ко не тревожь себя, — успокаивала Елена Артемьевна больную.

Катя безнадежно махнула рукой и, повернувшись к Рите, по просила:

— Отвори двери, душно...

— Холодно на дворе, землянку выстудим.

— Накинь на себя фуфайку, — посоветовала Катя. — Все

одно двери открывать надо. Твой Андрюшка у окон маячит.

Оклемался бедолага. — Глаза Риты радостно блеснули. Она по рывисто распахнула двери.

— Добрый день, — смущенно поприветствовал Андрей. — Я вам не помешал?

— А чего мешать-то нам? Лежмя лежим, хлеб казенный

даром едим. И какая с нас польза начальству? Сунули бы нам

в зубы четыреста пятьдесят седьмую — и подыхай деваха на

воле по досрочному освобождению. Нюрка обезножела — ее

освободили. Хорошая статья четыреста пятьдесят седьмая — сошел с ума, аль до подыхания полгода осталось, и вытряхи вайся из лагеря. Да не про нас она прописана. Девахи — народ

суматошный, вот и охраняет нас начальство, чтоб от кавалеров

мы не сбегли, — Катя невесело улыбнулась. Андрей неловко по топтался на месте и нерешительно шагнул к двери. Ему не

хотелось уходить, но он боялся Кати. Она зубастая, вышутит, оборвет, если что не по ней или слово невпопад скажешь. Он

чувствовал себя скованно, а предательская способность крас неть подвела Андрея.

242

— Что как маков цвет разрозовелся? — смягчилась Катя.

Она смотрела на Андрея теплым, подобревшим взглядом. На

ее бескровных губах проскользнула улыбка. — Шуткую я с

тобой. Пытаю, каков ты человек. Хочу знать, с кем Ритка

ходит.

— А вам зачем? — выдавил Андрей.

— Как так зачем? Не оплошала бы она. Мы тут одной