Я увожу к отверженным селениям том 2 Земля обетованная

— А если их много? — предположил Тимофей Егорович.

— Посмотрим. Встаньте тут. Я загляну... Один, с йожом.

Справлюсь, — прошептал Илюша. Ноги, обутые в резиновые

бахилы, мягко и бесшумно ступили на свежевыструганные

доски соснового пола. Илюша крался к изолятору.

— Открой дверь. Прирежу, — не повышая голоса, требо вал высокий плечистый заключенный.

— Горячий! — окликнул Илюша высокого заключенного.

100

— Чего? — пробурчал Горячий. Он повернулся к Илюше, чтоб посмотреть, кто ж его зовет. В воздухе мелькнул кулак.

Горячий распластался на полу.

— Вставай! — потребовал Илюша. Горячий застонал и, кряхтя, начал подниматься. И вдруг, в какое-то неуловимое

мгновенье, он вскочил на ноги и как разъяренная кошка пры гнул на Илюшу, взмахнув в воздухе ножом. Блестящее лез вие сверкнуло у горла Илюши. Бросок влево — и нож скользнул

в пустоту. Правый кулак угодил в солнечное сплетение, левый

— в массивную челюсть Горячего. Бывший вор глухо охнул и

беспомощно сел на пол. Пальцы Горячего разжались, нож упал

на доски рядом со своим хозяином.

— В мой кабинет его, — распорядился Игорь, вбегая в ко ридор. Илюша и Тимофей Егорович внесли Горячего в каби нет.

— Связать бы его, — вслух подумал Илюша.

— Это я сделаю, — отозвался Тимофей Егорович, снимая

веревочный поясок.

— Развяжется, — с сомнением покачал головой Игорь Ни колаевич.

— Y меня не выпутается, — уверенно возразил Тимофей

Егорович, — морским узлом завяжу, намертво. С юнги служ бу начинал, вязать узлы умею.

Все трое вышли из кабинета, оставив Горячего одного.

Игорь Николаевич тщательно запер дверь.

— Тетя Вера!

— Это вы, Игорь Николаевич?

— Я.

Что-то шепча себе под нос, тетя Вера открыла дверь изо лятора.

— Фулиган. Бандит. Меня грозился зарезать, — пожалова лась тетя Вера.

— Идите отдыхайте, тетя Вера.

— Андрюшку-то с кем оставите?

— С Илюшей. Здесь небезопасно. В случае чего двери не

выдержат. Перенесем Андрея в мой кабинет.

— Игорь Николаевич! Риту-то в вензону воровки пота щили.

— Откуда вы знаете?

101

— Мне девка одна сказала.

— Давно?

— Минут десять-пятнадцать назад.

— Значит ей можно верить, — задумчиво сказал Игорь Ни колаевич.

— Так как ж е с Ритой-то?

— Выручим, тетя Вера, не беспокойтесь.

Топчан с трудом прошел в дверь. Андрей открыл глаза, но, увидев Игоря, заскрипел зубами, чтоб не застонать.

— Оставайся и охраняй Петрова, — Игорь Николаевич дол гим взглядом смерил Илюшу. — Придется туго, пригрози друж кам Горячего. Скажи, что прибьешь его. Не поможет, загляни

под вторую от стены половицу. Она отходит, найдешь чем за щититься.

— Топор? — шепотом спросил Илюша.

— Да, — ответил Игорь Николаевич, крепко пожимая Илье

руку.

Когда Игорь Николаевич и Тимофей Егорович вернулись

в седьмое, Любовь Антоновна встретила их нетерпеливым воз гласом.

— Ну как Андрей?

— Хорошо. Что это у вас? — Игорь Николаевич показал

на бумажку, которую Любовь Антоновна порывисто теребила

в руках.

— Как она к вам попала?

— Бросили в окно. В нее завернули камешек, — пояснила

Любовь Антоновна.

— Что в ней?

— Угроза... Рите. Скорей в вензону!

— Вы не пойдете!

— Пойду, Игорь Николаевич.

— Не отнимайте у меня время. Женщине там делать не чего. Они вооружены.

— Я пойду. — Игорь Николаевич понял, что Любовь Ан тоновна не уступит.

— Хорошо, — согласился он, безнадежно махнув рукой.

— Много вас, — робко предостерегла Клава.

— Двое. Я и Любовь Антоновна.

102

— Одного я вас не пущу. — решительно заявил Тимофей

Егорович.

— Нас двое, Любовь Антоновна поможет.

— Придется драться. Я иду.

— Пошли, Тимофей Егорович, — согласился Игорь Нико лаевич.

— Как же вы незаметно втроем к вензоне подойдете?

— Конечно, лучше подойти незаметно. Но если не удаст ся, ворвемся на ура.

— Что вы, Игорь Николаевич, «на ура», — ужаснулась

Клава. — «Ура» закричите, они Ритку там придушат и вас

порубают. Дежурники с вахты не придут, куплены они. Пу-забор и крикнуть: «Клавка стучит, открывай». Они откроют, забор и крикнуть: «Клавка стучит, открывай». Они откроют, а вы зайдете.

— Спасибо тебе. Как тебя зовут?

— Клава.

— Кончится все благополучно, Клава, в вензону не вер нешься.

— Вы не обманете?

— Не обману.

— Я вам все-все делать буду. Сапоги чистить, одежду сти рать. Только не вертайте меня к Ваську.

— Обещаю, Клава. Не вернешься к нему, — Игорь Нико лаевич ласково потрепал девушку по голове. Нежный румя нец разлился по лицу Клавы. В огромных черных глазах

вспыхнули искры любви и благодарности. — Снимите косынку, профессор. Белое ночью заметно. Наденьте черный халат. Вот

теперь хорошо. Дорогой старайтесь не шуметь, — дал послед нее наставление Игорь Николаевич.

Клава постучала в калитку три раза, так, как учил ее Пу зырь.

— Клавка стучит. Открывай.

Самоохранник заглянул в квадратный волчок и, не увидев

никого, кроме Клавы, открыл калитку. Игорь Николаевич, он

стоял рядом, схватил самоохранника за руку и зажал ему рот

ладонью.

103

— Пикнешь, полжизни отниму и на штрафняк, — шепо том предупредил Игорь Николаевич. — Пузырь тут? — Само охранник замычал. — Другие суки есть в зоне?

— Нет, — просипел самоохранник, шумно втягивая воздух.

— Рука у вас... задохнуться можно.

— Иди вперед, — приказал Игорь Николаевич. — Забаз-лаешь, душу выну. Где Пузырь?

— Он...

— Тише.

— В бараке притырился, товарищ главврач, — шепотом

закончил самоохранник. Игорь Николаевич осторожно открыл

дверь барака. Какая-то женщина, она, как видно, собиралась

выйти, увидев его, закричала истошным голосом: — Игорь! Атас!

— А-а-а! — завизжала Инка Васек, ударяя кулаком по коп тилке. Коптилка опрокинулась на пол. Язычки огня весело

лизали сухие доски. С верхних нар метнулся Пузырь с топо ром в руках. Кто-то из лесбиянок успел потушить другую коп тилку.

— Бей лепилу!

— Мисками в него!

— Досками! — Темнота скрывала лица кричащих, но Игорь

Николаевич по голосу узнавал подружек Инки Васька.

— Падай, суки! — голос Игоря Николаевича прозвучал

так оглушительно, что Любовь Антоновна невольно заткнула

уши.

— Игорь! Берегись! — услыхал он сзади себя.

«Тимофей Егорович...» Игорь взглянул вокруг, глаза уже

начали привыкать к темноте, но ничего не увидел.

— Помоги, — простонал Тимофей Егорович. Игорь Нико лаевич вспомнил, ну как он мог забыть об этом, что в кармане

у него лежит электрический фонарь. Яркий сноп света выхва тил из темноты два лица. Тимофей Егорович обхватил Пузыря

и пытался свалить его, а Пузырь свободной рукой бил своего

противника по голове. По щекам Тимофея Егоровича струйками

стекала кровь. «Свинчаткой бьет...» Первым ударом Игорь

Николаевич сшиб Пузыря на землю и, не дожидаясь, когда он

поднимется, прыгнул ему на грудь.

104

— Что вы делаете? — закричала Любовь Антоновна. Не

отвечая ей, Игорь Николаевич еще несколько раз пнул Пузыря

ногой и, убедившись, что скоро он не поднимется, негромко

приказал:

— Зажгите свет!

— Спичек нет, — ответил испуганный женский голос.

— Зажгите свет! — повторил он, не отходя от Пузыря.

Бывший вор лежал неподвижно. Игорь Николаевич склонился

над ним, прощупал пульс и, больше не опасаясь побитого Пу зыря, вышел на середину барака.

— Чуть пожар не наделали, — будничным голосом загово рил Игорь Николаевич, затаптывая огонь. — Где Рита?

— На нарах девка твоя, — злобно прошипела подруга Ин ки, указывая на лежащую Риту.

— Она без сознания... Ну, Васек, покажу я тебе, — с

угрозой процедил Игорь Николаевич.

— Васек сбежал на вахту, — прошептала Клава.

Игорь Николаевич взял на руки Риту.

— Пойдемте, Любовь Антоновна, — заторопился он.

— С Тимофей Егоровичем плохо.

— Потерял сознание? Что вы молчите, профессор?

— Кажется, да.

— Двоих нести трудно. Сволочи. Сейчас надзиратели при дут.

— Я донесу Риту.

— Упадете, профессор.

— Донесу.

— И я с вами. Я помогу нести Риту.

— Помоги, Клава, — согласился Игорь Николаевич. — Другого выхода нет. — Игорь Николаевич передал женщинам

бесчувственную девушку, а сам, подхватив Тимофея Егорови ча, поспешил к выходу.

105

НА ВАХТЕ

Инка Васек бежала к вахте.

— Ты куда? — окликнул ее знакомый надзиратель.

— Людей бьют! — захлебываясь от злобы, выпалила Инка

Васек.

— Кто бьет? Кого?

— Игорь! В вензоне Пузыря отметелил.

— Пошли на вахту, — оборвал Инку надзиратель. — Рас сказывай.

В караульном помещении сидели трое надзирателей. Двое

играли в карты, третий лениво и монотонно напевал. Увидев

Инку Васька, они, на минуту оставив карты, с интересом уста вились на нее.

— Одна зечка зашла в вензону посмотреть, как мы живем, — начала Инка.

— Дает кобел!

— В гости к ней бабы прутся!

— Дедушке моему расскажи!

— Не темни, Васек! — перебивая друг друга, заговорили

надзиратели.

— Затащили мы ее... Побаловаться. Игорь за ней прибежал.

Дал Пузырю один раз в дыхало, и Пузырь — с кдтушек.

— А Горячий где был? — спросил один из надзирателей.

— Он потолковать ушел с фраером.

— Жаль, — протянул надзиратель, тот самый, что привел

Инку на вахту. — Y Горячего удар мировой!

— Игорь схватил коптилку и хотел поджечь вензону.

— Взрыв хохота заглушил последние слова Инки.

— Ну Игорь! Ну и контрик!

— Он Черное море не поджег?

— А запретка не горит?

— Говори правду, Васек, не маленькие мы, — наперебой

зашумели надзиратели.

106

— Ну я бросил коптилку, — призналась Инка. — Игорь не

ихмеет права бить заключенных! Никто не имеет права!

— Не хохми, Инка!

— На вахте права качаешь?

— Говори или выпуливайся! — возмутились надзиратели.

— Вы сами Пузырю трекнули, чтоб он сделал Игоря, — обозленно выкрикнула Инка, выведенная из себя шутками

надзирателей.

— Заткни хайло!

— На штрафняк захотела?

— Отметелим — и в трюм, — надзиратели обступили Ин ку. Старший сержант, легонько стукнув ее кулаком по шее, спросил:

— Игоря сделали? — Инка Васек не успела открыть рот, а он, повелительно махнув рукой, помолчи мол, продолжал. — Если с главврачом что-нибудь случилось в зоне, можешь не

говорить: нам не заявлял никто, мы ничего не знаем. Я — старший по смене, а не оперуполномоченный. Утром сдам сме ну, вызовут опера, он и разберется во всем.

— Ушел Игорь, — сокрушенно вздохнула Инка Васек.

— Как ушел? Ты сама видела?

— Когда я рвал когти, Игорь в вензоне был. Кто его при тормозит? Пузыря Игорь отметелил, Горячего нет. У коблов

родная зажмет.

— Суки! Верх держат! Фраера их бздят! — разбушевался

старший сержант. — С Игорем справиться не сумели! За что

вас кормят?! Я б вас всех на воровскую командировку погнал!

Нарядилы — суки, воспеты — суки, а работать кто за вас бу дет? Дядя?! Где Горячий?

— Я не дешевка, чтоб бегать за Горячим, — истерично

выкрикнула Инка.

— Ты на меня психа не спускай! — вспылил старший сер жант. — Где Горячий?

— С фраером пошел толковать, я уже говорила, — напом нила Инка.

— Пять раз повторишь, если надо. С каким фраером? — допытывался старший сержант.

107

— С Петровым. Игорь наверняка подловил Горячего и

пропустил его на котлеты. Он как пропустит — паморки отши бет до утра. В зоне верняк валяется Горячий.

— Твои сифилисные лахудры подтвердят, что Игорь напал

на Пузыря и пытался поджечь барак? — деловито осведомился

старший сержант.

— Что я им трекну, то они и подпишут, — заверила Инка

Васек.

— Хорошо. Пузырь откуда пришел?

— С сорок первой, — ответил один из надзирателей.

— А кем он там был?

— Нарядчиком.

— А Горячий?

— С третьей известковой, — степенно пояснил ефрейтор и, не дожидаясь следующего вопроса, добавил, — Горячий вос питателем там был.

— Как фамилия Горячего?

— Y него штук семь или девять фамилий: Лапшин, он же

Кузьмин, он же Сидоров, — охотно перечислял ефрейтор.

— Игорь запоет у меня! Поджег барак, избил нарядчика и

воспитателя, напал на больных. Не выкрутится! — старший

сержант мстительно улыбнулся. — Товарищ майор доволен

останется.

— Y Игоря рука наверху, — предупредил ефрейтор.

— Не поможет, — уверенно заявил старший сержант. — Протокол составим — и оперу.

— Другой лепило, может, и горючего не даст, — тоскливо

вздохнул узкогрудый рыжий надзиратель.

— А куда он денется? — презрительно усмехнулся стар ший сержант. — По одной половине будет ходить? Не даст

горючего, отметелим и в трюм.

— Чего ждем? Прихватим Игоря, — посоветовал ефрей тор.

— Иди за Игорем. И ты, — приказал старший сержант, указывая на рыжего. — По-хорошему с Игорем сперва. Не

пойдет — припугните.

— Не волнуйся, — успокоил ефрейтор старшего сержан та. — Все в ажуре будет.

108

— А ты, — обратился старший сержант к Ваську, — беги

к своим коблам и шумни им об Игоре. Где его кабинет — знаешь. Канайте туда и Горячего выручайте.

— А вдруг там его нет?

— Наше дело выручать. Ценный человек погибает. Только

без надзирателей не начинайте!

— Будет исполнено, гражданин начальник, — лихо козыр нула Инка Васек, торопливо покидая вахту.

БЕСПОКОЙНАЯ НОЧЬ

Клава и Любовь Антоновна несли Риту. По их учащенно му дыханию Игорь Николаевич понял, что обе женщины, мо лодая и старая, выбились из сил.

— Дойдете? — встревоженно спросил он.

— Дойду, — задыхаясь ответила Любовь Антоновна. — Перевязать... Тимофея Егоровича.

— Некогда. Сейчас прибегут дежурные. Двадцать шагов

осталось. Я загляну в коридор, нет ли надзирателей. — Игорь

Николаевич положил на землю Тимофея Егоровича и бесшум но, на цыпочках, с легкостью для его фигуры необыкновенной, побежал к третьему корпусу. — Нет никого, — прошептал он, возвращаясь назад. Они крадучись вошли в коридор.

— Илюша, — вполголоса позвал Игорь Николаевич.

— Это вы? — спросил из-за двери Илюша.

— Я. Не узнал? — Войдя в кабинет, Игорь Николаевич

положил Тимофея Егоровича на свой топчан. — Посвети, Илюша. Я осмотрю Тимофея Егоровича. Так-так... Череп, ка жется, не проломлен. Ушиб мягких тканей. Иод!

— Где он? — спросил Илюша.

— В тумбочке. Кипящей воды нет. Залью раны йодом. Нож ницы. — Илюша протянул Игорю Николаевичу ножницы. — Что с Ритой? — спросил он, выстригая волосы вокруг крово точащей раны.

109

— Эмоциональный шок. Наружных повреждений нет.

Пульс аритмичен, замедлен. Тридцать шесть тридцать восемь

ударов в минуту, — исчерпывающе пояснила Любовь Анто новна.

— Что вы предлагаете?

— Полный покой. Через полчаса, если будет улучшение, морфин. И еще... — Любовь Антоновна неожиданно смолкла.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Игорь Николаевич.

— С доктором плохо, — встревоженно сказал Илюша.

— Боже мой! — в отчаянии воскликнул Игорь Николае вич. — Бинтовать умеешь?

— Умею. На курсах санинструкторов...

— Бинтуй! — оборвал Игорь Николаевич Илюшу. — Вы

меня слышите, профессор?!

— Слышу... Сердце... колет... — Слабый голос Любови Ан тоновны заглушил громкий стук в дверь.

— Игорь! Ты здесь? — крикнули из коридора. Игорь Ни колаевич посмотрел на Илюшу и приложил палец к губам.

— Я свет из окна видел, открой! Окно-то ты не занавесил.

— Забыл. — Игорь Николаевич выругался и хлопнул себя

по лбу. — Дурак!

— Тут он! Я — воспет с третьей известковой! — завопил

Горячий, до этой минуты не подававший признаков жизни.

— Я тебя перевоспитаю, гражданин воспет, — пообещал

Игорь Николаевич, заталкивая в рот Горячего грязный носовой

платок.

— Поглубже. В самую глотку, — советовал Илюша, про должая бинтовать Тимофея Егоровича. Игорь Николаевич пре достерегающе поднял руку.

— Что вам нужно? — как можно спокойнее спросил он.

— Впусти нас, поговорим, — вкрадчиво попросил надзи ратель.

— Я отдыхать лег. Утром придешь, побеседуем.

— Не темни, Игорь, нам Горячий нужен. Открывай! — потребовал надзиратель.

— Кончай треп, лепило!

— Не рвись, Рыжий! Не открою! Завтра с управлением по говорю о тебе.

110

— Ты меня на бога не бери! Майору нажалуешься? — ехидно спросил Рыжий.

— На майора стукну в управление. И про тебя не забуду.

— Голос Игоря Николаевича прозвучал внушительно и резко.

— А я тут при чем? — растерянно пробормотал Рыжий.

— Мне сказали привести тебя, я и выполняю. Я солдат. При казы не обсуждаются.

— Кто же приказал? — поинтересовался Игорь Николае вич.

— Кто, кто... Старший сержант. Много будешь знать...

— Вернись и доложи, что я пошел, — посоветовал Игорь

Николаевич.

— Горячего отдай! — потребовал Рыжий.

— Уйдете отсюда, вышвырну твоего Горячего. Пусть хоть

до утра лекции вам читает. Закатишь лекцию? — спросил Игорь

Николаевич, вынимая изо рта Горячего платок.

— Развяжи, Игорь, — заюлил Горячий. — Я ж тебя не

трогал. Фраера...

— Ни в коем случае! — запротестовал Илюша. Не обращая

внимания на стук и угрозы надзирателя, Игорь Николаевич

присел возле Любови Антоновны.

— Беда иметь дело с женщинами, — вздохнула она. — У

одной эмоциональный шок, у другой — заурядный обморок.

— Вам вредно говорить, профессор.

— Пусти, Игорь! — настойчиво требовал Рыжий.

— Вы не откроете им? — испуганно спросила Клава.

— Сядь и не суйся, когда тебя не спрашивают, — прикрик нул Игорь Николаевич на Клаву.

— Как бы они не догадались заглянуть в землянку, — вслух подумала Любовь Антоновна.

— Т-с-с! Услышат, — предостерег Игорь Николаевич.

— В землянку канайте! — диким голосом завопил Горя чий. — Там Игорева баба! — Илюша подскочил к воспитателю

третьей известковой и схватил его за горло. Горячий захри пел. Отвислые щеки Горячего покрылись пятнами. Синий нос

побагровел. Побелевшие губы судорожно вздрагивали. А в бес цветных водянистых глазах застыл животный ужас.

111

— Отпусти его. Удушишь, — уговаривал Игорь Николае вич, с трудом отрывая руки Илюши от горла Горячего. Зазве нело разбитое стекло. Над ухом Илюши просвистел камень.

— Бей контриков! — раздался за окном истошный крик.

— Лежачего не быот!

В окно градом полетели камни. Они со звоном ударялись о

прутья решетки. Один из них угодил в Горячего.

— Открывай, Игорь! Народ требует! Заключенные твои

товарищи, — настаивал Рыжий.

— Не пуляйтесь камнями! Меня убьете! Меня, — орал пере пуганный Горячий.

— Эй вы! Народ! — закричал Игорь Николаевич, подходя

к окну. — Еще один камень и я задушу Горячего! Труп его от сюда заберете!

— Не имеешь права!

— Вышку получишь! — бесновались за окном.

— А я контрик, мне все разрешено! Души его! — свирепо

приказал Игорь Николаевич.

— Меня задушат. Не пуляйте камнями, — плаксиво молил

Горячий.

— Дежурники! Ломайте двери!

— Воспитателя убивают! Честного человека!

— Где же советская власть? — вразнобой визжали за ок ном.

— Не открывайте! Они меня убьют! — плакала Клава.

— Лежачих не бьют?! — голос Игоря Николаевича дрожал

от ярости. — Вы камнями в больных женщин швыряете! Вам

можно.

— Открыл бы по-хорошему, — миролюбиво предложил Ры жий.

— Я вам живой не дамся! И запомни, Рыжий, завтра по говорю с управлением — мало тебе не будет! Я слов на ветер

не бросаю!

— Не пугай, Игорь! Нам что приказано, то мы и делаем!

Зря ты артачишься.

— Уходите! За меня с вас спросят!

— Трекаешь, Игорь! За контриков ни с кого не спраши вают!

112

— Утром убедишься, Рыжий! Я сам на вахту приду. Как

бы вам не всыпали по тому месту, откуда ноги растут.

— Ладно, Игорь, уйдем! — согласился Рыжий. — Ты на

прощанье дал бы нам обогреться.

— Через окно получите.

— А что как в землянку заглянем? Горячий кричал, баба

твоя там!

— Идиоты! Где ж е там баба моя прячется? Одна чокну тая, вторая — тубик, третья — старуха, — Игорь Николаевич

громко захохотал.

— Ты, пожалуй, прав, — согласился Рыжий. — Разгоним

мы коблов, только чур не на сухую.

— Два пузырька отвалю! Гони эту падаль отсюда! — по требовал Игорь Николаевич.

— Мало, Игорь!

— Три! Больше ни капли нет.

— Вот и хорошо! — обрадовался Рыжий. — По баракам

расходись! — звонкий голос Рыжего разорвал наступившую

тишину.

— Сами же велели прийти, — проворчал кто-то за окном.

— Я тебе велю! — окрысился Рыжий. — Шагом марш на

место! Уводи, Васек, своих коблов! — подружки Васька, ру гаясь и ворча себе под нос, удалились.

— Давай, Игорь! — напомнил Рыжий, подходя к окну.

Игорь Николаевич приподнял половицу, достал три бутылки

спирту и подал их в окно.

— Маловато! Еще бы одну!

— Больше нет, Рыжий! Последние из гашника отдал.

— Об нас не упоминай в правлении, — подал голос ефрей тор.

— Могила! — поклялся Игорь Николаевич.

— Если погоришь, Игорь, возьмут тебя в центральный

изолятор, тогда уж скажи, что мы без дела не сидели. О Ваське

помяни и что рвались мы не забудь.

— Обещаю.

— Тебе можно верить, Игорь. Хороший ты мужик! Я ж

говорил, зачем нам другой лепило! — расчувствовался Рыжий.

— Иди! Небось тебя приятели ждут, им тоже выпить

охота!

113

— И правда, пойду, — сказал Рыжий и вскоре шаги над зирателей затихли за окном.

— Игорь Николаевич!

— Рита! — обрадовался Игорь Николаевич, подсаживаясь

к девушке.

— С доктором... ничего не случилось?

— Здесь я, Рита, — откликнулась Любовь Антоновна.

— Лягте хоть вы! — рассердился Игорь Николаевич. — Мало мне заботы!

— Ей плохо? — спросила Рита. — Я подойду...

— А ну ляг! Минуты врозь прожить не могут, — ворчал

Игорь Николаевич, укладывая Риту.

— Меня к доктору позвали... Потом схватили за горло.

Это было или мне показалось?

— Руку дай, — потребовал Игорь Николаевич, не отвечая

на вопрос Риты. — Я тебе укол сделаю. Поспишь немного и

лучше будет.

— Они не придут?

— Повыше рукава засучи! Никто не придет, Рита. Закрой

глаза и постарайся ни о чем не думать.

— Мне это снилось?

— Снилось, Рита! Поспи еще и увидишь хороший сон. — Игорь Николаевич, услышав ровное дыхание Риты, подошел

к Тимофею Егоровичу. — А вы куда? — раздраженно спросил

он, увидев, что Любовь Антоновна поднимается на ноги.

— К больному.

— Вам нельзя, профессор! — запротестовал Игорь Нико лаевич.

— Молено. Y меня небольшое переутомление.

— Вас не переспоришь, Любовь Антоновна!.. Женская ло гика...

— Логика врача, — Любовь Антоновна плотно поджала

губы. — Он бредит. О дочери вам не говорил?

— Ася! Доченька, — шептал Тимофей Егорович.

— Ту девушку тоже звали Ася... Он раньше о дочери вам

не говорил?

— Не упомню, Любовь Антоновна... Горячая ночка вы пала... Третья попытка ликвидировать меня... Еще одна неудач ная попытка — и я пациент психиатрической больницы.

114

— Я понимаю, что вы сегодня испытали, но...

— Не в этом дело, Любовь Антоновна. Сегодня не случи лось ничего особенного. Заурядное покушение, примитивное

средство... знакомые исполнители, битье окон и... дружеская

попойка на вахте в тесном солдатском кругу. Но я-то каков!

Трижды на меня покушались! Не каждый деспот может по хвастать таким обилием покушений. Еще раз попытаются, во ображу я себя Наполеоном. На Бонапарта покушались дваж ды, а на меня четырежды. Значит я не просто император

французов, а Наполеон в квадрате...

— Вы все шутите, — улыбнулась Любовь Антоновна.

— Надо же вас как-то отвлечь от горьких мыслей, профес сор. — Трудно жить с черными очками на глазах.

— Шутки невеселые.

— Да. Я отделался легкой царапиной. А Тимофей Егоро вич...

— Что с ним?

— Сотрясение мозга, Любовь Антоновна.

— Он скоро встанет на ноги?

— Завтра осмотрите сами, профессор.

— Обязательно. Сейчас бы. Может разрешите, — попро сила Любовь Антоновна.

— Нет! — отрезал Игорь Николаевич. Любовь Антоновна

поняла, что он не изменит свое мнение.

— Вы хорошо знаете жаргон.

— Всему приходится учиться. К концу срока, если дожи ву, не только жаргон изучу, а воры меня за настоящего вора

примут.

— Вы спасли всех нас.

— Неизвестно, кто кого. Не будь Клавы, я бы валялся с

отрубленной головой.

— Неужели б простили им?

— Простить не простили б, а виновного бы не нашли.

Впрочем, обо мне побеспокоятся. Пузыря — к стенке, если б

работнул меня, а Горячего... Сколько у тебя сроку?

— Двадцать, — хмуро ответил Горячий.

— За Петрова бы дали двадцать пять, а за меня вышка

ломится.

115

— За контриков вышку не дают, — убежденно возразил

Горячий. — Делай их от вольного! На центряк пульнут, дове сят до двадцати пяти и гужуйся. Хоть сорок штук контриков

делай, до четвертака довесят, а вышку не лукнут. За мусоров

вышка верняком ломится, за придурков и всех сук гамузом — тоже вышка. Тебе бы, Игорь, мусора за меня не простили. Я

— воспет, фраеров учу свободу любить. За меня пятерых кон триков на Луну отправят, — разговорился Горячий.

— Хочешь я тебя придавлю? — недобро усмехнулся Игорь

Николаевич.

— Ты что? Взбесился? Вышка за меня!

— Спорим на кусок, что не дадут мне вышку? Удавлю

— и четвертак. Гроши отдам, кому скажешь.

— Игорь Николаевич! Что вы говорите?!

— Успокойтесь, Любовь Антоновна! Я его только задушу

и больше ничего ему не сделаю. Будьте свидетелями, что я

выиграю спор. — Игорь Николаевич протянул свои сильные

руки к кадыку Горячего.

— Докторша! Спасите меня! Он чумовой! Удавит! — ис пуганно выл Горячий.

— И удавлю! Вот так! — Игорь Николаевич положил

большой палец на адамово яблоко Горячего.

— Спасите! Не буду! — плакал Горячий.

— Отпустите его! Не безумствуйте! — потребовала Любовь

Антоновна, схватив Игоря Николаевича за руки.

— Я пари хочу выиграть. Тысяча рублей — деньги!

— Отпустите его ради Бога. Илья! Помогите мне!

— Пусть душит! Заслужил.

— Умоляю вас, Игорь Николаевич!

— Ладно, дам ему передохнуть... минут десять... А потом

придушу. Или лучше тебя повесить, Горячий? Вниз головой.

А? Как твое просвещенное мнение? — голос Игоря Николаеви ча звучал негромко, но с такой недоброй силой, что Любовь

Антоновне стало страшно.

— Опомнитесь! Опомнитесь! — прошептала она.

— Игорек... Докторша! Родные мои... Забожусь! Не трону

никого! — визжал Горячий, захлебываясь слезами и тороп ливо глотая сопли.

— Какая тебе вера? — сухо усмехнулся Игорь Николаевич.

116

— Вор свое слово держит!

— Ты мне не заливай, Горячий! Вор слово держит, если

он его ворам дал. Фраеров в любую минуту надует. Не так, ска жешь? — Горячий молчал. — И воров не обманывает, потому

что самосуда боится. А ты не вор, а сука.

— Ты все допер, Игорь. Воровские законы понял. Не буду

божиться. Выпустишь — ни одного контрика не трону.

— Ты теперь так говоришь. В зоне забудешь.

— Завтра же на этап отправляй. В штрафную, к сукам!

— «И щуку бросили в реку», — вполголоса процитировал

Игорь Николаевич.

— Не Щука я, Горячий!

— Я говорю, что не защучат тебя суки. К ворам бы тебя

надо!

— Куда хочешь, только отпусти!

— Простите его, Игорь Николаевич, — попросила Любовь

Антоновна.

— Разве что ради вас... Я отпущу тебя, Горячий. Но передай

сукам, что зашебутятся в больнице — лепило всех сук отра вит. Да-да! Отравлю! Дам по укольчику каждому — и хватит.

Кого не успею — к ворам брошу. Что смотришь на меня? Ду маешь: скажу сукам, сделают Игоря — и гуляй вволю. Меня-то вы может и сделаете, да я вперед троих-четверых уложу.

Ты думаешь, все контрики Сидоры Поликарповичи? Вы их

поленом, а они вас красивыми словами. Ядом я с вами побе седую! Ножом! Сделаете меня, тут еще пяток фраеров най дется, потравят вас. На развод не оставят! Я обучил их этому!

Я дело говорю, не пугаю. Понял?

— Понял, — испуганно всхлипнул Горячий.

— Веришь мне?

— Верю! На десять кусков забожусь, что верю. Чтоб мне

век свободы не видать, верю.

— Давай руки. Крепко связали. Выпуливайся — и завтра на

этап. — Горячий встал на ноги, вытер рукавом мокрые щеки, шмыгнул носом и пошатываясь вышел в коридор.

— Ушел, — облегченно вздохнул Игорь Николаевич. — Простите, Любовь Антоновна, за эту маленькую комедию. Иначе

было нельзя.

— Так вы..

117

— Не думали его убивать? Так вы, кажется, хотели спро сить?

— Не совсем, но... — смутилась Любовь Антоновна.

— Вы почти угадали. Я бы не прочь его убить.

— Игорь Николаевич!

— Я рассказывал вам, что творят эти мерзавцы. Руки че шутся. Готов травить их всех. Как чумных крыс! Как саранчу!

Крысы тоже не виноваты, но их травят. Чуть не убили Тимо фея Егоровича. А вы знаете, что ждало Риту в вензоне? Спро сите Клаву, она вам лучше меня расскажет.

— Вы ожесточились, Игорь Николаевич.

— Я человек и ничто человеческое... Y меня нет всепро щения.

— Неужели бы вы убили Горячего?

— Не убил бы... Необходимый тактический ход. Горячий

разболтает, что сук травят в больнице. Какое-то время они

поостерегутся приезжать сюда.

— Но они могут вас убить... из страха.

— Все возможно, Любовь Антоновна. Здесь каждую мину ту приходится рисковать. Я хоть немного долясен обезопасить

жизнь больных. Завтра Горячий и Пузырь уйдут на этап. Но вые придут нескоро. Они понимают только язык силы. Если

бы встал из могилы Толстой, и он бы бил их. Бил топором му жика, дрался бы как офицер и дворянин, душил бы их. Y него

не хватило бы милосердия на сук и на тех, кто их учит. Этика

врача. Как бы я хотел забыть, что я врач. И травить их... Не

могу, профессор. Не могу! Я связан совестью, этикой. А у них

свободные руки. Они бьют нас, а мы молчим и благородно

умираем. До нового пришествия можем рассуждать о добре и

справедливости. Кому они нужны наши слова? Клаве? Рите?

Вам, профессор? Андрею? Убить умирающего... А Горячий убил

бы Андрея. Конечно, отвратительно, гнусно. Но удушить пала ча — ах, это не этично, гуманность не позволяет. Будем добры ми к убийцам, насильникам, к бешеным собакам и ядовитым

змеям. Я не могу и не буду к ним добрым! Драться, а не рас суждать.

— Горячий нас не подслушивает?

— Убежал, Любовь Антоновна. До утра к нам никто не

заглянет.

118

— А в землянку?

— И туда тоже... Вы нарочно отвлекаете меня.

— С вами иногда приходится хитрить, — улыбнулась Лю бовь Антоновна.

— Вы умеете... Ложитесь рядом с Ритой. Я подежурю.

Устану — разбужу вас...

— Но...

— Не возражать. Вы больны, а я здоров.

— Разрешите я подежурю, — вызвался Илюша.

— Нет. Мало ли кто ночью может наведаться. Я спросонья

туго соображаю, а отвечать придется немедленно. Ты, Илюша, ляжешь на полу. Клава — на столе. Не возражаешь?

— Да я, — заикнулась Клава, но Игорь Николаевич пере бил ее.

— Вижу, что согласна. Счастливых вам снов.

119

Г лава ,‘Г

К Л А В А

АНДРЕИ И РИТА

— Ты уже сел, Андрюша?

— Я скоро даже ходить смогу... По палате, — помолчав, не охотно уточнил Андрей.

— Мне как Любовь Антоновна сказала ночью, что ты си дишь, я сразу же бежать хотела. Не пустила она, — с оттен ком обиды в голосе закончила Рита.

— Куда тебя ночыо пускать, убьют в зоне, — с тревогой

заметил Андрей.

— И вовсе не убьют. Теперь в больнице воров разных мало.

Разогнал их Игорь Николаевич, — убежденно возразила Рита.

— Ничего он с ними не сделает. Дадут они...

— Кому? Игорю Николаевичу? Любовь Антоновне? Они у

них возьмут? Они копейки ни у кого не возьмут! Ты поросе нок! — громко возмущалась Рита. — Игоря чуть не убили из-за

нас с тобой. А ты говоришь такое. — На глаза Рите наверну лись слезы. — Любовь Антоновна на запретку прыгала, чтоб

нас в больницу отправили. Ты злой, Андрей!

— Не серчай, Рита. Я не о них говорю, — смущенно оправ дывался Андрей. — Дежурники любят блатных. Я в Лукьяновке

сидел...

— А где эта Лукьяновка?

— Тюрьма в Киеве, — заметно повеселев, пояснил Андрей: если Рита спрашивает, долго сердиться не будет.

— Там много народу сидело?

— Полно. Меня когда привезли со станции Шевченко, сперва в одиночку посадили на четвертом этаже. Я ее хорошо

запомнил. Лето, на улице жарко, а в камере холодно. Пол це ментный, я на крышке от параши спал.

— В нашей тюрьме тоже цементные полы были, — вспом нила Рита.

— В общей камере люди телами их обогревают. Надышат

и жарко, даже зимой. А в одиночке и летом холодно. На мне

123

гимнастерку порвали, а рубашки нижней не было. Променял я

ее на хлеб.

— За что тебя забрали? Я уже месяц рядом с тобой, а до

сих пор не знаю.

— Ни за что.

— Так только дежурные в тюрьме говорят. Восемьдесят

семь и все ни за что. Ну и скрывай! Можешь другим расска зывать. — Рита надула губы.

— За бандитизм, — сухо пояснил Андрей.

— Ты бандит?! — с ужасом спросила Рита, отодвигаясь

от Андрея. Глаза девушки расширились, подбородок дрогнул, вот-вот расплачется или закричит. — Я пойду... Меня главврач

звал.

— Никакой я не бандит! — возразил Андрей, поняв, что

Рита с минуты на минуту может уйти. — Посадили за банди тизм, а бандитом я в жизни не был.

— Разве ж так бывает? — неуверенно спросила Рита.

— Бывает — не бывает... А тебя за что судили?

— Ну, так получилось...

— Расскажи, а потом я.

— Y меня мамы не было, а папу и брата убили на фронте.

Я жила с тетей Машей. Она заболела, ухаживать надо, а боль ничный не дали. Сын директора завода, где я работала, пообе щал, что даст мне больничный и лекарство для тети. Я пове рила, а он обманул меня. Продукты принес, а больничный у

отца не попросил.

— Ты с ним встречалась? — голос Андрея дрогнул, глаза

потемнели.

— Один раз, — призналась Рита.

— С ним можно... Он сын директора...

— И не потому, — гневно выкрикнула Рита, сверкнув гла зами.

— А почему же?

— Он на вечеринку меня пригласил. Обещал лекарство

дать.

— А ты долго с ним сидела на вечеринке?

— Я раньше не пила никогда. Он меня напоил и спать по ложил. — Рита зарделась.

124

— А тетя? — Рита поняла, что Андрей не хочет слышать

грязных деталей той ночи.

— Тетя умерла, позже, когда я в тюрьме была.

— Тебя за прогул посадили?

— Я пришла к директору и попросила его, чтоб он поло жил тетю Машу в больницу. Директор разозлился, махнул ру кой и нечаянно уронил бюст Сталина. Бюст разбился, а ди ректор сказал на меня. Мне дали десять лет.

— А прогул?

— На суде про него вспоминали, а в приговоре ни слова

не написали.

— Сталина разбил директор, а посадили тебя. А ты гово ришь, что не могут посадить за бандитизм не бандита.

— Так это Сталин, а то бандитизм.

— А какая разница — не сделаешь, а посадят.

— И тебя так же, как и меня?

— Не так, но похоже. Я из госпиталя домой ехал. После

ранения откомиссовали меня. На станции Воронцово-Городи-ще поезд стоял целый день: путь впереди разбомбили. Один

парень пригласил меня выпить. Выпил я с ним и уснул. А тут

облава. Взяли меня и обвинили в бандитизме. Милиционеры

одного вора ловили, не могли поймать. А меня вместо него хо тели посадить. Сперва на станцию Шевченко отвезли, а потом

в Киевскую тюрьму.

— Почему ж ты подумал, что всех подкупить можно?

— Я не досказал тебе. В Лукьяновке из одиночки меня

перевели в общую камеру, к политическим, мест не было у

бытовиков. Там сидели человек семьдесят политических и пять

воров в законе. Одного вора звали Володя Петровский. Он по дружился с Синяевым.

— Просто так подружился?

— Синяев получал богатые передачи.

— Воры могли отнять у него.

— Не отнимали. Он вместе с ними ел, спал и сочинял песни

про Володю Петровского.

— Песни? — не поверила Рита.

— Еще и какие! Синяев раньше где-то в газете работал.

Почти каждый день новую песню выдумывал. Я один стишок

запомнил. Хочешь расскажу?

125

— Расскажи, — согласилась Рита.

— «Пропоем песню новую на хороший мотив, про бандита

Петровского, про его коллектив». Петровскому очень нравил ся этот стишок. Он выстраивал всю камеру и заставлял нас

петь, утром, в обед и вечером. Кто не пел — сапогом по голо ве. На воров жаловались...

— Открыто? — удивилась Рита.

— Тайком записки в коридор подбрасывали. Потом вся

камера обозлилась. Схватили, что под руками было, и на воров.

Вот дрались так дрались! Мисками, крышкой от параши, горш ками глиняными. Володя с ворами к двери побежал. Дежур ный заскочил в камеру и всех подряд лупить.

— И Петровского?

— Пальцем воров не тронул. Нас ключом бил.

— Больно? — вздрогнула Рита.

— Тебя тоже били?

— Да. А чего ж потом?

— Всех бьют, — уныло протянул Андрей. — Даже тебя.

Я думал, девчат не трогают.

— Так ты с тех пор и сидишь?

— Нет. За драку с ворами меня посадили в карцер, а из

карцера — в индию.

— В какую Индию?

— В Лукьяновке так называли камеру, где сидели одни

воры. Там была еще абиссиния.

— А это что такое?

— Тоже камера. В ней разные люди сидели, ни воры, ни

мужики. Их называли полуцветняками, порчаками, шобл ом. В

абиссинии я не был, а в индии почти месяц просидел. Одного

вора, Веню Муфлястого...

— Это фамилия у него такая?

— Кличка. Освободили его, а через две недели опять в ин дию привели. Муфлястый так ругался: «Я, — говорит, — пять

кусков дал, чтоб меня на волю выгнали, а мусора по новой

схватили. Где я им грошей наберу? Что я им, госбанк?» Почти

все они рассказывали, не мне, промеж себя, кого за сколько

освободили из тюрьмы.

— А почему ту камеру называют Индией?

126

— Воры наколоты все, как индейцы, и передачи не у кого

отнимать. Захотят в другую камеру перейти, им приходится

свои передачи отдавать. Они и говорят: «нас грабят, как ин дейцев!» За это и прозвали камеру Индией.

— В индии плохо было?

— Слово скажешь — и бьют. Дежурным лучше не жалуйся: от них попадет и воры добавят. Я там за одного пацана засту пился, меня подлупили и в тюремную больницу.

— Сколько тебе дали?

— Три года.

— Какой ты счастливый! За бандитизм три...

— Так мне не за бандитизм, а за нарушение паспортного

режима. Статья восьмидесятая часть первая Украинского Уго ловного кодекса.

— Ты все запомнил, как зазубрил.

— Сколько раз повторять и не запомнить...

— Тебе бандитизм на паспорт сменили. Вот бы и мне так.

Поменяли бы бюст на что-нибудь другое и дали б не десять, а три...

— Никто мне бандитизм на паспорт не менял. За банди тизм меня освободили.

— Как же так?

— Когда я из индии в тюремную больницу попал, подле чился там немного и объявил голодовку.

— Зачем?

— Чтоб скорей разобрались со мной. Я так и в записке

написал. Или пусть следствие кончают, или до смерти голодать

буду.

— Как же ты додумался?

— До голодовки-то? Меня один заключенный научил.

— Долго ты голодал?

— Два месяца.

— И совсем-совсем ничего не ел?

— Сам не ел, меня насильно кормили.

— Сразу, как объявил голодовку?

— Через пятнадцать дней начали. Я уж почти без памяти

был.

— Насильно есть не заставишь.

— А они и не заставляли есть. Через зонд кормили.

127

— Как?

— Сунут зонд, в рот — две металлические пластинки с

винтом, роторасширитель называется, рот пошире откроют, а

кишку резиновую, зонд, до самого желудка пропускают. Дойдет

до желудка, они резиновой грушей проверят и льют молоко с

маслом. Надоело им так кормить меня. Дежурники иногда

обозлятся и по животу стукнут, или горячего молока в желу док зальют.

— Больно?

— Терпения нет. В феврале сорок пятого сказали, чтоб я

кончал голодать, повезут меня в Шевченко, туда, откуда в

тюрьму привезли. Там продержали два дня и освободили. Ока зывается, по ошибке меня арестовали, а я просидел больше

полгода. Когда освобождали, документы не вернули мне.

— Почему?

— Следователь говорил: «Зачем тебе документы. Выписка

из истории болезни не нужна. Продаттестат? А кто его отова рит? Проездной? А кто тебя по прошлогоднему проездному

в вагон пустит?» Я стал спорить, просить. Следователь сказал, что если я не согласен без документов выходить на волю, меня

назад отправят в Лукьяновку. «Надолго?» — спросил я сле дователя. «На год, — говорит он. — Пока запросы все сделаем, новые документы тебе оформим. Годик пройдет, а может и

побольше. А тебе не все равно, где быть? В тюрьме тепло, кор мят, на прогулку водят, сиди и отдыхай. Будешь ждать доку менты?» — спрашивает следователь напоследок. Я сказал, что

не буду.

— Куда же они их задевали?

— Я знаю так же, как и ты. Может потеряли, а может

испугались, что я писать буду за то, что держали в тюрьме

без вины. Я сказал следователю, что меня арестуют без доку ментов, а он мне ответил: «Проболтаешься, что у нас сидел, хана тебе. На десять лет упрячем». На дорогу папиросой уго стил. Выбросил я ее. Вышел без копейки денег и больной. На

прощанье мне дали подписку, чтоб я за двадцать четыре часа

уехал со станции Шевченко. Милиционер довел до пустого

товарного вагона, посадил и велел ехать. Y меня еще в Шев ченко температура поднялась. Доехал до Днепродзержинска

и слез. Идти не могу и не к кому идти. На вокзале упал. Подо128

брали меня. Сперва в милицию. День продержали, а потом в

больницу.

— Что у тебя было?

— Тиф. Месяц пролежал, подлечился и выписали. Вышел

я из больницы, еле на ногах стою. Есть охота — мочи нет.

Сунулся на один завод, хотел на работу поступить, посмотре ли на меня — доходяга, оборванный, грязный, без документов...

Кому я такой нужен? Не приняли. Пообещали милицию вы звать, если еще раз приду. Я уехал в Днепропетровск. По дороге

познакомился с одним солдатом. Разговорились. Оказывается, в одной дивизии воевали. Я в разведке, а он в пехоте. Он мне

дал ломоть хлеба и старую рубашку. Съел хлеб, еще хуже

есть охота. В Днепропетровске переночевал в пустом вагоне, он стоял на запасных путях. Утром пошел на Озерку. Базар так

в Днепропетровске называется.

— Y тебя были деньги?

— Откуда? Рубашку хотел продать, ту, что солдат подарил.

— Продал?

— Не удалось.

— Не купили?

— Хуже. Я встал в ряд, где всяким барахлом спекулируют, а шагах в десяти женщины продуктами торговали. Какой-то

воришка схватил кусок масла и бежать. Торговка за ним, а он

прямо к тому месту, где я с рубашкой стоял. Схватили его и

меня заодно.

— За что же тебя?

— Подозрительным я им показался. В милиции отлупили

как положено.

— Милиционеры воров тоже бьют?

— Настоящего вора пальцем не тронут. Он хорошо одет, у него есть деньги, знает законы... А меня? Я хоть и много