Я увожу к отверженным селениям том 2 Земля обетованная

— Она добрая! Она все понимает! Как молодая! — горячо

запротестовала Лида.

— А вдруг старуха вступится за старуху? — шутливо спро сила Елена Артемьевна. Лида присмирела. Клава осторожно

бочком подошла к двери.

— Не советую, Клава. Катя, пожалуй, права, — предосте регала Елена Артемьевна.

152

— Я на минутку, — прошептала Клава, пряча глаза.

— Попомнишь мое слово, Клавка! Добром не кончится.

Отдаст тебя Степан в жены коблу, — пригрозила Катя.

— Коблов Игорь Николаевич выгнал, — возразила Лида.

Клава нежно посмотрела на Лиду, искательно — на Елену

Артемьевну, с плохо скрытым гневом — на Катю и неуверенно

шагнула за порог. Катя с остервенением хлопнула дверью и

торопливо, словно кто-то хотел ворваться в землянку, наки нула крючок.

— Пропадет девка, — с горечью выдавила Катя. Лида тор жествующе улыбнулась. Елена Артемьевна взяла в руки при горшню сухих щепок и бросила их в печь.

— Сгорит, а пепел выбросим, — тихо сказала она, не отры вая глаз от яркого огня.

— Ругаются они? — спросил Седугин, кивнув в сторону

землянки.

— Катька рот раскрыла. Лида — за меня, Елена Артемь евна отговаривала, — призналась Клава.

— Старухи вечно пасть разевают шире валенка, — злобно

бросил Степан.

— Ты говори, зачем позвал. Катька грозилась не пустить

в землянку, — пожаловалась Клава.

— Восьмой корпус найдешь?

— С закрытыми глазами, — заверила Клава.

— На чердак сумеешь залезть? — понизив голос до шепо та, спросил Степан.

— Сумею... А зачем тебе? — насторожилась Клава.

— В землянке никому не скажешь?

— Даже Любовь Антоновне.

— На чердаке восьмого возле трубы закопан сверток. Его

спрятал для меня дежурный, я вместе с ним служил в армии.

Достанешь и отдашь мне.

— Почему ты сам не полезешь?

— Я надзирателем служил, за мной следят, — пояснил Се дугин.

— Что в свертке?

— Вещь одна. Я ее отдам кому нужно.

153

— За что?

— Завтра меня выписывают из больницы. Угонят на этап

в воровскую командировку. За эту вещичку я еще месяца два

тут прокантуюсь.

— Игорь Николаевич не берет, — предупредила Клава.

— Я не ему, начальнику дам.

— Теперь начальник новый, прогнали того майора.

— Не твое дело. Скажи... — но Седугин не успел догово рить, его перебила Клава.

— Смотри, за бараком кто-то прячется.

— Показалось тебе.

— Вон он идет, — Клава указала на человека, смутно

различимого в сумерках.

— Подойди сюда! — крикнул Седугин. Если бы Клава

вслушалась, каким тоном Седугин приказал подойти неизвест ному, то она уловила бы в голосе Степана неуверенность, доса ду и злость. Но сейчас ее интересовало не как говорил Степан

и даже не что он сказал, а кто прятался за бараком и подслу шивал их.

— Дорогие дяденьки и тетеньки! Я спою вам песню везде

и всегда, — дрожащим голосом заговорил Буров, с опаской под ходя к Степану и Клаве.

— Буров!

— Певец Буров, — поправил Клаву слепой. — Подайте не счастной заброшенной жене...

— Брысь! — крикнул Седугин, топнув ногой. Буров, высо ко вскидывая ноги, рысью пустился к бараку, но, не пробежав

и десяти шагов, оступился и всем телом распластался на земле.

— Рука моя рученька, — заплакал слепой, баюкая ушиб ленную культю.

— Бегом! — заорал Седугин. Буров, всхлипывая, поплелся

к вензоне.

— Зачем ты его так? Он слепой, без руки, — упрекнула

Клава, хватая Степана за плечо.

— Не учи меня! На чердак полезешь?

— Не полезу, — угрюмо ответила Клава.

— И не надо. Завтра со знакомым надзирателем пошлю

твоей матери письмо. Все опишу. Мать узнает, что ты сифи-лисная...

154

— Она не поверит! — в отчаянии выкрикнула Клава.

— Начальник больницы справку из вензоны присобачит.

Я с ним договорился.

— Ну зачем... Зачем ты так? — со слезами спрашивала

Клава. — Ты Клавонькой меня звал... Говорил... люблю... про щу за вензону...

— На чердак или письмо!

— Может вы убьете меня на чердаке... как Игоря хотели...

— Сравнила... Он главврач, а ты венеричка. Лезь или

письмо!

— Я к Игорю пойду! Скажу про твою заначку. Найдут — тебя к сукам отправят.

— Игорь не донесет, — криво усмехнулся Степан. — Сни лась ты Игорю сто лет. Он за тебя щепку гнилую не даст.

— Игорь в землянку меня перевел! Он Васька из больни цы выгнал! Пузыря! Горячего! Сам майор полетел! Вот какой

Игорь!

— Ты потише с майором! — оборвал Клаву Седугин. — Беги к Игорю. Завтра меня на этап, а сегодня письмо к матери

пошлю.

— Ну и посылай! Пускай мама узнает. Не нужен ты мне!

Ты притворялся! Ты хуже воров! Хуже сук! Ты на Бурова

напал! Бежать слепого заставляешь. Я бы полезла на чердак, а теперь хоть режь, не полезу. — Голос Клавы звенел и пре рывался.

— Ты и Бурова женой была? — Седугин злобно расхохо тался.

— А твоей не буду! — закричала Клава.

— Кто тебя такую возьмет?! Заразная! Расковырянная! — Седугин сплюнул.

— Ты! Ты! — Клава задохнулась. Она искала самое обид ное, самое злое слово, чтобы оно ударило Степана, заставило

кричать, драться, топать ногами, выть по-звериному, искала

и не могла найти. Стыд. А ведь это было. Были Васек и вензона. Горечь. Ну почему это случилось со мной?! Недоумение.

При чем тут Буров? Гнев. Он топчет меня, топчет, как шелу дивого щенка. Отвращение к Степану — ну как она могла

глядеть на него, мечтать, сидеть рядом, разговаривать? И к

самой себе: почему я согласилась с Инкой? Валю ошпарили

155

кипятком, но она осталась честной. Страх. Мама узнает все.

Бессилие... что я могу сделать? Жалость — кому я нужна та кая несчастная и опозоренная? И ненависть к Степану, нена висть, для которой еще не родились слова и мысли. Чувства

эти, противоречивые и болезненные, рвались наружу и не на ходили выхода, давили с чудовищной силой на хрупкое сердце

Клавы, отнимали способность думать и высказывать наболев шее.

— Что как гадюка от злобы раздулась? Говори, если име ешь что сказать. — Клава, не в силах сдержать себя, размах нулась, но Седугин перехватил руку девушки. — Поосторож ней! Меня учили руки выкручивать. Вот так. — Седугин зало мил ее руку за спину. Клава боролась с собой: закричать?

просить? Нет! Нет! А боль росла, становилась невыносимой.

— Полезешь на чердак? — До крови закусив губу, чтоб

не расплакаться, Клава застонала.

— Нет! — вырвалось у нее.

— Ну и не лезь, — спокойно сказал Седугин, освобождая

руку девушки. — В землянку ты не вернешься. На Игоря не

надейся. Он тебе не поможет. Иди к нему, а я попозднее приду.

Я ему скажу, кто ты.

— Что ты скажешь?

— Ты на него ксивенку писала?

— Какую ксивенку?

— Доносик. Ты заложила Игоря, что он фашистов держит

в больнице, заключенных бьет, пьянствует, с бабами живет.

Ксивенка у меня в кармане.

— Это не я! — прошептала Клава.

— Тетя твоя? Да? Игорь посмотрит сам. Он мужик гра мотный. По почерку определит. — Седугин вынул из кармана

сложенный вчетверо лист бумаги и помахал им перед носом

Клавы.

— Меня Васек заставил! Она била меня, чтоб я эту ксиву

написала.

— Васька Игорь шугнул из больницы. На него не свалишь.

Шпаргалке больше поверят, чем тебе.

— Я не хотела, — всхлипнула Клава.

— В вензоне один кобел притырился. Ждет не дождется

тебя. Игорь прочтет ксиву — и в вензону. Веселую жизнь тебе

156

устроят, Клавочка! Дров колоть не надо — на голове поколят.

Без воды обойдешься, слезами умоешься.

— Ты отдашь ее Игорю?

— Обязательно! Топай назад в землянку. Часа два пере кантуешься — и в вензону. — Голос Седугина звучал властно

и неумолимо.

— Полезу... Только письмо на Игоря...

— При тебе порву, — пообещал Седугин. Клава, согнув шись, словно на плечи ее лег непомерный груз, шла к восьмому

корпусу.

ИГРА

— Заскочим в вензону? — Седугин замялся. Волк потянул

его за рукав. — Пойдем, посидим. Послезавтра на этап тебе.

— Как... на этап? — Седугин застыл на месте.

— Повезут, Степочка, повезут. Ножками не потопаешь. Д о

глубинки далеко. — Волк с притворным сочувствием посмотрел

на Седугина. — Дорогу строить надо: «Дорогу построили быст ро, дорога пряма, как стрела, ох, сколько крови, сколько силы

дорога у нас отняла», — грустно пропел Волк.

— Ты чего воешь? Сожрать кого захотел? — игриво спро сил Чума, незаметно выныривая из калитки вензоны.

— Песню пою кирюхе, — отозвался Волк.

— А-а-а... На этап его провожаешь? — в нос просипел Чу ма, бросая быстрый взгляд на Седугина.

— И ты знаешь? — подавленно спросил Седугин.

— Ты о чем? — наигранно удивился Чума.

— Об этапе, — угрюмо буркнул Седугин.

— Кто ж про этап не знает? Спроси любого мусора. Волк

воет, аж за душу хватает. Я тебе веселое спою. Хочешь? — предложил Чума и, не дожидаясь согласия Степана, загундо-сил: «Я рекордистом был чекистской волею, я рекордистом

был и тем горжусь, тебя, дорога моя, я строил и по тебе теперь

я прокачусь». Строй, Степа, и катайся! Выполним и перевы полним! Хо-хо-хо-хо!

157

— Вот Чума! — одобрительно хмыкнул Волк.

— Интересно, кто эти песни сочиняет? — задумчиво спро сил Чума. — Сколько за них грошей лукают? Сочинить бы

десяток и чтоб за каждую пять полбанок или грошей кусок.

— Ту, что я пел, зек один сочинил. Я сидел с ним, — по хвастался Волк.

— Ну, это я знаю, что зек. А про рекордиста тоже зек?

— лукаво спросил Чума. Теперь рассмеялись оба. Волк хохо тал глухо и утробно. Чума повизгивал и бил себя по животу.

— Вор в законе про рекордиста сочинил, — давясь от

смеха прохрипел Чума.

— Сука! — подхватил Волк.

— Фраер! — перебил его Чума.

— Ну хватит, — махнул рукой Волк. — Спроси Степу кто, он знает.

— Значит этап — это точно?

— Этап — точняк, Степа! — авторитетно заявил Волк. — Ты скажи, кто песню про рекордиста сочинил.

— Сдалась мне ваша песня! — взорвался Седугин. — Я вам

об этапе, а вы мне блевотину какую-то толкаете.

— Пойдем, Волк. Дядя мусор нас не уважает, — притворно

вздохнул Чума.

— Заткнись! — цыкнул Волк. — Степа не верит нам. Мне

обидно! Чтоб я, Теша Волк, свистел?! Да что я, порчевило

какой-нибудь?! Меня люди с тридцать седьмого знают!

— Ты же сука. И Чума тоже, — добавил Седугин, помолчав.

— Иди с ворами толкуй. Они тебя один раз отметелили, еще раз пропустят и копыта отбросишь. Вон дежурняк идет, спроси у него про этап, — посоветовал Волк.

— Он со мной разговаривать не станет, — насупился Се дугин.

— Я с ним потолкую, — Волк поманил надзирателя паль цем. Тот нехотя, вразвалку, подошел к ним.

— Чего тебе? — хмуро спросил надзиратель.

— Скажи ему, — Волк указал на Седугина, — когда его

на этап отправят.

— Айда-пошел, Волк, не полагается зекам этого знать.

— Скажи, — попросил Волк. — Я одну бацильную тряпку

подкину.

158

— В карцер загремишь, не трепись при всех, — злобно

прикрикнул надзиратель.

— Ну и пусть твой кирюха...

— Мне заключенные бывшие надзиратели не кирюхи, — возразил Айда-пошел, — а что на этап его — это да. Сегодня

на вахте слышал. Послезавтра погонят на штрафняк. Игорь

говорил.

— Игорь, — со злобой повторил Седугин. — В глаза Сте пой зовет, а за глаза...

— Он такой Игорь! — сочувственно поддакнул надзира тель. — Тебя хвалит, а на вахте стучит. Некогда мне с вами, — заторопился Айда-пошел.

— Заходи вечером туда, — пригласил Волк надзирателя, не уточняя, куда «туда» должен зайти Аля-улю. Надзиратель

расплылся в улыбке.

— Зайду. Обязательно зайду, — на прощанье заверил он.

— Айда-пошел — человек! А Игорь — мусор! — с отвраще нием проговорил Чума.

— Ты нахалку Игорю лепишь, — вступился за главврача

Волк. — Игорю на Степку Клавка фукнула.

— Клавка? — Седугин прищурился. — Ты чего на девку

зря наговариваешь? В вензоне была? Да? С Васьком жила?

Да? На нее все можно? Да? Тявкни еще слово, Волк... Меня

бить учили.

— Да и я притырю так, что с копыт полетишь, — лениво

ответил Волк, сплевывая сквозь зубы. — Ты за Клавку мазу

держишь напрасняк. Фукает она... Но-но, Степа... ты полегче

с грабками. Не лезь к хлебальнику. Сломаю грабку, недели

две здесь прокантуешься.

— Попадешься ты мне! — сквозь зубы процедил Седугин.

— Я попадусь или нет, а вот ты мне с Клавочкой попался.

Дорого берет сука, — протянул Волк, доставая из кармана

исписанный лист бумаги. — За полкуска продала мне его, — задумчиво добавил Волк, помахав письмом перед носом оше ломленного Седугина.

— Отдай! — крикнул Степан.

— Подержи его, Чума, — попросил Волк, пряча письмо в

карман. — Узнал свой почеркл По глазам вижу, что узнал.

159

— Как оно попало к вам? — растерянно спросил Седугин.

— Еще спрашивает как, — усмехнулся Волк. — Клавка

его дюбнула у тебя и притаранила мне за полкуска. Здорово

ты про мусоров пишешь! «Они убивали людей. Я сказал, чтоб

не стреляли, а мне пятнадцать лет». Как там у тебя дальше?

— Что ты хочешь?

— Я? Ничего. Ксивенку твою отдам начальнику, чтобы и

он почитал.

— Ты же вор!

— Сука, Степа! Сука! Мне положено закладывать. Ка-наем, Чума, что с ним трекать?

— Не Клавка вам это письмо отдала! Она любит меня!

— Тебя? Y ней на буфере выколоно: «Клянусь любить

Юрка». Она Юрка тоже заложила... по любви.

— Врешь, Волк! Ее заставили наколоться. Воры застави ли! Такие, как ты, и у меня полжизни отняли.

— Тебя воры лупили, а мы и пальцем не тронули. Мы, суки, воров не любим. За мусоров мазу держим.

— А Клавку вы заставили!

— Какой ж е ты, Степа, недоделанный!.. Бабе своей веру

дал. Кто про твою ксиву знал, кроме нее? Сказать нечего?

Язык в рыжей девятке застрял? Да? Вы один на один в пала те были, когда ты ей о ксивенке трекнул. Хочешь, твои слова

повторю? «Я, Клавка, самому министру написал, в Москву.

Поговори с Игорем, он за зону без конвоя ходит, пусть бросит

письмо». Толковал ты так Клавке?

— Говорил, — вырвалось у Седугина. — Откуда вы узнали?

— Она сказала. Хочешь, верь, хочешь, скажи, что сви стим. Сегодня ксивенку из рук в руки пульну начальнику, — Волк ласково похлопал себя по карманам.

— Зачем тебе? — подавленно спросил Седугин.

— Спрашиваешь... За хорошую работу меня в больнице

месяца три продержат. Стал бы я даром гроши лукать.

— Я тебе заплачу за письмо.

— Ты?! А гроши где возьмешь?

— В колотье прошпиль ему, — посоветовал Чума.

— Он карты держать не умеет, — презрительно усмехнул ся Волк.

160

— Умею я играть, — запротестовал Степан. — За сколько

письмо оценишь?

— За свою цену. Я тебе не барыга. За полкуска купил, за

полкуска проиграю.

— Y меня нет денег, — упавшим голосом признался Седугин. — Я завтра достану.

— Ждать долго до завтра. Играй сегодня.

— А что играть-то?

— Найдем, — успокоил Волк. — Все шмотки, что на тебе, за полкуска играю. Только все до последней нитки.

— Где играть будем? — заторопился Седугин.

— В вензоне, где же еще. У Игоря стукачей много. В ба раке сядешь — прихватят.

Увидев Волка, Седугина и Чуму, самоохранник заворчал: — Втроем претесь! Тут Малина и Камбала сидят. Игорь

надыбает, на общие работы пошлет.

— Стакан табаку и горбыль, — коротко бросил Волк.

— Проходите, — согласился самоохранник. — Потише

только, чтоб бабы не дунули. Грамотные они стали! Игорь их

воспитал.

— Здорово, Малина! — поприветствовал Волк тучного

светловолосого мужика, который сидел на нижних нарах с ко лодой карт в руках.

— Привет, Волк, — ответил Малина, тасуя карты. На против Малины небрежно развалился одноглазый парень.

— Не идет масть, — злобно процедил одноглазый. — Попал за все тряпки. Иди, я тебе бабу проиграю.

— Какую бабу, Камбала? Динку? — с интересом спросил

Малина.

— Ее, — подтвердил Камбала.

— А она не заразная? — усомнился Малина.

— Мастырка. Сам гроши мусорам за Динку на пересылке

пулял, чтоб ее в вензону направили, — пояснил Камбала.

— Она не базлала?

— Метала икру: «Не хочу в вензону», кричит. Я ее

пропустил по ребрам. Мусор Динку припугнул: «В глубинку

пойдешь, там воровки тебя убьют». Полкуска мусору пуль нул.

— Не набивай цену. За сколько Динку играешь?

161

— За два куска.

— Чего-о-о?! — возмущенно протянул Малина. — Бабу

за два куска?! Где ты такую цену слышал? Я за три бумаги та кую девочку куплю!

— Ну за полтора, — согласился одноглазый.

— И за полтора не буду, — отнекивался Малина. — Кто

твоя баба? Дешевка! А дешевку играют по дешевке.

— За сколько? — в отчаянии спросил Камбала.

— За поллепня. Его, — Малина взглядом указал на по ношенный темно-синий пиджак, — играю за кусок. Динку — за половину.

— Добавь хоть две бумаги, — канючил Камбала.

— Не хочешь — не играй. Вытряхивайся из всех тря пок и выпуливайся.

— Ладно, Малина, играю Динку за полкуска.

— А Динка согласна?

— Кто ж бабу спрашивает? — удивился одноглазый. — Прошпилю ее, потом трекну, чтоб бежала к тебе.

— Так не пойдет. Я хоть и сука, а все по закону делаю.

— Динка, — повелительно позвал Камбала. К играющим

подошла молодая женщина.

— Чего? — покорно спросила она.

— Я тебя проиграю. Согласна?

— Как хочешь, — бледные щеки молодой женщины за алелись.

— Ты смотри, она краснеет! — восторженно воскликнул

Камбала. — Девчонка недавно была. Комсомолочка! И ты за

нее пол куска даешь! Дай, Диночка, подержусь за буфер.

— Держись, — ответила Дина и на глазах ее засверкали

слезы. Камбала схватил женщину за грудь, грубо и плотоядно

потискал ее и совсем неожиданно плюнул ей в лицо.

— На счастье плюю, — пояснил он. — Y меня примета

верная есть. Сдавай, — попросил Камбала Малину.

— На атасе поставили кого-нибудь? — спросил осторож ный Волк.

— Стоит баба одна, — буркнул Малина, не отрывая глаз

от колоды карт.

— Кто хочет сладко пить и есть, прошу напротив меня

сесть, — продекламировал Волк, извлекая карты. — Колотье-162

то какое! Шелестит! «Отдай гроши, отдай гроши». Фраерам

сказать, что колода из бумаги тонкой, — не поверят.

— Как вы их делаете? — Седугин знал, как делают кар ты, и его совсем не интересовало объяснение Волка, ему хо телось хоть немного оттянуть ту минуту, когда начнется игра.

— Мусор и не допер, из чего мы колотье делаем. Любую

бумагу нарежем и склеим в пять листиков.

— Чем клеите?

— Клейстером.

— Откуда он?

— Из хлеба.

— Как?

— Намочу полгорбыля, положу на тряпку и протираю его

ложкой. С обратной стороны клейстер проступает. Резины

нажгу — сажи замандячу. Вырежу трафарет всех мастей.

Трафарет на карту положу, палец сажей намажу, проведу раз

— и туз есть, два — валет, три — дама, четыре — король. Жи-ганское колотье шестерок не имеет, от семерок и выше. По том углы подрежу, заточу мойкой со всех краев и колотье

готово центровое. На воле в вильде такое не купишь!

— В какой вильде?

— В магазине, Степа! Ты феню знаешь, не темни. Играть

надо.

— В очко? — предложил Седугин.

— В ко-о-л-хозну-у-ю! Люди в колхозную не играют!

— Может, в буру?

— Не люблю я буру, — запротестовал Волк. — Лучше в

коротенькую. Умеешь?

— Научился у надзирателей. Когда на вахте дежурили, часто играли.

— Целиком играем или третей? — спросил Волк, неза метно подмигивая Чуме.

— Мы просто играли, — растерялся Седугин.

— А как это просто? — стараясь сохранить серьезный

тон, расспрашивал Волк.

— Берем две колоды. Один из своей выбирает любую кар ту, ложит ее рубашкой вверх и говорит, сколько ставит на

нее. Другой переворачивает свою колоду и бросает карты по

163

одной. Вышла первая карта, та, что я поставил — я проиграл, вторая — выиграл. А тот, кто мечет, наоборот.

— Мусора тоже в коротенькую шмаляют, — одобритель но хмыкнул Волк. — Первая карта в лоб, вторая — с горки, третья — в санях. Но это когда целиком играют. А третей

так же, но только ставка другая. Ставишь ты короля пик и го воришь: «Двести пополам сто восемьдесят третей». Вышел с

горки король бубей, красный, не в масть, ты получаешь семь десят.

— Почему?

— Карта простенькая. Двадцать пополам — десять, и сто

восемьдесят на три — шестьдесят. Вышел крестовый ко роль, забираешь сто сорок. Полуцвет: шестьдесят на два — сто двадцать и двадцать — сто сорок. Вышел король пик — две бумаги берешь. Можно и по-другому ставить.

— А как?

— Поставил туза и сказал: «Двадцать по кушу». Вышел с

горки туз цветной, три бумаги берешь. В пятнадцать раз больше.

— А если даму поставлю?

— Дама в тридцать, король в четырнадцать, валет в двенад цать. А с десятки и ниже одно очко набавляй, во столько раз

больше и вышпилил. Скажешь тридцать с кушем, любую кар ту поставишь, полторы бумаги твои. В пять раз выше. Не спу тай «с кушем» и «по кушу». По кушу грошей под завязку

ломится... Слепой в карты не играет. Чтоб потом толковища

не было — честно, не честно выиграл. В картишках один

закон: выиграл — получи, проиграл — уплати. Шпилить будем, как на Игарке. Не уплатил — кровью получаю: пиковину в

бок и полный расчет, — Волк неторопливо достал из кармана

складной нож, открыл лезвие, любовно сдул с него пылинку, провел пальцем по острию и положил его на нары поближе

к себе.

— Кто мечет? — охрипшим голосом спросил Седугин.

— По закону — кто карту угадает. Но мечи ты. Даю тебе

фору.

Седугин умело стасовал колоду. Волк выдернул одну карту

из своей колоды. Степан с волнением глядел на него.

— Десять пополам сорок пять третями.

164

— Бита, есть, бита, есть, — шептал Степан, осторожно от брасывая карты.

— Король, — разочарованно сплюнул Волк. — Цветную

прошпилил.

Пять раз Седугин бил карту Волка.

— Идет тебе масть, — пробормотал Волк, вытирая потный

лоб. — Двести пятьдесят в меня имеешь. Трус в карты не

играет. Десять пополам двести сорок третями.

— Бита, есть, — шептал Седугин, облизывая сухие губы.

— Есть! Цветная! — торжествующе крикнул Волк, пока зывая Степану трефовую десятку.

— Как же есть? — возмутился Седугин. — Десятка в

санях была, значит бита.

— Есть! Кнокай! — заорал Волк, сунув карту в лицо Седугина. Степан растерянно взглянул на Волка. В ту ж е секунду

в руках Чумы мелькнула карта и упала к тем, что лежали на

нарах. Волк метнул быстрый взгляд в сторону Чумы. — Давай

посчитаем.

— Давай, — охотно согласился Седугин.

— Смотри, а то скажешь, что туфту залепили. Валет бит, семерка есть. Король бит, а десяточка моя есть.

— Не было тут короля! Не было! — в отчаянии закричал

Седугин.

— Не базлай. Колоду проверь. Найдешь лишнюю карту — кровью с меня получишь. В колоде тридцать две карты. Не

забудь, Степа. — Седугин дрожащими руками собрал карты и

старательно пересчитал их. Волк насмешливо наблюдал за

ним.

— Тридцать две, — подавленно пробормотал Степан.

— А ты говорил! — торжествовал Волк. — За такую на халку печенки отшибают. Ладно уж, не трону я тебя. Я угадал, я и мечу! Ставь! — Степан с отчаянной решимостью взглянул

на Волка и выпалил:

— Сорок с кушем.

— По кушу, так по кушу, — вполголоса проворчал Волк, переворачивая колоду.

— Туз! — вздрогнул Седугин.

— В лоб! — хохотнул Волк. — Заделал я тебя. Чем за платишь?

165

— Как чем? Я проиграл двести, у меня осталось еще триста.

— Считать учись, Степочка, — ласково посоветовал Волк.

— Сорок по кушу туза не две бумаги, а шесть.

— Я сказал с кушем!

— По кушу, Степочка. Я еще два раза повторил. Слышал, Чума?

— Чтоб меня на первой работе попутали! — поклялся

Чума. — Ты кричал «по кушу». Волк два раза повторил. Вспом ни! — Седугин побагровел. Память предательски подсунула ему

слова Волка: «По кушу, так по кушу».

— Ты сказал «по кушу», а я «с кушем», — прошептал

Седугин.

— Это к делу не относится, как трекает дядя судья. Ты

должен был поправить меня. Не сказал — плати.

— Забирайте все, — обреченно выдохнул Седугин. — Я в

своих тряпках. Голого на этап не погонят. — Седугин ухватился

за эти слова, как за свою последнюю надежду. Он повторил с

радостью и облегчением: — Не пойду голый на этап. Не по гонят.

— А кто бумагу доплатит? Я тебя предупреждал — жиз нью получу. Твои шмотки в полкуска оценили, а ты задвинул

шесть бумаг. Давай бумагу, не сходя с места, и отчаливай. Не

дашь... — Волк взял в руки нож, подкинул его вверх и ловко

поймал за ручку. — Дядя месор с тобой потолкует.

— Делай! — заорал Седугин, рванув ворот полинявшей

гимнастерки.

— Раздухарился! — добродушно рассмеялся Волк, про должая играть ножом. — Хочешь, сказочку трекну?

— Толкуй, Волк, я послушаю, — с готовностью попросил

Чума.

— Козел, овца, волк и барыга упали в яму. Выбраться ни как. Все четверо не штевкали целый день. Волк то на козла

покнокает, то на барыгу — кто бацильней? Барыга бацильней

всех. Козел со страху «бе-е-е-е», овца — «ме-е-е», а барыга кри чит: «И что бекаете? И что мекаете? Товарищ волк знает, кого

первого хамать». Не торопись, Степа. Я, Волк, знаю, кого пер вого сделать: тебя или бабу твою.

— А ее за что? — ошеломленно спросил Степан.

— За доски, — разъяснил Волк, подмигивая Чуме.

166

— За какие доски? — вырвалось у Седугина.

— На которых оформили ее на повозке... Я имею право

работать твою дешевку. Или поставь ее. За кусок играю. Боль ше никто не даст, — уговаривал Волк, безмятежно посматривая

на Степана.

— Не проиграю я Клаву!

— Хозяин — барин, — согласился Волк. — Плати гроши

или играй ее.

— Нечего мне больше проигрывать!

— По-хорошему, Степа, дотолкуемся. Я тебе долг прощу и

ксиву твою верну, а ты Клавку притаранишь. И хорош.

— Получай жизнью! Не приведу я ее!

— Ты послушай до конца, — терпеливо уговаривал Волк.

— Заведи ее на чердак восьмого и отваливай.

— Я тебе заведу! — взорвался Седугин. — Опоганить дев чонку хочешь? Да?

— Дурак ты и не лечишься, — беззлобно сказал Волк и

выразительно постучал себя пальцем по лбу. — Кто твою Кла-вуню тронет? Тут здоровых баб хватает. Я не чокнулся, чтоб

на венеричку лезть.

— Зачем же она тебе? — недоумевал Седугин.

— Иди-ка сюда поближе, — поманил его пальцем Волк. — Игорь хочет отравить всех сук и тебя, как мусора.

— Ну, это такой дикий свист!

— Твое дело, Степа, дать веру или нет. А гроши плати!

— Нет у меня ничего.

— К завтрашнему вечеру не приведешь Клавку или не

лукнешь гроши — сделаем.

— А что ждать до вечера? — возразил Чума. — Сделаем

сейчас.

Седугин хотел ответить и не успел. Он почувствовал резкий

удар чуть ниже затылка: «Ребром... ладони... по мозжечку...»

— успел подумать Степан, теряя сознание. Когда Седугин от крыл глаза, он увидел, что лежит на нарах. За ворот гимна стерки стекала струйка холодной воды.

— Очухался? — беззлобно спросил Волк, тормоша Седугина. — Подъем! Y Чумы рука тяжелая. Плати или ласточку

замастырим.

— Денег нет, — с ненавистью прохрипел Седугин.

167

— Клавку на чердак восьмого волоки — и в расчете! Чу ма! Дядя мусор фуфло двигает. Не платит. Обижает нас. На кинь ему удавку. Повисит немного...

«Они убьют... или искалечат... Привести Клаву? Она верит

мне... Я заступился за старуху на семьсот семнадцатом, а за

Клаву... Скажу, что приведу и...»

— Придет она, — потирая ушибленную шею, заверил

Седугин.

— Свистнул, Степа, не уйдешь. Целуй месор, что придет.

— Степан почувствовал холодную сталь ножа у своих губ. — Целуй! — повторил Волк. Острое лезвие ножа больно ужа лило подбородок.

— Целуй тесак! Он вкусный! — уговаривал Чума, под брасывая на ладони свинчатку.

Степан затравленно посмотрел на Чуму и беспомощно

оглядел барак. Малина продолжал играть с Камбалой. Жен щины занимались своим делом. Одни штопали одежду, другие

лежали, бездумно рассматривая потолок, третьи угрюмо и

напряженно думали, беззвучно шевеля губами, четвертые ссо рились, вспоминая прежние обиды, двое безмолвно дрались, вцепившись друг другу в волосы, еще одна пара шушукалась, изредка воровато оглядываясь по сторонам. Украдкой плакала

Дина. Но никто, абсолютно никто не смотрел в их сторону.

Словно сговорившись, все отворачивались от них. Вокруг него

были люди, но рассчитывать на их помощь Седугин не мог.

Лишь чей-то мимолетный испуганный взгляд скользнул по лицу

Степана. Глаза незнакомки спрятались, как прячется за тучей

робкий луч осеннего солнца. Седугин с отвращением поцело вал нож. Острый взгляд Волка подметил гримасу, пробежав шую по лицу Степана.

— Не кривись! Целуй, как положено! — Седугину страст но хотелось плюнуть в лицо Волку, ударить его, но вместо

этого он вторично прикоснулся пересохшими губами к лез вию ножа. — Вот это от души поцеловал! — похвалил Волк. — Кандюхай в палату, мы к тебе заглянем. — Степан хотел идти, но Волк остановил его. — Не тусуйся, Степа! Себя мыслюгой не

забивай, чокнешься. Клавка не тебя одного определила.

— Кого же еще?

— Игоря!

168

— Лепилу? — не поверил Седугин.

— Другого Игоря в больнице нет. Ты ее почерк видел?

— Она мне показывала письмо. Маме, — запинаясь, при знался Седугин.

— Читай эту ксиву! Оставь ее у себя, — великодушно раз решил Волк, отдавая Седугину записку.

Степан впился глазами в буквы, вкривь и вкось написан ные на серой шероховатой бумаге. Знакомый полудетский

почерк. Она! Клава! Сомнений быть не могло. «Еще пишу вам, — читал Степан, — что главврач больницы поит нас спиртом

и насилует. Продукты с кухни ворует для своих фашистов, а

нам дают одну воду. С контриками вместе ругает нашу власть

и говорит, чтоб мы тоже шли против. Очень просим наказать

его, потому что он сильные издевки строит, а кто с ним не

согласный бьет. Клава Русакова».

— Прочел, Степа?

— Прочел.

— Игорь ее от кобла спас, она ему петлю накидает. Тебя

Игорю продает, Игоря мусорам и нам ксивы за гроши толкает!

Умеет жить! — одобрительно закончил Волк. Степан, сутулясь

и шатаясь, как пьяный, вышел из барака.

— Он на вахту не побежит? — забеспокоился Чума.

— Побежит, — беспечно ответил Волк.

— Притормозить бы его.

— Сам тормознется, — отмахнулся Волк. Чума с уваже нием посмотрел на приятеля.

— Ты точно знаешь?

— Точняк! — отмахнулся Волк.

— Хорошо мы его ксивенкой захомутали, — глубокомыс ленно заметил Чума, усердно расковыривая указательным

пальцем левую ноздрю.

— Кто это «мы»? — насмешливо спросил Волк.

— Я и ты, — уверенно ответил Чума, ожесточенно выдер гивая из носа пучок скользких черных волос.

— Ты-то чего в долю идешь? Кто Бурова научил приты-риться под Степановым топчаном, когда они с Клавкой тол ковали? Кто с мусором трекал? Кто Клавкину ксиву надыбал?

— Ну ты, — неохотно согласился Чума. — А кто карту

метнул?

169

— Ты, Чума, ты, — успокоил Волк Чуму. — Шуляга на

катушках. Карту спустить любой полуцветняк сумеет.

— Что мы с этой дешевкой размениваемся? — Чума по жал плечами. — Делать, так Игоря сразу. Y меня — двадцать, пятеру добавят — и хорош.

— О вышке скучаешь — делай Игоря.

— Не дадут за него.

— Три раза работнуть хотели — и мимо. Y него рука в

управлении. На дармовщину, думаешь, держат его тут главным

лепил ой? Начальник предупредил, чтоб Игоря пальцем не тро гали. За него не только нам, мусорам вышка ломится. Узнают

когда, почему в управлении мазу за Игоря держат, — Волк

понизил голос до шепота, — хана ему. А пока и Клавку ра ботать начисто нельзя. Мутить ее — без синяков. Валенком с

песком и ласточку. В случае горения — рвать когти по ком пасу. Подкормим Степу мясом, сахаром, водяры пульнем ему, подкурит он планчику — и на работу. Сгорим — он один за

все отмажется. Мы чистенькие будем, как бейцелы у проку рора.

— А это точняк, что Игорь сук и воров травит?

— Горячий ботал... Нам это до фени... Нам сказали ра ботать, мы и работаем. На дыбы встанем, в воровскую коман дировку пошлют.

— Зачем ты ему ксивоту Клавкину отдал?

— Мыслить надо, Чума. От мыслюг не чокнешься, ты не

фраер. Игорь мужик умный. Он допрет, что Клавку заставили

ксивенку написать. И свидетели найдутся. Бабы слышали, когда

Васек ей трекала, а Клавка писала. Не похезает масть, Степа

ответит. Ксивенку у него найдут. Пойдет масть, Игоря уберут, мы при других лепилах покантуемся на больнице. Ни один дежурняк не тронет, вся зона наша.

— Вышпилил! — оживленно крикнул Малина. — Теперь

ты, Диночка, моя.

— Твоя, — согласилась Дина, торопливо вытирая слезы.

— Сопли проглоти! Не люблю мокрых баб, — брезгливо

поморщился Малина. — Раздевайся и ложись.

— Здесь? — всхлипывая, спросила Дина.

— На нарах. Я не фраер, чтоб на полу...

— При всех? Днем? — прошептала Дина.

170

— Какой же ты цыпленочек! — умилился Малина. — Ко нечно, при всех.

— Увидят, — простонала Дина.

— Отвернутся. Мы одеялом прикроемся. Я тоже не люблю

напоказуху.

— Покандехали, Чума, — позвал Волк.

— Обожди, покнокаю, как она ножками задрыгает, — хихикнул Чума.

— Сеансу набираешься? — ехидно спросил Волк. — Бабу

вышпилить себе не можешь? Нахалкой любую бери.

— Да я... да мне, — заартачился Чума.

— Отваливаем, не будем мешать человеку.

ВСТРЕЧА С ДРУГОМ

Что делать? — раздумывал Степан, бесцельно шагая взад

и вперед между третьим и восьмым корпусом. — Привести

Клаву сюда? Ни за что! Но это она донесла про письмо. Никто

не слышал нашего разговора. Вызвать ее и сказать все начи стоту? Она испугается, отопрется... Может, они заставили ее?

А как? За Клаву заступается Игорь... она их не боится. Пойти

к Игорю? А что я ему скажу? Клавкино письмо у меня... А

может у Волка еще что-нибудь есть... Капитан и то не донес

на меня, когда я вступился за попадью... Зачем я это сделал?

Отец всегда говорил: «Не бойся, сынок, правды. Увидишь, оби жают кого, — помоги!» Помог я ей... срок получил... воры

избили... суки чуть не убили... Думал и правда, что Клавка

задаром сидит, пожалел ее... понравилась... Душу выложил...

Она за пятьсот рублей душу мою продала... Игорь обещал еще

месяц меня продержать и на сельхозкомандировку отправить, а сам на штрафняк подсунул... Все контрики ненавидят нас...

А Клавка? Она теперь с фашистами вместе, за них держится...

«До конца тебя любить буду, Степа. Вылечусь. По амнистии

выйдем оба, заживем. Забудем все. Я никого не любила. Не

встречалась ни с кем». А может, она не притворялась? Волк сам

171

стащил письмо. А подслушал тоже Волк? Дверь была закры та... Мы говорили тихо... На Игоря тоже Волк написал? По черк подделали? Да? Он не аферюга. Волку в жизни такого

письма не написать. Скажу начистоту Клавке, она к Игорю

побежит.

— Чего выхаживаешь, Степа? — раздался над ухом Седу-гииа знакомый голос.

— Алеша! Откуда ты?

— С новым пополнением вчера пригнали.

— Тебе уже три лычки присобачили. Сержант! — отме тил Седугин, с завистью осматривая подтянутого стройного

друга.

— Что эти лычки... — отмахнулся Алексей. — На граждан ке толку от них... А ты влип на всю катушку... жалко. Пом нишь, как в Красноярске в самоволку бегали? Житуха там

была, не то что тут. Здесь медведь сдохнет с тоски. Зимой хо лод, летом — комары, и бабы заразные.

— На сверхсрочном оставаться не думаешь?

— Что я, с приветиком? Лишнего дня не прослужу. Вес ной дембель, на гражданку уйду. Надоело.

— Тебе дембель, а мне... — грустно вздохнул Седугин.

— Об амнистии болтают, — утешил его Алексей. — Ты

заразиться не боишься?

— От кого? — Степан почувствовал, что краснеет.

— Слышал я от ребят, что ты с одной Клавкой из вензоны

спутался. Может, свистят они? — Степан опустил глаза. — Твое дело, скрывай. Только дует она на тебя. Начальник

больницы сегодня при мне с капитаном говорил, что Клавка

Русакова сексотом у них. Майор пронюхал, что ты письмишко

в Москву написал. Твоя Клавка стащила его и кому-то про дала. Кому — не знаю, за сколько — тоже не знаю. Ищут...

— Клава сексот?

— Это без булды. Главному лепиле на бытовиков доносит, майору — на фашистов.

— Откуда ты знаешь?

— Говорю же тебе, что подслушал разговор майора с ка питаном. Они меня не заметили, втихоря объяснились. Смотри, Степа, не протрепись. А то и меня сюда толкнут.

— Будь спок, Алеша, как другу обещаю.

172

— Пока. Я пойду, а то надыбают, что мы толкуем. При шьют и мне дело.

Правда... Волк не врал... он не пожалеет... Ладно, я уйду

на этап... А ты, Клава, поговоришь с Волком... А если она не

пойдет на чердак? Скажу, что матери напишу о вензоне... нас

учили, как запугивать зеков... Покажу ей письмо на Игоря...

Она у меня поплачет... А если они ее убют? — Седугина ду шила злоба. Но и в эту минуту он видел Клавино лицо, как

жестоко расправляются воры с теми, кто встал у них на до роге, кто угрожает им.

Никто ее не убьет... — успокоил себя Седугин. — Отлупят

и все... Меня тоже лупили... Я ей все выскажу... по щекам от хлещу, нос расквашу... Отец никогда не бил маму... Говорил: последний человек, кто бьет женщину... Последний человек!

Заступаться за них надо... А если они доносят на тебя? пусть бы

кто другая донесла. Но Клавка... Что я ей сделал плохого?

Игоря били конвоиры, когда он не был главврачом... Злится

он на нас за контриков... Я не бил никого. Ребят уговаривал, кто не пиратничал... Мне говорили: «На свою голову мазу за

зеков держишь. Попадешь к ним, живого не выпустят». Я ду мал, что врут... Если бы Алеша не сказал, я бы не поверил...

Он врать не станет. Какая ему польза...

— Мыслюгу толкаешь, где бы грошей достать? — Седугин

не удивился внезапному появлению Волка. Он знал умение

Волка появляться в самых неожиданных местах, там, где его

совсем не ждали, и так же стремительно и незаметно исче зать, словно это и не он несколько секунд назад разговаривал

с тобой.

— Мне теперь не нужны гроши.

— Достал? Молоток, Степа!

— Не лепи дурочку, Волк! Мне гроши взять негде.

— Фуфло двинешь? Двигай, Степа, только помни...

— Не пугай. Завтра Клавку приведу на чердак и в расчете.

— Давно бы так. За это надо похмелиться.

— Не хочу я с тобой пить.

— Брось, Степа! По сто грамм спирту дюбнем и разбе жимся, зад об зад и кто дальше. Чума мясо притаранит. Пой дем к придуркам. Y них нас не надыбают.

173

— А когда вы с Клавкой потолкуете, меня все равно на

этап отправят? Игорь...

— Что Игорь? Он без начальника больницы ни шагу. Тут

скоро вторая пересылка открывается. Придурки со всего ла геря кантоваться будут. Малину нарядчиком назначили. Лепил

близко к себе не подпустим. На этап уйдем и там тебя при дурком сделаем.

— Ты обещаешь?

— Дурко ты. Нам, сукам, людишки нужны. Мусора уви дят, что перелицевался ты, мазу за них держишь, пересуд

устроют, лет десять скостят тебе. А там амнистия.

— О ней только говорят.

— В этом году была амнистия за победу? Была! В сорок

седьмом за тридцатилетие сделают... Выскочишь ты!

Будет не будет — увидим. Напьюсь... забудусь. А что мне

суки сделают? Я им нужен... не тронут...

ЗАСТОЛЬНАЯ БЕСЕДА

Седугин и Волк вошли в небольшую чистенькую комнату.

Три топчана, стол, накрытый цветной скатертью с бахромой, фанерные тумбочки и пять табуреток. На одном из топчанов

лежал Женька каптер, два других, застланных серыми одея лами, были свободны. Женька, увидев их, поднялся.

— Давно не заходили ко мне, — любезно приветствовал

Женька Волка. Он дружелюбно пожал потную ладонь Волка и

сделал вид, что не заметил протянутой руки Степана.

— Поздоровайся с человеком! — приказал Волк. Женька

засуетился.

— Садись, милый друг. Как звать-величать-то тебя?

— Степан.

— Люблю я хороших людей, — разливался соловьем кап тер, подвигая табуретку к столу. — Душой болею о прият ном обществе.

— Притопает и общество, — пообещал Волк, извлекая из-за пазухи грелку.

174

— Самогонка? — оживленно осведомился Женька.

— Где спирту возьмешь? Игорь ни грамма не пуляет. Са могонку бесконвойники таранят и то хорош.

— А вот и Чума пожаловал. И Малина, — обрадовался

каптер. Чума обеими руками держал большую алюминиевую

миску, накрытую сверху тарелкой.

— Жгется, — проворчал Чума, ставя миску на стол. — Мясцо. Горячее. — Малина развернул небольшой сверток и

молча положил на стол истекающую жиром нежнорозовую

горбушу, пять соленых огурцов, ядреных и крепких, и круп ную головку чеснока. Помедлив немного, он порылся в карма нах и не торопясь достал поллитровую бутылку. Узкое гор лышко заветной посуды, запечатанное белым сургучом, оча ровало всю компанию.

— Вот это Малина! — восхищенно ахнул Чума. — Спирт!

С белой головкой! Где взял?

— Уметь надо, — Малина снисходительно похлопал по

плечу Чуму, покровительственно усмехнулся и небрежно раз валился на топчане.

— Прошу к столу! — угодливо пригласил Женька, ловко

раскупоривая бутылку.

— Дай Бог, не последний! — провозгласил Малина, под нимая стакан.

— Не разбавлен? — с опаской спросил Седугин.

— Чистый! Девяносто шесть градусов! — гордо ответил

Малина.

— Чем загрызть?

— Водичкой, Степа, запьешь, а потом зажрешь. Не ды ши, пока пьешь. И сразу, как кончишь, выдохнешь. Вот так!

Хо! — громко выдохнул Волк.

Вдохнув в себя воздух, Волк залпом опрокинул спирт в

широко открытую белозубую пасть. Чума почти не притраги вался к закуске. Он торопливо обнюхивал корочку и, трясущи мися руками плеснув в стакан мутную самогонку, с наслажде нием цедил ее сквозь плотно сжатые зубы. Волк ел много и

жадно, с тревогой заглядывая в пустеющую миску. Малина

прихлебывал маленькими глотками и разборчиво, с видом за правского гурмана, выискав самый сочный кусок мяса, тща тельно осматривал его со всех сторон и только после этого

175

степенно отправлял в рот. Женька, угодливо хихикая и утвер дительно кивая головой, словно соглашаясь с невидимым собе седником, хватал толстыми волосатыми пальцами куски рыбы

и, довольно урча, впивался в розовую мякоть, с удовольствием

рвал ее острыми мелкими зубами. Степан, не глядя, брал в руки

стакан, выпивал до дна и молча ставил его на место, злобно