Я знаю, кто убил Лору Палмер

Пролог. И стало слишком поздно

Скорее бы стало слишком поздно.

Вот это была подходящая мысль. За нее можно ненавидеть себя до конца жизни. К счастью, его совсем недолго придется ждать.

Скорее бы стало слишком поздно. Когда ничего уже нельзя будет изменить, она снова станет свободна. Не будет ледяной ладони, зажимающей рот, заломленных за спину рук и чужого колена, упирающегося в спину.

И реки не будет — совсем близко, за кованой оградой моста. Теплой серой воды, напитанной чернотой июльского неба. Ласковой и грязной воды ленивой городской речки, которая вот-вот обнимет за плечи, обнимет разгоряченную голову, обнимет сломанные ребра. Обнимет и заберет, все заберет себе мудрая и ласковая, равнодушная и мелководная городская река.

Пусть же скорее станет слишком поздно.

— Прекрати дергаться. — Почему у человека, который ее держит, дрожит голос? — Прекрати. Ты ничего не изменишь.

Конечно, не изменит. Она и не сомневалась. Вот вода, вот измятые белые цветы в свалявшихся светло-русых волосах, кровь на лице — застывает на подбородке, капает на воротник с изрезанного рта. Что теперь можно изменить?

Зато она будет улыбаться. Всегда будет улыбаться слишком широко.

— Прекрати…

Она кивнула.

И стало слишком поздно. Пришла вода, теплая и теперь безбрежная. Обняла за плечи, обняла разгоряченную голову, напоила мертвые цветы и распутала волосы.

Осторожно вымыла кровь из перерезанного горла — забрала последние удары замирающего сердца, стерла с лица застывшие слезы.

Ласковая и теплая июльская вода.

Вот и стало слишком поздно.

…

Где теперь Яна? Откуда мне знать.

Я знаю, что от нее осталось — полная ванна остывшей воды и цветов, гниющих на дне. Не знаю, для кого цветы — для Яны или Веты.

Вету нашли лежащей на берегу, лицом вниз. Я видел фотографии. Белое лицо, набрякшее речной водой, кожа в крупинках мусора и песка, слипшиеся светлые волосы и закатившиеся глаза — неестественно большие, опухшие. Река вылизала всю кровь из перерезанного горла, наполнила тело серой сыростью.

Жаль. Я запомнил Вету совсем не такой. Я помню, как она обнимала грязное, фиолетово-рыжее небо, как на белых розах в ее волосах растекался красный цвет. Совсем как живая, только голова слишком сильно запрокинута. И она улыбалась — и теперь она будет улыбаться вечно. Вета была смешливая. У нее была красивая улыбка.

А Яна смеялась совсем не так. Я всегда удивлялся тому, как одинаковые лица могут принадлежать таким разным людям. А может, это потому что Яна высаживала по пачке сигарет в день. Ей всегда говорили, что никотин ее убьет. Она смеялась.

И я. Я тоже смеялся.

Все кончилось так, как должно было. Все кончилось отвратительно неизбежно. Чтобы я ни делал, как бы ни старался спрятать ее от смерти — та всегда ходила за Яной по пятам. Нашла ли ее? Я хочу верить, что не нашла. Достаточно того, что фиолетово-рыжее небо обнимала ее сестра. Первая Офелия, которая перестала быть Ветой в тот момент, когда ей перерезали горло и сбросили с низкого заплеванного моста.

Офелия утонула — или ее утопили, и мне больше нравится эта версия — когда пыталась развесить венки на ветках ивы. Или когда пыталась что-то рассказать.

Выдать тайну, и все знают, какую.

Яна умнее. Яна не выдавала своих тайн до последнего.

Знаете, какой на самом деле должен быть конец у этой истории?

Конечно, не знаете. Откуда вам знать.