Я знаю, кто убил Лору Палмер

Глава 14. Бардо виски-бара

Черный лес был наполнен воем и треском. Яр ходил сюда, когда не мог уснуть и не было работы, которой он мог бы забить оставшееся время. Сидел на поваленном бревне и таращился в темноту, уже почти не удивляясь, что в лесу живет особый, совсем не городской холод. Что под деревьями спит особая тишина, а по кронам скачут особые шорохи. Что ветер воет совсем не так, как воет рядом с человеческими домами, и что волки, которые подходят совсем близко к вагончикам, умеют выть в такт, не ошибаясь ни в одной ноте и всегда успевая за мгновение до угадать перемену тональности.

Раньше он предпочитал валяться в комнате и смотреть в потолок или пить горький черный чай, листая желтые страницы найденного в тумбочке детектива, из которого до сих пор не прочитал ни строчки. Иногда он пил, потому что вспоминать о сухом законе полагалось только в момент покупки алкоголя — это был единственный повод платить поставщику ту цену, которую тот ломил. Яра все устраивало, контракт его длился и длился, зима была черной и безмолвной, и тоже длилась и длилась, а потом его сосед вспомнил, что он колоритный персонаж и достал варган. После этого Яр вынужден был слушать «Луну над Алабамой» в любое время, не занятое работой.

Сначала он пытался рычать и объяснять Ивану, что умеет убивать людей. Правда, кастет он оставил дома, потому что с оружием его не пропустили бы в самолет. Зато пропустили с разобранной гарротой, состоящей из двух отшлифованных ручек и стальной струны. Ивана не впечатлял ни рык, ни гаррота, потому что Иван так и не сказал, как его зовут, а значит, Яр не мог выйти на тропинку, по которой бродила его смерть.

Иван был из той особой породы мудаков, которые безошибочно чувствуют, кто бьет морды от духоты осенних ночей и потому что показалось, что так хочет мужик в соседском телевизоре, а кто просто потому что любит это дело. Яр любил — раньше, когда спрашивали закурить, почему он с патлами и что в чехле. Тогда это была просто часть ритуала, естественное завершение концерта, и заканчивался этот ритуал в худшем случае парой сломанных носов или пальцев. А в осенней духоте на заплеванной кровью брусчатке — Яр был почти уверен — хоть раз остался мертвец. Его это не радовало, его это не печалило, но это не давало ему просто по-соседски начистить Ивану рыло. Возможно, он окончательно разучился бить просто так. А осенней духоты здесь не было, и соседи смотрели передачи про инопланетян, под которые убивать было несолидно. И если он оставит здесь труп — скорее всего, у него не получится вернуться весной.

Однажды он отобрал и выбросил варган, а через десять минут узнал, что варганов у Ивана много, что он умеет искать их в сугробах и почему-то не обижается, только щурит раскосые глаза и предлагает подпевать.

В один из вечеров Яр прошелся по общежитию, не нашел ни у кого гитары, зато нашел губную гармошку. Сыграл «Луну» восемь раз в такт с варганом, решил, что окончательно сошел с ума, и Яна будет им довольна. И лег спать, а вечером варган снова заунывно дергался по нотам в поисках следующего виски-бара.

Теперь Яр стал уходить в лес, разводить костер и слушать тени. Ему было холодно и спокойно, и за это он был почти благодарен Ивану. Но он бы предпочел, чтобы ему было холодно и спокойно где-нибудь подальше от леса. В первую ночь ему, видимо, было слишком спокойно, потому что, вернувшись, он обнаружил на лице белые пятна, которые не сходили несколько часов. На следующую ночь Яр пришел в лес в балаклаве и очках, и с этих пор ему казалось, что тени говорят с ним охотнее. Если бы он спросил Ивана, тот ответил бы, что все верно, и что уходя на приграничья нужно оставлять свое лицо дома, но Яр не спрашивал. До этого он мог додуматься сам.

Иногда Иван курил какую-то дрянь, от которой комнату наполнял терпкий дым, пахнущий сырой землей и мхом, и почему-то никому до этого не было дела. Яр в первый раз заставил его проветрить и только потом ушел в лес, но во второй раз он даже посидел в комнате подольше и послушал варган, для верности. И ждал этого дыма, даже предлагал купить ту дурь, что Иван курит, но он говорил, что никакая это не дурь, и если ее сожжет Яр — никакого толка не будет.

В такие ночи Яр чувствовал, что Рада сидит рядом с ним.

Он знал, во что она одета — на ней клетчатое пальто и бежевый шарфик с золотым люрексом. Ей точно было холодно, но он не мог отдать мертвой девушке куртку. Не мог забрать ее с собой, не мог даже на нее посмотреть. Заговорить с ней. Им было позволено только вместе смотреть, как пляшет на снегу рыжее пламя в черном угольном пятне.

«Я приехал сюда, потому что думал, что ты могла обо всем знать. Что твой отец может быть убийцей», — молча признавался он ей.

«Это правда. Я обо всем знала. Мой отец был убийцей. Почему ты не послушал Яну? Она ведь сразу сказала, что знает, кто убил Лору Палмер», — читалось в изможденном потрескивании веток.

«И что она сказала бы, послушай я ее? — усмехался он. — Яна тоже ищет. Говорит, что ей и тем, кто к ней приходит, нет нужды искать убийцу, но она врет. Яна все время врет».

«Яна подавилась своими тайнами. Не надо ее ненавидеть».

«Мне не за что ненавидеть Яну».

«Она утонет».

— Мне будет ее жаль. Погоди. Останься. Видишь, я подкинул щепок в костер. Стало теплее. Останься, не уходи. Хочешь, я пойду за тобой в лес? Но ведь тебя там нет.

Но ее уже нигде не было. Нельзя было заговаривать вслух. И Яр сидел у костра, пока угли не поседеют, потом закидывал их снегом и отправлялся спать. В тишину, потому что в такие ночи Иван считал поиски виски-бара завершенными.

На следующую ночь Иван снова доставал варган, и Яр, невыспавшийся, смертельно уставший за день, шел смертельно тосковать к костру.

Иногда с ним пытались заговорить. Присаживались рядом, трогали за плечи, просили сигареты, будто это было самым обычным делом — попросить закурить у человека, который сидит в тайге и смотрит на деревья. Общительные коллеги, имена которых он не хотел запоминать, жалостливая женщина, работавшая на раздаче в столовой. Откуда-то они узнавали, что он развел костер, узнавали, что лесная темнота подступает к его голове, и пытались этого не допустить.

Они забирали сигарету, дежурный ответ и отравленное лесом равнодушие, и оставляли его.

Иногда Яр уходил в лес слушать собственные шаги. Ему казалось, что его следы зарастают травой — желтой и сухой, растущей прямо на снегу. Яр знал, что если обернется, то увидит только отпечатки своих ботинок, но пока он этого не делал, трава была там.

Может, она росла, чтобы Иван собрал ее и сжег в их комнате.

Иван одобрительно кивал, но все не отставал со своим треклятым варганом.

Яр смотрел в темноту и думал о Норе.

Думал, что нужно ей позвонить и сказать, чтобы она перекрасила волосы.

Думал, что Нора красивая, умная, и ему очень хочется, чтобы у нее все было хорошо.

Иногда очертания деревьев размазывались в одну непроницаемую черноту, на которой рыжим был нарисован расплывшийся костер, не дающий света.

В такие минуты Яр отчетливо осознавал то, что потом не мог себе объяснить.

Он знал, что весной над местом, где закопан ржавый железный контейнер, вырастет борщевик.

Знал, что дети прыгают по лужам, топча утопившееся солнце и кричат «Ворона!», а девушка с сотнями косичек из синих и белых шнурков смотрит на них, курит и кусает губы, пытаясь собрать с них несказанные слова, которые навсегда к ним прилипли.

Знал, что Рада умирала долго и долго звала его, но имя, охрипшее и потускневшее, не пускали к нему оклеенные сотами поролона стены гаража.

Я говорю тебе: мы все должны умереть.

И это Яр тоже знал.

Знал о человеке с красными глазами и шестиполосной дороге.

Знал, что смерть милосердна.

Еще знал, что где-то за лесом, у другой реки, у другой воды, курит светловолосая девушка с серебряными тенями на устало опущенных веках. У нее на плечах еще большой ей бархатный зеленый жакет, она скучает по своему брату и ненавидит его за то, что никак не может докричаться. Его имя тоже не пропускают какие-то невидимые стены. И он не вернется до тех пор, пока не найдет другое имя.

И если мы не найдем следующий виски-бар…

— Найди моего отца, — говорила ему Рада. — Ты ведь уже знаешь, как его искать. Ты все поймешь. Только найди.

Он не отвечал, потому что не хотел, чтобы она исчезла.

Потому что он не хотел искать ее отца. И не знал, как искать. И не хотел слушать, что он может рассказать.

Яна стояла рядом и смотрела в другой лес — не в тот, что он. Смотрела в темноту, словно в зеркало, и ее голубые глаза казались двумя пулевым отверстиями в солнечный день.

Рада обнимала его сзади и горячо шептала ему на ухо:

— Ярик, пожалуйста… у меня теперь не сломаны пальцы. Я снова могу играть, я тебе сыграю, хочешь? Только у меня сейчас музыки не получится. Мне в морге не расчесали волосы. Спереди расчесали, а сзади оставили, чтобы голова лежала ровнее… принеси мне гребешок. В волосах слишком много крови. Не забудешь? Тогда я смогу сыграть. Тебе и папе.

Потом лес обретал очертания, и Яр старался все это забыть, потому что казалось, что принесенные в явь видения быстрее станут реальностью, но вместе с тем знал, что однажды увидит все, о чем мутно грезил в морозной темноте. Иногда он надеялся заблудиться, но всегда возвращался к костру, даже если ему казалось, что он стоит на месте.

Однажды он привычно зашел в лес, щуря слипающиеся глаза, и вдруг понял, что пришел сюда позже, чем всегда. В следующий миг его по лицу хлестнул сырой теплый ветер, и Яр вдруг отчетливо понял, что все закончилось.

Что нужно возвращаться в комнату, потому что в лесу холодно, его сосед — старый сумасшедший мужик с варганом, и проще всего было пойти к коменданту и потребовать переселения, но из-за Яны, мертвых девушек, живых девушек, которые зачем-то продолжали ему врать про мертвую подругу, а еще из-за алкоголизма, недосыпа и постоянных вспышек агрессии, Яр и сам стал сумасшедшим мужиком. С губной гармошкой и гарротой.

Он понял все это, но пришел следующий порыв ветра и сдул все эти мысли. Вымел их из головы, потому что все было правдой, и было глупо сомневаться. Просто есть правда, на которую не стоит смотреть в упор.

Яр вздохнул и вернулся в комнату, где на этот раз было тихо.

— Понял? — сочувственно спросил его Иван.

— Нихрена не понял.

— Это хорошо.

Больше он никогда не слышал, как Иван играет на варгане. Через неделю он сдал спецовку, собрал сумку и уехал обратно в город, который дождался весны.

…

Нора с утра была не в духе. Ее коллега, Тоня, первой нашла воровку. То есть, конечно, не она нашла, просто пока Нора была занята, разыскивая клад Артура Маянского, Тоня первой раздобыла информацию и даже успела взять интервью — короткое и глупое, даже печатать нечего. Норе стоило почаще вспоминать, что кто-то ворует таблички с временных крестов над могилами жертв маньяка, но у нее было столько дел, кто мог ее обвинить?

Инну поймали прямо на могиле. Она была в пальто, которое явно украла у Яны — а точнее наверняка просто забрала с одной из вешалок, заваленных одеждой. Пальто было черное, с шнуровкой и рукавами, обшитыми сорочьими перьями. Этому пальто Тоня радовалась больше, чем девчонке, у которой под языком нашли три гвоздика, на которых держалась табличка. Четвертый она не успела выкрутить.

Пришлось долго уговаривать Тоню, а потом идти к шефу, Денису Горзоеву, который еще не окончательно потерял человеческий облик и был способен слушать, в отличие от прошлой начальницы Норы.

— Тоня разрешила, — проникновенно говорила она, закинув ногу на ногу и изредка клюя сигаретный фильтр. — Я эту девочку знаю, мне она больше расскажет.

— А почему ты не просишь, чтобы мы вообще не писали о твоей знакомой девочке? — усмехнулся Горзоев, блеснув желтыми глазами за толстыми стеклами очков.

— Ну я же хочу, чтобы вы мне разрешили взять чужой материал, а не послали меня, — вздохнула Нора.

— Перекрашивайся. Тогда разрешу.

— Чего?.. — она забылась и затянулась. Дым с непривычки обжег горло, никотин ударил в голову. Нора торопливо потушила сигарету.

— Перекрашивайся. Тебя уже месяц вся редакция уговаривает. Потом будешь выпендриваться и бросать кому-то там вызов.

Нора сделала глубокий вдох. Пригладила волосы — длинные, светлые и мягкие.

Ей и правда иногда предлагали. Но теперь наступила весна, и предложения превратились в шантаж.

Всем была глубоко безразлична девочка, которой недавно исполнилось шестнадцать. Мать которой убил маньяк, несостоявшийся отчим которой вместе с ней ходил к Яне и не делал вид, что можно жить дальше.

Нора тоже всем глубоко безразлична, она это знала. Но всем хотелось сделать доброе дело, которое им ничего не стоило. Заставить ее, предупредить, образумить.

Всем хотелось, чтобы вся ее следующая жизнь была хоть немного из-за них.

— Весна настала, Нора, — сказал он, выдыхая сизый сигаретный дым в ворот бежевого свитера. — Если бы ты была персонаж детектива — тебя убили бы именно сейчас.

На окне засыхала лиловая герань. За спиной Горзоева тускнел стеллаж, забитый собраниями классиков с неразрезанными страницами.

— Я сдам интервью в конце недели, — сухо сказала она.

— Тоне она сказала, что воровала таблички, чтобы на какую-то стену прикрутить, — бросил он ей в спину. — Врет.

— Конечно, врет, — вздохнула Нора.

…

Инна грела руки о чашку капучино, безнадежно испорченного корицей, и гоняла в уголке губ незажженную сигарету. Нора молча пялилась в стакан кубы либре и почему-то чувствовала себя предательницей.

Девчонка щурила темные глаза и без конца поправляла рукава широкой белой рубашки. Нора видела нацарапанные на ее запястьях петли-сердечки логотипа HIM, выжженную гранату Green Day и портаки с кривыми крыльями Placebo, но не знала, что ей делать. Она почти не общалась с гостями Яны. Она ни к кому не привязывалась. И ходила к ней только потому что они с Яром были уверены, что Яна что-то знает об убийствах. А теперь ей почему-то нужно разговаривать с девочкой-подростком, у которой крик о помощи написан на исцарапанных лезвием запястьях и намертво залит лаком в безумном начесе.

— Яна пропала, — наконец хрипло сказала Инна. — И Лем пропал.

— Она не пропала, она живет в прокате, — сказала Нора, нехотя приложившись к коктейльной трубке. Кола искрилась ромовой горечью, и Нора даже удивилась — она ждала теплой бурды с водкой.

— Из проката. И Лема нигде нет — ни на рынке, где он кассетами барыжил ни… Никто не справляется, Нора. Ты не поймешь, наверное. Но мы все… не можем справиться. Я хотела перекраситься когда маму убили. Папа когда увидел у меня порошок и окислитель орал так, что мне казалось ему усы сдует. За волосы оттаскал и сказал, что лучше б я героин домой принесла.

— А ты что?

Инна пожала плечами. Намотала на палец темную прядь, отпустила и тоскливо посмотрела в чашку. Достала из кармана полосатые митенки и натянула их, наконец-то скрыв следы своего подросткового отчаяния. Взяла чашку, подставив под нее ладонь и осторожно попробовала кофе.

— Ну и говно.

— Ну давай поменяемся, — предложила Нора, решив, что видела, как девочка пила пиво с Яной, и Яна выпила всего на пару бокалов больше. Правда, Инне никто в пиво не доливал виски, Нора тогда очень смеялась над этим педагогическим порывом.

Инна сцапала коктейль, не удостоив Нору даже кивком. Бросила трубочку на пол и выпила бокал тремя длинными глотками.

А капучино и правда было говном.

— Я решила не перекрашиваться. Буду как все — ждать, пока этот урод еще кого-нибудь зарежет, а потом плакать. Что мы еще можем сделать?

— Его поймают, — тихо сказала Нора.

Инна покачала головой.

— Мама сказала, что милиция никого не найдет.

— Инна, — вздохнула Нора, но потом заметила, как девочка брезгливо поморщилась, и исправилась: — Это Яна тебя научила?

Она осторожно кивнула, и Нора поняла, что ей до смерти хочется рассказать о той ерунде, которой ее научила Яна, но делать этого никак нельзя.

Нора жестом остановила официанта.

— Принесите нам по карамельному мороженому и еще по коктейлю, — попросила она. И снова обернулась к Инне: — Яна умеет говорить с мертвыми?

— Не очень хорошо. Я еще хуже, но Вета на Яну обижается, а мама на меня нет.

— Это когда она фильмы смотрит? С бубном, да?

— Нет, туда только Яна умеет ходить. У меня ни разу не получилось. Но я пила мертвую воду.

— Мертвую воду? — заинтересованно спросила Нора, вытягивая ногу так, чтобы диктофон в кармане широких брюк точно ничем не пережало.

— Мы все пили. Кроме Лема и Яны, им не надо. Лена во всю еду добавляла, — сказала Инна, а Нора тут же затосковала и решила, что ей срочно нужно сдать анализы. Хорошо, если мертвую воду они набирают не в реке.

Пожалуйста, пусть они набирают ее не в реке!

— Что такое мертвая вода? Где ее берут?

Инна упрямо мотнула головой и замолчала. Нора подогнула ногу и загрустила.

Девочка права — скоро убийства начнутся снова. Сошел лед, весеннее солнце все чаще бросает лучи в реку. Яр до сих пор не объявился, на заброшенных дачах не нашлось ни завалящего трупа, ни шкатулочки какой-нибудь с колечками жертв или срезанными прядями — ничего, что мог бы закопать беглый преступник и маньяк, ничего, что им полагалось найти по законам жанра. А она тратит время на то, чтобы узнать какое суеверие подтолкнуло девочку на мелкое хулиганство. Чтобы написать дряную статью, которая никому не нужна — все ждут следующее убийство, кому какое дело кто таскает сувениры с могил прошлых жертв.

— А мне можно ее попробовать?

— Зачем? — настороженно спросила Инна.

— Может, я тоже увижу мертвых.

— А кто у тебя умер?

Нора хотела сказать «бабушка», но прикусила язык.

— Давай ты дашь мне попробовать воду, все про нее расскажешь, и я пойду искать Яну и Лема, — улыбнулась она. — Может, Яна сейчас сидит в кинотеатре, смотрит какой-нибудь ужастик и поливает слюнями воротник.

— Яна не… — обиделась было Инна, а потом вдруг смягчилась: — В кино не пускают с бубнами.

— Она взяла стаканчик попкорна и вот так его трясет, — Нора забрала пустой стакан, накрыла ладонью и несколько раз медленно встряхнула. Нерастаявший лед с шорохом прополз по стенкам.

— Ты их правда найдешь? — спросила Инна, вмиг перестав улыбаться. — Как?

— Ну это же моя работа. Я, конечно, ищу не людей, а сюжеты, но если бы слово «сюжет» было человеком — это была бы Яна.

Девочка нахмурилась. Она сомневалась. Боялась рассказывать, хотела рассказать. И — почудилось Норе — будто должна была рассказать.

— Яна… — наконец, осторожно начала она. — Яна называла это «бардо». Она сложно объясняла. Вроде как это стадия между двумя какими-то точками. Наша жизнь — бардо между рождением и смертью. Сон — тоже бардо между реальностью и сновидениями. Яна сказала, что для нас всех зима — это бардо между последним убийством осени и первым убийством весны.

— То есть зима — не сезон, а промежуток между убийствами? А если убийства не произойдет? Маньяку надоело или он умер — зима не кончится?

— Она про это тоже что-то объясняла… что он просто так убивать не перестанет, и что если перестанет — значит, умрет или физически или… ну, как убийца… — Инна замолчала. Нора изо всех сил старалась делать серьезное лицо, но видела свое отражение в узком зеркале на двери уборной на другом конце зала.

— Прости, — сказала Нора. — Я во всем этом совсем не разбираюсь, и Яна мне почти не объясняла. Только сказку рассказывала про смерть.

— Лем сказал, что однажды Яна должна будет рассказать другую сказку. Она давала тебе амулет?

Нора зябко повела плечами, почему-то представив сушеную мышь на веревке.

— Нет. А про амулеты тоже тайна?

— Нет, Яна их почти всем раздавала. Говорила, они отпугивают зло, и того, у кого такой есть, маньяк не найдет. Странно, что тебе не дала.

На секунду Норе почему-то стало тошно. Это была особая, холодная и горькая тошнота. Она даже не сразу поняла, что испугалась.

Инна тем временем достала из кармана кулек из белой ткани. Осторожно развернула.

Никакой сушеной мыши там не было.

— Можно? — не дожидаясь ответа, Нора осторожно подняла невесомое колечко из высушенных ивовых веток, перевитых красной нитью. — Почему вы раньше не показывали?..

— Кто показывает свои амулеты просто так?

Нора положила амулет на ладонь и тут же поняла, что «колечко» — не то слово. Это был венок. И от него едва ощутимо попахивало гарью.

Она не сразу вспомнила, что ей это напоминает. О таком же венке рассказывал Яр — правда, он назвал его «ветки какие-то с нитками перекрученные». Он нашел его у подруги Рады, Леси. У той, что была на нее похожа, а потом подстриглась под машинку, а может и вовсе налысо побрилась, и вставила цепь в нос. Это больше походило на действующий оберег от маньяка.

Яр нашел амулет Яны в кармане пальто Леси. Она не выходила без него из дома.

— Почему он пахнет дымом?

— Яна какие-то в костер бросает, а какие-то рядом складывает…

— А как она решает, какие жечь, а из каких венки делать?

Инна пожала плечами. На ее белых от тонального крема щеках хлопьями сажи лежала осыпающаяся тушь.

Нора положила венок на стол, сделала несколько снимков и вернула амулет. Нужно было все записать — тогда, она была уверена, догадка, которая только начинала скрестись сотней шустрых лапок, обретет окончательную форму. И главным будет ее поймать. Не дать сбежать, затеряться в эзотерических бреднях Яны и ее друзей.

— Бардо прерывается не просто так, — продолжила Инна, спрятав амулет в карман. — Это от кого-то зависит…

«От маньяка», — раздраженно подумала Нора, но промолчала, потому что девочка, хмурясь и добросовестно вспоминая чушь, которую ей наговорили, на самом деле сообщала ей очень важные вещи.

— От кого?

— От каждого из нас. В смысле, может зависеть от каждого из нас… короче, мы принимаем в какой-то момент какие-то решения, и не можем знать, какое именно решение прекратит бардо. Она сказала «это как играть в русскую рулетку, где каждое решение — камора револьвера. Мы не знаем, в какой окажется патрон».

«Очень мудрая мысль, ну просто охренеть какая мудрая. Кто-то примет какое-то решение — и что-то случится».

— И что теперь, ничего не делать?

— Мы не можем ничего не делать, — философски вздохнула Инна. — В этом-то и трагедия. Еще Яна сказала, — вдруг оживилась она, — что у кого-то патрон окажется вероятнее. И ему лучше задержаться в бардо как можно дольше, может быть перейти в другое… как думаешь, может, она правда заперлась где-нибудь с бубном и кино сутками смотрит? Ну типа там ходит, в своих этих пограничных состояниях по берегам рек?

Пришло время Норе пожимать плечами. Она пока не представляла, как искать Яну, если она действительно решит спрятаться. Только надеялась, что она не бросит свой прокат.

Если ее в этом прокате не прирезали и не закопали под грибочком в песочнице на ближайшей детской площадке. Нора бы совсем не удивилась — Яна выглядела и вела себя как человек, который должен закончить свою жизнь именно так.

Странно только, что Лем тоже пропал. Лем, вроде, был умнее и почти всегда говорил правильные вещи.

— Может быть, — наконец сказала Нора. — Ладно, значит, ты думаешь, Яна могла застрять в каком-то своем бардо, а наше бардо в любой момент закончится — и это зависит от чьих-то решений, но у тебя есть амулетик. Это хорошо. А теперь расскажи про воду.

Инна заговорщически подмигнула и запустила руку в огромную сумку, истыканную значками. Долго чем-то гремела и шуршала, а потом, наконец, достала фляжку.

— Вообще-то, на тебя может не подействовать, — серьезно сказала она. — Это… для нас вода.

Нора вдруг вспомнила банки, которые заряжала ее мать. Той водой полагалось лечить бронхит и умываться от прыщей. Прыщи, как ни странно, прошли — наверное, сгинули от отвращения, но все же Нора всегда испытывала к Чумаку подсознательную симпатию.

— Яна ее заряжает? Что-то читает над ней, да?

Нора открутила фляжку и подозрительно принюхалась. Пахло металлическим горлышком фляги. Инна настороженно смотрела на нее исподлобья, и Нора сделала осторожный маленький глоток. Потом изобразила второй — смелый.

Нет, вода была не речная. Обычная вода, с легким металлическим привкусом.

— Нет. Я тебе скажу, но только тебе, ладно? Не пиши про это. А то все так делать начнут и такой бардак случится…

Нора с трудом подавила мученический вздох.

Яну она обязательно найдет. И таких ей вставит, что сразу перехочется стучать в бубны и лить детям во фляжки всякую дрянь.

— Ладно. Я чепуху какую-нибудь придумаю и напишу, — подмигнула Нора. — Потому что все равно придется что-то написать. А правду никому не скажу.

— Нужно воду настоять на именных табличках…

«Ну твою мать, — мысленно простонала Нора. — Надеюсь, они туда хотя бы не плевали… ну пожалуйста, хотя бы без слюней!»

— А потом по капле крови воде подарить. И можно пить. Так ты немного присваиваешь себе имена мертвых и их судьбы.

— Зачем тебе такая судьба? — спросила Нора.

Перед ней только что поставили пластиковую креманку с шариком мороженого, политого карамелью с острой ореховой крошкой.

— Мы так обманываем. Яна сказала, это обережный обряд. Если выпил воду, присвоил судьбу мертвого — ну, смерть тебя, вроде как, уже не ищет. Потому что думает, что уже забрала. Мы так… Яна сказала «бардо умирания». Сказала, что это самое важное. Потом, конечно, смерть всех найдет, но Яна сказала, что маньяка поймать успеют.

Вот в этом Нора начинала сомневаться.

Месяц назад она от отчаяния начала ходить в ту рюмочную, где Яр пытался допрашивать Виталика. Она сомневалась, что Яр может кого-то нормально допросить, никому не ломая пальцев. Еще там были дешевые настойки, а Норе было грустно, потому что она все-таки прочитала письмо Рады, и теперь не знала, что со всем этим делать. В конце концов она сняла с письма копию и отнесла оригинал в милицию, хотя сомневалась, что это что-то даст.

И стала ходить в рюмочную. Однажды она, конечно, встретила там Виталика, и они совсем не собирались еще когда-то встречаться, но очень уж душевно они в тот вечер нажрались.

Поэтому уже через неделю Нора съездила к Эмилю, выслушала про «Изумрудную улицу и синий дом», а через две недели они с Виталиком ездили по дачным поселкам, где были улицы с лесом и зеленью в названиях. Искали там синие дома, опрашивали соседей. Нора помнила про иван-чай, которым приторговывал Артур, и везде спрашивала, где есть поляна, кто из соседей собирает травы, а у кого еще можно купить старые книги. Старые книги продавали все, и почти все собирали чай. Синие дома исправно находились. Несколько раз Нора и Виталик, замерзшие и мокрые, копали заброшенные огороды в подозрительных местах, и Нора думала, что Виталик либо всем наврал, и на самом деле он в милиции не работает. Или он гаишник. Потому что копали они будто наугад и будто только для того, чтобы просто побыть вместе.

«Все эти любительские расследования — полная херня, — авторитетно заявлял Виталик, втыкая лопату в мокрую прошлогоднюю траву. — Знаешь сколько нам таких детективов привозят? Вон одна тетка втемяшила себе в голову, что маньяк — ее сосед. Потому что из квартиры постоянно крики. Ну ты понимаешь, да, что там был попугай».

Он все это говорил и продолжал, подлец, копать. И не забывал назначить ей свидание в очередных «Золотых Черемушках», ну просто на всякий случай. Смотрел добрыми глазами и предлагал чай из термоса. Горькую заварку со сладким привкусом ранней мяты, собранной с предполагаемых могил.

Нора не знала, что будет делать, когда маньяк решит, что водичка согрелась достаточно, чтобы бросить в нее очередной труп. Но точно знала, что, если не избавится от Виталика, она, скорее всего, в это время будет копать яму на каком-нибудь пустыре, пить едва теплое зелье из протекающего термоса и в перерывах разглядывать облака.

В колонках страдала девушка, которой нужно было, чтобы кто-то обернулся, потому что ей не встать без его руки. У Норы и так слишком много вопросов, поэтому о руках она предпочитала не задумываться. Инна мешала ложечкой подтаявшее мороженое и мечтательно закатывала глаза.

— А почему это твоя мама одно говорит, а Яна другое? Кому верить-то? — опомнилась Нора, которой надоело вспоминать Виталика и слушать грустные песни.

— Мама сказала, что милиция никого не найдет. А Яна сказала, что маньяка скоро поймают.

— Ну да, ну да. А откуда Яна знает, что маньяка успеют поймать?

— А ей в кино сказали.

— В «Гражданине Кейне»? — усмехнулась она.

— В «Игре в прятки». Не надо так улыбаться, — нахмурилась Инна. — Яна, конечно, тоже улыбалась, но она не так.

— Улыбалась, говоришь, — задумчиво пробормотала Нора. В коле медленно тонул ломтик лимона.

Она не смотрела этот фильм. Ей не нравилась эзотерически-синефильская шарада, в которую превращалось расследование, как только оно касалось Яны. Нора всегда в нее проигрывала. Она только решила, что нужно съездить на рынок и поискать диск, как у нее зазвонил телефон. Она подняла трубку, даже не посмотрев на дисплей, и несколько секунд пыталась вспомнить, чей это голос. Какая-то женщина, будто чем-то напуганная.

— Здравствуйте… Вы Нора?…

— Вроде с утра была, — отрешенно ответила она.

— Вы приходили, помните? Я соседка Яра… лепешки, письмо, помните?

— Да-да, конечно, — обрадовалась Нора. — Фаиза, да? Что, он вернулся?!

А потом она выслушала все, что сказала Фаиза. И сама не зная почему, нажала на отбой. Внимательно посмотрела на Инну, которая тоскливо гоняла соломинкой кусочек льда в опустевшем стакане.

Положила в рот кусочек подтаявшего мороженого.

И запила водой из фляжки.

…

Адрес Леси у Норы был записан. На компьютере осталась запись Яра: «Нора, на часах 19.08», и внезапно это перестало казаться удачной шуткой.

Она не была уверена, что девушка ей откроет. Еще была глупая мысль, что все это время Леся стояла за дверью, и как только Нора постучит, Леся откроет и скажет, что простыла.

Сосны у дома и правда были потрясающими. Нора смотрела на оживающие деревья, на ярко-желтые качели на маленькой площадке между сосен, и думала, что не хочет подниматься. Не хочет звонить девчонке, спрашивать, где она познакомилась с Яной и чего Яна успела ей наплести.

Она присела на качели и закрыла глаза. Оттолкнулась от мокрого песка, запрокинула голову и стала смотреть, как качается синее небо, серебристые облака и темно-зеленые кроны сосен. В песочнице дремала черная кошка с белым ухом.

— Взрослая корова! — раздалось откуда-то сверху. — Жопу подними, сломаешь ведь!

Нора попыталась понять, из какого окна кричали, но в глазах плыли зеленые круги от солнечного света. Ни отвечать, ни поднимать жопу она не стала, а стала думать, что вот сейчас пойдет домой и напишет хорошую статью про бардо сосен и черных кошек с белыми ушами.

Про то, как мы можем изменить свою жизнь решением не воровать именные таблички со свежих могил или не подниматься в квартиру, где живет сумасшедшая лысая девица с цепью в носу.

Про то, что момент когда есть только небо, облака и кроны сосен — это момент когда бардо ощутимо, и, если прервать его бездействием, то есть пойти домой дописывать статью, оно на самом деле не прервется.

Норе казалось, что она почти поняла, что имела ввиду Яна.

Она должна поговорить с Лесей, прежде чем поехать к Яру. Нора собиралась ехать сразу, только дослушав Фаизу, но вдруг решила, что сначала нужно поговорить с его подружкой.

Потому что люди много врали и много заблуждались. Потому что Яр был очень хорошим напарником, умным, сильным и не думающим о последствиях. Ему рассказывали то, что никогда не рассказали бы Норе, потому что у него кулак был размером с голову Норы. Все это делало его хорошим напарником, и это же делало его очень, очень плохим напарником.

Он был опасен. И наверняка калечил людей. Судя по тому, что рассказала Фаиза — он их, возможно, еще и убивал.

Возможно, он убил человека совсем недавно. И поэтому Нора решила сначала проверить свежую зацепку.

Даже если Яр вернулся — их пути, скорее всего, уже разошлись. Ей только нужно время, чтобы решить, что говорить, когда ее вызовут на допрос в милицию. Она собиралась покрывать его до последнего, даже если это будет стоить ей работы, но подозревала, что ничего не изменит. Если не сделает хуже. В конце концов, она ничего не знала о Яре и о том, как он искал маньяка.

Сначала Леся. Потом Яр.

«Глаза такие страшные! Лицо в крови, руки в крови! И скребется, в стены скребется, мне не открывает!»

Милая, добрая женщина Фаиза.

У Яра всегда были страшные глаза.

Нора со вздохом притормозила. Почесала спящую кошку за белым ухом и пошла к дому.

…

Она была готова долго стучать. Готова была просто постоять перед закрытой дверью и уйти, но дверь оказалась открыта. Ничего хорошего это не сулило, и прежде чем подняться на последний пролет Нора достала из сумки пресс-карту, проверила, работает ли диктофон, и включила маленький цифровой фотоаппарат.

В квартире было тихо. Нора постучала по косяку и не успела представиться, как ее схватила за руки неизвестно откуда возникшая женщина.

— Вы из милиции?!

— Из газеты, — ляпнула она, сунув ей пресс-карту. — Что здесь происходит? — строго спросила Нора, понадеявшись, что суровый тон женщину напугает, и она ответит раньше, чем сообразит, что ее нужно выставить.

Она выглядела вполне благополучной — была хорошо одета, серый костюм немного не по размеру, но на брюках даже были стрелки. Легкий макияж, простенькие духи, темные волосы убраны в аккуратный пучок — казалось, она только из офиса или с ресепшена гостиницы. Но глаза у нее были безумные.

— Как узнали… как быстро вы узнали… — бормотала она.

— Милицию вызвали? — спросила Нора, доставая из сумки камеру. Женщина часто закивала. — Давно? Вот и отлично. Рассказывайте, что у вас случилось. Фотографии давайте, — наугад сказала она.

Впрочем, тут и угадывать ничего не надо было.

— Дочка отвечать перестала… вчера утром звонила, и вечером звонила… — всхлипнула она. — А она не отвечает… Мне врачи сказали два раза в день ее проверять… Вот, держите, это самые свежие…

Она сунула несколько фотографий, которые Нора бегло осмотрела. Ежик белых волос, в курносом носу простая сережка. В глазах — вызов пополам с тоской. Нора незаметно положила их на полку под зеркалом.

— Наркотики? — Ответ на этот вопрос она и так знала, но ей очень нужно было, чтобы женщина ей поверила. И рассказала все до приезда милиции.

Женщина опасливо покосилась на камеру и кивнула.

— Только вы про это не пишите. Она хорошая, просто когда подружку ее убили — испугалась… Ося не такая совсем, она потом сама жалела, и лечилась, все делала, что врачи говорили…

— Так, — подбодрила Нора. — Давайте осторожно, вдоль стенки пройдем, тут следы могут быть.

В коридоре снимать было нечего, поэтому она справилась быстро. Кухня тоже была в порядке — если бы Нора не торопилась, обязательно порылась бы в ящиках, а так пришлось только снять пустой стол, пару грязных тарелок в раковине и, натянув шерстяные перчатки, аккуратно открыть шкафы, не касаясь ручек.

— Она мне всегда отвечала. Пару раз только не ответила, потому что спала. А теперь… вот…

— А почему вы вечером к ней не приехали?

— Я сразу поехала, когда она не ответила! Просто я была в другом городе, сразу на попутку… И в милицию позвонила, но они сначала не хотели приезжать, думали она… ну, к друзьям своим сбежала…

— А что-то странное было в последние дни?

Спальня заинтересовала Нору больше. Окно было распахнуто, и белый кружевной тюль то выдувало на улицу, то затягивало обратно. По полу были рассыпаны книги, но их, кажется, не сбрасывали с полок. Скорее собрали в стопку, а потом уронили. На стенах плакаты с Линдой, Долорес О’Риордан, Машей Макаровой, несколько белых карточек со стихами. Один обрывок был прилеплен прямо на лицо Линды — мятый белый клочок, на котором торопливо красной ручкой было выведено в одну строчку: «Вечерние ветры вишневый цвет обрывают, и людям, и миру говоря: «Не страшитесь смерти». Между книг стояла полная пепельница, лампа с треснувшим абажуром. По полу были рассыпаны фантики от конфет. Из-под кровати торчало что-то из мятой проволоки и обрывков серой ткани.

Кровать была аккуратно заправлена. Нора всего пару секунд поколебалась, а потом совершила один из самых неэтичных поступков в своей жизни: сдернула стеганое лиловое покрывало.

На голубой простыне и подушке темнели размазанные пятна крови.

Мать Леси горестно охнула у нее за спиной, но Нора не оборачивалась. Она снимала и пыталась одновременно ни на что не наступить.

— Здесь что-то изменилось? Ну, кроме простыней. Говорите! — прикрикнула она. И женщина неожиданно послушалась — оглядела комнату, а потом указала дрожащим пальцем на комок проволоки под кроватью.

— Я не знаю, что это.

Нора наклонилась и за краешек двумя пальцами вытянула его. Выругалась, опустила камеру и достала фотоаппарат. Наверняка тоже какой-нибудь оберег.

— Это знаете что?! — Она сунула женщине под нос фотографию венка.

— Я это находила у нее в куртке… она говорила, какой-то оберег… ивовые ветки вроде…

— Кто дал, помните? — Нора медленно отступала из комнаты, продолжая снимать. В подъезде раздавались голоса.

— Девочка какая-то… подружка… сказала, что… ой, сейчас-сейчас вспомню…

Нора слышала, что по лестнице уже поднимаются люди в тяжелых ботинках, и вряд ли это соседи возвращались с рыбалки. Нужно было бежать, если она не хотела, чтобы у нее отобрали камеру и диктофон, но ей нужно было услышать ответ.

— Сказку какую-то, — наконец сказала она. — Сказку рассказала… я не помню, там про смерть и лица. Будто смерть собирает лица… надевает маски… я правда не помню. Вроде если она придет — нужно посмотреть через венок и можно увидеть ее настоящее лицо.

Нора кивнула и выскользнула из квартиры, разминувшись с устало топающим участковым на один пролет. Поднялась на этаж выше, и как только услышала скрип двери, торопливо спустилась и вышла на улицу.

Ее встретила кошка. Она сидела на лавочке у подъезда и укоризненно щурилась в подъездный полумрак.