Я знаю, кто убил Лору Палмер

Интермедия

… которая представляет ценность только для тех, кто читал цикл "Мы никогда не умрем".

Яр понял, что этот человек ничего не расскажет, едва заглянул ему в глаза. Все слилось — месяцы поисков, четыре часа ожидания в белом больничном коридоре, стерильный шершавый воздух, исцарапавший легкие. Все слова, которые он надеялся услышать. Яр чувствовал, что все было зря, но все еще надеялся, что ошибся.

Яр очень редко ошибался.

— Вы не пациент.

Голос у врача был хриплым, какой бывает у изможденных бессонницей людей. Когда слова спят в горле и не хотят, чтобы их тревожили.

— Мне нужна помощь, — пожал плечами Яр. Сел на белоснежный табурет, посмотрел на часы. — На прием сколько положено, десять минут?

— Допустим.

Яр не скрываясь рассматривал врача. Молодой, скорее всего студент последних курсов. Странный, впрочем, Яр привык к странным людям. Волосы почти белые, будто седые. Неприятное лицо, носатое лицо, угрюмо сжатые губы. И словно все в его лице, одежде и манерах противоречило друг другу. Не подходили бледному лицу темно-серые глаза, нервные пальцы не походили глубокой морщине между бровей. Даже в никотиновых пластырях, виднеющихся из-под манжеты черной рубашки было что-то неправильное.

На фотографиях этот человек выглядел совсем иначе. А в юности это был совсем другой человек.

— Вы — Виктор Редский? — спросил Яр.

Он молча показал на бейдж.

— Знаете эту женщину?

Яр достал из кармана вырванную из книги страницу. Мятую, с обтрепавшимися краями. Яр доставал ее слишком часто. Он хорошо помнил голос: «…не злой. Такой день паршивый, муторный, длинный…», но все время забывал лицо аккордеонистки. Помнил свитер и длинную юбку, спутанные светлые волосы и алый платок. Ледяные клавиши аккордеона, ее горячие пальцы, перепачканные в его крови.

«Может, тогда меня и правда сегодня не убьют».

Он помнил. Мог бы забыть, если бы эту женщину не убили через три дня. Яр узнал об этом много лет спустя, когда все-таки полез читать новости в интернете, хотя зарекался никогда этого не делать.

Мария. Яна сказала, что это горькое имя.

Ее не должны были убить, а он не должен был забывать ее лицо.

— Нет, — наконец ответил Виктор, возвращая ему страницу. — Впервые вижу.

— Вы лжете. Вы учились у нее больше десяти лет назад.

— Вот как?.. А, кажется, я припоминаю… она вела какой-то театральный кружок, а? Простите, это было слишком давно, и вообще школьные кружки редко кто хочет вспоминать…

— Она умерла, — перебил его Яр.

— Очень жаль, — неожиданно ядовито выплюнул Виктор. — Кажется, она очень много курила, просто не вынимая…

— Ее убили.

— И характер у нее был дерьмо, — цинично сообщил он. — Да, точно, я помню — такая молодая истеричка, «котятки», «хорошие», если не курила сигареты — курила траву, хорошо читала Бродского и хреново — Мандельштама. Очень жаль, что так получилось, удивительно, как такое могло произойти и все это очень несправедливо, а десять минут уже прошли.

— Послушайте! Мне сказали, что вы хороший человек и обязательно захотите разобраться…

— Кто сказал? — Серые глаза посветлели, стали почти прозрачными. — Кто сказал вам такую глупость?

Яр молчал. Виктор его не боялся, и это было хорошо, но врал ему — и это было плохо. Это значило, что придется опять сидеть в больничном коридоре до конца его смены. Придется выяснять, где он живет. Снова придется нестись по тающему следу, подбирать оборванные нитки и вязать из них узлы до тех пор, пока не получится вернуть истории первоначальный узор.

И может, тогда Яр узнает, кого еще стоило убить. Или узнает, что все же следовало сдаться, потому что тогда, много лет назад, он непостижимым образом ошибся и убил не того человека.

— Девушка, с которой вы учились. Маргарита. — На этот раз Яр показал фотографию на экране телефона. У него был ответ почти на любой вопрос.

Виктор смотрел на нее долго — почти минуту, смотрел замерев, сжимая белую обложку справочника фармакологических сокращений. Яр был доволен — он специально выбирал день, когда на приеме не будет медсестер.

Давай, вспоминай. Вспоминай, как я помню, а если не хочешь — я тебя заставлю.

— Я прошу вас выйти, — наконец сказал Виктор. — И никогда не возвращаться, иначе я буду вынужден вызвать охрану. Я ничем не могу вам помочь.

Яр не стал возражать. Молча забрал страницу с фотографией и вышел из кабинета, чуть не столкнувшись с девчонкой в пестром платье. Она протиснулась в кабинет и захлопнула за собой дверь.

Он вышел в голубую июньскую жару, положил ладони на горячие перила и позволил пыльному, пронизанному пыльцой и солнцем воздуху прополоскать легкие, прежде, чем сделать первую затяжку.

Яр никак не мог привыкнуть к теплу. Там, где он провел последние годы, такие теплые дни были скорее случайностью. Их не ждали и никто не знал, что с ними делать — земля не прогревалась, не пила льющийся солнечный свет, листья, как здесь, не тянулись за лучами и цветы хранили строгую отрешенность. Никакой пыльцы в воздухе, никакого густого медового яда. И только коты точно так же растягивались на прогретых ступенях и щурили золотые и зеленые глаза.

У Яра был кот там, на севере. Он подобрал его уже взрослым и рваноухим. Кот любил спать у Айны в рыжем загривке, а через несколько лет умер.

Там осталось все, что давало ему покой — замерзшие корабли, тяжелые рыболовные сети и зеленый блеск, змеящийся в черном небе, разлитом над черной водой океана. И кот. Хороший был кот, серый, толстый и злой.

— Это вы спрашивали, кто убил ту женщину?

Яр опустил истлевшую до фильтра сигарету. Девчонка, которая зашла за ним в кабинет, стояла рядом и смотрела снизу вверх. Нехороший взгляд был — злой, как у кота и одновременно отрешенный, как зелень северного сияния над промерзшей землей.

— Да. Знаешь, кто ее убил? — усмехнулся он.

Как мерзко, что у молоденьких девчонок бывают такие глаза.

— Его звали Николай Ровин. Он давно умер в тюрьме, — равнодушно отчиталась она. — Не ходите к нему больше, — неожиданно попросила она. — Вы не понимаете, что делаете. Он… Виктор — очень хороший человек. Но он очень… устал, да, устал, он болен и больше не может участвовать в ваших… историях.

Яр не ждал от девушки с такими глазами столько нежности, мольбы и угрозы в голосе. Он закрыл глаза и потащил из пачки новую сигарету.

— Ты его жена? — Зажигалка с щелчком выплюнула рыжий огонек.

— Мы… вместе. Не говорите об этом с Виктором. У него были особенные… — что-то хрустнуло, сломалось в ее голосе. — Отношения с той женщиной. Он не любит ее вспоминать.

— У нас тоже были особенные отношения. Я ей обещал, что ее не убьют, — мрачно сказал Яр.

— А вот нечего разбрасываться такими обещаниями. И я не шучу. Хотите драм всяких и про Мари с кем-то поговорить — идите к его сестре, ей все равно нечем заняться. А нас оставьте в покое.

…

Все же удивительно, как все меняется, когда в твоей жизни появляется пистолет. В жизни Валерии Редской пистолет появился много лет назад, и она могла с уверенностью сказать, что ни давно покинувшая ее мать, ни брат, с которым ее разлучили в детстве, ни брат, который вернулся к ней, ни один любовник и ни один друг не оставляли в ее жизни такого важного следа, как этот пистолет. Лера презирала мать, ненавидела брата, с трудом вспоминала, как там зовут парнишку, с которым она спит в последние полгода, но вот пистолет она любила. Как другие любят памятные тряпки, украшения, домашних питомцев — что там еще любят нормальные люди?

В пустой белой квартире, где она жила, было так мало цветных акцентов. Когда-то ремонт делал ее брат, и Лера, которая в то время любила Виктора, поверила, что тоже любит белый цвет. Белая штукатурка на стенах, кремово-белый паркет, шторы в оттенке «айвори» и скатерть цвета слоновой кости на белоснежном столе, на котором полагалось расставлять белоснежные чашки. Она ничего не переделывала, но упрямо цеплялась за кусок темноты, вплавленной в металл. Черный акцент в белом доме — когда Лера напивалась, ей казалось, что это очень красиво.

Дуло пистолета было холодным, а рукоять — теплой. Если сесть за стол, упереть дуло в подбородок и гладить кончиками пальцев спусковой крючок дуло согреется, а рукоять остынет.

В черноте пистолета жила голодная, ледяная чернота. Можно было напоить ее теплом рук, но чернота была ненасытной. Стоило убрать руку — металл снова становился холодным.

А там, внутри, жили восемь голодных ледяных патронов. Иногда ей казалось, что они ворочаются где-то в рукояти, словно потревоженные насекомые. Они хотели согреться. Они хотели жрать. Мгновение — один из них вылетит, клюнет мягкий подбородок, прошьет череп насквозь и выйдет из затылка, уже горячий, сытый и мертвый. Вот такой мотылек.

Если бы кто-то сказал Валерии Редской, что от пистолета нужно избавиться, она послала бы этого человека к черту. Если бы кто-то сказал, что нужно перестать каждый вечер класть подбородок на дуло заряженного, снятого с предохранителя пистолета, она бы и его с удовольствием послала.

Как раз сегодня один такой приходил. Сука. Отчитывал. Пистолет она никак в реку не выбросит, еду не покупает, даже кофе не варит, а разводит порошок в кипятке. Этого человека бесполезно было посылать к черту. Менять замки, вызывать полицию, скандалить, рыдать и просить исчезнуть, сдохнуть наконец и оставить, оставить ее в покое!

Бесполезно. Все было бесполезно. Он приходил и смотрел глазами, которые должны быть глазами ее брата. Говорил его голосом, поправлял его волосы и вешал на крючок в прихожей его пальто. Лера давно не считала его своим братом. Каждый раз, когда он приходил, она жалела, что снова не сбежала, не уехала из этой проклятой квартиры. Каждый раз жалела, что снова слушает его голос, что снова открывает ему дверь и позволяет ему оставлять в холодильнике продукты, а взамен забирать у нее бутылки и таблетки.

Тварь. Любимый братик, поганая белобрысая тварь, никак не пропадет из ее жизни. То, что сожрало ее брата и теперь притворялось им.

Она коротко всхлипнула и погладила спусковой крючок. Однажды рука у нее дрогнет и дурацкая история наконец-то закончится. Лера заботилась о том, чтобы рука у нее однажды дрогнула — она не начинала этот ритуал без заботливо влитого в себя стакана коньяка, запитого бутылкой шампанского и парой рюмок абсента. Но стоило ей притронуться к оружию, как от руки словно становились чужими — пропадала дрожь, движения становились скупыми и четкими. Лере оставалось только таращиться в стену и думать, как будут смотреться алые брызги на белоснежном потолке. Интересно, сложатся ли они в правильный рисунок?

А может, у нее появился еще один шанс умереть. Лера положила пистолет и прикрыла глаза. Темные глаза, словно в них тоже поселилась тьма из голодного дула, а так жаль, что темные. Лучше бы белые, как у ее брата, так было бы честнее.

И наконец-то умереть было бы честнее. Может, этот человек, который уже вторую неделю за ней следит, все-таки убьет ее?

Она улыбнулась и прижала к разгоряченным щекам кончики пальцев.

Да, он точно за ней следил — огромный мужик, бородатый, волосы русые в хвост завязаны. Взгляд у него был тяжелый и злой, словно весь этот человек был из милосердной пистолетной тьмы. Какой хороший мужик, вот бы еще он порешительнее был — ходит кругами, пялится, только зубами не щелкает. А надо-то всего лишь подойти, руку на плечо положить, сказать, какого он там хрена от нее хочет, а потом этой рукой голову ей оторвать. Лера почему-то была уверена, что он не то что одной рукой справится, ему двух пальцев хватит.

Она фыркнула, а потом медленно подняла пистолет, щелкнула по рукояти. Хихикнула в ощерившееся дуло, развернулась и выстрелила в стену.

Выстрел отзвучал, а грохот почему-то не прекращался.

…

Яр раньше не пробовал вышибать чужие двери. Он вообще-то считал себя приличным человеком, даже с кастетом больше по подворотням не шлялся и людей в контейнерах не закапывал. Но из квартиры, в которую он только что собирался постучать, раздался выстрел. И дверь почему-то распахнулась.

— Да что ты за мудак, мне во всем этом протраханном сарае только дверь и нравилась!

Яр стоял в дверях, глядя сверху вниз на перекошенную от злости девчонку в мужской рубашке и пистолетом Макарова в трясущихся руках. И думал, что после Яны его уже ничего не удивляет, но у Яны хотя бы пистолета не было.

— Кого убивала? — спокойно спросил он, поправляя дверь.

— Стену.

— И как, попала?

Она пожала плечами. Руки у нее все еще тряслись, и это было нехорошо.

— Тебя стучаться не учили?

— Я басист. Меня обычно не слышно, приходится изворачиваться, — неуклюже пошутил он.

Он не так планировал с ней познакомиться. И, пожалуй, не стоило ему возвращаться к этой истории, потому что в ней снова появились сумасшедшие женщины, идиотские ситуации и неловкие разговоры.

— Давай я в тебя стрелять не буду, а ты свалишь? — предложила она. Из темноты кухни вышел кот, серый, тощий и трехлапый. Сипло мяукнул и растянулся на пороге.

— Не пойдет, — с сожалением ответил Яр. — Знаешь, кто убил Лору Палмер?

Она была красивой. Может, такой шарм придавали ей темные, злые и печальные глаза, может — длинный нос или растянутые усмешкой очерченные губы. А может, пистолет. Или запах горьких травяных духов и абсента, который шлейфом потянулся за ней, когда она подошла ближе.

— Не знаю, — улыбнулась она. — Ты это у меня хотел спросить?

Яр опустил руку в карман.

А может, девушка казалась такой красивой, потому что не была похожа ни на Раду, ни на Нору, и ни на одну женщину, с которыми он был в прошлом. И на женщину со снимка у него в кармане она тоже не была похожа.

— А кто ее убил — знаешь?

Она задумалась. Рассеянно почесала ухо дулом и положила пистолет на туалетный столик. А потом широко улыбнулась.

— Ну конечно знаю! И все-все тебе расскажу, только чаю заварю. Пошли со мной.

И он пошел. Пить чай и слушать женщину, которая знала, кто убил Мари.