Я знаю, кто убил Лору Палмер

Глава 8. Другое солнце

Нора приехала к бару «Пантафа» за час до встречи с Яром. Снег, только вчера пленкой затянувший тротуары, превратился в холодные черные лужи. На черных мокрых ветвях застыли бурые и алые пятна листьев, небо было голубым, рыжее солнце размывала сизая дымка догорающих осенних костров, а Норе все еще мерещилась тающая опиумная сладость благовоний притона Яны.

Она не могла себе ответить, в какой момент начала всерьез воспринимать хозяйку умирающего проката. Яна была такой, как описывал Яр — три кружевные юбки, полосатые гетры и кружевной воротник, перегар, виноградный ароматизатор, пропитавший одежду вишневый сигаретный дым и грушево-кофейные духи. Тонкие губы в черной помаде, слишком много подводки и туши на глазах — она одевалась, красилась, вела себя и даже пахла как пятнадцатилетняя школьница, слушающая на кладбищах «Лакримозу». Ее почти невозможно было воспринимать серьезно. Но у нее был плохой взгляд — сначала показалось, что затравленный, но потом Нора поняла, что Яна просто устала и почему-то ее боится. Но потом она перестала бояться, и к концу встречи во взгляде тлело злорадство.

Нора слушала благостное правдивое вранье, которым ее пичкала Яна, глотала кофе, которым приходилось его запивать, разглядывала афиши и кассеты, и совсем ей не верила. Но в один момент — еще до того, как она начала рассказывать сказку — Нора почувствовала, что Яна увлеклась и запуталась. Когда говорила о Такеши Китано.

Нора объехала все городские прокаты и даже заехала в видеосеть, но единственный экземпляр «Кукол» был у Яны. Нора не расстроилась. Попросила коллегу взять ей кассету, и целый вечер потратила на пеструю меланхолию фильма. Ей понравилась идея с веревкой и не понравилось все остальное. Но она была уверена, что Яна назвала первый попавшийся фильм — у нее на лице отразилось секундное удивление от собственного ответа. Нора ценила то, что вырывается из подсознания.

Когда она увидела синие кадры с мостом, поставила фильм на паузу и зачем-то сделала несколько снимков. Было жаль тратить на это пленку, но кассету придется вернуть, а синюю ночь, мост и три фарфоровых лица ей зачем-то хотелось сохранить.

Но сейчас она бродила у бара, как уставшая цепная собака вокруг будки, не потому что ей пришлось смотреть фильм, который ей не понравился и не мог понравиться, и не потому что Яна, забывшись, сказала что-то важное. Почему — Нора сама не знала. Грязь чавкала под ребристыми подошвами ботинок, и ледяная вода просачивалась сквозь швы, хотя ботинки были новыми и дорогими. Нора чувствовала себя простывшей и совершенно сбитой с толку.

Опиумная сладость благовоний. Красный свет, дрожащий на красных шторах, духота, пыль на стеллажах. Слишком взрослая для своего образа хозяйка со злорадным взглядом и черными кривящимися губами. Проклятый прокат, проклятая сказка.

Нора зябко повела плечами и зашла в бар. Села за стойку, стянула мокрые перчатки и мокрый берет. В баре пахло хлоркой, полиролью, сигаретным дымом, алкоголем, сиропами. И благовониями.

Бармен подтолкнул к ней карточку меню, и Нора наугад ткнула в первую попавшуюся травяную настойку. Не хотелось напиваться перед встречей с Яром, но она решила, что лучше встретит его захмелевшей, чем нервной и напуганной.

Чем? Прокатом? Фарфоровыми лицами, которые беззвучно смеялись с экрана?

С Яром она познакомилась месяц назад. Он встретил ее вечером у редакции, и Нора сразу ему обрадовалась. Потому что Яр был огромным, небритым, с хвостом спутанных русых волос, а бурые пятна на старой кожаной куртке слишком напоминали кровь. Нора считала, что именно так и выглядят люди, которым стоит радоваться, когда они поджидают тебя после работы.

Она не сразу узнала его, и когда он вытащил из-за пазухи белую бумажную папку «Дело №», всю исчерканную хаотичными узорами, Нора сначала не поняла, что он ей принес. А когда поняла закрыла ее и долго молчала.

Он собрал досье на всех убитых девушек, даже о последней, Юлии, написал. Больше всего было о Раде. О том, как она пропала. Как он ее искал. Что она любила, с кем общалась, с кем переписывалась. Кто был ее отец и что у него была за машина. Прилагалась даже копия отчета о вскрытии и сухое перечисление нанесенных травм.

Самые тонкие досье были у Юлии и Веты. Остальные были обстоятельными, с фотографиями, рукописными листами, на которых с протокольной отстраненностью и точностью были описаны последние дни жизни каждой из девушек, их пристрастия и круг знакомств, и даже справками и выписками из медицинских карт. Было еще два отчета о вскрытии — Татьяны и Веры.

В отдельном файле лежало подробное описание разговора с Виталием и несколько страниц, помеченных на полях «бесполезная информация, полученная незаконным путем».

— Вы носили это в милицию? — спросила тогда Нора.

Яр ответил, что отнес и собирается делиться любой информацией, которую посчитает нужным с теми, кого он посчитает полезным. Она понимала, что это значит — он хочет найти маньяка. Любыми средствами, и ему совершенно неважно, кто сделает это первым, потому что Яр давно решил для себя, что этот человек умрет.

И еще это значило, что Норе не стоит лезть в это дело, но если бы Нора могла не лезть в это дело, она вела бы кулинарную колонку.

У нее тоже была папка с материалами, которые она собирала для статей. А еще материалами, которые она собрала, но которые не пропустили в печать. Нора откопировала каждый листок и передала Яру.

Он хотел найти этого человека, а не доказать его виновность. Она тоже хотела, чтобы маньяка нашли. Хотела об этом написать, а значит, ей нужно, чтобы его нашла милиция. Чтобы его официально обвинили и можно было много-много писать о расследовании, о судебном процессе, о приговоре. Потом, через год-два, можно будет несколько раз съездить в тюрьму и взять у маньяка серию интервью. Написать об этом книгу.

Вот чего хотела Нора, и вот что она точно не сможет сделать, если своего добьется Яр. В тот вечер она стояла в густом осеннем сумраке, сжимая папку, которую он принес и лихорадочно думала.

Думала.

Сомневалась.

И вечером она сняла копии со всех своих материалов и передала их Яру.

Пусть найдет. Нора об этом узнает, точно узнает, ведь она не просто так не ведет кулинарную колонку. Ей будет с чем пойти в милицию, у нее есть знакомые, которые возьмут у нее материал и придумают, как его применить. Тогда маньяка арестуют раньше, чем Яр проломит ему голову.

Может быть. А если нет, Нора будет утешать себя тем, что сделала доброе дело. Вот так все хорошо складывалось, а на душе все равно было паршиво, тревожно и муторно.

И Нора заказала еще рюмку.

…

Когда Яр зашел в бар, Нора уже сидела у стойки и рассеянно стучала кончиком ручки по краю блюдца с орехами.

— Курить бросила, — тоскливо сказала она, поймав его взгляд. — Зачем я это сделала?

— Ты хочешь жить долго, — предположил Яр.

Нора положила локоть на спинку стула и привычным движением вставила ручку за ухо. Ручка упала ей на колени, зацепив черный полумесяц сережки.

От Норы отчетливо пахло чешским травяным ликером и пивом, но взгляд у нее был ясный.

— Сигареты не падали. Я не вижу причин жить долго, — пожаловалась Нора. — Здесь есть хороший чай?

Бар нравился Яру, потому что здесь наливали приличное пиво и включали музыку, которую можно было не слушать. У него было не так много требований к барам.

— Никогда не пил чай в барах, — пожал плечами он. — Ты взяла интервью?

Нора поморщилась. Подобрала ручку, взяла мятую карточку меню и тут же раздраженно ее отбросила.

— Да, взяла. Мне не нравится твоя Яна. Она врет.

— Я сразу сказал. И именно поэтому ты хотела с ней поговорить, — напомнил Яр.

Из-за темной деревянной стойки, расписанной белыми и голубыми линиями появился мальчишка-официант с бокалом нефильтрованного пива и тремя рюмками ликера.

— Барное, — заказал Яр, так и не заглянув в меню.

— Ты тоже врешь. Ты не любишь такое пиво. Ни один нормальный человек не любит такое пиво.

— А может, я маньяк. Расскажи про интервью.

Она раздраженно фыркнула и замолчала.

Яр сам пришел к Норе месяц назад. Он не хотел обращаться к журналистам и не надеялся на знакомых в милиции — не спаивать же Виталика каждую пятницу ради обрывков фактов и путанных подозрений. Но ему нужна была помощь.

За две недели после смерти Юлии Яр нашел чужой угнанный «Лаурель» и компанию подростков, которые видели, как она села в «какую-то белую» машину. Ночной сторож автостоянки видел мужчину в черной куртке, который простоял на мосту почти полчаса вечером перед убийством. Мужчину Яр тоже нашел, и даже раньше милиции. Им оказался житель соседнего дома, который в тот день напился, дошел до моста и не смог отойти от перил, потому что ему казалось, что река бесконечна и в ней спит Бог. Тогда Яр понял, что один он не справится.

Ему нравились статьи Норы. И Нора тоже нравилась — у нее было хорошее чувство юмора, и она не боялась смерти. Яр это понял, впервые увидев, как она заводит свой красный «Иж Корнет».

Ему нравилась Нора. Но это не помешало ему рассказать ей о Яне.

— Она рассказала мне сказку про Смерть. В прокате бардак, афиши, стеллажи с какими-то отходами кинопроизводства, тут же кофе варят, на рунах гадают, по субботам, наверное, спиритические сеансы проводят, а по воскресеньям оргии устраивают. Твоя Яна — комок нервов, — задумчиво пробормотала Нора, сжимая ручку двумя руками. — Вот так… вот у нее все внутри сжато. Сказка ее… знаешь, я сначала думала, что она рассказывает, чтобы признаться, но теперь сомневаюсь.

— В чем признаться?

— Она пыталась выдать себя за Вету… наверное. Нет, не выдать, запутать… — Нора раздраженно щелкнула пальцами. — Сказка дурацкая, про сестер-близнецов, одна сестра была злая, а другая мудрая. За одной пришла Смерть, у которой глаза человека, которого ты при жизни больше всего любил. За которой — непонятно. И не то глаза сестры у смерти, не то ее собственные. Одна сестра в муках умерла, а вторая себя винит и ищет смерти.

— Яна такое любит, — равнодушно пожал плечами Яр. — Только это все херня.

— Внутри… — повторила Нора, снова сжимая ручку. — Такие сказки обычно рассказывают, когда признаться не могут, и я все думала, в чем же она признавалась. А потом поняла — да ни в чем. У нее как был этот… спазм, эти… нервы — так все и осталось. Она только под конец немного расслабилась, но не так, как люди, когда говорят правду.

— А она и не сказала правду. Напустила тумана и закрылась.

Нора молча кивнула. Яр попробовал пиво и решил, что она неправа — вполне терпимо.

— Что именно она сказала про глаза Смерти? — неожиданно для самого себя спросил Яр.

— Сейчас посмотрю, у меня есть расшифровка с диктофона… — Нора распутала белые завязки и сосредоточенно зашуршала листами. — А, вот. Она сказала: «И посмотрела глазами цвета летнего неба, отраженного в теплой воде».

— Ты ведь сделала мне копии?

— Конечно.

Что-то не так было со всеми этими отражениями в воде и летним небом. Яр вспомнил глаза Яны под черными линзами, вспомнил, как однажды линза выпала и разделила ее лицо пополам.

Яр забрал у Норы распечатку и быстро прочитал сказку. Яна и правда не сказала ничего. Она даже ни разу не разделила сестер на старшую и младшую. Словно они были одним целым. И чьи глаза у Смерти она тоже не сказала.

— Она не может быть Ветой, — сказал он, возвращая распечатку. — Вряд ли она на это вообще намекала, это слишком даже для Яны.

— Я сказала «выдать себя за Вету», — Нора задумчиво постучала ручкой по краю блюдца. — Нет, я неправильно сказала. Скорее она хотела намекнуть, что Вета умерла из-за нее? Или что она должна была умереть вместо Веты?

Яр вспомнил, как Яна смотрела на него каждый раз, когда он приходил в ее дом. Пожалуй, она считала его другом. И он даже мог бы считать другом ее, злую и напуганную женщину, которая никогда не закрывала дверь и которая сделала из собственной стены мемориал. Яр не желал Яне зла, но точно знал, что ей что-то известно. Она этого почти не скрывала.

«Искать силы рассказать», — сказала Яна, когда он спросил, что она сделает, если найдет убийцу своей сестры.

«На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла».

«Хочешь об этом поговорить». Яна и Лем плохо прятались.

Нора допила вторую рюмку ликера и подумала на осевшую пивную пену в бокале. Сделала глоток, прищурилась и довольно облизнулась.

— А мне всегда казалось, что скорлупки от фисташек похожи на вырванные человеческие ногти, — сообщила она, пытаясь разбить солонкой закрытый орех. — Ой…

— Я думаю, Яна в чем-то виновата перед сестрой, — ответил он, не обращая внимания на виноватые взгляды Норы. Если она думает, что позволила себе бестактность — пускай думает дальше, ему же легче. — Скорее всего это какая-нибудь глупость. Не знаю. Поссорились кому идти в магазин за молоком, вышла Вета и ее убили.

— Она возвращалась из свадебного салона, — напомнила Нора. — Вряд ли Яна должна была идти в свадебный салон вместо сестры.

— Почему нет, они же одинаковые. — Яр заметил, как Нора закатила глаза и усмехнулся. — Ну может, должна была встретить и не встретила, заговорилась с ее женихом и он не забрал Вету, посоветовала в конце концов этот салон, рядом с которым ее убили — у всех есть такое «должен был», «посоветовал» и «не сделал».

Он не выдержал, отобрал у Норы орех и раздавил двумя пальцами. Вытряхнул ядро ей на ладонь, осколки скорлупы высыпал в пепельницу.

— Спасибо…

— Я не думаю, что Яна как-то напрямую причастна к убийствам. Я думаю, что она боится оставаться одна. Думаю, она не просто так постоянно собирает людей, ночует в прокате и постоянно проверяет решетки.

Яр мог бы считать себя другом Яны. И знал, что она просто так ни в чем не признается. Но он даже не пытался делать вид, что он из беспокойства о Яне собирает информацию, сотрудничает с Норой и позволяет считать себя более пьяным, чем он есть на самом деле. Впрочем, он этого и не скрывал. И Яна это знала, и Лем это знал.

— А, еще, — вспомнила Нора. — Смотри. Знаешь, кто это?

Она достала из кармана несколько фотографий. Яр равнодушно разглядывал могилу Рады — заваленную цветами, занесенную листьями и припорошенную снегом.

Норе нравилась идея слежки за могилами убитых девушек. У Норы было чутье, она была умной и писала хорошие статьи, но иногда ее заносило в детективные клише. Наверное, она мечтала о моменте, когда на всех фотографиях обнаружится один и тот же мужчина в тревожном черном пальто. Можно будет все карточки приколоть на пробковую доску и протянуть между ними красную нитку. Тогда сразу заиграют скрипки, тут же уходящие в крещендо, а нити сложатся в имя убийцы.

Яр знал, что Нора даже купила фотоаппарат кладбищенскому сторожу и каждый месяц платила ему за серию снимков. Яр считал это глупостью, но скидывался на фотографии. Больше глупостей спонсирует — меньше денег пропьет.

— Давай оплатим твоему сторожу курсы фотографии? — предложил Яр, вглядываясь в размытые снимки.

Девчонку он не узнавал. Высокая, в черном, на голове всегда платок или берет — это могла быть любая из примерно половины знакомых ему девушек.

— Она носит нотные тетради, — сказала Нора. — Может, какая-то подруга из консерватории?..

— Рада не…

Яр осекся. Он вдруг вспомнил — девушка в лиловом пиджаке рыдает у него на кухне, мнет картонную пачку чая с чабрецом.

Она плачет и говорит слова, от которых он отмахивается, потому что они не могут быть правдой. Никакие ее намеки не могут быть правдой, а если они правдивы — он никогда не хочет об этом знать.

Выслушал, выпроводил и забыл. Отдал соседке пачку чая, а потом, поддавшись внезапному порыву, вымыл полы в комнате, от окон к двери.

— Я это себе оставлю, — сказал он, пряча фотографии в карман. — Если надо — тебе копии сделаю.

— У меня есть, — махнула рукой Нора. — Ты ведь расскажешь, если ее найдешь?

Яр кивнул и застегнул карман.

— А таблички на месте?

Нора покачала головой:

— Опять сперли. Скоро всем поставят нормальные памятники, и это наконец закончится. Сторож обещал поймать того, кто это делает и таблички на лоб ему приколотить, — она вымученно улыбнулась, но Яр только равнодушно пожал плечами.

Его не волновало, что какие-то вандалы скручивают именные таблички со свежих могил. И с тех, над которыми родственники предпочли оставить крест. Пусть даже это могила Рады — потому что на самом деле это только яма, в которой лежит деревянный ящик. И мертвая девушка в деревянном ящике.

Кажется, Нора была единственной, кого тревожили могилы. Об этом она тоже собиралась писать статью.

На месте Норы Яр хотел бы, чтобы маньяка не поймали. Маньяк пригодился ее карьере куда больше, чем опыт работы в местных газетах и красный диплом.

— Я приду к Яне денька через три, — подытожила Нора. — Принесу номер со статьей и попробую еще раз поговорить, уже по-настоящему. Скажу, что сказку забыть не могу, она сама мне все ходы открыла, — миролюбиво сказала Нора, бросая в пепельницу последнюю скорлупку. — Я еще кассету «Мечтателей» у подруги выпросила, она даже рада была избавиться — говорит, брат целыми днями гоняет на Еву Грин, похудел, бедняжка, и на тройки скатился.

— Забрала у мальчика первую любовь. Жестоко, — усмехнулся Яр.

— Кстати! Смотри, я в другом кабаке такое видела! — вдруг обрадовалась Нора. Взяла последнюю рюмку ликера и опустила почти в полный бокал пива. — Это делают с водкой, называется «утопленница», — сообщила она.

— Нет, Нора, это называется «ерш утонул», — поправил ее Яр. — Большая разница.

— Но если взять вместо водки бальзам или настойку… — продолжала она, болтая рюмкой так, чтобы в золотистом пиве расползлись мутные нити.

Яр закатил глаза и жестом попросил ее замолчать. Потом поднял карточку меню и быстро нашел нужный коктейль в карте.

— «Офелия» с «Бехеревкой», «Лора Палмер» с вишневым или кофейным ликером и «Катерина» с клюквенной настойкой на коньяке, — прочитал он. — Смотри как повышается уровень культуры, если начать убивать людей.

Нора смотрела в карточку и тихонько похрюкивала в прижатый к губам кулак.

— Она свои венки повесить думала, но в ней был ерш, — предложила она. — Я материал про Янин прокат включаю в серию статей про жизнь города между убийствами. Про коктейли тоже напишу. Клюквенная настойка, а?! Молодой человек! А кто у вас хозяин?

Яр мог поклясться, что официант попытался спрятаться под стойку.

…

Он стоял перед обитой черным дерматином дверью и сверлил взглядом золотую шестерку и вытертый серебристый ноль над глазком. Поняв, что девушка за дверью ни за что не догадается, что он не хочет ее видеть, и не пришлет ему обстоятельное письмо с ответами на его вопросы, Яр наконец позвонил.

Леся открыла сразу. Он не слышал звука шагов, не было ни секунды заминки. Может, стоило все-таки уйти и подождать письма.

— Привет, — просипела она. — Я простыла.

— Вижу.

Вот так. Будто они виделись пару дней назад. Будто они были хорошими друзьями.

Она стояла, завернувшись в огромный клетчатый халат, и близоруко щурилась снизу вверх.

Она изменилась. Раньше она носила золотисто-рыжеватые кудри — как у Рады — лиловые вельветовые пиджаки — как у Рады — и кружевные воротники и манжеты, на рубашках, футболках и свитерах как. Сейчас Леся оставила ежик темных волос, словно недавно брилась налысо. Огромные серьги почти касались ссутуленных плеч, а между кольцами в брови и ноздре протянулась золотая цепочка.

Леся сделала все, чтобы перестать быть как Рада. Яна бы обязательно посмеялась.

После смерти Рады Леся заходила к Яру дважды. В первый раз она приехала поздно вечером, села на диван, минуту молчала, а потом разрыдалась. Говорила, что Рада была ее подругой, и его она тоже считает другом, и что это все ужасно несправедливо. А потом не говорила ничего, только всхлипывала, уткнувшись носом в колени. Яр тогда сидел на стуле сгорбившись и молчал. Ждал, пока она уйдет, потому что не собирался никого утешать.

И она ушла. Вытерла мокрое лицо рукавом и вышла в желтый коридорный свет, через мгновение обрубив его хлопком двери.

Второй раз она приехала через неделю. Яр уже нашел силы вежливо ей улыбаться, она привезла чай с чабрецом и дешевое печенье, и все говорила, говорила какая Рада была замечательная и как любила его. Она убеждала его в этом так горячо, будто он сомневался. И он начал сомневаться. Не сразу, и не в Раде, разумеется, а в Лесе. В том, сколько она знает и сколько говорит.

Но в тот раз он ничего не добился. И через неделю, когда позвонил ей домой, снова не добился ничего, кроме искреннего сочувствия и почему-то наигранных уверений в ее любви.

И тогда Яр сделал то, чего делать не стоило. Он оставил Лесю в покое и о той истории старался не вспоминать. Никакой правды ему было от Леси не нужно, да и не могло у нее быть никакой правды. А ее домыслы он слушать не хотел.

Девчонка врала плохо. Она врала так плохо, что почти говорила правду, какой ее видела. Ей явно очень хотелось Яру что-то рассказать.

Что-то облегчит его горе, уменьшит ее вину. Но все, на что ей хватило смелости — хрипеть «Ты просто знай, что она очень, очень тебя любила».

— Заходи, — опомнилась Леся, посторонившись.

Яр молча снял мокрую куртку и повесил на пустую вешалку в прихожей. Под вешалкой лежало черное мятое пальто.

— Чай будешь? Кофе?

— Кофе.

— У меня вот, — равнодушно сообщила она, показывая синюю банку. — Говорят, один из самых дорогих сортов кофе делают из зерен, высранных каким-то хорьком. Этот, по-моему, тоже кто-то высрал, но вряд ли это был хорек.

Яр пожал плечами и сел на край серебристого кухонного уголка.

Над покрытой слоем пыли плитой нависали пустые открытые полки. Одна из полок была задернута жизнерадостной занавеской в синих цветочках.

Леся отдернула занавеску. Достала две чашки — фарфоровые, покрытые темным кофейным налетом — и осторожно поставила их на золотые блюдца.

Яр узнал чашки из сервиза матери Рады.

— О чем ты хотел поговорить? — спросила она, наклоняя банку над чашкой. — Тебе сколько ложек?

— Я что-то не вижу ложек.

— А я на глаз.

— Четыре. Я хотел поговорит о Раде.

— Ну конечно, — усмехнулась Леся. — Мне врачи рекомендовали о ней не говорить, знаешь?

— Нет.

Он хотел проявить участие и спросить, какие врачи дали ей такие рекомендации, но понял, что не может изобразить участие. Леся пугала Раду. Пугала своим восхищением, лиловыми жакетами и черными бархатными лентами в золотистых волосах. Они родились в один день, и Леся часто говорила, что хотела бы иметь такую сестру.

Лесе точно нашлось бы о чем поговорить с Яной, но Яр не считал, что сделает доброе дело, показав этой девушке дорогу к дому, где никогда не закрываются двери.

— В рехабе, — процедила Леся, не дождавшись его вопроса. — Мне запретили врачи в рехабе.

— Тогда не стоит нарушать их предписания, высыпай кофе обратно в банку, — предложил Яр.

— Мудак, — прошипела она, плеснув в чашку кипятка. — Когда она умерла, у меня никого не осталось. Я думала у меня есть еще друзья, но оказалось, это все были ее друзья.

Яр хотел сказать, что ее друзьям было бы проще, если бы она оставалась собой, даже если все это время у нее-настоящей из носа свисала цепь. Но промолчал, потому что Леся уже начала говорить. Слова, которые она копила все это время, уже выстроились в нужном порядке, и она произнесет их, даже если он уйдет прямо сейчас.

Серебристый диктофон в его нагрудном кармане едва слышно шуршал, но она, казалось, не замечала.

Она села на табурет, обхватив чашку истончившимися до прозрачности пальцами. Клетчатые рукава сползли к локтям, и Яр увидел белые венки, браслетами обхватывающие ее руки от запястий до локтей — пять на левой, и шесть на правой.

Вокруг шестого, самого свежего, еще не спал отек, и венок словно плескался в растворенной в воде крови.

— Если это не прекратится — мне не хватит рук, — сказала Леся, слегка покачиваясь на табурете. Кофе опасно заплескался в ее чашке. — Прости. Ты узнал правду, да?

— Да, — ответил Яр, и едва успел подхватить выпавшую из ее пальцев чашку.

— И что ты… что? — хрипло спросила она.

Ее лицо исказило мучительное облегчение. Яр держал мокрую чашку и чувствовал, как по ладони стекают горячие кофейные капли.

— Это ничего не изменило, — туманно ответил он.

У Рады было мало подруг. Она была общительной и милой, поэтому у нее всегда была компания для прогулки по парку, похода в кафе или кино. Но до Яра самые близкие отношения у нее складывались с роялем.

Их отношений с Лесей он никогда до конца не понимал. Только знал, что Рада редко отказывалась с ней встречаться и дарила ей книги, хотя Леся ее и пугала.

А еще знал, что в первые дни после смерти Рады не мог отделаться от мысли о том, что убийца мог выбрать другую девушку. Это была подлая мысль, но Яр ее не гнал, а потом не стыдился.

— Расскажи мне. Это… теперь это важно, — тихо сказал он.

— Почему? — она попыталась забрать чашку, но потом обхватила себя руками, унимая дрожь собственными объятиями.

— Я ищу того, кто ее убил.

— Он не убивал, — прошептала Леся. — Нет-нет, не может быть, Ярик, там все не так было…

— Ну расскажи мне, как, — Яр начинал раздражаться. Поить щуплого мальчишку-милиционера было глупо, он это делал, чтобы делать хоть что-то, и отчетливо это понимал, но разговаривать с девчонкой, которая так и не могла набраться смелости и вывалить ему наконец-то подозрения о своей мертвой подруге, было еще глупее.

— Это было помутнение, — вдруг мечтательно вздохнула Леся, и тут же осеклась. — Рада встречалась с мужчиной. Раз в две недели, часа в два, он забирал ее от торгового центра у Площади Славы.

— Почему оттуда?

— Там всегда толкучка, — прошептала она, крепче обхватывая себя руками. Леся побледнела так, что стали видны веснушки, а на кончике носа дрожала капля пота. — Там всегда много машин и людей. Таксисты, родственники, друзья… все кого-то забирают и куда-то едут…

— И Рада садилась к этому человеку в машину, — подсказал Яр.

Леся кивнула.

— И они ехали куда?

— Я не знаю… правда не знаю, Яр… кажется, в какой-то дом…

— Что был за мужчина?

— Я должна была сказать… и в милицию пойти, — всхлипнула Леся, вытирая нос рукавом. — Мужчина был страшный. Высокий, худой, глаза водянистые… посмотрел на меня как-то… я будто к месту примерзла…

— Он? — Яр достал фотографию отца Рады и сунул Лесе под нос. — Садилась в белый «Лаурель»?

Неожиданно Леся мотнула головой.

— Мужчина… не знаю, может и этот, а машина другая была. Или не этот? Я правда не узнаю, прости меня…

— Какая была машина? — ровно спросил он.

— Разные машины… кажется… черная, зеленая, белая…

— Какой марки? Большие, маленькие?

— Яр, я не знаю! — горестно взвыла она. — Почему ты меня спрашиваешь о таком, я правда понятия не имею, ничего в машинах вообще не понимаю! У одной «елочка» в салоне висела, у другой — четки! Мужик был один, машины — разные!

Елочка. И четки. Вот это было замечательно, такая ценная информация. Осталось найти черную, зеленую или белую машину с елочкой — и маньяк у него в руках.

— Что еще знаешь? Все рассказывай. Чем она занималась в торговом центре пока его ждала, что говорила про этого мужчину, как вообще объясняла?

— Говорила, что это ее любовник, — выдохнула Леся. — Покупала всегда еду, консервов много… я над ней как-то пошутила, мол, к хахалю ездишь с пакетом тушенки, она на меня так посмотрела… думала, от меня только белый отпечаток на стене останется. Она вообще не любила о нем говорить. Она… в последние месяцы перед… смертью стала совсем на себя не похожа.

Яр помнил Раду уставшей. Очень, очень уставшей и напуганной. Помнил, как они собирались уехать. Он договорился с друзьями в соседнем городе, чтобы их пустили на пару недель в пустующую квартиру. Потом они либо должны были вернуться, поехать дальше, либо снять квартиру и остаться. Тогда они были совершенно свободны.

— В ТОБе, ну в Театре оперы и балета, среди сезона сняли «Жизель», — Леся выхватила у него мокрую чашку и одним глотком допила оставшийся кофе. — Рада туда пробы проходила, но ей сказали, что Адану не нужен индивидуалист за роялем. Рада тогда разозлилась, сказала, что на рояле играют только индивидуалисты. А потом ее убили, балет сняли через месяц. Зрителям больше не нравятся мертвые девушки в белых венках. Теперь пришивают виллисам крылышки лебединые, — хихикнула она. — Знаешь что, Яр. Я думаю, ты все-таки мудак, а еще я очень устала. Подожди-ка меня.

Она поставила чашку на самый край стола и вышла в темный коридор. Яр слышал ее удаляющиеся тяжелые шаги.

Он неслышно приоткрыл дверь и оглядел коридор. Почти пустой. Темный линолеум, призрак трельяжа, прямоугольник кошачьего лотка у двери в уборную. В воздухе запах осенней сырости и освежителя.

Убедившись, что Леся закрыла за собой дверь, Яр медленно выдвинул не скрипнувшие ящики трельяжа. Пустые флаконы из-под духов, пара мутных складных зеркал, спутанный парик, мятые газеты и разбухшая книга в темной обложке. Он быстро пролистал ее — «Незабвенная» Ивлина Во, почти между каждой страницей вложен высохший белый цветок.

Он вернул книгу на место, задвинул ящики и быстро обшарил карманы валяющегося под вешалкой пальто. Мятая сигаретная пачка, зажигалка, потрепанный рецепт и что-то вроде узла из веток и красных лент. Яр быстро оглянулся и вытащил его целиком.

Высохшие ивовые ветки, связанные тонкими красными ленточками. От узла едва заметно пахло гарью.

Яр вернул его в карман, отряхнул руки и зашел в ванную. Выключил воду, быстро огляделся — ничего особенного, банки, флаконы, розовый резиновый коврик на дне желтой ванны — вымыл руки и вернулся на кухню.

Леси до сих пор не было. Он слышал, как она всхлипывает и чем-то гремит за стеной.

Яр наконец отхлебнул остывший кофе. Леся не обманула. Может, даже преуменьшила его достоинства.

— Я говорила с тем мужчиной один раз, — сказала Леся, на этот раз совершенно бесшумно появившись на пороге. — Он курил, я делала вид, что курю. Я в тот раз… я знала, что Рада снова с ним встретится. Приехала раньше нее, нашла его на парковке, представилась. Он был… спокойный. Но неприятный. У него был тик, вот тут, — она погладила пальцем еле заметную морщинку под носом, слева. — Постоянно щека вот так дергалась. У него громко играла музыка в машине, и он покачивался, как пьяный. А потом замирал и смотрел в одну точку. Я не хотела тебе говорить, Яр, но я устала. Я не думаю, что это был ее любовник.

Леся протягивала ему коричневое портмоне. Кожа потрескалась, заклепки потемнели — оно было очень старым и все было забито бумагой.

Яр молча открыл первый отсек и вытащил первый попавшийся лист. В первую секунду ему показалось, что это распечатанная фотография Яны, но в следующую секунду он понял, что смотрит на портрет ее сестры. Он не помнил этого снимка в газетах. Взгляд рассеянный, на лице странные блики теней. На следующем снимке, полароидном — Наталья. Газетный портрет Веры, три фотографии Татьяны, еще четыре фото Веты. Распечатанные на бумаге, вырезанные из газет, снятые с бликующего, затертого помехами телевизионного экрана.

— И ты это никому не показала? Ни милиции, ни мне? — хрипло спросил он, глядя на россыпь цветных и черно-белых пятен, в которые превратились лица.

— Я достала это из кармана Рады, — равнодушно ответила Леся. — Ищешь убийцу — удачи тебе. Я столько бухать и рефлексировать уже просто не могу.

Он с трудом поднял глаза. Лицо Леси изменилось — появился блеск в глазах, а щеки порозовели, словно признание и правда освободило ее.

А может, у нее просто поднялась температура.

— У того мужчины была татуировка, — продолжила она. — Женский портрет в арке, перевитой колючей проволокой и надпись «Hoc est in votis». Вот тут, — Леся постучала пальцем сначала по костяшкам, а потом по запястью. — Мне один хмырь знакомый сказал, что это значит, что мужик винит в отсидке бабу.

Выпускница музыкальной школы, одногруппница Рады, которая только что рассказывала про «Жизель», шумно высморкалась в мятую салфетку и поправила свисающую из носа цепь.

Яр молча смотрел на нее и ждал, пока она скажет, что еще сперла у Рады полный чемодан искусственных белых цветов, паяльник, окровавленные пассатижи и опасную бритву. Но Леся молчала, только комкала в руках салфетку.

Он вообще не придал значения намекам Леси, когда она приходила в первый раз. Он шел сюда, уверенный, что она расскажет о том, что Рада встречалась с другим мужчиной, и скажет что-нибудь, что поможет найти ее отца. До этого момента у него было ровно два повода для подозрений: перед смертью Рада села в его машину, и он сбежал из тюрьмы, когда начались убийства.

Теперь Леся сказала нечто невозможное. Он не мог это осмыслить, не знал, куда это положить, к какой детали это пристыковать — уродливый и разлапистый домысел, который девчонка вывела из банок с тушенкой и сайрой, старого портмоне и тюремной татуировки.

А еще была улыбка. Разорванная улыбка Веты, повторенная на лице Рады. Знак отличия, особая жестокость — Яр отрешенно думал, мог ли самый жестокий и самый безумный человек пожелать собственной дочери так улыбаться.

Мстил бывшей жене?

Граффити на стене, склонившейся над проспектом — женщина с разметавшимися в нарисованной воде волосами, пестрота окровавленных цветов, алый излом рта.

Рада. «Давай уедем».

Почему они не уехали?

Яр хотел бы сказать себе «не успели», но честным ответом было «никуда не торопились».

Рада боялась, но он представить не мог, что она боится не безликой опасности, стерегущей у мостов. Она сама вечно переносила поездку, сомневалась, ехать им или нет, переживала из-за его работы, хотя он сказал ей, что взял отпуск.

Почему не сказала ему?

«Я знаю, кто убил Лору Палмер», — Яна улыбалась ему нарисованным швом.

Ее пароль, позывной для тех, кто по ночам сторожит остывающую реку. Яр тогда подумал, что все знают, кто убил Лору Палмер, но только сейчас задумался над тем, кто на самом деле оказался убийцей. Вдруг Яне подсказали ее карты, руны, кофейная гуща и линии на чужих ладонях? Яр никогда в такое не верил.

Но сейчас был готов поверить в любую чушь, которую несла Яна.

— Я оставлю тебе номер, — наконец сказал он. — Позвони мне, если что-то еще вспомнишь, хорошо?

Леся кивнула. Запихала салфетку в карман и снова обхватила себя руками.

— Яр… — беспомощно пробормотала она. — А если ты узнаешь, что Рада, ну… знала что-то об этом… что она зачем-то этого мужика прикрывала…

Он хотел сказать, чтобы она замолчала, потому что и так узнал столько, что придется шататься по улицам с кастетом до самой весны — вот Нора будет счастлива, если в городе появится еще маньяк, подменяющий первого — но молчал.

— Ты что будешь делать?

— Найду того, кто ее убил, — сказал он. — И передам милиции, потому что это мой гражданский долг.

— Яр… — горько прошептала она.

— Что?

Но она больше ничего не сказала. Молча проводила его и заперла дверь. Яр постоял, зачем-то прислушиваясь, не раздадутся ли шаги, но было тихо, будто Леся была неписью, которая вечно стоит под дверью, в ожидании, пока ей зададут вопрос. Если постучать — она откроет и скажет, что простыла.

Конечно, Яр не стал этого делать. Вышел на по-зимнему сизое солнце, щурясь и морщась от неожиданно яркого света. Закурил, а потом достал диктофон из нагрудного кармана:

— Нора, на часах 19.08. Отличная погода, ясно и почти нет ветра. У дома растут просто потрясающие сосны. Только что говорил с подругой Рады, очень приятная девушка. Лучше бы допросил полено.

Он выключил запись и поднял глаза. Не помогла дурацкая шутка.

Солнце светило издевательски ярко, и скоро Яр видел только белый круг на белом небе, а в центре круга — голубой провал в какое-то чужое небо, лучшее небо, под которым живут люди, которые никогда не слышат того, что сегодня услышал он.