Я знаю, кто убил Лору Палмер

Глава 3. Змеиный мед, малиновый яд

Яр давно не надеялся никого найти. Сам себе не признавался, продолжал бегать по городу как огромный встревоженный пес — лохматый, оскаленный, принюхивающийся к истаявшему следу.

Рады не было. Куда-то исчезли ее вещи — растворились, всосались в полки, крючки и взвесь домашней пыли. Ее подушка лежала мятая, ледяная, как труп.

Куда делся ее дурацкий голубой свитер, который она носила еще со школы? А где ее конспекты, записки «молоко-фарш-лампочка», косметика и заколки? Остался флакон духов, лампа, которую она дарила Яру, да забытое платье.

Еще Яр хранил в ящике под кроватью брошь в плотном пакете. Большую, стеклянную, в ореоле синих лент. Украл из тумбочки, когда последний раз был дома у матери Рады.

Оттуда вещи не исчезали, нет. Платья в чехлах висели в шкафу, на туалетном столике, под куполом прозрачной пленки, была разложена косметика. Яр сначала подумал, что это отвратительно — запирать ее память, как в покойницкие мешки, а потом понял, что вещи не могли покинуть заколдованной границы, поэтому оставались на месте. А от него сбегали, потому что он давал им свободу.

Что толку, если в итоге Рада исчезла из обоих домов. Да, сухая шуршащая полиэтиленом упаковка держит ее хорошо. Ее глаза затянуты коркой замерзших век, а перерезанное горло полно речной воды. Сломаны ее пальцы, длинные пальцы пианистки, вырваны короткие ногти в прозрачном лаке, сердце перестало биться в измятой клетке сломанных ребер, а вокруг позвоночника вьются мошки сигаретных ожогов. Яр закрывал глаза, и видел, как гаснет каждая из тех сигарет.

Рада исчезла за двое суток до того, как ее нашли в реке. Когда она не вернулась вечером, он бросился в ближайший участок, но заявление не приняли. Девчонка сбежала, подумаешь. «От такого, как ты, парень, кто угодно сбежит».

Он сам искал ее. Обычно ему хорошо удавалось находить людей, но Раду отыскали другие. Чужие, равнодушные.

У Рады были золотистые волосы. Первые дни он повторял эти слова, будто мог заставить убийцу передумать.

Но он не мог ничего изменить — только найти ответ, потерявшийся в синих улицах. Ответ ведь дремал где-то, в коробках панельных многоэтажек, в заплеванных скверах. Может, гнил в мутных парковых прудах, в кучах отжившей листвы на газонах. Надо только найти. Разгадку, человека, который сделал это.

И вышибить ему мозги. Потому что красный на сером красив не только когда это кровь, разлитая в серой воде. Когда это частые брызги на стене — это тоже красиво. Эта красота Яру была гораздо ближе.

Сейчас он торопливо одевался, мучительно пытаясь вспомнить, как выглядеть прилично. Чистый свитер он нашел — лежал в желтом пакете дне комода. Волосы кое-как прочесал и завязал в хвост. Потом, подумав, обрезал ножницами бороду и впервые за много месяцев побрился.

Верхней одежды, кроме кожаной куртки в ржавых проплешинах, у него не было. Тоже куда-то исчезла, наверное, пить надо все-таки поменьше.

Машина что-то прокряхтела, скрипнула и заглохла. Яр пожал плечами, закрыл ее и побрел к остановке. Машина сломалась после смерти Рады, и это было естественно. Нужно заняться ремонтом, но Яр будто ждал, что горе отступит и машина вылечится сама.

Октябрь деловито наводил в городе свои порядки. Тротуары были усыпаны гниющей листвой, а в прорехах крон виднелись клочки голубого подмороженного неба. Пахло рекой — сыростью, ржавчиной гниющих кранов и кораблей, а еще тиной. Коммунальная квартира Яра была недалеко от речвокзала. И работал он на речвокзале, потому что еще недавно понятия не имел, что возненавидит реку.

Яр шел вглубь города с нескрываемым облегчением. Чем дальше от реки, чем ближе угрюмые ряды панелек и чахлые кусты сирени, высаженные вдоль разбитых дорог, тем лучше.

Как назло, к вечеру город затянул туман. Сырая взвесь в воздухе тоже пахла проклятой рекой. Речной водой и растворенной в ней кровью.

Мимо, тяжело шурша колесами, проехал троллейбус с подсвеченным золотым светом салона номером «12». Яр бросил быстрый взгляд на остановку и ускорил шаг.

Кабак, куда он направлялся, находился в центре города и гордо именовался «Рюмочная № 1». Яр бывал здесь пару раз и мог точно сказать, что она не отличается от сотни других подобных заведений — мутные стопки, поцарапанные тарелки, белый свет, каменный пол и линялые кухонные занавески на окнах. Здесь гордились тем, что кроме обычной закуски подают жареные пельмени, но их даже поклонники дешевой водки и настоек опасались брать. Пиво было дерьмовым, но чуть лучше водки, настойки были хуже не только водки, но и аптечного боярышника. Кабак и кабак.

Яр немного поплутал во дворах, пытаясь найти вход, и наконец увидел тускло светящуюся в тумане зеленую вывеску.

Виталик был уже там. Стоял у столика в углу и мрачно разглядывал пластиковую солонку.

Яр увидел его и выругался про себя — мальчишка был маленький, лохматый и с таким испуганным лицом, словно не понимал, как вообще сюда попал.

Бывшая одноклассница Яра, Нюрочка, была отвратительно жалостливой и работала в милиции. Он до конца не хотел к ней обращаться, чтобы не видеть, как сочувственно скривится ее красивое круглое личико, но выбора не осталось: собственное расследование окончательно зашло в тупик.

«Мне бы контакты кого-то, кто Чикатилой этим занимается, — ласково говорил он часто кивающей Нюрочке. — Хорошо бы помоложе… Нет-нет, ты что, Нюр, ну не собираюсь я никого бить, когда я кого бил». И она дала ему контакты вот этого недоразумения — служебную фотографию и адрес рюмочной, где он бывал по пятницам. «Ты, Ярик, только осторожнее с ним, он хороший, — ворковала она. — Правда-правда, старается, ты не думай, что убийцу не ищут — ищут! Еще как. А Виталик такой… чувствительный. Совсем пить не умеет, а вот как расследование началось — каждую неделю идет и три рюмки выпивает. Ну что ты ржешь, ему хватает, его с одной-то сразу развозит!»

Виталик в синеватом свете казался совсем заморышем. Он встретился с Яром глазами, и всего несколько секунд на его лице читалось сомнение.

— Я с вами разговаривать не буду, — неожиданно низким и спокойным голосом отрезал он.

Яр удивился. До того, как мальчишка заговорил, казалось, что он вот-вот расплачется.

— Я не журналист, — осторожно сказал он. Делать вид, что он пришел сюда просто выпить, явно было бесполезно.

— Я знаю, кто вы. Мой коллега у вас заявление не принял, а я говорил, что нужно.

Яр прислушался к дремавшей в душе злобе — и не почувствовал ничего.

— А я думаю нам будет полезно поговорить, — он показал женщине за стойкой три, а потом два пальца, не отводя взгляда от Виталика.

— Хочешь рассказать мне, что я плохо работаю? Поделиться подозрениями? А знаешь, мужик, катись-ка ты на хрен. Я работы на работе нажрался по самое вот, — он рубанул ладонью по выступающему кадыку. — Это у тебя твоя девчонка единственная и неповторимая, а у нас кроме твоего маньяка знаешь сколько еще геморроя? Сраный бардак, вчера девчонку изнасиловали и прирезали, неделю назад пятеро нажрались как свиньи, проснулись — в коридоре мужик без башки валяется, а сегодня знаешь, куда меня послали? В школу! Потому что я вечно крайний, потому что журналисты меня любят, и детишки меня любят, охренеть, какое счастье. В школу послали, рассказывать детишкам, почему жрать водку — это плохо, а я не могу, я уже сам с трудом понимаю, почему это плохо, и не пошло бы оно в жопу все, а, мужик?!

Яр слегка ошалел от этого потока, но, понимающе кивая, подставил мальчишке рюмку. Тот пил уже не глядя и не закусывая.

— Вот ты, — Виталик ткнул в него скрюченным пальцем. — Вот ты! Думаешь, один такой? Вас, мстителей недотраханных, не меньше десятка по городу носится, а знаешь, чем все кончается? Потом таких, как ты, — он снова ткнул в Яра пальцем, — в кустах с проломленной башкой находят, — мальчишка глупо хихикнул. — А где маньяк, а? Я тебя спрашиваю, где маньяк? Может, это тот мужик без башки — мы его как раз опознать не можем, — хохотнул он и потянулся за четвертой рюмкой. Яр не возражал.

— Я тоже хочу знать, — тихо сказал Яр, подвигая пятую рюмку. — Думаю, мы до весны его не увидим.

— Почему это?

— Вода холодная, — осторожно сказал Яр. — В газетах писали, что он хочет, чтобы красиво было, а осенью вода ледяная и грязная, кровь не так течет и цвет не тот.

— Херня это все, — Виталик заговорщицки поманил его пальцем и подался вперед, чуть не перевернув последнюю рюмку. — Он ночью убивает, похер ему на цвет. И вообще нихера он не любит, понял? Потому что их много!

— Кого их? — Яр послушно удивился и пододвинул ему уцелевшую рюмку.

— Маньяков! Криминалисты говорят, что один, а я думаю херня это все, лишь бы виноватого быстрее назначить. Венки-то разные все, а, что скажешь? У меня подружка в цветочном работает, говорит — сразу видно, что разные люди собирали. И как он… как ему удается…

Он раздраженно пощелкал пальцами и замолчал.

Яр хотел принести еще водки, но посмотрел на мальчишку и понял, что ему точно хватит. Глаза у него были стеклянные и стоял он так тяжело опираясь на стол, что стало понятно, что стоит ему лишиться опоры — он упадет.

— Как ему удается что?

— Приводить их на мост. Девчонки, почти все, кроме первой, скорее всего, ему доверяли. Первая вообще отличается — знаешь? Она не такая. Там другое… с ней по-другому. А? Слыхал? Я служебную информацию не разглашаю, — сурово закончил он, и сознание в его глазах окончательно погасло.

Яр вздохнул, положил на стойку купюру и подхватил Виталика под локоть. Они вышли из рюмочной. Туман по-прежнему укрывал улицы, воздух по-прежнему пах рекой, а разговор не принес почти никаких результатов. Яр, вздохнув, одним глотком допил остатки спирта, который подливал в водку.

…

Виталик смог объяснить, где живет, и Яр довел его до дверей. Ему было жаль мальчика — его ждало очень паршивое утро. Если позвонят с работы — еще более паршивое. Но что поделать, у Яра в последнее время таким было каждое утро.

Он дождался, пока с той стороны щелкнет замок, и тут же забыл о Виталике и его будущем похмелье.

Ничего, кроме пьяных домыслов, он не узнал. Да и версия с группой преступников ему не нравилась — Яр считал, что слаженно работающие маньяки бывают только в американских триллерах и книгах в мягких обложках, которые он иногда покупал в палатках у вокзала. В умного, эстетствующего маньяка он верил с трудом — очень уж не вписывались в окружающую панельную действительность девушки в белых венках. Но верил, потому что девушки были.

А вот в то, что маньяков несколько, не верил.

«Мы просто собираемся. Разговариваем, пьем, в карты играем, песни поем», — вспомнил он слова Яны и усмехнулся. Представил, как Алиса, сидя в кресле, сосредоточенно плетет венок, а Яна угощает отравленным пирогом ничего не подозревающую блондинку.

Мысль о Яне оказалась цепкой. С тех пор, как не стало Рады, как-то разом не стало и общих друзей. Яр долгие месяцы жил в прохладном, отрезвляющем одиночестве — его мать при каждой встрече начинала причитать, друзей не осталось, даже соседи отводили глаза и здоровались как-то смущенно, будто ждали, что он вот-вот забьется в припадке. В конце концов он почти перестал выходить на общую кухню, на работе ограничивался «добрым утром» и «до завтра», по пятницам «до понедельника», а матери звонил раз в неделю, в одно и то же время. Он поймал себя на том, что, набирая номер, задерживает дыхание, словно перед прыжком в воду.

Яр никогда не отличался общительностью, но чувствовал, как горе прессуется где-то в груди и затылке, делает кровь густой, а мысли — медленными. Пусть медленными, пусть густой, но ему казалось, что он стал хуже соображать. Разговор с Виталиком только подтвердил это.

Глупый все же разговор вышел, бессмысленный.

Он пытался полоскать горе алкоголем, пытался читать книги, каждый вечер перед сном, если не был пьян, выходил к реке и не меньше десяти раз оббегал длинную набережную. Но этого было мало.

Так может, фриковатая девочка Яна в кружевном халате была права? Может, она действительно нужна ему.

Яр посмотрел на часы — половина одиннадцатого. Он успевал либо на трамвай, либо в магазин. А впрочем, вроде у дома Яны он видел круглосуточный ларек.

…

Ларек работал — светился приветливым желтым пятном, испещренным черными прутьями решетки.

— Вечер, — буркнул он, наклонившись к окошку. — Рулет вишневый. — Он вспомнил, что Яна говорила о «сборищах» и добавил: — Два. И водки… две бутылки.

— Все? — неприязненно спросила продавщица.

— «Яву». Все.

Он несколько секунд разглядывал звенящий черно-белый пакет с женским профилем, а потом невесело усмехнулся. Вот он и начал ходить по женщинам. С водкой и поролоновым рулетом.

Дом Яны — обшарпанную девятиэтажку у пустыря, который использовали вместо свалки — он запомнил хорошо. Потом пытался вспомнить, какая из четырех оклеенных размокшим папье-маше из объявлений подъездных дверей ему нужна. Угадал третью, с вырезанным домофоном.

Стоило зайти в подъезд, как он понял, что точно не ошибся — расслышал приглушенный гитарный звон и дружный вой. Он поднялся на третий этаж, поставил пакет на пол и закурил.

Нужна ему была шумная компания? Не пойти ли домой пить водку, закусывая ее крошащимися обломками рулета?

К середине сигареты Яр твердо решил уйти. Но когда она догорела до фильтра, успел вспомнить смятую постель, холодную подушку, визги соседок за тонкой стенкой и понять, что тащиться домой и пытаться спать ему не хочется.

Звонка не было, только из стены тараканьими усами торчала пара проводов. Яр постучал, но его, конечно, никто не услышал. Пожав плечами, он толкнул дверь — она действительно оказалась незапертой.

— И не осталось ни-че-го!..

Яр различил не меньше пяти голосов. Гитарный перебор оборвался хлопком по корпусу.

— О, мужик какой-то пришел!

Яна выскользнула из-за приоткрытой двери в зал и несколько секунд разглядывала его, явно пытаясь вспомнить, а Яр разглядывал ее шелковую комбинацию и черный пиджак с рукавами из синтетического меха. Наконец он провел ладонью перед лицом, изображая сбритую несколько часов назад бороду, и Яна его узнала. Улыбнулась, заставила наклониться, потянув за ворот свитера, и быстро поцеловала в щеку.

— Заходи, я тебя познакомлю.

— Я тут к чаю принес… водки, — он протянул ей пакет и начал разуваться.

— Отлично, у нас как раз кончается! Пошли!

Яна схватила его за руку и потянула в зал.

Стол стоял посреди комнаты. В центре стояла кастрюля с остатками макарон, носатый кофейник и рядом — стопка грязных тарелок. Остальное пространство занимали кружки, пивные бутылки, криво нарезанный батон и несколько пепельниц.

На серванте алел вымпел с профилем Ленина, которому кто-то пририсовал черным маркером х-крест на глазу. Вымпел провисал под тяжестью значков с логотипами рок-групп. Комната тонула в сигаретном дыму, таком густом, словно туман просочился с улицы.

Яр узнал Алису, приветливо помахавшую с другого конца стола. Перевел взгляд на ее соседа, бородатого мужчину в цветном свитере, очках и дурацкой вязаной шапочке. Миловидную девчонку с русыми косичками. Последним он разглядел мрачного кудрявого паренька в углу.

— Ребята, это Яр, — представила Яна, и он был благодарен, что она ничего не стала уточнять. — Это — Володя, — представила она мужчину в свитере. Пожатие у него было хорошее, уверенное. — Это — Лена, — девочка с косичками улыбнулась и перебрала пальцами в приветственном жесте, — с Алисой вы познакомились, а это — Лем.

У Лема ладонь была узкая и холодная. Глаза — мутные и отрешенные.

Яр не стал спрашивать, что за дурацкая у него кличка.

Вдруг вскочила Лена. Схватила кофейник, выбежала в коридор и уже через несколько секунд поставила перед Яром чистую тарелку и кружку.

— Ты же голодный, а? По глазам вижу, что голодный, — почти умоляюще заговорила она. — Ты не думай, это я пару часов назад приготовила, не смотри, что кастрюля страшная, у Яны все на кухне страшное!..

Он слегка растерялся от такого напора, но тарелку взял. Точнее, попытался — Лена держала за край и не отпускала.

— Может, погреть?..

— Не стоит…

— Тогда кофе! Сейчас принесу!

— Лена у нас хозяюшка, — с удивительной смесью почти материнской гордости и жалостливой неприязни сказала Яна.

Яр обернулся и успел заметить, с какой нежностью смотрел вслед Лене Володя.

— Если бы не она — мы бы тут в муках передохли от Яниной стряпни, — криво усмехнулся Лем. — Представьте сцену — в незапертой квартире находят десяток скорченных трупов. Менты начинают разбираться и выясняют, что у нас общее… горе. Журналисты, захлебываясь, пишут о красивом групповом самоубийстве. А мы просто поели Яночкиного борща.

Яр ждал, что Яна возмутится, но она только улыбнулась и не глядя отпила кофе из ближайшей чашки.

— Я что-то не помню, чтобы о тебе где-то писали или брали интервью, — тихо сказал он Лему.

— У меня не брали интервью, — лениво ответил Лем. — Моя потеря иного толка.

Допытываться Яр не стал. Во-первых, пришла Лена и начала разливать кофе, а во-вторых, ему вовсе не хотелось конфликтов.

Вдруг он заметил, как Лена беспомощно обводит взглядом собравшихся, словно ждет, что вот-вот начнется драка. Остановилась на Яне, зажмурилась и звонко выпалила:

— А что вы, ребята, думаете о группе «Дискотека Авария»?

— Мы думаем, ты слушаешь говно! — так же звонко ответила Яна и улыбнулась Лене одними уголками губ.

— Почему же сразу говно! — подал голос Володя.

И разговор отнесло от острых краев бессмысленной болтовней. Они поспорили о музыке — больше ради самого спора, Лена рассказала совершенно идиотскую, но почему-то ужасно смешную историю про ролевиков и отравившегося грибами ведущего, Яна незаметно заменила остатки батона нарезанным рулетом.

Под конец вечера Алиса уронила бутылку, облилась пивной пеной и схватилась за гитару. Яна пыталась отобрать, но Алиса укусила ее за руку. Яр уже ничему не удивлялся и, когда она взяла первые аккорды, только устало прикрыл глаза.

Ну что же, далекая Офелия и правда смеялась во сне. Яна подпевала едва слышно, а вот голос Володи оказался сильным, у него даже выходили ехидно-вибрирующие летовские интонации.

— Нарядная Офелия текла через край — змеиный мед, малиновый яд!

Алиса вдруг замолчала. Яр пытался вспомнить слова, но ему никогда не нравилась эта песня.

— Резиновый трамвайчик, оцинкованный май, — прошептала Яна.

— Просроченный билетик на повторный сеанс, — задумчиво сказал Лем.

Они посмотрели друг другу в глаза и улыбнулись, одновременно, будто ожила искра какой-то старой, но все еще ужасно забавной шутки.

Алиса вздрогнула и отложила гитару, а Яр вдруг вспомнил последние строчки: «дареные лошадки разбрелись на заре, на все четыре стороны — попробуй поймай».

Попробуй поймай. Попробуй.

А ведь это была настоящая панихида. По мертвой девушке и реке, которая ее забрала.

Сгустился желтый свет, помутнели значки и потускнел вымпел. Пиво выдохлось, а глаза сидящих за столом будто подернулись пленкой.

Яна провела рукой по лицу и забрала у Алисы гитару. Положила на колени и выбила по корпусу короткий ритм. Потом перевернула, зачем-то потерлась носом о гриф, положила струнами вниз и процедила:

— Не догонишь — не поймаешь. Не догнал — не воровали.

Яр заметил, как Лем закатил глаза и отвернулся. Яна не пела — читала текст, выстукивая ритм по корпусу.

Словно песня звучала во сне.

Словно кто-то во сне пытался прочитать заговор, но не мог вспомнить слова.

«Попробуй поймай», — и Алиса чужими словами отзвенела по струнам свою потерю. «Не догонишь — не поймаешь», — зло отвечала Яна, и в ее песне звучало эхо всех, чьи имена смыло водой.

— Гори-гори ясно, чтобы не погасло!

Яр закрыл глаза и позволил искаженному ритму и злым словам вести его куда-то далеко, в тишину и бесчувствие. Он был пьян, он очень устал и был разочарован. Почти жалел, что пришел, но живые голоса, музыка, крепкий кофе и алкоголь прогоняли то, что он заливал водкой и осенней темнотой на том мосту. И Яр позволил им прогонять.

Позволил, на миг отпустил сознание — и отчетливо ощутил чей-то взгляд. Кто-то смотрел из темноты коридора прямо ему в затылок. Из окна пахнуло речной водой, на мгновение вымывшей сигаретный дым.

— Гори-гори ясно…

Если обернуться — он увидит только темный коридор. Яр знал это, потому сам запер дверь изнутри и некому там появиться. Но он не оборачивался.

— … погасло…

Ведь если обернуться — чувство исчезнет. Оборвется короткий, разбавленный явью сон, в котором будут только живые люди.

— … погасло!

«Рада?»

Чьи-то пальцы скользнули под ворот его свитера. Теплые тонкие пальцы.

— На дороге я валялась, грязь слезами разбавляла! Разорвали нову юбку, да заткнули ею рот! — ввинтились в сон истерические нотки.

— Хватит! — не выдержал Лем и положил ладонь на корпус, заглушив следующий аккорд.

Ощущение присутствия исчезло. Яр нехотя открыл глаза и сон растворился, смытый золотистым домашним светом.

— Не нравится? — хрипло прошептала Яна. — И что мне делать, если они…

— Помолчи, — тихо сказал Лем. — Или хочешь об этом поговорить?

Над столом висела тишина и сигаретный дым. Никакого запаха воды. Никаких взглядов в затылок. Яна смотрела Лему в глаза, все еще сжимая гитару, и Яру показалось, что она вот-вот вцепится ему в лицо.

Алиса задумчиво разглядывала бутылку, Лена куда-то исчезла, а Володя сидел, закрыв глаза, и делал вид, что это его не касается.

Яра не знал, что мучило Яну, кроме смерти сестры, и не считал, что имеет право спрашивать. Не похоже, чтобы Яна хотела об этом говорить. Она хотела об этом спеть.

— Отдай ей гитару, — миролюбиво посоветовал он.

— Не лезь, — прошипел Лем. — Ты ничего не знаешь.

— Вот и послушаю.

Лем не убирал руку с грифа, только с ненавистью таращился на Яра.

В тишине раздался щелчок, а за ним первые аккорды «Light My Fire». Яр обернулся.

Лена стояла в коридоре, сжимая магнитофон. Она медленно подошла и поставила его в центр стола.

Яна разжала руки. Лем отвел глаза.

Яр забрал гитару и поставил рядом с собой.