Ярость в сердце

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Несмотря на то, что подготовка к свадьбе началась заблаговременно, она не прекращалась до последнего дня. Оставалось меньше недели, а драгоценности, заказанные для Премалы, все еще не были готовы, свадебное сари еще не кончили вышивать, фаянсовая посуда застряла где-то в пути, а на кухню не доставили еще никаких продуктов, кроме небольшого мешка риса, и повара грозились бросить все и уйти.

У индусов стало почти традицией вести приготовления к свадьбам в ужасной спешке до самой последней минуты; кажется, они даже бывают недовольны, если гонка прекращается раньше, чем наступает торжественный момент. Естественно, что и у нас все метались по дому— потные, измученные, раздраженные. Ювелиры работали до полуночи, а для изготовления гирлянд пришлось позвать еще несколько цветочниц. Мама была так занята, что не успевала поесть, а отец заперся у себя в кабинете и не показывался.

Мама сказала Киту, что он может пригласить, кого захочет, ей только надо знать количество гостей. Кит составил список и первое время аккуратно отмечал принявших приглашение. Но рвения его хватило ненадолго, и когда наступил день свадьбы, никто толком, включая самого Кита, не знал, сколько же будет гостей.

— Я, как и ты, не имею об этом никакого понятия, — со смехом сказал Кит маме и с покаянным видом добавил: — Дорогая, я очень виноват.

Было в Ките нечто такое, что не позволяло на него сердиться. Он буквально обезоруживал вас. Мама была очень расстроена и хотела сделать ему выговор, но вместо этого невольно улыбнулась.

Однако, зная Кита, можно было предположить, что он пригласил самый широкий круг друзей. И это предположение подтвердилось.

На самой свадьбе, разумеется, присутствовали только индусы, да и то в большинстве своем родственники. Но после свадьбы состоялись два приема, на которые были приглашены и мусульмане, и парсы, и много англичан обоего пола. «Мы вместе учились в Оксфорде», — говорил Кит о ком-нибудь из них, или: «Мы плыли на одном пароходе», или: «Познакомились на вечеринке в Лондоне». Это были опорные пункты его знакомств, хотя он и по возвращении на родину успел приобрести немало друзей.

Естественно, в большинстве своем это были те, кого наши родственники, не без скрытого осуждения, относили к категории «ультрамодерн»: молодые люди в европейских костюмах, с чистым английским произношением, гордящиеся своим свободомыслием и несколько (совсем немного) хорошо владеющих собой девушек с короткими прическами и передовыми взглядами, которые они не боялись обнародовать. Но всех их затмевала Рошан в своем шифоновом сари, отливавшем всеми цветами радуги, сандалиях, украшенных фальшивыми бриллиантами, с яркими, точно цветы герани, губами.

Рошан всегда производила необыкновенно сильное впечатление. Много лет спустя мне довелось увидеть ее в дешевеньком сари из домотканой материи и с порыжелыми от пыли волосами, а потом я увидела ее в тюрьме: па губах ее не было никаких следов помады, а кожа на лице погрубела, но никогда, ни при каких обстоятельствах она не утрачивала этой способности привлекать к себе всеобщее внимание.

— Рошан Мерчант, — небрежно представил нам ее Кит. — Мы встречались в Англии. Тогда она писала стихи. Чем занимается сейчас — не знаю. Но уверен, чем-нибудь совершенно необычным.

— Прежде я считала себя поэтессой, — весело сказала Рошан. — Но никто другой не разделял этого мнения, и мне пришлось избрать себе другое занятие. Теперь я обозреватель.

— Обозреватель? — В голосе Кита звучала ирония. — А ваши обозрения кто-нибудь читает?

— Нет, — вздохнула Рошан. — Но будут.

По лицу мамы видно было, что она еще не определила своего отношения к Рошан. Да, она «ультрамодерн», но в ней нет ничего вызывающего, она тоже «передовая», но не отдает себе в этом отчета, поэтому никому не действует на нервы. Но что значит «обозреватель»? К тому же Кит, представляя ее, даже не намекнул относительно ее положения: замужем она или нет? На вид ей лет двадцать восемь, не меньше, — значит, в невесты она давно уже не годится. Но если она замужем, то где ее муж?

Мама вознамерилась выяснить этот важный вопрос немедленно.

— Должно быть, трудно одной-то путешествовать? — вежливо поинтересовалась она.

— Нет, что вы, — ответила Рошан. — Мне не привыкать.

— А вы всегда… одна путешествуете? — не унималась мама.

— Когда как, — с улыбкой ответила Рошан. — Это зависит от моего настроения.

Мама, не удовлетворенная ответом, сделала еще одну попытку:

— А как вы живете? — уже без обиняков спросила она. — На свой заработок?

Рошан посмотрела на нее с непритворным простодушием.

— Я как-то об этом не думала, — призналась она. — Газета, в которой я работаю, принадлежит мне, но да разразит меня бог, если я знаю, приносит ли она достаточный доход. Я ведь ничего не смыслю в бухгалтерии.

После свадьбы мы пригласили Рошан погостить у нас несколько дней, и я пошла с ней наверх — показать ее комнату. Когда мы остались одни, она с усмешкой заметила:

— Боюсь, твоя мама не удовлетворена моими ответами, а?

— Я тоже боюсь, — согласилась я и невольно улыбнулась.

— С мужем своим я рассталась. Но мне не хотелось ее шокировать. А ведь она была бы шокирована, правда?

— Да, — честно призналась я.

— В таком случае я постараюсь держать язык за зубами. Только мне это плохо удается.

Это была правда: хотя далеко не всем удавалось вызвать ее на откровенность, слишком долго обманывать она не умела — честность не позволяла, да и лень было. Поэтому она скоро призналась, что у нее был муж.

— Мы с ним уже много лет не живем, — сообщила она. — Все время ссорились, когда были вместе, а теперь, как ни странно, мы самые добрые друзья.

Такое отношение к браку мама считала легкомысленным и не одобряла; она испытывала к Рошан неприязнь и за все время их знакомства ни разу не вышла за рамки официальных, холодно-вежливых отношений.

Но мне Рошан нравилась: было в ней что-то непокорное и бесстрашное, легко угадывавшееся под яркой внешностью; и я восхищалась мужеством, с каким она сносила свое одиночество. Я знаю, что она и Премале понравилась, и если бы пожила у нас подольше, они могли бы близко сдружиться. Даже Говинд, и тот смягчился настолько, что нашел ее привлекательной.

Однако благорасположением старших она не пользовалась. По-видимому, они догадывались, что она не побоится посягнуть на их авторитет и не станет повиноваться голосу благоразумия. И чем больше они нервничали, боясь, как бы она не увлекла нас на неверный путь, чем больше старались уберечь нас от ее влияния, тем сильнее мы к ней привязывались.

Лично я всегда буду благодарна Рошан. Благодаря ей я нашла дорогу во внешний мир. И хотя жаль было расставаться с отчим домом, с мирной размеренной жизнью, с нежным сельским колоритом, с прелестными видами, с множеством привычных запахов, хотя я променяла все, что так любила, на жизнь в унылом пыльном городе, все же я считаю, что игра стоила свеч: я подошла к воротам, ведущим к свободе мысли, и перед моим зачарованным взором открылись необъятные дали.

Киту не очень-то нравился сложный ритуал бракосочетания. Будь его воля, он провернул бы всю эту процедуру за один день, а то и — еще лучше — за полчаса, ограничившись посещением местного бюро регистрации. Однако на него ополчились обе стороны, и он вынужден был уступить; не так-то легко противостоять коллективному мнению.

Если бы речь шла о чем-то более важном, то он, может быть, все же воспротивился бы, а тут — решил покориться традиции. Как ни старался он не выдавать своих чувств, ему это так и не удалось. На лице его было написано снисходительное презрение с тенью насмешливой враждебности. Ни слуги, суетившиеся возле него, ни родственники, читавшие ему наставления, ни священнослужители, молившиеся за него и принуждавшие выслушивать советы и указания, не хотели считаться с тем, как трудно ему все это выдержать.

Новобрачной тоже, наверно, нелегко было высидеть целую неделю под неотрывными взглядами толпы — взглядами, иногда осторожно-любопытными, иногда откровенно-оценивающими, в большинстве же своем — угодливыми и выжидательными. Но она была скромна и покорна и не жаловалась, на утомительность церемоний, к тому же она знала, сколько удовольствия доставляет ее и моим родным это свадебное торжество, справляемое неторопливо, с соблюдением всех обычаев, и не хотела портить им удовольствие.

Что бы она ни думала о бесконечных формальностях, религиозный обряд, как таковой, не вызывал у нее протеста. Наоборот, я несколько раз наблюдала, как самозабвенно она молится, — закрыв глаза, забыв о присутствии посторонних, с тем выражением отчаянной мольбы, какое бывает иногда на лицах маленьких детей.

В последний день, когда Кит уже собрался повязать ей тали[10], она отвернулась, закрыла лицо руками и, склонив голову, погрузилась в молитву. Несколько минут она молилась, не обращая внимания ни на священнослужителя, ни на кого-либо другого, потом выпрямилась, бледная, спокойная, тихая, повернулась лицом к Киту, обнажила шею, давая повязать тали, и улыбнулась ему так, словно в зале, кроме него, никого не было.

Снова заиграла умолкшая было свадебная музыка, и к новобрачным устремились люди, поздравляя и благословляя их. Обе матери стояли рядом — растроганные, заплаканные и в то же время счастливые, как все женщины, чьи дети женятся или выходят замуж. И оба отца стояли рядом — сдержанно-приветливые, как все мужчины, которые еще недавно не были даже знакомы, а теперь вдруг породнились.