Ярость в сердце

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Чувствовалось, что жаркое время года подходит к концу: солнечный свет был уже не белым, а желтым. Приближался дождливый сезон. В горах, видимо, шли дожди, потому что оттуда почти все вернулись, но на равнине было еще сухо.

Купе во всех четырех вагонах «Горного экспресса» были заполнены до отказа. Девять месяцев в году даже администрация железной дороги, вероятно, не помнила об этой небольшой ветке; зато остальные месяцы экспресс, если он, конечно, заслуживает этого названия, был набит пассажирами. И вот он с шумным пыхтеньем подкатил к вокзалу. За стеклами виднелись бледные растерянные лица людей, неожиданно окунувшихся в зной, от которого они уже успели отвыкнуть за несколько прохладных месяцев жизни в горах.

Ричард окинул критическим взглядом пассажиров, вылезавших из вагонов, и сказал:

— Когда мы вернемся с гор, ты будешь выглядеть точно так же.

— Ну, уж нет. Я не стану пудриться, не стану подводить глаза и красить губы, и тогда пот не причинит урона моему достоинству.

Мы расхохотались, как школьники. Ричард прошептал:

— У мужчин тоже ужасный вид, милая? Ты только взгляни!

И действительно: те, у кого когда-то была белая кожа, стали пятнисто-красными, а смуглые окрасились в странный багровый цвет. Лица женщин, напудренные и накрашенные в горной прохладе, походили на стену с облупившейся штукатуркой. Окруженные капризными детьми и нерасторопными слугами (без которых они, однако, никогда не обходятся во время своих поездок), пассажиры с раздраженным видом. стояли на перроне, где и без того, как это всегда бывает в Индии, толпилось слишком много народа.

Каждый из них вез кладь, считающуюся неотъемлемой принадлежностью индийского путешественника: мешки с одеялами, постельными принадлежностями и противомоскитными сетками; большие корзины с бутылками содовой воды, питьевой воды и молока; корзины поменьше — с пахучими склянками, наполненными нашатырным спиртом, маслом лимонного сорго и различными порошками и жидкостями для борьбы с насекомыми; теплые пледы, тропические шлемы, солнечные очки, термосы, в которых позвякивали либо кусочки льда, либо (это опасение преследует вас на всем протяжении пути) — разбитое стекло. А тут еще шумные, суетливые, несносные слуги со своими бесформенными узлами, бог весть чем набитыми и перевязанными грязными полотенцами, с глиняными кувшинами и помятыми железными сундучками.

Вот подошел, лязгая буферами, другой поезд, чтобы везти этот живой груз дальше, в глубь равнины. Но он не спешил отправляться-: мы видели, как отцепленный паровоз осторожно, с утомительной медленностью, пятился к поворотному кругу. Тем временем пассажиры начали грузиться в вагоны — пропыленные, злые, недовольные тем, что их не так быстро, как хотелось бы, увозят из этого пекла.

— Чем возвращаться оттуда в таком паршивом настроении, лучше уж совсем не уезжать, — заключил Ричард.

— Когда мы вернемся, мы тоже будем измучены, сказала я. — И вид у нас будет не лучше.

— Милая, можешь ты мне объяснить, чем они так измучены?

— Жарой.

— Нет, — возразил он. — Они измучены заботами о своих бесчисленных узлах. Не умеют путешествовать налегке.

— Зато мы умеем, — проворчала я. Мысль о собственном багаже стала серьезно меня беспокоить. — Здесь-то температура плюс сто[15], а а горах — холодно. У нас с собой один чемодан. А ведь скоро пойдут дожди.

— Я же купил тебе пальто, — напомнил он. — Разве это не в счет?

Я ничего не ответила. Он действительно купил мне пальто, хотя для этого ему пришлось объехать чуть ли не всю округу. В этих краях, да еще летом, пальто — большая редкость, чем алмазы в пустыне.

— Другие женщины радовались бы новому пальто, — продолжал Ричард. — Особенно…

— Дома их у меня несколько десятков, — перебила я. — Их ест теперь моль.

— Я не вынес бы, увидев тебя в пальто, изъеденном молью. Все, что угодно, только не это.

Наш спор, вероятно, продолжался бы, если бы «Горный экспресс», стоявший у противоположной платформы, не запыхтел, готовый тронуться, Ричард взял чемодан, и мы сели в вагон. Кроме нас двоих, в купе никого не было. Другой поезд, который начал двигаться рывками по узкой прямой колее в противоположном направлении, был до отказа набит людьми.

Ричард спросил:

— Ты уверена, что мы едем туда, куда нужно?

— Уверена, что нет, — засмеялась я. Видимо, жара сделала меня чуточку легкомысленной.

— Тогда выйдем, — сказал он и выскочил из вагона.

— Ричард! — пронзительно закричала я, высунувшись из окна. — Не дури! Останешься здесь! Поезд сейчас тронется! — Поезд медленно заскользил вдоль платформы. — Ричард! — отчаянно завопила я. — Садись же! Мы…

Но тут я поняла, что движется не наш поезд, а тот, который идет в другом направлении, и немного успокоилась.

Ричард стоял, посмеиваясь.

— У меня тут есть одна мысль.

— Ах, вон что.

— Правда. Если выйдешь, я скажу, что придумал. Поторопись. Дежурный уже флажком машет.

Негодующая, я выбралась из вагона, размахивая железнодорожными билетами.

— Зачем же мы билеты брали? Что мы будем с ними делать?

— Ты коллекционируешь билеты?

— Еще чего не хватало!

— Тогда выбрось.

Я с ожесточением бросила картонки на пути, вслед уходящему «Горному экспрессу».

Ричард сказал:

— Мы поедем в открытом автобусе. В Индии мне еще не приходилось в них ездить. А тебе?

— Что же ты сразу не сказал? — В голосе моем все еще звучала обида. — Можно было бы обменять железнодорожные билеты на автобусные. — Как ни странно, этот обмен действительно был возможен.

— Милая, не будь такой жадной. Откуда в тебе скупость?

Если б не это обвинение, я бы подняла брошенные билеты или, по крайней мере, напомнила бы ему, что раз уж он отказался от поезда, то лучше ехать не в автобусе, а в собственной машине, которая стоит на платной стоянке.

В отличие от поезда, автобус оказался почти полным; с окончанием лета в горах прекращается только светская жизнь, простые же люди продолжают туда ездить, не считаясь с сезонами, только пользуются они автобусами, которые дешевле поездов.

У автобуса была крыша, но не было бортов. Кресла заменяли привинченные к полу скамьи. Те, кто сидел с краю, чтобы предохранить себя и своих соседей от падения, держались за железные поручни, прикрепленные к полу и крыше. Когда мы подошли к автобусу, пассажиры услужливо потеснились, высвободив для нас место на передней скамье, прямо за спиной водителя. При резком торможении сидевшие сзади старались держаться крепче, чтобы не наваливаться на нас.

Прежде чем мы тронулись, над головами у нас долго раздавался грохот: это шофер пристраивал наш чемодан н& крыше. Весь багаж пассажиров, за неимением другого места, помещался наверху: сундуки, узлы, мешки с картофелем, сетки с овощами, плетеные корзины с птицей, гроздья бананов, даже вязанки дров.

— Надеюсь, с ним там ничего не случится, — с беспокойством сказала я. — Это все, что…

Не успела я договорить, как добрый десяток голосов заверил меня, что все будет хорошо. Ничего, ничего с чемоданом не случится. Водитель тоже, свесив с крыши голову, подтвердил:

— Ничего, ничего не случится.

Однако эти заверения, как потом выяснилось, основывались всего лишь на оптимистическом предположении: на первом же крутом повороте (презирая дорожные знаки, водитель нигде не снижал скорости) с крыши упала большая жестяная коробка; подпрыгнув несколько раз на дороге, она раскрылась, и из нее вывалилось все содержимое. Владелец коробки завопил и, когда автобус остановился, побежал назад собирать свои пожитки. Другие пассажиры, смеясь, помогали ему.

Когда мы начали подъем, одной из женщин сделалось плохо, и машина опять остановилась. Еще два раза мы останавливались из-за того, что стало холодно, и пассажиры бегали в кусты, мужчины в одну сторону, а женщины — в другую. Потом была остановка на обед и еще одна — из-за начавшегося дождя: шофер опустил боковые брезентовые стенки.

После езды в открытой машине мне стало немного не по себе, когда я очутилась в некоем подобии закрытого ящика, из которого нельзя ничего увидеть, разве что через небольшое ветровое стекло и через узкие слюдяные окошки, окрашивавшие чудесный зеленый ландшафт в неприятный желтый цвет. К тому же водитель, словно одурев от холодного воздуха, гнал машину с бешеной скоростью, не замедляя движения даже на самых крутых поворотах. Я хотела тронуть его за плечо (этим жестом здесь принято останавливать машину), но раздумала, испугавшись насмешек Ричарда, и постаралась взять себя в руки. Пассажир, сидевший рядом со мной, наблюдал за мной сочувственно, но не без опаски.

Наконец, дождь перестал так же неожиданно, как и начался; водитель поднял боковые стенки. Я увидела вдали серую дымку, окутывавшую горные вершины, но здесь, внизу, воздух был кристально прозрачен и напоен сладким ароматом сосен, которые росли выше нас на горных склонах.

По окончании летнего сезона жилье в горах найти нетрудно: гостиницы пустуют, многие дома сдаются внаем. Греясь в лучах предвечернего солнца, мы ходили от одного дома к другому и выбирали: один казался нам слишком большим, другой — слишком новым, у третьего нет сада, четвертый с плохим видом… Но вот наконец мы нашли то, что понравилось нам обоим. Это был дом, стоявший в лощине, посреди запущенного магнолиевого сада и сосновой рощи. Слуги тотчас же принялись готовить ужин и растапливать камин.

— Как тут чудесно! — сказала я, протягивая руки к огню и наслаждаясь теплом. А ведь каких-нибудь Пять часов тому назад я была далеко не в таком радужном настроении.

Снаружи шел сильный дождь, и от его шума, сливавшегося с шумом ветра, внутри казалось еще уютнее.

— Гулять пойдем позже, когда дождь немного стихнет, — сказал Ричард. — Я думаю, будет еще не слишком темно.

— Промокнем, — возразила я. — Ведь у нас нет ни плащей, ни зонтов.

— Зонты здесь не годятся. Слишком сильный ветер. Но мы спросим у слуг. Найдется же у них пара плащей, ведь они живут здесь круглый год.

Я невольно улыбнулась.

— С этого ты и начал, когда приехал в нашу страну.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты взял у слуг одежду. Мама была тогда в ужасе.

Мы засмеялись. Память о прошлом сближала нас, и я подумала: он и сейчас такой же, каким был! И за это я любила его еще сильнее.

В тот вечер мы так и не пошли гулять, потому что дождь не стихал, а ветер просто неистовствовал. Сидя у камина и слушая, как скрипят за окном деревья, словно мачты корабля в бурю, мы сами не заметили, как уснули.

— Я спрошу у них утром, — услышала я собственный голос.

Открыв глаза, я с удивлением увидела, что утро уже настало. Это было ясное солнечное утро. Эвкалипты за окном перестали раскачиваться; их резкий запах наполнял всю нашу комнату. Свет, проникавший сквозь двустворчатые жалюзи, золотистыми гребешками падал на пол.